Текст книги "Сошедший с рельсов"

Сошедший с рельсов. 14

Я встретился с Лусиндой у фонтана на пересечении Пятьдесят первой и Шестой улиц.

Я позвонил ей и рассказал, что хочет от меня Васкес. Она, помолчав, предложила встретиться в этом месте.

Отсидев минут десять на бортике фонтана, я увидел, как она переходит Пятьдесят первую улицу.

Я нагнулся, чтобы встать, и тут заметил рядом с Лусиндой мужчину. Она шла по направлению ко мне. Я на мгновение замер, не зная, то ли сказать «привет», то ли промолчать. В итоге я снова опустился на бортик – решил не высовываться. А Лусинда прошла мимо, не взглянув в мою сторону.

Мужчина в синем костюме и хорошо начищенных ботинках имел весьма респектабельный вид. Лет пятидесяти, волосы только начали редеть, губы поджаты. Лусинда выглядела почти как всегда. Я бы сказал, великолепно. Если бы не круги под глазами. Не такие, как у меня, вроде черных полумесяцев, но тем не менее заметные, будто она, несмотря на две таблетки валиума и стакан вина, полночи провертелась на постели без сна.

Лусинда что-то говорила мужчине, но я ее не слышал: слова терялись в городском шуме – сигналах машин, звонках велосипедов, громкой музыке и урчании моторов автобусов.

Они свернули в боковую улочку. Меня окружала обычная нью-йоркская толпа – озирались любопытные туристы, курильщики с откровенной безнадежностью выпускали изо рта дым, и очередной странный уличный тип что-то тихо бормотал.

Я глазел на украшенный к Рождеству киноконцертный зал «Рэдио-Сити». «Зрелищное рождественское шоу». Вот и святое пригодилось для балагана. Санта-Клаус звонил в двери и кричал: «Всем счастливого Рождества!» А у фонтана было холодно и сыро.

Я ждал пять минут, десять.

Наконец появилась Лусинда. Она выскочила из-за угла и направилась прямиком ко мне. Все-таки заметила.

– Спасибо.

– За что? – удивился я.

– За то, что не поздоровался. Это был мой муж.

Это был ее муж! Игрок в гольф. Человек, который не должен ничего знать.

– О!

– Неожиданно нагрянул на работу с цветами. И настоял на том, чтобы взять такси и довезти меня до центра. Извини.

– Все в порядке. Ты как?

– Прекрасно. Лучше не бывает. – Тон подразумевал, что я задал идиотский вопрос, вроде тех, которыми тележурналисты донимают уцелевших в ужасных катастрофах и потерявших близких людей. – Он больше не звонил?

– С тех пор, как потребовал десять тысяч долларов, нет.

– И что дальше? Ты намерен дать ему деньги?

– Да.

Она потупилась:

– Спасибо.

– Не за что. Не о чем и говорить.

Я и в самом деле не хотел об этом говорить. Потому стоило произнести слово, и то, что пока мерещилось, приобретало конкретные очертания.

– У меня с собой тысяча долларов, – сказала Лусинда. – Небольшая сумма, но о ней не знает муж. Возьми. – Она полезла в сумочку.

– Все в порядке. Забудь, – отказался я.

– Бери, – велела Лусинда, словно хотела расплатиться за свои сладости и содовую, а я по старомодности возражал.

– Обойдусь.

Лусинда сунула деньги мне в руку, я еще поломался, сдался и положил десять сотенных бумажек в карман.

– Как ты думаешь, он на этом успокоится? – поинтересовалась она.

Это был существенный вопрос. Я пожал плечами:

– Не знаю, Лусинда.

Она кивнула и вздохнула:

– А если не остановится? Если будет снова требовать деньги? Что тогда?

– Тоже не знаю, – ответил я и подумал: «Тогда нам конец, Лусинда».

– Чарлз, как это могло случиться? – Она спросила так тихо, что я с трудом разобрал. – Как? Иногда мне кажется, что я это все увидела во сне. Невероятно… Чтобы не с кем-нибудь, а с нами… С нами!

Ее глаза увлажнились, и она коснулась их платком, а я вспомнил: глаза Лусинды в то утро в поезде я заметил сразу после того, как полюбовался бедром. Увидел в них нежность и сказал себе: «Да, это именно то, что мне теперь нужно».

– Наверное, так и надо, – ответил я. – Вспоминать о том, что случилось, как о дурном сне.

– Но это был не сон. Как глупо!

– Да. Очень глупо.

– Это его убьет.

Теперь она говорила о муже. Снова о муже. Если он узнает.

– Он убьет меня.

– Не бойся, не узнает.

Мы влипли вместе, мы были заодно, и я ее подбадривал. Мы могли обманывать супругов, но не друг друга.

– Что ты сказал жене? Насчет носа.

– Упал.

– Ну да, конечно. – Она произнесла это таким тоном, словно сама придумала версию.

– Слушай, вот что я хочу тебе сказать… – начал я и замолчал.

А что я хотел ей сказать? Наверное, что опозорился, именно опозорился, но впредь постараюсь ее не подвести.

– Да?

– Я должен был его остановить.

– Да.

– Я пытался, но не сумел.

– У него был пистолет.

Да, у него был пистолет. Иногда он целился в меня, иногда нет. Когда насиловал Лусинду, не целился. Оружие лежало на полу футах в трех от меня – вот в чем проблема.

– Забудь, – сказала она, но я прекрасно понял: на уме у нее было совсем другое. Она считала, что я должен был что-то предпринять, спасти ее.

Я вспомнил, как защитил ее в баре и как она после этого благодарно меня поцеловала. Но одно дело нагловатый хам, совершенно иное – вооруженный насильник.

– Думаю, пора закругляться, Чарлз, – сказала Лусинда. – До свидания.

* * *

– Пока доволен? – спросил Дэвид Френкел.

– Что?

– Доволен работой?

Мы приступили к съемкам ролика про аспирин. В «Астории». Студия «Силверкап».

– Да. Все в порядке.

– Ничего не скажешь, Коринт – старый профи.

Меня так и подмывало ответить, что он просто старый. Роберт Коринт был назначен директором рекламы аспирина. Лысеющий коротышка с глупым хвостиком волос под загорелой плешью. Коринт будто кричал: «Пусть я подвержен действию времени, но я все еще крутой, крутой. Учтите!» Мы делали двадцать второй дубль.

– Кто занимается музыкой? – спросил я.

– Музыкой?

– Ну да. Кто пишет саунд-трек?

– Музыкальная студия «Ти энд ди».

– Никогда о такой не слышал.

– Очень хорошая.

– Допустим.

– Они делали все фонограммы для моих работ.

– Отлично.

– Они тебе понравятся. Хотя бы тем, что всегда назначают приемлемую цену.

Я уже собирался спросить, почему он постоянно надо мной подсмеивается. Но в это время подошла Мэри Уидгер и шепнула мне в ухо:

– Чарлз, можно перекинуться с вами словечком?

– Разумеется.

– Мистер Дабен считает, что бутылочку с аспирином нужно поместить выше.

Мистер Дабен являлся заказчиком. Его первыми словами, обращенными ко мне, были: «Значит, это вы моя новая жертва! Уж попью я вашей кровушки». «Ради Бога, – ответил я. – У меня нулевая группа». «Годится», – рассмеялся он.

– Что значит выше? – не понял я.

– Выше в кадре, – уточнила Мэри.

– В таком случае, Дэвид, не могли бы вы попросить Роберта поднять бутылочку чуть выше?

– Непременно, – отозвался он. – Я на то и существую.

Ближе к середине дня, где-то между сорок восьмым и сорок девятым дублем, меня зажал в углу Том Муни:

– Привет, приятель.

У него не было никаких оснований считаться моим приятелем. Том Муни представлял Объединение производителей рекламы. Его modus operandi[17]17
  Способ действия (лат.).


[Закрыть] заключался в том, чтобы занудством вытягивать у потенциального клиента заказ на рекламу. И надо сказать, он вполне в этом преуспевал.

– Ты как, Том? – спросил я.

– Я-то хорошо. Вопрос в том, как ты. – Он окинул взглядом мое лицо.

– Упал, – в сотый раз объяснил я.

– Я не про то – я про работу.

Том прекрасно знал, как у меня дела. Например, он был в курсе, что недавно я занимался очень престижным, денежным проектом, а теперь вожусь вот с аспирином. Знал, потому что мир рекламщиков тесен и новости распространяются со скоростью молнии. Тем более плохие новости.

– Замечательно, – соврал я.

Том спросил, получил ли я его рождественскую открытку.

– Нет.

– А я посылал.

– Не пришла.

– Неужели?

– Уверяю тебя.

– В таком случае прими мои поздравления сейчас. Подарок за мной.

– Никаких подарков, Том.

– Не глупи, дурачок. У дядюшки Тома всегда найдется подарок для соратника.

– Кепка с эмблемой объединения? Спасибо, я уже получал.

– При чем здесь кепка? – возмутился Том. – Я разве что-нибудь говорил о кепке?

– Майкой меня тоже осчастливил.

– Слушай, ты наш клиент или нет?

– Клиент.

– Тогда считай меня Санта-Клаусом.

– Ты не похож на Санта-Клауса, – хмыкнул я.

Прилизанные, лоснящиеся волосы, энергичная жестикуляция – он скорее напоминал напичканного амфетамином Пэта Райли, чем рождественского святого.

– Откуда ты знаешь? Ты что, видел Санта-Клауса?

Когда Анна была маленькой, лет пяти с половиной, она спросила меня, как Санта-Клаус попал в «Тойз-эр-ас»[18]18
  «Тойз-эр-ас» («Toys R. Us») – компания с центром в городе Парамус. Владеет сетью магазинов игрушек и детской одежды. Торговым символом является жираф Джоффри.


[Закрыть], если он живет на Северном полюсе. Я по небрежности забыл снять с игрушечного пони ярлык магазина.

– Рад познакомиться, Санта.

– И что же малышка Чарли хочет на Рождество?

Я бы перечислил, но ему на хватит дня выслушать.

– Ничего. У меня все есть.

– Ты снимаешь ролик со мной? Так?

– Так.

– Работаешь с Френкелом? Так?

– Так.

– Спроси у него, что он получил на Рождество.

Что он имел в виду?

– Все, что мне надо на Рождество, Том, – это хорошая должность.

– Тогда почему бы не попользоваться нами?

Я не рассмеялся, и он добавил:

– Шучу.

* * *

В тот вечер мне домой позвонил Васкес и назначил встречу в «Алфабет-Сити» на углу Восьмой улицы и авеню Си.

Сошедший с рельсов. 15

Этот район называют «Алфабет-Сити», потому что он расположен между авеню Эй и Ди в Южном Манхэттене. Некогда здесь орудовали испанские банды, а потом сюда хлынул артистический люд, и место стало одновременно опасным и модным. Винные погребки соседствуют с художественными галереями; мексиканские лепешки предлагают рядом с поделками народного промысла.

В последний раз я был в «Алфабет-Сити» лет в двадцать. Тогда мы всемером в поисках развлечений набились в одно такси, долго катались, пока не высадились на Манхэттене. Не припомню, чем кончился тот вечер.

Сегодня я явился сюда не ради развлечений.

Я пришел к Васкесу.

Трубку подняла Диана.

– Как поживаете, миссис Шайн? – спросил он.

Подзывая меня, жена выглядела слегка озадаченной.

– Деловой разговор, – объяснил я жене.

Васкес спросил, набрал ли я денег.

– Да.

Еще он спросил, по-прежнему ли я пай-мальчик (перевод: не обращался ли я в полицию).

– Не обращался.

Тогда он назначил мне встречу в «Алфабет-Сити».

Когда Диана вышла из комнаты, я сказал ему:

– Десять тысяч, и все, ни цента больше.

Васкес ответил:

– Конечно. Мы же договорились, братан.

* * *

Угол авеню Си и Восьмой улицы в одиннадцать утра представлял типичную картину: пять латиноамериканских детей мучаются дурью, забравшись на тент пикапа, а неподалеку уличный художник переминается с ноги на ногу около объявления с предложением сделать татуировку хной. И никакого Васкеса.

Внезапно на меня налетел черный:

– Какого хрена? Ты что не видишь, куда прешь?

Я, естественно, никуда не пер, а просто стоял, но счел за благо извиниться.

– Говоришь, извини?

Он был тяжелее меня, весом чуть не со спортивную тачку.

– Да.

– А если одного «извини» недостаточно?

– Послушайте, я вас не заметил.

Крепыш рассмеялся:

– Все в порядке. Ты ведь Чарлз?

Он знал мое имя. Негр, который обвинил меня в том, что я на него налетел, знал мое имя.

– Чарлз? – повторил он. – Так?

– Вы кто?

– Вопросы задаю я. Так ты Чарлз или не Чарлз?

– Да, я Чарлз.

– Тебя зовут Чаком? Если бы ты был из наших, тебя бы так и звали.

– Нет.

«Чак, Чак – мудак, болван и задолбанный банан». Помнится, эта песенка жутко веселила соседских мальчишек, когда мне было восемь.

– Где Васкес? – спросил я.

– Я отведу тебя к нему. Иначе какого хрена я сюда притащился?

Я вовсе не хотел, чтобы меня куда-то вели.

– Давайте лучше я отдам вам деньги и…

– Я не собираюсь ничего брать, – перебил меня негр. – Давай немножко прогуляемся.

– Далеко?

– Далеко-далеко, – подхватил он. – По улице.

И пошел вперед, но при этом оглядывался, чтобы удостовериться, держусь ли я за ним, а я вспомнил, что так мы гуляли с Анной, когда она была маленькой: вместе, но как будто врозь, и я постоянно следил, чтобы она не свернула в опасную сторону. Сейчас я плелся в опасную сторону. Мы миновали проулок между двумя подновленными зданиями, мой провожатый остановился и дождался меня. А потом вознамерился тащить в узкий проход. Я уперся, тогда он сжал мою руку так, что чуть не сломал кость, и я сдался.

Он прижал меня к стене. «Обычное дело в темных переулках, – подумал я. – Бьют, режут, грабят. Иногда в гостиничных номерах, но чаще в таких гиблых местах». Я приготовился к неизбежному: чему-то очень быстрому, жестокому, смертельному.

Но побоев не последовало.

– Ну-ка давай проверим, – сказал негр и стал ощупывать меня по рукам, ногам, груди, спине – всего вдоль и поперек. – Гребаных проводов вроде нет. Это хорошо, Чарлз.

– Я же ему сказал, что не пойду в полицию.

– Да. Он тебе верит.

– Послушайте, мне надо возвращаться. – Я услышал панику в собственном голосе и попытался хоть на дюйм оторваться от стены.

– Пошли, – проговорил он. – Давай сюда.

Я уже однажды «дал», когда уселся в вагоне напротив Лусинды. И потом «дал» – пожалуй, чересчур, – когда повел ее в отель «Фэрфакс». А теперь мне снова велят «давать», хотя сам я мечтаю об одном – вернуться в то место, которое называется «вчера».

Я перешел за своим провожатым на другую сторону мостовой. Мы оставили позади квартал, где пахло кислой капустой и гелем для волос, и салон татуировок на голове. Провожатый нырнул налево – в подъезд частично отремонтированного дома.

Нажал на звонок, усек ответный сигнал и открыл передо мной дверь с исцарапанным стеклом:

– Давай сюда.

Снова «давай». В последние дни я только и делал, что получал приказы, словно рекрут в морально разложившейся армии. Я понимал, что с каждым шагом все глубже проникаю на вражескую территорию, но не имел возможности бежать. В такой армии дезертиров расстреливают.

Васкес жил на первом этаже, он караулил нас – стоял за дверью, поэтому сразу пустил в квартиру.

Он протянул руку, и я отпрянул, ибо однажды видел, что эта рука творила со мной и Лусиндой. Но Васкес не собирался обмениваться со мной рукопожатием.

– Деньги, – потребовал он.

Васкес был одет подчеркнуто небрежно: расклешенные от пояса брюки с намеком на модель Калвина Клайна и широкий поношенный зеленый свитер. Меня поразило, что этот человек мало напоминает того подонка, к которому я шел на встречу. Не такой внушительный физически, не такой плотный, скорее костлявый. Сколько же людей попадает на электрический стул из-за ошибочных свидетельских показаний? Наверное, уйма. Очень трудно сосредоточиться и удержать в памяти чьи-либо черты, когда тебе вышибают мозги или насилуют твою подружку.

Я отдал ему десять тысяч – хрустящие стодолларовые банкноты. У меня было такое ощущение, будто я приобретаю для семьи посудомоечную машину, или телевизор с большим экраном, или набор мебели. Только на этот раз я покупал саму семью. Пять тысяч за Анну и пять тысяч за Диану. Товар без гарантии, деньги не возвращаются. Покупка на свой страх и риск.

– Девять тысяч девятьсот, десять…

Васкес старательно пересчитал каждую купюру. Затем поднял глаза и улыбнулся – той самой ужасной улыбочкой, которую я помнил по гостиничному номеру.

– Чуть не забыл, – проговорил он и ударил меня под дых.

Я упал.

Задохнулся и начал хватать воздух ртом.

– Это за то, что ты аннулировал кредитки, Чарлз. Я только захотел что-то купить. А ты тут как тут.

Негр расхохотался.

– Мы уходим, Чарлз, – бросил Васкес.

Мне потребовалось пять минут, чтобы восстановить дыхание, и еще пять, чтобы подняться, цепляясь за стену, как за подпорку.

А в те пять минут, что я валялся на полу и пытался продохнуть, я плакал. И не только потому, что болело в солнечном сплетении, но и потому, что видел, где оказался.

Рядом с коробкой из-под позавчерашнего заказа из китайского ресторана, обсиженной тараканами.

Сошедший с рельсов. 16

На следующий день я засиделся на работе допоздна.

Дома мне было не по себе. Всякий раз, взглянув на Анну, я вспоминал о десяти тысячах, украденных из ее фонда. А когда звонил телефон, я обмирал от страха до тех пор, пока кто-то не брал трубку. И всегда представлял, как в спальню или на мансарду врывается Диана и обвиняет меня в том, что я погубил ее жизнь и убил нашу дочь. Я предпочитал, чтобы этот разговор состоялся по телефону, – не представлял, как буду смотреть ей в глаза, пока она перечисляет список моих прегрешений. А здесь, на работе, я запирался в кабинете, выключал свет и пялился на свое отражение в экране компьютера, постоянно спящего в режиме ожидания – состояние, в которое я с радостью погрузился бы сам. Я размышлял, как бы избавиться от той напасти, что грозила снести с рельсов мою жизнь.

Я старался отыскать координаты музыкальной студии «Ти энд ди». Хотел позвонить им завтра по поводу саунд-трека к рекламе аспирина. Требовалось что-то душевное, но не плаксивое. Что-то, способное затушевать банальный диалог и дубовую игру актеров. Но найти этой студии в списке не удалось. «Ти энд ди» – так ведь сказал Френкел? Или другие буквы? Нет, я был совершенно уверен – именно такие. Или мой справочник устарел? Или…

Вдруг раздался громкий удар. Шел девятый час – сотрудники давно разбежались по домам. Я нисколько не сомневался: никто, кроме меня, здесь не жжет ночник.

Стук повторился.

На этот раз по-другому. Словно сначала поскреблись, несколько раз щелкнули, а затем грохнули. Где-то рядом. В кабинете Тима Уорда. Хотя я собственными глазами видел, как Тим торопился к уэстчестерской электричке 6.38.

Снова послышались звуки.

Кто-то насвистывал «Мою девушку». «Темптейшн», альбом 1965 года. Может быть, кто-то из хозяйственников решил заняться нашим углом, пока контора спит? Хозяйственники, как эльфы башмачников, появляются по ночам, а наутро исчезают, оставляя плоды своего волшебного труда: новый ковер, свежевыкрашенную стену, обновленную систему кондиционирования. Наверняка это один из подобных эльфов.

Щелк. Стук. Бум.

Я встал со стула и прошел по замусоренному бумагами ковру посмотреть, в чем дело. Но когда открывал дверь, стук прекратился. И свист тоже. По-моему, я уловил судорожный вздох.

В кабинете Тима Уорда горел свет. «Настольная лампа», – догадался я. Холодный желтый ореол мерцал на стеклянной панели двери, как пробивающийся сквозь утренний туман луч солнца. Несколько секунд я колебался, не зная, что предпринять. Никто не обязан поднимать тревогу, если у соседа свистят. Может, но не обязан.

И я открыл дверь в кабинет Уорда.

Кто-то что-то вытворял с компьютером Тима – «Эппл-джи-4», таким же, как у меня.

– Привет, – поздоровался Уинстон Бойко. – Вот сижу налаживаю.

Но я ему не поверил. Все это больше смахивало на подготовку к воровству.

– Тим сказал, в нем что-то все время мигает, – объяснил Уинстон, однако выглядел при этом весьма смущенным.

Компьютер был соединен со стеной стальным тросиком, и Уинстон как раз собирался его перекусить. Я догадался, потому что заметил у него в руках нечто вроде пассатижей.

– Это Тим попросил тебя исправить? – поинтересовался я.

– Да. Ты что, не знал? Я очень хорошо разбираюсь в компьютерах.

Не знал.

– У нас есть специальный компьютерный отдел, который занимается этим.

– Ну и что? Думаешь, мне нельзя?

– Уинстон.

– Что?

– Тим не просил тебя наладить его компьютер.

– Ну, намекнул.

– И ты в компьютерах ни черта не смыслишь.

– Еще как смыслю.

– Уинстон…

– Во всяком случае, знаю, за сколько их берут. – Он пожал плечами: мол, вот и разгадка шарады. – Но ты ведь не побежишь на меня доносить?

– Уинстон, зачем ты воруешь компьютеры?

Идиотский вопрос: какой смысл задавать его вору? Почему люди испокон веку крадут? Конечно, чтобы добыть денег. Но при чем здесь Уинстон – ходячая бейсбольная энциклопедия и во всех отношениях приятный парень? Почему именно он?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что так надо.

– Господи… Уинстон!

– Знаешь, сколько стоит «Джи-4»? Я тебе скажу: за подержанный дают три тысячи. Хороши бабки?

– Но это же противозаконно.

– Да. Вот ты меня и застукал.

– Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?

– Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.

– Уинстон, я сомневаюсь, что ты…

– Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.

– Ты это делаешь впервые?

– Разумеется.

Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.

– Знаешь, – продолжал Уинстон, – мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.

Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон – мой товарищ по бейсбольному трепу и человек, который приносил мне почту. Но он же – вор, который поздно вечером забрался в чужой кабинет с кусачками в руках. Я подумал: а могли ли эти кусачки в случае необходимости послужить оружием? И решил: очень даже неплохим.

– Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.

– Позволь секунду подумать.

– Конечно. – Прошла секунда, другая, и он добавил: – Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?

– Ладно.

– Главное вот в чем. – Он плюхнулся на стул Тима. – Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.

Я сел.

– Дело в том…

Уинстон помедлил.

– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Просто я был наркоманом.

– И только?

– Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.

– О!

– Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э[19]19
  Г – героин; Э – экстази.


[Закрыть].

Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?

– Я этим занимался в колледже. – Уинстон поскреб татуировку на руке. – Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.

– Сколько тебе дали?

– Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг[20]20
  Синг-Синг – тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.


[Закрыть]. Но показалось, сто.

– Сочувствую, – сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.

– Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл[21]21
  Зачетный балл – характеристика успеваемости учащегося, определяемая путем деления суммы оценочных баллов на количество затраченных зачетных часов.


[Закрыть] на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.

– А про тебя знают, что ты мотал срок?

– Здесь?

– Да.

– Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив – мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.

– А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?

– А кто заплатит за мое образование – ты?

Вот как он повернул.

– Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило – освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?

Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.

– И сколько на твоем счету компьютеров?

– Я же тебе сказал, это в первый раз.

– В первый раз попался. А сколько раз не попадался?

Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку – ту, в которой держал кусачки.

– Пару раз, – пожал он плечами.

– Допустим. – Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. – Не знаю, что с тобой делать. – То же самое я мог бы сказать обо всем другом.

– Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.

– Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.

Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.

– Спасибо, – произнес он.

– Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…

– Послушай, я хоть и вор, но не дурак.

«Что верно, то верно, – подумал я. – Дурак – это я».