Текст книги "Мёртвая тишина. Убедись в том, что ты жив"

4

– Опять царапина! – раздался недовольный женский голос. Она схватила зеркало и уставилась на свое отражение, разглядывая неглубокую свежую царапину на правой щеке возле носа. – А если я тебе лицо расцарапаю, тебе понравится? – швырнув зеркало на кровать, она подошла к ребенку, который сидел на полу в окружении своих игрушек.

Короткие, криво стриженные волосы, безликая застиранная одежда и неумытое лицо с огромными часто моргающими глазами. Ребенок выглядел испуганным, но плакать не решался, давя в себе подкатывающийся ком истерики и не смея пошевелиться. Женщина схватила малыша за плечи и начала трясти. Ребенок продолжал молчать и испуганно смотреть на мать. Казалось, что для ребенка, хотя он и был напуган, ничего необычного в действиях матери не было. Вдруг ее раздражение резко сменилось смирением, взгляд забегал по комнате, она отпустила плечи ребенка и села на пол, уставившись в одну точку.

– Это я виновата, да, я. Я во всем виновата. Ты ни при чем. Это все я, я одна. Из меня вышла плохая дочь. Я плохая. Плохая мать… – она почти заплакала, но внезапно успокоилась и, улыбнувшись, продолжила: – Кажется, нам пора подстричь ногти.

Она посадила ребенка в кроватку и вышла из комнаты. Найдя на кухне ножницы, вернулась. Ребенок сидел, забившись в угол кроватки, и нервно теребил рукава своей кофточки. Она наклонилась, взяла ребенка и усадила на пеленальный стол. Ребенок не пытался сопротивляться, даже не шевелился. Если бы не частое дыхание и моргающие глазки с тревожным взглядом, то можно было бы принять живое дитя за отлично сделанную куклу.

– Не двигайся! – тон женщины снова поменялся, голос звучал холодно и безучастно, взгляд был затуманен. – Не смей шевелиться! – Ее глаза округлились и налились кровью: – Иначе я сделаю тебе больно, очень больно! Больно! Как ты мне, совсем как ты мне. Мне больно! – ее руки дрожали.

Ребенок молчал, маленькое тельце дрожало от страха, малыш привык бояться, чувство страха для него было так же естественно, как чувства голода и холода.

– Вот так, аккуратно. Осторожно, я тебе покажу, как делать мне больно. Я не позволю никому делать мне больно.

Дрожащими пальцами она зажала маленькую пухленькую ручку и попыталась остричь ноготки на пальчиках левой руки. Ребенок неожиданно дернулся, и это окончательно вывело мать из себя, ее как будто ударили по голове. Она вздрогнула, дернула его руку и резко надавила на ножницы. Ее взгляд был прикован к стене, она даже не смотрела на ребенка в этот момент, она находилась в другом пространстве, отсутствовала, но ее пальцы продолжали держать ручку ребенка и с силой сжимать ножницы.

Это был пронзительный крик, крик, задыхающийся от боли, беспомощный крик, одичавшие глаза, наполненные страхом и немым вопросом: «За что, мама?».

Звук истошного детского крика наконец вернул ее в реальность, она пришла в себя и обомлела от увиденного кошмара. Ребенок лежал на пеленальном столе и кричал, все вокруг было в крови, слезы заливали маленькое детское личико, ребенок ревел, задыхаясь от боли и ужаса. Она выронила ножницы из рук и еще минуту не могла понять, что же произошло, кто поранил ее малыша. Осознав весь ужас содеянного, в панике она схватила ребенка и понесла его в ванную, промыв раны, выбежала на кухню и стала искать хоть какое-то обеззараживающее средство, положив ребенка на холодный пол. Наконец она нашла перекись водорода и залила им раны.

Ребенок продолжал кричать, она плакала и не могла поверить, что причинила боль единственному родному существу. Обработав раны перекисью, она перевязала искалеченную ручку с двумя обрубленными пальчиками бинтом, дала ребенку сильное обезболивающее, прописанное ей самой после родов. Отломив маленькую часть таблетки, раскрошила ее и растворила в стакане с молоком. Лекарство скоро подействовало, и ребенок успокоился. Она продолжала плакать, тихо, безнадежно. Ей все это казалось страшным сном. Она шептала: «Мама, скоро приедет мама. И нам будет легче, намного легче. Мама. Мама». Немного успокоившись, она набралась смелости войти в комнату и убрать все следы недавнего происшествия. Ребенок уснул, а она отмывала пятна крови и тихо напевала себе под нос песенку:

 
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю33
  Лермонтов М. Ю. Казачья колыбельная песня.


[Закрыть].
 

Она слышала ее в детстве, в далеком туманном детстве, как будто в другой жизни. Наконец все было убрано, она окончательно успокоилась и решила, что больше такого не допустит, это было случайностью, она совсем не хотела поранить малыша. Она любит своего ребенка. Любит настолько, насколько умеет любить. Если вообще умеет. Если все-таки любит. Она должна быть хорошей матерью, ребенок – это все, что у нее есть.

Усталость валила ее с ног. Было поздно. За окном завывал холодный ветер. Нужно было поспать. Завтра рано вставать, нужно работать. Она подняла температуру на терморегуляторе, и батареи глухо загудели. Мерный монотонный шум ее успокаивал, казалось, она переставала слышать собственные мысли. Наконец она провалилась в липкий болезненный сон.

5

Джина сегодня была особенно приветлива – не удивительно, ведь сегодня пятница! Конец рабочей недели, а на выходные у нее как всегда куча планов. Ее роман перерастал в нечто большее, и Джина не скрывала радости по этому поводу. Ведь несмотря на все заверения в том, что она девушка самостоятельная, самодостаточная и никакая она не половинка кого-то там, а абсолютно цельное существо, ей, как и любому человеку вообще, очень не хватало верного партнера, который принял бы ее со всеми недостатками и пошел по жизни рядом.

В тайне она все еще надеялась стать матерью. «Ведь сейчас это не проблема, женщины рожают первого ребенка и после сорока. Конечно, существует риск, но ведь он существует и у молодых рожениц, в конце концов, на все воля Божья», – думала Джина и надеялась на лучшее. Ее оптимизму можно было позавидовать. После стольких неудачных романов она все еще верила мужчинам и каждый раз бросалась в омут с головой, как в первый раз, доверяя всю себя и отдавая все, что у нее было. Предыдущий неудачный роман, казалось, вымотал ее окончательно, но нет, ей хватило месяца, чтобы оправиться от случившегося и снова вернуться в строй бесчисленной армии, сражающейся повсеместно на любовных фронтах.

Бывший кавалер, на которого Джина делала долгосрочные прогнозы, испарился одним дождливым утром, выйдя до соседнего кафе за завтраком и прихватив с собой все более или менее ценные украшения Джины. Она прождала его весь день, не желая верить в то, что он и не собирается возвращаться. Она искренне переживала за него, собралась было обратиться в полицию, но не нашла ни единой фотографии, ни одной вещи своего ухажера, еще с утра претендующего на звание жениха. Сперва Джина убедила себя, что это ее вина, что она слишком на него давила, и он в итоге испугался их стремительно развивавшихся отношений.

Она где-то когда-то читала о том, что все мужчины боятся ответственности, и им нужно время, чтобы принять факт грядущей несвободы. Джина немного себя успокоила и решила, что ему просто нужно время, может, день-другой, а может, и неделя. Но прошла вторая неделя, за ней третья, а от суженого вестей не поступало. Джина рассердилась и решила, что устала сидеть дома и ждать, пока он соблаговолит смириться с потерей статуса холостяка. Она надела свой лучший наряд и собралась пойти выпить в тот самый бар, где они когда-то познакомились. Она была уверена, что найдет его там, ведь во время знакомства, несколько месяцев назад, ей показалось, что он завсегдатай этого заведения, потому что бармен общался с ним как со старым знакомым, называя его по имени, а официантки, не дожидаясь заказа, приносили напитки согласно его капризному вкусу, и это бросалось в глаза даже ненаблюдательной Джине.

Напялив единственные туфли на высоком каблуке и изобразив на лице беззаботность, Джина решила закончить образ и надеть все свои драгоценности, если так можно было назвать пару золотых колец, золотую брошь и тоненькую платиновую цепочку с маленьким кулоном, украшенным крошечным брильянтом посередине, именно в тот момент она и обнаружила пропажу. Сказать, что Джина расстроилась, это не сказать ничего.

Глухая боль сдавила ее грудь, как будто ее сильно ударили, только изнутри. Она так дорожила этими милыми вещицами, оставленными в наследство ее бабушкой, а теперь их нет. Это окончательно уверило ее в том, что жених не вернется. Идти в полицию Джине было стыдно, да и станут ли они разбираться с такой мелочью. В конце концов, как она докажет, что не сама отдала ему свои украшения, а теперь, когда он ее бросил, решила отыграться из ревности и обиды. Ей меньше всего хотелось оправдываться за свои неудачи в личной жизни перед чужими людьми, и она решила принять все случившееся как урок и двигаться дальше.

Тем вечером она все-таки пошла в бар, решив «залить» свое несчастье и поплакаться случайному знакомому у барной стойки. Так она и поступила. Не переодеваясь, Джина отправилась в бар на соседней улице и заняла единственное свободное место за барной стойкой у самого конца бара на углу, рядом с туалетом.

Джина не была настроена оптимистично и не ждала от этого вечера ничего, кроме грядущего утреннего похмелья, и незаметное место в углу было как раз под стать ее настроению. Она заказала двойной мартини с двумя дополнительными оливками и около часа просидела, медленно потягивая свой напиток и рассматривая искрящиеся чистотой стаканы, который ютились слева от нее. Люди на соседнем стуле менялись каждые несколько минут. Подходили, присаживались, делали заказ и, забрав свой напиток, уходили вглубь заведения. Никто не горел желанием задерживаться на «пятачке» у туалета.

Джина перестала обращать внимание на соседний стул и его непостоянных гостей. Очередной мужчина присел на стул рядом с Джиной и сделал свой заказ, но, получив напиток, он не сдвинулся с места и не затерялся в толпе гогочущих посетителей, а остался сидеть рядом с Джиной, то и дело робко поглядывая в ее сторону. Она не сразу его заметила, погрузившись в свои грустные мысли, она вспоминала потерянные навсегда милые сердцу вещицы и тосковала по тем дням, когда они еще принадлежали ее бабушке. Мужчина, сидящий рядом с ней, заметил, что ее стакан почти пуст, и заказал ей еще один, подав знак бармену. Когда бармен поставил перед Джиной стакан с новой порцией мартини, она не сразу сообразила, что это для нее, и вопросительно посмотрела на него, а мужчина наконец набрался смелости и заговорил с ней:

– Я прошу прощения, но я взял на себя смелость угостить вас, если вы не против, конечно. Я пойму, если это вас разозлит, но очень надеюсь на вашу снисходительность.

Джину как холодной водой облили. Она пришла в себя, вернулась на землю из тайников памяти, но, смутившись от неожиданности, не сразу нашлась, что ответить. Мужчина заметил ее смущение и продолжил:

– Позвольте представиться. Меня зовут Мэтью Стивенс. Я прохожу практику в ветеринарной клинике, здесь за углом. Сегодня был тяжелый день, я первый раз сам оперировал собаку. Ну как оперировал, это должно было быть простой стерилизацией, но в ходе операции я обнаружил опухоль, слава богу, доброкачественную, но тем не менее. В общем, пришлось попотеть, чтобы ее удалить. Я все сделал сам, в первый раз. И вот я здесь. – Он выговорил все это на одном дыхании, потом сделал короткую паузу и снова заговорил: – Решил выпить. Так сказать, отпраздновать успех. Но я тут никого не знаю, а мне показалось, что вы заскучали или просто грустите, вот я и позволил себе сделать вам приятное, не откажитесь отпраздновать со мной?

Пока он говорил, Джина украдкой рассматривала его, и он даже успел ей понравиться. Более того, он показался ей милым и забавным. Судя по всему, мужчина был высокого роста: он сидел чуть сгорбившись и положив обе руки на барную стойку, но не держался при этом за свой стакан. Высокий лоб, среднего размера нос с ярко выраженной горбинкой, глубоко посаженные, но очень выразительные серые глаза, узкие губы и редкая щетина точно такого же рыжего цвета, как и отросшие волосы на голове. Джина улыбнулась ему и ответила:

– Нет-нет, я совсем не против. Спасибо за мартини, – она придвинула к себе стакан, потом подняла его: – За ваш успех!

Мэтью поднял свой, Джина поднесла свой стакан к его и слегка стукнула по нему.

– Чин-чин44
  «За ваше здоровье!» (тост).


[Закрыть], – она улыбнулась и посмотрела новому знакомому в глаза.

Мэтью не отвел взгляда, он замер на секунду, потом улыбнулся, и они оба сделали по глотку.

В тот вечер они болтали без умолку. Джина напрочь забыла о своем очередном неудачном романе, а Мэтью больше не чувствовал себя одиноким. Он проводил ее до дома, но, как истинный джентльмен, отказался от приглашения на кофе и ограничился лишь робким поцелуем в щеку, что привело Джину в восторг, ведь обычно все ее кавалеры сами напрашивались в гости «на кофе» в первый же вечер знакомства. Она по простоте душевной и с долей надежды редко кому отказывала.

Но Мэтью показался ей совсем не таким, как все предыдущие ее истории. Хорошо воспитанный, учтивый и интеллигентный, порой слишком скромный, он смотрел на нее совсем другими глазами. Джине казалось, что от одного его взгляда ей становится теплей. Они обменялись телефонами и закончили вечер в одиночестве в своих кроватях, но с мечтами друг о друге.

И вот сегодня, всего три месяца после счастливого знакомства, на вечер у Джины был запланирован ужин с родителями Мэтью. Она немного нервничала, это второй раз в жизни, когда ее парень знакомит со своими родителями, для нее это было поистине многозначительное событие.

6

– Доктор немного задерживается, он попросил вас подождать. Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Анна, могу я предложить вам что-нибудь?

– Чай, если можно, пожалуйста.

– Конечно! Одну минуточку, – Джина скрылась в потемках офисной кухни.

Анна не хотела чаю, но ей было приятно, что за ней поухаживают.

– Спасибо, Джина, вы сегодня очень хорошо выглядите!

– О, благодарю вас, мисс Анна! – Джина заметно оживилась. – Я все утро потратила на прическу и макияж, даже пришлось подняться раньше на целый час! – она поправила прическу. – Обычно я собираюсь довольно быстро, каких-то полчаса хватает на все, ну это если не считать времени на завтрак, а сегодня я потратила целых два часа и даже не успела позавтракать.

Джина говорила все это быстро, с долей восторга, удивляясь сама себе, ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь спросил о причине, пусть даже пациентка, которую Джина считала ненормальной из-за ее порою странного поведения.

– Наверняка у вас есть повод, – догадалась спросить Анна.

– О да, мисс Анна, конечно, есть! – Джина обрадовалась возможности поделиться хоть с кем-нибудь и не упустила ее: – Мой молодой человек уговорил меня познакомиться с его родителям. Я, конечно, не видела в этом надобности, – слукавила Джина, – ведь мы встречаемся всего несколько месяцев, но он так настаивал, что мне пришлось согласиться. У нас сегодня ужин в ресторане «Сиксти», знаете, это на шестидесятом этаже отеля «Хаятт», в Мидтауне55
  Мидтаун (англ. Midtown) центр города в США.


[Закрыть], оттуда прекрасный вид, и еще ресторан вращается по своей оси так, что можно увидеть панораму с разных точек зрения, если можно так выразиться. Мне даже пришлось купить туфли на высоком каблуке, они у меня под столом, я надену их непосредственно перед выходом, не хочу, чтобы ноги устали заранее, и, конечно же, платье! Пришлось тащить все с собой на работу, не надевать же вечерний наряд с утра пораньше! – Джина радостно засмеялась.

Она так была занята рассказом, что не обратила внимание на Анну, которая совершенно ее не слушала, а была полностью погружена в себя. Но Джине, признаться, было все равно, слушают ее или нет. Она очень хотела выговориться и воспользовалась своим шансом. Джина вернулась за свой рабочий стол, напевая веселую песенку. Анна сидела на диване с печеньем в руках, она так и не раскрыла упаковку и не сделала ни глотка принесенного ей чая, она давно уже погрузилась в собственные мысли и не обращала внимания на происходящее вокруг.

Доктор опоздал на двадцать минут, извинившись, он проследовал в кабинет, минуты через две пригласил Анну.

– Пожалуйста, присаживайтесь, Анна, – Сэм указал на кушетку.

Анна села, как обычно взяв с полки глиняную фигуру небывалого уродливого животного, ей так было легче говорить. Она представляла, что говорит с фигурой, а не с человеком, она не хотела, чтобы кто-то слышал все то, что она иногда рассказывала. Ей казалось, что некоторые вещи лучше вообще не произносить вслух, а глиняной фигурке было все равно, она бы не стала осуждать человека, что бы тот ни сотворил.

– Вы хотели поговорить о тишине, доктор, – тихо сказала Анна. – Я много думала об этом, но мне нечего вам сказать. Я не нахожу слов, чтобы описать то, что чувствую.

Сэму показалось, что Анне стало чуть лучше по сравнению с их последней встречей. Ее взгляд немного прояснился, привычный тремор оставил ее руки в покое, она выглядела абсолютно спокойной и нормальной настолько, насколько вообще можно судить о нормальности человека по его внешнему виду. Доктор рискнул поднять давно интересующую его тему.

– Давайте поговорим о ребенке или о его отце, – предложил Сэм.

Анна изменилась в лице. Взгляд потерял точку опоры и снова стал рассеянным. Доктору показалось, что он физически ощутил всю тяжесть груза, который Анна волокла за собой и никак не могла скинуть – ни сама, ни с его помощью. Ему показалось, что и сама фигура девушки мгновенно потяжелела и потемнела, как будто налилась ядовитыми соками раненого сознания.

– Я люблю ребенка, ребенок это все, что у меня есть, – медленно, монотонно, четко проговаривая каждое слово, произнесла Анна.

Это были не ее слова, не ее голос, а как будто заученная по чьему-то научению фраза. Слова, которые должны были бы нести в себе определенные эмоции, звучали настолько мертво и безжизненно, что у доктора не осталось сомнений: ребенок и все, что с ним связано, – самая болезненная тема, а возможно, и причина, по которой Анна поддалась заболеванию.

– Плач превращается в рев. Глухой рев, как будто что-то его раздирает изнутри, просится наружу, но никак не может освободиться. Крик… Каждую ночь. Я не сплю. Я устала, – Анна продолжала говорить монотонно, но уже не так четко и внятно. Доктору требовалось все его внимание, чтобы разобрать некоторые ее слова.

– Возможно, ваш ребенок чувствует ваше состояние, и это его тревожит. Давно не секрет, что дети очень сильно отражают моральное и психическое состояние своих родителей. Постарайтесь успокоиться, и ребенок последует вашему примеру, – Сэм пытался вернуть ее в реальность, говорил громко, даже встал со своего кресла и подошел ближе, как будто стараясь обратить на себя ее внимание. – Анна, подумайте, что могло бы вас успокоить. Что могло бы принести радость? Если бы можно было сделать все, все что угодно? Представьте на минуту, что у вас есть право на одно желание, чего бы вы хотели больше всего? – теперь голос Сэма звучал мягко, он как будто плыл. Такой легкий, спокойный голос, парящий в воздухе, медленно доплывающий до собеседника и окутывающий его своим теплом.

Анна подняла глаза и посмотрела на доктора, он стоял совсем близко, она слышала его беспокойное дыхание и чувствовала его запах. На мгновенье он показался ей знакомым, и она как будто готова была узнать его и принять, но уже через секунду, передумав, перевела глаза на фигурку в своих руках и снова отдалилась, погрузившись в свой мир. Ее руки увлажнились настолько, что фигурка чуть не выскользнула, Анна подхватила ее машинально, в последний момент, и прижала к груди. В этот раз это было что-то похожее на коня, с глазами как у лягушки и мягкими лапами вместо копыт. Взгляд Анны застыл, она чуть наклонила голову вправо, как будто пытаясь разглядеть что-то вдалеке за спиной доктора, потом нахмурилась и заговорила, ее голос приобрел теперь неприятный металлический оттенок:

– Мы стригли ногти, – Анна наклонила голову еще больше вправо, чуть опустила вниз и зажмурилась. – Больно. Боже мой, как больно, как некрасиво! Кровь, я не люблю кровь! – потом она резко открыла глаза, выпрямилась и продолжила уже спокойней: – Так гораздо лучше, так намного легче. Все пройдет, я буду заботиться о тебе, я должна заботиться.

– Анна, что-то случилось? Вы поранили ребенка? – Сэм не на шутку встревожился, он смотрел на нее и пытался понять, говорит ли она правду или это только ее больная фантазия. – Вы обратились к врачу? Обработали раны? Анна, прошу вас!

– Все хорошо. Ребенок это все, что у меня есть, – Анна снова повторила заученную фразу все тем же мертвым тоном.

– В таком состоянии вы можете навредить малышу, может быть, вы позволите мне помочь вам, – Сэм наконец решился предложить ей помощь, это было не так страшно, как ему казалось. – Если вы… Если не хотите, чтобы я… Есть люди, они смогут помочь вам, пожалуйста, Анна, они помогут вам и ребенку.

Сэм попытался посмотреть ей в глаза, но она не встретила его взгляда. Она сидела неподвижно, как будто закованная в кандалы, ее душа и сознание, не знавшие никогда свободы, не принадлежали ей и сейчас.

– Анна, вы могли бы привести своего ребенка на следующую нашу встречу? Может, я мог бы, если вы, конечно, позволите, заехать к вам и помочь?

– Помощь… Мама. Мама. Мария… Она меня любит, – Анна скривила губы в подобии улыбки, но все еще смотрела в никуда.

– Мария? Кто это? Это ваша мама или няня? Я помню, вы говорили, что вы плохо знаете свою мать, – Сэм замолчал, запутался в собственных мыслях и начал быстро перелистывать свой блокнот с записями по Анне, пытаясь найти пометку о матери Анны. Он точно знал, что ставил пометку и делал некоторые комментарии по этому важному поводу. Анна как будто не замечала его, она говорила с фигуркой, которая все еще была у нее в руках.

– Мария заботливая, – Анна снова прижала фигурку к груди и наклонила голову чуть вправо, – Мария – красивое имя. – Анна отвернулась к окну и произнесла чуть слышно: – Если бы у меня была девочка, я назвала бы ее Мария.

Сэм не услышал и пропустил эти слова, ему наконец удалось найти нужную заметку, и он делал какие-то новые записи в своем блокноте. Казалось, что карандаш скрипел по бумаге громче, чем Анна говорила.

– Анна, расскажите об отце ребенка, как вы познакомились? Он знает о том, что он отец? – Сэм внимательно смотрел на Анну, пытаясь поймать хоть какую-то эмоцию на ее лице, но оно оставалось неподвижным.

– Отец? – Анна вдруг подняла голову и уставилась на Сэма. Ее лицо изобразило озабоченность, было похоже, что она пытается что-то вспомнить, но ей это удается с трудом. – Я не знаю. Отец… – легкая ухмылка скользнула по уголкам губ. – Я знаю, что он за человек… – ухмылка превратилась в злобную гримасу отвращения, один Бог знает, что виделось ей в этот момент. Она снова говорила не с доктором, а в лучшем случае с фигуркой в своих руках: – Отец никогда не хотел знать о ребенке! Его не существует! – Анна вдруг сорвалась на крик, резко встала, подошла к окну и, чуть наклонившись вперед, прислонилась лбом к холодному стеклу, вцепившись одной рукой в отдернутый тюль. В другой руке она продолжала теребить фигурку. Закрыв глаза, она постояла так несколько минут, потом глубоко вздохнула и вернулась на кушетку.

Сэм решил больше не волновать ее сегодня и оставил болезненную тему семьи.

Остаток времени они говорили о разных вещах, которые, казалось, волновали Анну не меньше, чем семейные проблемы. Она жаловалась на то, что не может надеть кофточку с коротким рукавом на работу: ей холодно, кондиционер находится прям над ее столом, на нее постоянно дует холодный воздух, и даже летом ей холодно. Она ведь так может заболеть и, чего доброго, умереть от болезни, поэтому ей приходится постоянно кутаться в теплые вещи. Были затронуты и довольно серьезные темы. Например, ее крайне волновали недавние события в Орландо. Американец, афганского происхождения, принадлежащий к группировке ИГИЛ66
  Террористическая организация запрещена на территории РФ


[Закрыть], расстрелял людей в ночном гей-клубе. Погибло около пятидесяти человек.

– Это страшно доктор, ведь все эти люди дороги кому-то. Больно терять своих детей… – На мгновенье доктору показалось, что стеклянный взгляд вернулся, но ему это только показалось. Анна смотрела прямо перед собой, периодически переводя свой ясный, как белый день, взгляд на Сэма. Она вернула фигурку на место на полупустой полке, не забыла и про заимствованную в прошлый раз, незаметно достала ее из сумки и поставила рядом с сегодняшней.

– Вот так вот, просто потому, что кто-то решил, что его мнение более важно и единственно верное. Доктор, вы верите в Бога? – не дожидаясь ответа, Анна продолжила: – Я вот верю, но для меня Бог – это воля. Человеческая воля, сила мыслей и поступков. Вот люди, которые голодают, почему бы им не встать и не начать работать, проявить волю и силу, я сейчас не говорю о больных и убогих. Простые бездомные или попрошайки, или вечно жалующиеся на свою жизнь, что им стоит изменить ее? Ведь у них есть главное – есть сама жизнь! Возможность дышать, видеть, слышать, чувствовать. Они не калеки, да даже если и калеки, в наше время это не приговор, есть много мест занятости людей с разными недостатками, если можно их так назвать.

Нет образования – ничего страшного, это не повод унижаться до милостыни, ведь можно же пойти мыть посуду, полы, убирать улицы, все что угодно, в мире достаточно простой работы, но им удобнее просить, удобнее быть жертвами чего угодно: политического режима, обстоятельств, оправданий всегда хватает. Они просят Бога о помощи, о прощении, а все, что им нужно, это увидеть Бога в себе самих. Собрать волю в кулак и начать двигаться! Не терять уверенности, думать, пытаться, знать, что однажды все будет хорошо, главное – не сдаваться. Но это трудно, потому что надо полагаться только на себя, надо принимать решения и нести за них ответственность.

Легче просить, легче винить невидимую силу в своих неудачах, всегда легче обвинить кого-то, чем признать собственную несостоятельность и слабость, легче воспользоваться чьим-то мнением и выводом, взять его за правило, нерушимую аксиому, призывающую к действию! – глаза Анны наполнила решительная ярость. – Ведь у них есть главный дар – жизнь, – повторила она, встала с кушетки и подошла к шкафу с фигурками.

Сейчас в них не было надобности, она говорила с доктором не прячась, смотрела ему в глаза своим тяжелым каменным взглядом.

Доктор с интересом слушал ее и удивлялся разнице между Анной, погруженной в глубины своего болезненного сознания, и Анной, рассуждающей о чужих судьбах и решениях. Два разных человека предстали перед ним сегодня в одном ее лице. Доктор пытался вспомнить перелом, переход между одним ее состоянием и другим и понять, что к этому ведет и как можно ей помочь избегать этих переходов в обычной жизни. Как вернуть ее на поверхность и не позволять уходить глубоко в себя. Анна продолжила говорить, заняв свое привычное место на кушетке.

– Нет, я считаю себя верующим человеком, – спокойно рассуждал она. – Иногда даже хожу в церковь, ношу крест на шее, – Анна не задумываясь прикоснулась к крестику, украшавшему ее шею. Маленький золотой крест, который она не снимала никогда. – Я говорю о слабости, которую люди принимают за веру. О подмене понятий, о злодеяниях, которые люди творят, прикрываясь верой. Вера в нынешнем понимании – свод канонов, правил, четко выстроенное мнение о тех или иных вещах и пересказанное. Навязанное с согласия потребителя той самой веры.

Тот человек в Орландо стрелял в людей потому, что, с точки зрения его веры – в искаженном ее понятии, они не достойны жизни. Это не мнение человека – личности, это мнение его слабости – его веры. Вера решила за него, что такое хорошо, а что такое плохо. Вера подумала за него, вера взяла на себя ответственность за то, что его жизнь не состоялась, и это вполне его устроило. Ведь его неудачи были объяснены некоторыми причинами, в которых вера, я имею в виду веру в ее искаженном понятии, так вот именно она, эта вера, обвинила других людей. Людей, которые придерживаются иного мнения относительно некоторых вещей. Именно вера настроила его против людей, ничем не отличающихся от нас с вами, он сдался мнению своей веры.

Слабость человеческая, лень плюс навязанная вера с готовыми ответами на любой вопрос – это удобно, это сильнейшее оружие, страшное оружие. Не бомбы уничтожат этот мир, не болезни. Его уничтожит вера в том виде, в котором она существует и преподносится сегодня. Невежество всегда было заклятым врагом человечества, тормозило его развитие и уничтожало лучших. Как жаль всех тех, кто пострадал и еще пострадает от рук слабаков, невежд и ленивых бездарей.

Анна договорила и встала с кушетки, ее щеки горели, хотя кожа оставалась привычного бледного, даже сероватого цвета.

– Наше время давно закончилось. Не так ли, доктор? – она направилась к двери. Увидимся во вторник, всего вам хорошего.

Анна вышла из кабинета и, не попрощавшись с Джиной, исчезла в холле, нечаянно захлопнув за собой дверь так громко, что Джина наконец спустилась с небес на землю и, подскочив со своего кресла, побежала в кабинет узнать, все ли в порядке у Сэма.

Она нашла доктора как всегда сидящим за столом и что-то пишущим. Он поднял голову и, увидев Джину, удивился ее испуганному виду.

– У вас все в порядке? – Сэм опередил Джину с вопросом

– Да, да, доктор, извините, мне показалось, – Джина слегка озадаченно улыбнулась и закрыла дверь кабинета, оставив доктора за его привычными делами.

Сэм засиделся в тот вечер допоздна. Джина уже давно ужинала с родителями своего друга. Сэм вспоминал Анну и не мог поверить в то, что она могла причинить вред своему собственному ребенку. Насколько он успел ее узнать как пациентку и просто как человека, она, по его мнению, была не способна причинить вред никому. Никому, кроме себя самой.

Поверить в то, что Анна говорила сегодня правду, доктор не мог или не хотел. Она была для него чем-то большим, чем просто еще одной несчастной, которой не повезло в жизни, и она помутилась разумом. А может, он не так ее понял. «Что она имела в виду, что с ней происходит? Я ведь неплохой врач, но почему я не могу понять именно ее? Почему у меня не получается достучаться именно до нее?» – он снова и снова задавал эти вопросы Зеленому Джо – кактусу, который жил у него в кабинете и по совместительству был его верным «собеседником».

Для него было невозможным признать тяжесть ее заболевания и смириться с тем, что она, скорее всего, никогда не выздоровеет. Зеленый Джо молчал, а Сэму необходимо было найти оправдание собственному неучастию и бездействию. Он не торопился ставить крест на Анне, рассчитывая на помощь человека, о котором случайно узнал от одного из своих коллег, пожилого уважаемого специалиста, с которым ему посчастливилось познакомиться еще во время учебы в университете, и с тех пор Сэм поддерживал с ним своего рода дружеские отношения.