Текст книги "Белые тела"

13

Размышляю о том, насколько Белль заботится о Лаванде, и это наводит меня на мысль, что я должна быть более активной в отношении Тильды. Поэтому, стоит мне добраться до дома, как я набираю номер уборщицы.

Очевидно, что Ева не ожидала звонка, потому что она то и дело повторяет «А? Что?» раздраженным голосом. Кажется, Тильда забыла сказать ей, что мне может понадобиться лишний ключ, и сперва она даже не верит, что мы сестры, потому что она не знала, что у Тильды есть сестра, и хочет написать ей сообщение, чтобы удостовериться. Я убеждаю ее не делать этого, потому что Тильда не хотела бы, чтобы ее беспокоили, пока она нежится на пляжах Мартиники. Наконец, Ева соглашается встретиться со мной у квартиры, и я говорю, что принесу наше детское фото с Тильдой, чтобы доказать, кто я.

– Не утруждайтесь, – брюзжит она. – Я припоминаю что-то про Колли.

Выходит, все она обо мне знала, но просто упрямилась. Тем не менее, я беру пример с Белль и приезжаю с бутылочкой пены для ванн со ароматом сирени. Ева берет ее и, не сказав даже спасибо, бросает в свою сумку.

– Я не делала уборку сегодня, – говорит она. Затем отдает мне ключ и уходит.

Я не видела квартиру Тильды с тех пор, как тут побывали строители по поручению Феликса. «Ничего существенного», – говорил он. Но здесь все так преобразилось, что трудно узнать в этом помещении прежнюю квартиру, я даже растерялась на какой-то момент, как будто пришла в совсем другое место. До перестройки в большой комнате можно было четко разделить три зоны: кухню, столовую и гостиную, они были разных цветов, временно заставленные разношерстной мебелью, которую она купила до того, как добилась успеха. Было очень хаотично и много чего нагромождено. А осталась одна лишь оболочка в белых и светло-серых оттенках, в стиле минимализм. Почти белоснежный каменный пол вместо покрашенного паркета. Два белых кожаных дивана на месте старого с выпирающими пружинами. Мягкое, удобное кресло исчезло, как и сосновый стол, и кухонные шкафчики – все заменено белой мебелью. Думаю, такую краску, как на стенах, называют «нежным оленьим» или «чистой наготой», или как-нибудь также абстрактно. Самые яркие пятна – это желтоватые жалюзи и орхидея бледно-лимонного цвета.

Я растягиваюсь на одном из диванов, кладу ноги на стеклянный кофейный столик, не переживая, что кроссовки могут быть грязными, и одновременно чувствуя воодушевление от возможности нарушить порядок в этом доме. Было бы неплохо, если бы еще и кровь пошла носом, я как раз в настроении побуянить: в этой безликой и стерильной квартире неправильно абсолютно все. Моя сестра не такая. Она всегда приносила с собой хаос и беспорядок. Стоит только вспомнить нашу детскую спальню, горы ее вещей валялись тут и там на полу, косметика разбросана по столику: тушь, засохшая комками на щеточке – Тильда даже не удосужилась убрать ее обратно во флакончик, использованные салфетки, которые лежат месяцами. Очевидно, что новообретенная чистота, весь этот порядок, идут от Феликса.

Решаю сделать себе чаю и ищу чашку в шкафчиках на кухне. Обнаруживаю, что стоит слегка прикоснуться к ящикам, как они сами открываются и точно так же легко закрываются от небольшого нажатия. Экспериментирую со всеми, заставляя их открываться и закрываться – немая симфония белых гробиков – и вижу, что все идеально упорядочено: все вилки повернуты на бок, смотрят в одну сторону, ложки вложены друг в друга. Посуда – вся новая, фарфор цвета слоновой кости – аккуратно расставлена по местам. Отмечаю, что здесь нереально чисто, но вот что сражает меня окончательно – это просто верх сумасшествия – каждая из тарелок завернута в пленку: если захочешь использовать тарелку или миску, придется ее содрать. Я заглядываю в другие ящики и нахожу пленку повсюду, в нее завернуты чашки, стаканы, кастрюли и сковородки. Не удивительно, что Тильда искала отговорки, когда просила меня не приходить. Она не хотела, чтобы я увидела этот кошмар. Ее жизнь, завернутую в пленку. Пока я завариваю чай, мне приходит в голову, что Феликс, возможно, точно знает, сколько пакетиков в коробке с чаем, и поймет, что я была здесь и взяла один. А потом приходит мысль: ведь это Ева могла сделать себе чашечку чая.

С чашкой в руках я отправляюсь в спальню. Теперь я мысленно отмечаю все изменения. Новые шкафчики, новые жалюзи, новая кровать – поистине королевского размера, с подголовником из замши цвета испорченного мяса. Не особенно задумываясь над тем, что я делаю, начинаю вытаскивать одежду Тильды из ящиков и шкафа, складывая в кучу на кровати, смесь получается странная – футболки из тонкого хлопка, таких же блеклых, будто застиранных цветов, как и все остальное в квартире, джинсы от брендов с немыслимыми названиями: «Paradise in the Park», «Lost and Found», «XXOX». И длинные переливающиеся платья, которые, я полагаю, она надевает на премьеры и церемонии награждения – не то чтобы она на них часто ходила в последнее время. Провожу по ним пальцами, ощущая мягкость и легкость шелка, твердые края крошечных блесток, а затем снимаю футболку и джинсы и надеваю бледно-золотое платье, тонкое, как паутина, с сеткой из узких лент, переплетающихся крестом на спине. Не так-то просто натянуть его на себя, потому что я на два размера больше тощей сестры, и когда я, наконец, располагаю его там, где оно должно быть, нет никаких сомнений, что мне не удастся застегнуть его – оно просто остается открытым сбоку. Я встаю перед зеркалом, нелепая, похожая на куриную ножку, обтянутую мишурой. Более того, я едва дышу. Но продолжаю исследовать следующий шкафчик, в котором лежит одежда Феликса, оставаясь одетой в это платье.

Нагромождения белых коробок с рубашками внутри. Двадцать пять, если быть точной, все пронумерованы: восемь синим цветом, для голубых рубашек, восемь – черным, для белых, и четыре – красным, для рубашек бледно-бледно розового цвета. Оставшиеся пять коробок, с двадцать первой по двадцать пятую (тоже подписаны черным) пусты, предполагаю, что он взял их с собой на Мартинику. Представляю, как он проверяет, все ли коробки стоят идеально ровно, все ли рубашки безупречно отглажены и сложены, и теперь мое желание разворошить тут все становится непреодолимым.

Затем я вижу на подоконнике мертвую муху кверху брюшком, корявые ножки торчат в воздухе. Аккуратно поднимаю ее и кладу к воротнику розовой рубашки. Открываю маленький белый ящик, нахожу там часы и несколько запонок. Беру их в руки, чтобы рассмотреть поближе, оказывается, это все весьма утонченные украшения: серебряная пара в форме морских звезд, комплект золотых запонок в форме четырехлистного клевера. Беру одну из них, с клевером, и переворачиваю ее снова и снова, держа на ладони и размышляя о везунчике Феликсе и его безупречном имуществе. Запихиваю клевер в рот и, выплюнув, кладу обратно в коробку.

Сажусь на кровать, посреди вещей Тильды, и вспоминаю, как раньше ела то, что ей принадлежит, меня охватывает ностальгия по следам ее присутствия в комнате: по волосам в расческе, по бумаге из дневника и еще по тем зубам. Здесь ничего такого нет. Но просто на всякий случай опускаюсь на коленки, проверяя, не воспользовалась ли она старым трюком и не спрятала ли чего-нибудь, прикрепив ко дну кровати. Заползаю под нее, ощущая вокруг много свободного пространства, и в таком положении меня настигает стук во входную дверь, три громких удара.

Поднимаюсь и оглядываю беспорядок: вещи разбросаны по кровати и полу, все шкафы и ящики раскрыты. Пытаюсь прибраться, но времени нет, так что сажусь на кровать, надеясь, что стучавший уйдет. Снова стук, громче и агрессивнее. Пытаюсь притаиться, сидеть тихо, насколько могу, но слышу звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине, и вот дверь открывается и раздаются звуки шагов по каменному полу, кто-то ходит туда-сюда. Бросаюсь к ванной, смежной со спальней, хватаю белое полотенце, оборачивая его вокруг себя, поверх золотого платья, затем бегу к двери спальной, приоткрываю ее чуть-чуть, чтобы можно было выглянуть. Там, уперев руки в боки, стоит Ева.

– Здравствуйте. – Я высовываю голову из проема. – Вы что-то хотели?

Она смотрит на меня с недоверием.

– Что вы делаете?

– Я собиралась принять ванну. А вы?

– Я пришла, чтобы сказать, чтобы вы вернули мне ключ, когда будете уходить.

– Но вам же он не нужен. У вас есть свой. Который вы только что использовали.

– Я несу за него ответственность. Вы должны вернуть его. – Она готова к бою.

– Хорошо. Запишите мне свой адрес и оставьте на столе.

Захлопываю дверь и прислоняюсь к ней на несколько секунд, слушая звуки, которые она издает, шаги. Потом слышу, как она уходит. Выхожу, все так же, с полотенцем, и осматриваю квартиру. Мне нужно увидеть все, что увидела Ева, и я понимаю, что оставила половину ящиков на кухне открытыми, миски и тарелки – лишенными пленки, а грязные кроссовки – на кофейном столике. Беспорядок, но все-таки не сравнить с тем, что я устроила в спальне.

Возвращаюсь в ванную, чтобы убрать полотенце и заглянуть в шкафчик в ванной. Тильда всегда как будто пребывает в некой прострации, поэтому я подозреваю наркотики. Даже думаю про героин и крэк, конечно, не то чтобы я ожидала увидеть их на полке, в аккуратно расставленных и подписанных баночках. Впрочем, нахожу лекарства, которые можно получить только по рецепту – весной их здесь не было – собираю все баночки и пакетики и отношу в гостиную, где оставила свой пакет с записной книжкой и чашку чая. Пишу: «Препараты, которые могли поспособствовать ухудшению состояния Тильды», добавляя в список анафранил, золпидем и лоразепам – поищу информацию о них, когда буду дома.

Краем глаза замечаю, что на телефоне мигает красный огонек, и нажимаю кнопку, чтобы прослушать сообщения. Их всего три. Первое разочаровывает – просто напоминание из химчистки, что заказ готов, и просьба, чтобы Тильда забрала его, когда ей будет удобно. Второе короткое: «Привет, Феликс, это Гай. Позвони мне». Не имею ни малейшего понятия, кто такой Гай. Но третье сообщение уже интереснее, оно от агента Тильды, Фелисити Шор, она умоляет Тильду связаться с ней: «Давай пообедаем или как-то еще встретимся и посмотрим, какие есть варианты». Она кажется обеспокоенной. Добавляю в записную книжку: «Подозревает ли Фелисити Шор, что что-то не так? Есть ли у нее еще какая-то информация?

Допиваю чай и ставлю чашку в раковину. Затем вспоминаю, что раньше Тильда прятала свой дневник в наволочке, и думаю, не покопаться ли в шкафу с постельным бельем в ванной. Там, как и везде, все девственно чистое, наборы белья из хлопка, приятного на ощупь, сложены в идеальные стопки. Вытаскиваю наволочки и прощупываю их по очереди, проверяя, а когда дохожу до низа, то нахожу в одной из них какой-то выпирающий предмет. Залезаю внутрь, и рука натыкается на что-то твердое и гладкое, похожее на небольшой слиток, но легче, чем настоящий металл. Достаю его, и оказывается, что в руке у меня блестящая красная флешка.

Злюсь, потому что не взяла с собой ноутбук, теперь мне хочется скорее выбраться отсюда и попасть домой. Даже в расстегнутом виде платье Тильды – это просто какой-то кошмар, из него очень тяжело выбраться, так плотно оно сидит, и пока я проталкиваю его наверх, мучаясь, стягиваю его через голову, оно рвется по шву. Решаю рискнуть и вешаю его обратно. Скорее всего, она никогда его и не надевает, так что пройдет много времени, прежде чем она заметит. Затем я ухожу, не обращая внимания на хаос, на посуду, вынутую из пленки, на грязные пятна на кофейном столике, на одежду, раскиданную повсюду.

После квартиры Тильды мое жилище кажется беспорядочной смесью всего и вся. Лохматый красный коврик, зеленые стены, миллион неубранных на место вещичек, лежащих на виду: ручки, тетради, футболки, нижнее белье, коробка с мюсли, бутылки с сидром, раковина, полная посуды. Расчистить пространство кажется настолько необходимым действием, что я подбираю с пола спальни с десяток грязных носков, перед тем как засесть за стол у окна и поставить ноутбук загружаться. Проходит целая вечность, перед тем как он оживает, и как только это происходит, я вставляю флешку – только лишь для того, чтобы обнаружить, что доступа к информации нет. Нужен пароль. Я пробую разные слова и сочетания, например, Феликс, Керзон, Калли и Фейт (так зовут нашу мать). Пробую даже ввести «Лиам» и «Лиам Брукс». Но ничего не получается. Раздраженно кричу: «Черт!» – и в голову приходит, что нужно вернуться на Керзон-стрит и перевернуть там все вверх дном. Этой мысли так трудно сопротивляться, она шумная, как птица, бьющаяся о стекло. Кажется, таким образом я смогу выпустить Тильду на свободу.

14

2006

Наша семья переезжает на Харкорт-роуд, улицу без деревьев, где тянутся ряды домов эдвардианской эпохи, ближе к северу они заворачивают к северу. Соглашаемся, что новый дом приятный, у него хорошая энергетика. А еще нам нравится быть поближе к Темзе. В выходные мама часто говорит: «Ну что, пойдем, подышим несвежим воздухом» – и мы гуляем вдоль старого железного пирса. В воспоминаниях возникает сырой, пронизывающий ветер, река, всегда неспокойная и серая, и то, как крепко я прижимала к себе мамину руку, не отпуская, потому что иногда казалось, что ее действительно может сдуть. Думаю, это из-за ее здоровья, у нее тогда нашли рак груди и провели химиотерапию. Она говорит, чтобы мы не волновались, что с ней все будет хорошо, но это не мешало раку висеть дамокловым мечом над нашей жизнью. Практически слышу его голос: «Я предвестник смерти, я почти сама смерть», – и предлагаю ему заткнуться.

Чаще мы гуляем по выходным вдвоем, потому что Тильда занята своими увлечениями, например, стремлением стать певицей. Она собрала девчачью группу с отвратительным названием «The Whisper Sisters»[12]12
  «Сестрицы-шептуньи». (прим. пер.)


[Закрыть], и они репетируют в ее спальне. Переезд на Харкорт-роуд и был связан с нашим желанием иметь отдельные комнаты, такое случается в переходном возрасте, когда девочки хотят выразить свою индивидуальность. Как будто все, что у нас в голове, вдруг вырвалось оттуда и расползлось по стенам и мебели. У Тильды в комнате ужасный беспорядок: горы одежды, косметики, всякая музыкальная ерунда, постеры и модные журналы. Ее нисколько не беспокоят валяющиеся коробки тампакса с вываливающимися оттуда тампонами, расчески, постепенно эволюционирующие в пушистые клубки выпавших волос. Моя комната не так уж опрятна, но кажется достаточно строгой и организованной, с криминальными романами, аккуратно расставленными на деревянной полке, и записными книжками, разложенными на столе. Я бы назвала ее убежищем, в то время как спальня Тильды – эпицентр событий, место, достойное посещения.

Однажды субботним утром я иду туда, чтобы скоротать время до обеда, валяясь на ее незастеленной кровати и читая Агату Кристи. Тильда у туалетного столика, выщипывает брови. Я поднимаю взгляд на нее, и она замечает это в отражении, вздрагивает и говорит:

– Иди сюда, сделаем с тобой что-нибудь.

– В смысле?

Она поднимается и встает в позу участницы конкурса красоты.

– Позволь мне побыть твоим стилистом.

– Не нужен мне никакой стилист.

– Ну чего ты. Садись на мой стул.

Вздыхаю, поскольку считаю все это очень утомительным, и откладываю книгу корешком вверх, чтобы не потерять нужную страницу.

Она встает позади меня, ноги врозь, ступни развернуты, как у танцовщицы, и убирает мои волосы назад. Вообще, у меня длинная челка, поэтому широкий белый лоб, покрытый прыщами, оказывается неприятным сюрпризом. Мои широко посаженные глаза похожи на маленькие угольки, а брови выглядят толстыми и неуправляемыми.

– Эй!.. – Я пытаюсь убрать волосы назад.

– Нет, дай я попробую… Доверься мне.

Сдаюсь, позволяя ей разобраться с моими бровями с помощью пинцета и скрыть пятна от прыщей консилером. Она приподнимает мою голову за подбородок, подходя ко мне то с румянами, то с подводкой, то с щипчиками для завивки ресниц, а затем отходит на шаг назад, чтобы насладиться проделанной работой. Ее движения быстрые и легкие, но в них чувствуется и уверенность. Когда она выбирает определенную помаду из горы других, раскиданных по столу, кажется, что она принимает серьезное решение, как хирург, подбирающий подходящий инструмент. Промокнув губы салфеткой, она добавляет еще один слой и предлагает мне посмотреться в зеркало.

Обычно мне мое лицо не нравится, потому что оно слишком большое и какое-то плоское, круглое, как луна. Но попытка Тильды преобразить меня только ухудшила ситуацию, теперь у меня на лице детская мазня. Черные дуги бровей, черные линии вокруг глаз, пятна персикового цвета на щеках. Начинаю подозревать, что она это нарочно. Смотрю на нее, чтобы найти этому доказательства, и вижу, что она еле сдерживает смех.

– Ну ты стерва!

– Что? Ты стала гораздо симпатичнее. Правда.

И все же меня одолевают сомнения. Она усаживается на стул позади меня, глядит на себя издалека мечтательным взглядом и начинает петь одну из своих песен: «Девочка в зеркале, такая грустная, такая маленькая, она знает, кто убьет ее, она знает их всех…»

Слова – бессмыслица какая-то, но мелодия печальная, и сестра поет ее с тоской, размахивая волосами. Я прерываю ее.

– Как думаешь, ты особенный человек?

Она замолкает, как будто мои слова застали ее врасплох.

– А ты что думаешь?

– Думаю, да.

Я говорю так, потому что действительно верю, что моя сестра не похожа на других. Люди тянутся к ней – она симпатичная и обладает многими талантами, и в том, как быстро она умеет превращаться из мечтательной и эфемерной в серьезную и сосредоточенную, есть особое очарование. Но я понимаю, что она слишком много внимания уделяет тому, чтобы быть особенной, сама идея обычности вызывает у нее отвращение. Хуже того, если она будет думать, что она обычная, то начнет наносить себе раны или попытается совершить суицид. Так, во всяком случае, мне кажется, и я запишу это в «Досье».

После обеда Тильда исчезает, а я выкатываю свой велосипед из гаража и еду к реке с книжкой в рюкзаке. Ради эксперимента оставляю волосы убранными назад и не смываю макияж. Поездка недолгая, около пяти минут. Нахожу скамейку и сажусь. Передо мной бескрайняя река грязно-серого цвета и покачивающаяся на склизкой веревке шлюпка, грязная, пластиковая.

Поднимаю капюшон и начинаю читать Агату Кристи. Некоторое время я полностью поглощена книгой и только краем уха слышу крики и шум со стороны автобусной остановки у пирса. Ветер доносит что-то неразборчивое, произнесенное высоким голосом. «Это бред…», «Что?», «Отвали, говнюк…». Но громкое «Прекрати, Робби, мне больно!» заставляет меня обернуться. Несколько подростков столпились у лавочки на остановке. Я не узнаю парней, но девочки – это Тильда и Пейдж Муни, ее любимая подруга из «The Whisper Sisters», преданная приживалка. Пейдж похожа на Тильду, правда, только если смотреть через увеличительное стекло: те же блеклые черты, те же длинные светлые волосы, только у нее лишний вес – ожирение, как говорит Тильда – и она вызывает сочувствие. Постоянно пытается впечатлить Тильду, которая в свою очередь то закатывает глаза, принимая чужое восхищение, то демонстрирует полное безразличие. Они целуются и обжимаются с парнями, а мне любопытно. Я никогда не видела Тильду действующей так открыто. Затем Пейдж убегает под ручку со своим парнем, прячась за магазинчиком рыбы с картошкой, пока Тильда с парнем ерзают на скамейке. Кручу педали, направляясь туда.

Приблизившись, говорю: «Привет» – и она отцепляется от парня с выражением лица, по которому очевидно, что мне здесь не рады.

Парень смотрит на меня открыто, с любопытством, заинтересованно, и я тут же узнаю Лиама Брукса, хотя не видела его уже лет пять. Его волосы потемнели, теперь они почти черные, но все так же торчат и пушатся, как шерсть. У него продолговатое лицо, и тело тоже изменилось: теперь у него широкие плечи и высокий рост. «Знаком с моей сестрой?» – спрашивает Тильда.

– Привет, Калли, – говорит он.

– Она обычно выглядит не так. Небольшая авария с макияжем перед обедом.

Я с силой бью великом по лавочке. Без лишней драмы, просто чтобы Тильда знала, что я злюсь на нее.

– Ты говорила, что я симпатичная, – остается только прошипеть мне.

– Ты симпатичная, правда. Мне просто не хватило времени, чтобы накрасить тебя идеально.

– Что ты читаешь? – Лиам смотрит на книгу, которая торчит из моего кармана, а потом выжидающе – на меня, похоже, он хочет восстановить отношения.

– Ой, да она все время читает истории про убийства, – огрызается Тильда. – Пока, Калли, мы уходим.

– Куда?

– К Лиаму. Его мамы не будет днем.

Мне хочется воскликнуть: «Что? Видела я вас тут на лавке, лапаете друг друга и целуетесь, и это на людях, до чего тогда дойдет, если оставить вас одних?». Бессмысленный вопрос, я ведь знаю ответ и подавляю желание представить картинку в деталях. Спрашиваю Лиама:

– Ты до сих пор живешь в районе Нельсона Манделы?

Когда он кивает, я приподнимаю выщипанную бровь, глядя на Тильду, потому что она в последнее время то и дело пренебрежительно высказывается об этом районе, но она игнорирует меня, встает, тянет Лиама за руки, поднимая с лавочки, и они уходят. Он обнимает ее одной рукой, а она прижимается к нему плечом, подскакивая на ходу, а подол юбки бьет ее по ногам. Воздух пронзает капли дождя, и я еду обратно на Харткорт-роуд с новостью о том, что Лиам теперь парень Тильды.

Мама разожгла камин в гостиной и сидит рядом в кресле, рисует. Как будто заново замечаю, какая она маленькая и хрупкая, когда утопает в подушках кресла. Химия как будто заставила ее усохнуть, все ее волосы выпали. Теперь они снова отрастают, мягкие локоны орехового цвета, похожие на шерсть пуделя, но сквозь них просматривается контур черепа, и в некоторых местах видны голые пятна размером с монетку в пять пенсов. При виде меня она старается придать лицу радостное выражение и говорит: «Похоже, ты совсем промокла и замерзла, дорогая. Будешь чай с тостом и мармайтом?» – И вот мы уже пьем чай у камина в теплом воздухе с запахом дыма и древесного угля, и я рассказываю ей про Тильду и Лиама. Она спрашивает:

– А разве он не ходит в другую школу?

– Да, в школу святого Кристофера. Я не знаю, как она смогла его найти…

– Я думала, Лиам тебе нравился, разве нет? Когда они репетировали с Тильдой к Питеру Пэну?

Чувствую, как краснею:

– Да нет.

Мне хочется добавить, что он слишком хороший для Тильды. Она чаще предпочитает плохих парней, которые все крушат и никого не слушают. Мама не расспрашивает меня, она достает карты, и полчаса мы играем в игру «джин рамми». Потом я смотрю мой любимый фильм, «Маленькие женщины» с Вайноной Райдер в роли Джо, а мама готовит ужин.

Несколько дней спустя происходит следующее: Тильда возвращается из школы позже обычного, вся промокшая под дождем и раскрасневшаяся. Бросает рюкзак на кухонный стол, отряхивая мокрую куртку, и говорит:

– Пейдж не было в школе. Как думаете, почему?

– Отравилась? – Делаю вид, что мне скучно. Мама помешивает что-то деревянной ложкой, так что по кухне распространяется запах мясной подливки. Она поднимает взгляд:

– Пейдж Муни?

– Да. У нас нет других Пейдж. В общем, она беременна, тринадцать недель!

Тильда смотрит на нас, широко распахнув глаза. Она ожидает, что мы воскликнем «О нет!» или «Вот идиотка» или сочувственное «Бедная Пейдж». Но в комнате повисла неловкая тишина. Мама вытирает руки кухонным полотенцем.

– Как ты об этом узнала?

– Да все об этом говорят… Ее брат рассказал друзьям, и теперь вся школа знает.

Никто не сказал мне, но я не показатель.

– Ей, должно быть, сейчас тяжело, – серьезно произносит мама. – Она твоя подруга, так что поддержи ее и не сплетничай.

– Я бы и не стала. – Тильда хватает пару печенек, наливает стакан молока и уходит наверх. Мама идет следом, велев мне присмотреть за рагу, и я уверена, что она собирается спросить Тильду о Лиаме, убедиться, что та осторожна. Я бы хотела послушать, о чем они будут говорить. Умираю от любопытства – правда ли, что у моей сестры уже есть полноценная интимная жизнь и она в полном разгаре? Я читала статьи в подростковых журналах о том, что секс – это здорово, это про открытие и «исследование ваших тел», но мне очевидно, что это правда только наполовину – ведь есть еще пагубное влияние на эмоции.

Мама возвращается на кухню, ловко перехватывает у меня деревянную ложку, и я спрашиваю ее прямо: был ли у Тильды секс.

– Это ее личное дело, – говорит она с доброй улыбкой, чтобы я не огорчалась. Уставившись на рагу, я размышляю о том, что у мамы с Тильдой теперь есть общий секрет, в который я не посвящена, и я ощущаю, что с этого момента сестра будет отдаляться от меня все больше, как если бы она уходила в плавание на другой конец океана, а я оставалась привязанной к земле.

* * *

На следующий день все члены «The Whisper Sisters», за исключением Пейдж, репетируют в спальне Тильды, и по какой-то причине, а может, чтобы следить за мной, она разрешает мне сесть на полу в уголке и смотреть. Они сидят на кровати втроем и болтают, производя кучу шума, потому что предмет обсуждения серьезный – беременность Пейдж.

– О боже, – говорит Тильда, – ее жизнь будет разрушена, все будут думать, что она безмозглая шалава. Лиам думает, что она это нарочно.

Тильда взбирается на кровать и начинает напевать одну из их песен, пританцовывая и виляя бедрами в разные стороны, так что от ее движений девочки подскакивают на кровати вверх и вниз. Потом она плюхается обратно и доверительным тоном вещает:

– Проблема Пейдж в том, что у нее слишком низкая самооценка. Вы, наверное, заметили. Кажется, беременность помогает ей почувствовать себя важной. Но она не понимает, насколько это все плохо… Просто ищет чужого внимания. Думаю, она, скорее всего, хочет оставить ребенка, словно это сделает ее кем-то. Но она никогда ничего не добьется, не станет известной. Ей даже не стать певицей, что печально, ведь у нее хороший голос.

Она поглощена драматизмом ситуации и собственной ролью лучшей подруги несчастной героини, рисует картину трагической судьбы Пейдж: у нее будет ребенок, и она канет в бездну забвения. А судьба Тильды, на контрасте, должна включать в себя славу, шик, известность, это ее право. Я отмечаю это про себя, чтобы не забыть, когда буду записывать наблюдения.

Наконец, Кимберли и Саша уходят домой. Я возвращаюсь в спальню Тильды. Она лежит на кровати, пишет что-то в телефоне, затем поднимает глаза на меня.

– Не прячься за дверью, заходи. Ты переживаешь о ребенке Пейдж?

– Ну, наверное.

– Не надо. Я ее знаю, она не будет делать аборт. Она хочет быть матерью. Это ее призвание.

– А какое у меня призвание?

– Иди сюда. – Она хлопает по подушке, и вот мы уже лежим рядом на кровати. – Твое призвание быть хорошим человеком, присматривать за другими и защищать их.

Звучит скучно.

– Я бы хотела, чтобы это было чем-то более значительным.

– Нет ничего важнее такого призвания! – Она сердито смотрит на меня. – Ты любишь то, что не нравится другим. Тот день, когда ты нашла овечий череп – об этом. И не волнуйся. Я вижу, что ты будешь счастлива. Будешь мамой. Будешь жить в старом загородном доме в окружении любящей семьи. Там будут камины, собаки и целое море овец, а я буду приезжать к тебе, даже когда стану популярной.

В своих мыслях я начинаю представлять себе этот загородный дом и Лиама Брукса в роли мужа, но Тильда обрывает эту фантазию, спрашивая:

– Знаешь, почему я не вижусь с Лиамом по субботам? Потому что он ходит в библиотеку заниматься. Думаю, из-за того, что у него нет отца, он хочет сам заботиться о своей маме в будущем. Говорит, будет доктором. Представь только! Лиам – и доктор.

– А что насчет твоего призвания? Будешь ли ты женой доктора?

– Хм… Может быть. Могу представить, как Лиам работает во «Врачах без границ». Это французская организация, он без конца рассказывает про нее. Они работают в горячих точках в Африке и других местах. Я поеду с ним и буду писать песни.

– А тебе не будет страшно в горячих точках?

– Я постараюсь сосредоточиться на песнях. И, думаю, призвание поможет прогнать страх.

– Правда?

Затем она начинает рассказывать мне про то, как она снова повстречалась с Лиамом на вечеринке три месяца назад.

– Мы не виделись с начальной школы, – говорит она. – Мы тогда разругались, помнишь?

– Я никогда точно не знала, что случилось между вами. Помню, как у тебя была истерика или что-то вроде того, когда вы репетировали к «Питеру Пэну». И как ты не выходила из комнаты, делала что-то безумное, билась головой о стену. – Я ложусь на бок и смотрю ей в лицо, положив руку ей на живот.

– Я разозлила его, сказав, что рада, что не живу в районе Нельсона Манделы. Потом мы спорили на тему того, что этот район грязный и опасный. Он возненавидел меня – я говорила свысока и судила поверхностно.

– Но вы помирились после этого? После концерта.

– Только лишь ненадолго. То, что я тогда наговорила, причинило слишком много вреда.

Затем она целует меня в макушку и поет песню со словами «я влюблена, я так влюблена в него…»

Не могу поверить, что она виделась с Лиамом все эти три месяца и не говорила мне об этом, и осознаю, что половина ее «репетиций» на самом деле использовалась для свиданий. Снова испытываю давнишнее желание съесть что-то из ее вещей, но пытаюсь подавить его. Вместо этого, когда она уходит в ванную, я поднимаю фиолетовое одеяло, ложусь прямо в ее кровать и зарываюсь лицом в подушку. Вдыхаю ее запах, плотный и пьянящий, и когда приподнимаюсь, то замечаю на подушке длинный светлый волос, но удерживаюсь от того, чтобы съесть его, и уношу в свою комнату, прячу в наволочку. А затем берусь за свои записи.

* * *

В субботу я беру велосипед и еду в библиотеку. Там сажусь рядом с окном, раскладываю книги по столу и начинаю читать, стараясь не обращать внимания на старушку с безумной прической, которая сидит напротив, похрапывая под грудой своих грязных коричневых одежек. От нее доносится отчетливый запах помойки, что объясняет, почему все стулья вокруг пусты. Открываю окно и снова принимаюсь за чтение.

Через полчаса приходит Лиам, но он не замечает меня, проходит прямо мимо моего стола, перекинув куртку через плечо и держа в руках рюкзак, набитый книгами. Шепчет что-то на ухо девушке, которая идет рядом, перекинув пальто через плечо. У нее короткие темные волосы и прямая осанка. Высокая, выше Тильды или меня, так что ее голова на одном уровне с головой Лиама, и их макушки симметрично наклонены друг к другу. На ней короткая клетчатая юбка, черные плотные колготки и черные балетки, и она кажется куда элегантнее Тильды и ее подруг. Но я вижу Лиама и девушку лишь некоторое время, они скрываются за книжным шкафом, садясь за стол вне моего обзора.