Текст книги "Действие. Выдержки из бесед и книг 1933–1967 гг."

IV. Препятствия для целостного действия

Не может быть преобразования мира, революции до тех пор, пока действие основывается на идеях, потому что тогда действие – всего лишь реакция; следовательно, идеи становятся намного более важными, чем действие, и это именно то, что происходит в мире, не так ли? Чтобы действовать, мы должны выявить помехи, которые препятствуют действию. Но большинство из нас не хотят действовать – вот в чем наша трудность. Мы предпочитаем обсуждать, мы предпочитаем менять одну идеологию на другую, и так посредством идеологии мы избегаем действия.

Коломбо, Шри-Ланка, 2-я публичная беседа, 1 января 1950 г. Собрание текстов, т. VI, стр. 54

А. Идея

Для большинства из нас действие не важно, отношение не важно; гораздо более важны идеи

Мы придаем такое чрезвычайное значение мышлению, идеям, понятиям, формулам. Есть физические формулы, которые необходимы, но необходимы ли вообще психологические формулы?

Я не говорю, что мы должны быть глупыми, несведущими, тупыми; но почему мы придаем такую чрезвычайную важность уму, мышлению, интеллекту? Если кто-то не придает важность интеллекту, то он придает важность либо чувственным ценностям, либо эмоциям. Но поскольку большинство людей стыдятся эмоций и чувственных ценностей, они боготворят интеллект. Почему? Пожалуйста, когда я задаю вопрос, давайте искать ответ вместе. Книги, теории и вся интеллектуальная сфера считаются такими важными в нашей жизни. Почему? Если вы умны, вы можете получить лучшую работу. Если вы высокообразованны технологически, это может дать известные преимущества, но почему же мы придаем важность идеям? Разве не потому, что мы не можем жить без действия? Всякое отношение – это движение, и это движение есть действие. Идеи становятся важными, когда отделены от действия. Для большинства из нас действие не важно, отношение не важно; гораздо более важны идеи.

Отношения, составляющие нашу жизнь, основаны на организованной памяти как идее. Идея подчиняет действие, и, следовательно, отношение – уже понятие, а не настоящее действие. Мы думаем, что отношение должно быть тем или этим, но мы не знаем на самом деле, что такое отношение. Если мы не знаем, что такое отношение на самом деле, фактически, тогда идеи становятся крайне важны для нас. Интеллект становится крайне важен, вместе с его убеждениями, идеями и теориями того, как должно быть и как быть не должно. Действие выводится из ограниченно-временной природы, то есть действие предполагает время, потому что идея исходит из времени.

Действие уже никогда не мгновенно, никогда не спонтанно; оно никогда не связано с тем, что есть, но относится к тому, что должно быть, к идее, и, следовательно, имеется конфликт между идеей и действием.

Лондон, 6-й публичный диалог, 9 мая 1965 г. Собрание текстов, т. ХV, стр. 141

Полагаю, важно разобраться, почему человеческие существа на протяжении веков придавали такую чрезвычайную важность идеям

Очень важно понять, почему мы создаем или формулируем идею. Почему ум вообще формулирует идею? Под «формулировкой» я имею в виду структуру философских, рациональных, гуманистических или материалистических идей. Идея – это организованная мысль; и в этой организованной мысли, веровании, идее, человек живет. Это то, что мы все делаем, будь мы религиозны или не религиозны. Полагаю, важно разобраться, почему человеческие существа на протяжении веков придавали такую чрезвычайную важность идеям. Почему мы вообще формулируем идеи?.. Мы формируем идеи, если понаблюдать за собой, когда мы невнимательны. Когда вы целиком активны, что требует полного внимания, – которое есть действие, – тогда нет места идее; вы действуете.

Бомбей, 7-я публичная беседа, 3 марта 1965 г. Собрание текстов, т. ХV, стр. 89

Могут ли идеи когда-либо производить действие или идеи лишь придают форму мышлению и тем самым ограничивают действие?

Если мы сможем понять действие в фундаментальном смысле слова, тогда это фундаментальное понимание повлияет также и на нашу поверхностную деятельность; но прежде мы должны понять фундаментальную природу действия. Теперь, вызвано ли действие идеей? Есть ли у вас сперва идея, а потом действие? Или действие возникает первым, а позже, поскольку действие создает конфликт, вы строите вокруг него идею? Действие ли создает действующего или действующий приходит первым?

Это очень важно установить, что возникает первым. Если идея приходит первой, тогда действие просто приспосабливается к идее, и поэтому оно больше не действие, а подражание, принуждение, соответствующее идее. Очень важно осознать это: поскольку наше общество в большинстве своем построено на интеллектуальном или словесном уровне, идея возникает первой у всех нас, а действие следует за ней. Действие тогда является самоделкой идеи, а само построение идей, очевидно, вредно для действия. Идеи плодят дальнейшие идеи, а когда это просто размножение идей, то имеется антагонизм, и с этим интеллектуальным процессом формирования идей общество становится неустойчивым. Наша социальная структура очень интеллектуальна; мы культивируем интеллект за счет всех прочих условий нашего бытия и поэтому задушены идеями.

Могут ли идеи когда-либо производить действие или идеи лишь придают форму мышлению и тем самым ограничивают действие? Если действие вызвано идеей, оно никогда не сможет освободить человека. Нам чрезвычайно важно понять этот момент. Если идея формирует действие, тогда действие никогда не сможет привести к разрешению наших страданий, потому что, прежде чем идея может быть приведена в действие, мы должны выяснить, как она возникает. Исследование формирования идей, выстраивания идей – будь то у социалистов, капиталистов, коммунистов или в разных религиях – крайне важно, особенно когда наше общество стоит на краю пропасти, навлекая на себя новую катастрофу, очередное истребление. Те, кто по-настоящему серьезны в своем намерении найти человеческое решение многих наших проблем, должны прежде понять этот процесс формирования идей.

Что мы подразумеваем под идеей? Каким образом возникает идея? И могут ли идея и действие быть сведены воедино? Допустим, у меня есть идея и я хочу ее осуществить. Я ищу метод осуществления этой идеи, и мы размышляем, расточаем наше время и энергию в спорах о том, как надо ее осуществлять. Поэтому действительно очень важно выяснить, как возникают идеи, а после открытия этой истины мы сможем обсуждать вопрос о действии. Без обсуждения идей, просто выяснять, как действовать, не имеет смысла.

Как к вам приходит идея? Самая простая идея, не обязательно философская, религиозная или экономическая. Очевидно, в процессе мышления, не так ли? Идея – это результат мыслительного процесса. Без процесса мышления не может быть идеи. Поэтому я должен понять мыслительный процесс как таковой, прежде чем смогу понять его продукт – идею. Что мы подразумеваем под мышлением? Когда вы мыслите? Очевидно, мышление – это результат реакции, нейрологической или психологической, не так ли? Это непосредственная реакция органов чувств на ощущение или психологическая реакция накопленной памяти. Есть непосредственная реакция нервов на ощущение, а есть психологическая реакция накопленной памяти, влияния рода, группы, гуру, семьи, традиции и т. д. – всего того, что вы называете мышлением. Таким образом, мыслительный процесс – это реакция памяти, не так ли? Не будь памяти, у вас не было бы мыслей, и отклик памяти на определенный опыт приводит мыслительный процесс в действие.

Первая и последняя свобода, стр. 52–53

99,9 процентов наших действий – это подгонка под убеждение, идею, понятие, образ

Я должен действовать с уважением к данности, с уважением к тому, что есть, с уважением к тому, что я обнаруживаю. Действие необходимо, и я должен исследовать и понять, что подразумевается под действием. Если я не понимаю это полностью, если я озабочен изменением данности, хочу сделать с ней что-то, я не могу взглянуть ей в лицо. Я должен понять, что такое действие; а 99,9 процентов наших действий – это подгонка под убеждение, идею, понятие, образ. Наше действие всегда пытается копировать идею, сообразовываться с ней. У меня есть идея, что мне следует вести себя по-братски; как у коммуниста у меня есть своя идея; или у меня есть идея, что я католик, – соответственно этой идее я действую. У меня есть некоторые воспоминания об удовольствии или боли, некоторые припоминания какого-то глубокого страха, некий образ этого страха; и в соответствии с этими воспоминаниями я действую, избегая этих определенных вещей, и действую ради блага, ради более глубокого счастья. Все это – проецирование идей, и в соответствии с этой проекцией идей я действую. Когда есть идея и действие, есть и конфликт между ними. Идея – наблюдатель, а действие, которое я собираюсь совершить, – объект.

Занен, 3-е публичное обсуждение, 5 августа 1966 г. Собрание текстов, т. ХVI, стр. 268

Когда мы увидим, что действие подгоняется под идею, и, следовательно, оно не является действием, тогда мы отбросим всякую идею и узнаем, что такое действие

Спрашивающий: В маленькой деревне есть ядовитая змея, и одна женщина там выплакала все слезы, потому что змея укусила ее ребенка, ребенок умер. Я могу убить змею, а могу оставить ее в покое. Что мне делать?

Кришнамурти: Что вам делать? Ждете ли вы до тех пор, пока не придете под этот навес, чтобы вам сказали, что делать? Или вы делаете что-нибудь там, на месте? Вы действуете! Если вы равнодушны, безразличны, вы ничего не делаете, но если вы взволнованы, то реально, немедленно что-то делаете. Сэр, вся наша деятельность основывается на идее, что мы должны помогать, что мы должны быть хорошими, что это правильно, а то неправильно. Всякое действие обусловлено идеей, нашей страной, нашей культурой, пищей, какую мы едим. Все это обусловливает наши действия, потому что они основываются на идее. Когда мы увидим, что действие подгоняется под идею, и, следовательно, оно не является действием, тогда мы отбросим всякую идею и узнаем, что такое действие. Очень интересно наблюдать, как мы разбили действие на справедливое, аморальное, правильное, истинное, благородное, неблагородное, национальное действие, действие в угоду церкви. Если мы понимаем никчемность такого действия, мы просто действуем. Мы не спрашиваем, как действовать, что делать; мы действуем, и это действие – самое прекрасное действие в это мгновение.

Занен, 8-я публичная беседа, 26 июля 1966 г. Собрание текстов, т. ХVI, стр. 241

Б. Убеждения, идеологии, обязательства

Вы насильственны… Почему вы не можете взглянуть на это насилие? Почему вам надо иметь идеал ненасилия?

Взгляните, господа, на то, что вы взрастили, к великому сожалению, – на идеалы. Идеалы – это просто слова. В них нет никакого смысла, у них нет субстанции. Они просто бесплодные детища пустого, невнимательного ума! Вы взрастили идеал ненасилия. Вы носитесь с ним по всему свету, восхваляя ненасилие. Ненасилие – это идеал. Но факт в том, что вы насильственны в своих жестах, в манере речи, обращенной к вашему начальнику или подчиненному. Пожалуйста, послушайте сами себя. Я просто указываю на это. Вы насильственны – насильственны в своем жесте, в своей мысли, в своем чувстве, в своем действии. Почему вы не можете взглянуть на это насилие [непосредственно]? Зачем вам нужен идеал ненасилия? Факт в том, что вы склонны к насилию, а идеал – это не данность; так вы порождаете противоречие в самих себе и, таким образом, не допускаете рассмотрения факта насилия. Когда вы смотрите на данность, вы можете иметь с ней дело; вы скажете, что вы насильственны, и примете это; вы примете это и скажете: «Я насильствен, не буду лицемером», или скажете, что склонны к насилию и наслаждаетесь этим, или просто взглянете на это.

Вы можете смотреть на объект или на данность, или на то, что есть, только когда нет идеала, нет мнения, нет суждения – только так. Тогда данность тут же придает интенсивность действию в настоящем. Только когда у вас есть идеи о данности, вы откладываете действие. Когда же вы действительно осознаёте, что насильственны, тогда вы можете смотреть на это, можете рассматривать это, тогда можете узнать все об этом – природу насилия и можно ли быть [от него] свободным или нет – не по идее, а на самом деле. Итак, религиозный ум не имеет ни идеалов, ни примера, ни авторитета, потому что данность – это единственное, что имеет значение, и эта данность требует безотлагательного действия.

Мадрас, 4-я публичная беседа, 27 декабря 1964 г. Собрание текстов, т. ХV, стр. 25

Это очень трудно – не быть ни коммунистом, ни социалистом, тем или этим, и приступить к изучению того, что есть целостное действие. Большинство из нас связаны обязательствами с чем-то или кем-то, а человек, обязанный чему-то, не способен учиться. Жизнь никогда не стоит на месте, она сама ничему не обязана, она в вечном движении. А вы хотите перевести это живое нечто в понятия ограниченного верования или идеологии, что крайне наивно.

Нью-Дели, 2-я публичная беседа, 11 февраля 1959 г. Собрание текстов, т. ХI, стр. 164

Идеал становится отвлечением; идеал – это вымысел, миф; это не реальность

Теперь, когда вы рассматриваете, почему идея становится важной, когда вы осознаете, почему образец приобретает такое чрезвычайное значение, вы можете видеть, почему это так. Прежде всего потому, что они стремятся отложить действие: я склонен к насилию, и у меня есть эта изумительная идея ненасилия, которая является идеалом, и я могу следовать этому идеалу, а не действовать, потому что я все еще пытаюсь быть ненасильственным. Таким образом, это бегство от факта склонности к насилию. Если же у меня нет идеала ненасилия, я могу иметь дело с самим фактом.

Так идеал становится отвлечением; идеал – это вымысел, миф; это не реальность. Реальность – это то, что есть, это насилие. А мы думаем, что, имея такой идеал, как ненасилие, мы сможем вытолкнуть из себя насилие, чего никогда не бывает, чего никогда и не может быть. Потому что действие происходит, когда мы имеем дело с самими фактами, а не когда мы имеем дело с идеями. Такова одна из причин: идея или образец предоставляют возможность отложить, избежать факт; идея становится важной для того, чтобы придать продолжительность отдельному действию. Я делал это вчера, я буду делать это сегодня и завтра – это дает продолжительность или становится привычкой, которая предотвращает действие. Это лишь осуществление некоторого готового решения и поэтому становится механистичным. Жизнь же не механистична: она должна проживаться, это действие, меняющееся каждую минуту.

Итак, идеи предоставляют возможность отложить действие. Поэтому чем больше идей, чем больше у вас идеалов, тем менее вы активны. Пожалуйста, посмотрите на это: когда вы действуете из идеи, вы не активны, потому что вы проживаете свою жизнь в мире вымысла без всякой реальности. Поэтому избегание, откладывание, придание продолжительности, которая наделяет вас привычкой, а также функционирование по привычке – все это память и, следовательно, механично. Очевидно ведь, что идеи не придают страстности. Думаю, очень важно понять это: чтобы действовать, у вас должна быть страсть; чтобы действовать, у вас должны быть сильные чувства; иначе это становится механикой. У вас не может быть сильного, интенсивного, непосредственного чувства и страсти, если вы обременены идеями.

Раджгхат, Бенарес, 3-я публичная беседа, 8 декабря 1963 г. Собрание текстов, т. ХIV, стр. 69–70

Идеалист – это человек с идеей, и это – не революционер. Идеи разделяют, а отделение – это разобщенность, это не революция вовсе. Человек с идеологией имеет отношение к идеям, словам, а не к прямому действию; он избегает прямого действия. Идеология является помехой для непосредственного действия.

Commentaries on Living, Series II, р. 16

Итак, желание, необходимость делать что-нибудь, заставляет нас принять обязательство определенного образа действия. Мы не обращаем внимания на то, включает ли этот образ действия целостность человека

Почему так выходит, что у нас возникает эта необходимость принимать на себя какие-то обязательства? Одна причина такой необходимости, конечно, заключается в том, что мы видим путаницу, страдание, деградацию и хотим сделать что-то с этим; и есть люди, которые уже что-то с этим делают. Коммунисты, социалисты, разные политические партии и религиозные группы – все они требуют, чтобы делалось что-то для спасения бедных, чтобы предоставить еду, одежду и приют для нуждающихся. Они говорят о благе народа и бывают очень убедительны. Многие из них делают пожертвования, демонстрируют сдержанность, работают с утра до ночи над тем или этим; и, глядя на них, мы говорим: «Вот какие выдающиеся люди!» Поскольку мы хотим помогать, мы присоединяемся к ним – и, соответственно, должны взять на себя некие обязательства. Просто в порядке следствия из этого. После принятия обязательств перед партией или движением мы смотрим на все через определенную призму, в понятиях этого определенного образа действия, и не хотим, чтобы нас беспокоили. Прежде мы были обеспокоены, но теперь, взяв на себя обязательства, мы находимся в состоянии сравнительного успокоения и не хотим беспокоиться снова. Но существуют другие партии и движения, которые требуют того же самого, и каждая со своим умным лидером, демонстрирующим необычайную, замечательную честность.

Итак, желание, необходимость делать что-нибудь, заставляет нас принять обязательство определенного образа действия. Мы не обращаем внимания на то, включает ли этот образ действия целостность человека. Вы понимаете? Я объясню, что я имею в виду. Любой определенный образ действия исключителен и поэтому относится только к части человека. Он не относится ко всему человеку – с его умом, его человеческими качествами, его добротой и всем прочим. Это фрагментарное, не целостное отношение.

И мы принимаем обязательство не только определенного образа действия, но также и определенного верования или образа жизни. Человек, который становится санньяси, монахом, святым, принимает обет быть целомудренным, жить в нищете, возносить молитвы, быть этим и не быть тем; он принял обязательство согласно образцу. Почему? Да потому, что это изумительная возможность избежать решения всех проблем, избежать постоянного биения жизни у берегов его ума. Он не понимает этого движения жизни, он не знает, о чем все это, но по крайней мере его самодисциплина и его вера дают ему чувство безопасности, уверенности, и всегда есть Иисус или Будда, или Бог за всем этим; поэтому человек, принявший обязательство такого образа действия, совершенно счастлив. Он говорит: «В чем тут сомневаться? Все совершенно ясно. Иди и присоединяйся к нам, и ты тоже узнаешь все это». Все это я не сказал цинично или резко. Я просто указываю на это, не критикую, а вы просто смотрите.

Раджгхат, Бенарес, 4-я публичная беседа, 7 февраля 1960 г. Собрание текстов, т. ХI, стр. 324

Одиночество предполагает осознание всех различных следствий разного рода обязательств человека, принятых им в замешательстве

Сможем ли мы этим вечером выяснить для себя, возможно ли для ума, который осознает, что он запутался, осознает, что он принял обязательство определенного образа действия, социального или религиозного, прекратить быть обязанным; не потому что кто-то говорит ему сделать так, но благодаря пониманию, что любое обязательство любого определенного образа мысли или действия порождает еще больше путаницы? Если ум требует ясности, требует свободы от всякой путаницы, потому что он понимает необходимость свободы, само это понимание освобождает ум от обязательства, и это одна из наиболее трудно осуществимых вещей. Мы имеем обязательства, потому что считаем, что обязательство приведет нас к какой-то ясности, к какой-то легкости действия. А не имея обязательств, мы чувствуем растерянность, потому что все окружающие нас люди связаны обязательствами. Мы идем в эту группу или в ту группу, к этому учителю или к тому учителю, мы следуем за каким-то лидером. Каждый ловится на это, а чтобы освободиться от обязательств, требуется осознание того, что подразумевается в обязательстве. Если мы осознаем опасность и видим это очень ясно, то мы не трогаем это, мы не подходим близко к этому. Но видеть это ясно очень трудно, потому что ум твердит: «Я должен делать, действовать, я не могу ждать. Что мне делать?» Конечно, ум, который запутан, неуверен, беспокоен, должен прежде осознать, что он беспокоен, а также понять, что любое движение этого беспокойства создает лишь дальнейшее беспокойство. Не иметь обязательств означает остаться в полном одиночестве; и это требует глубокого понимания страха.

Мы можем видеть, что происходит в мире. Никто не хочет быть один. Я не имею в виду наедине с радио, с книгой, сидя под деревом наедине с собой, или в монастыре под другим именем или другим ярлыком. Одиночество предполагает осознание всех различных следствий разного рода обязательств человека, принятых им в замешательстве. Когда зрелое человеческое существо взыскует свободы от замешательства, тогда есть это осознание факта замешательства. Отсюда и одиночество; тогда один является одиночкой, тогда один действительно не боится.

Что нам делать? Мы видим очень ясно, что любое действие, рожденное в замешательстве, ведет только к еще большему замешательству. Это очень просто и предельно ясно. Тогда что же является правильным действием? Мы живем действием. Мы не можем не действовать. Весь процесс жизни – это действие. Мы должны снова задаться вопросом: что есть действие? Мы очень хорошо знаем действие, рожденное в замешательстве, осуществляя которое мы надеемся достигнуть уверенности, ясности. Что же есть действие, если мы видим это, когда мы не связаны обязательством ни с каким образом мысли, философией или идеалами? Это правомерный вопрос после того, как мы обговорили все это.

Нью-Йорк, 3-я публичная беседа, 30 сентября 1966 г. Собрание текстов, т. ХVII, стр. 17–18