Текст книги "Преступление"

Я понес чертежи в кабинет к Хенли и расстелил их перед ним.

– Посмотрел я на эти туннели, – сказал я, водя карандашом, – и, похоже, нагрузки здесь будет выше нормы. То есть плитка должна быть чрезвычайно прочная.

– Архитектор так не думает, – буркнул Хенли. – Зачем нам лезть?

– Необычайно прочная, – повторил я, глядя прямо на него. – Импортная, итальянская, очень тяжелая.

– Ну-у, – протянул он, и его глаза вдруг расширились. Потом он откинулся в кресле, поджав губы. – Ты имеешь в виду ту плитку, которой у некоего подрядчика Хенли полный склад? И что госзаказ может уплыть, если плитка полегче подойдет?

– Именно, – ответил я. – Потому что, наверное, во всей стране не найдется и сотни квадратных футов такого материала, какой есть у нас.

– Да уж! – хлопнул он ладонью по столу. – Черта с два достанешь ее еще где-нибудь. Ее ведь больше не выпускают. Если в можно было указать это в спецификациях...

– Думаю, нет. Мы ведь работаем с управлением строительства. Нужно, чтобы они оговорили это особо. Никто и не пикнет. Это нестандартная стройка, и логично, что к ней требуется особый подход.

– Да, с этим, наверное, можно управиться. Но стройуправление! Свяжешься с их ребятами – в копеечку станет!

– Какая разница? В отсутствие конкурентов мы сами установим цены.

– Ну да, Господи Боже мой! Конечно, Ал! Слушай, надо за это выпить!

Он усадил меня и достал бутылку.

– Знаешь что, Ал, – сказал он. – Если все пройдет хорошо, знаешь, что я хочу сделать? Я хочу перестелить ванную той женщине, что звонила утром.

– Держу пари, она не откажется.

– И вот что еще, – продолжил он, – что толку в этой дешевке – лишать людей возможности выйти в курилку или обирать кого-то на грошовых работах. Ты что-то там выгадываешь, высчитываешь, трепыхаешься, а в результате сам теряешь больше.

– Думаю, вы правы, – ответил я.

– Открой эту чертову курилку завтра, ладно? А ключ выкини. Господи, Ал, до чего же мы дошли, что у нас человек просится в туалет! Срам! Кто долго с этим мирится – немногого стоит. И с чего это я...

Он сделал паузу и покачал головой. Потом налил нам еще и опять покачал.

– Знаешь, что мне всегда нравилось в тебе, Ал? Характер. Самому человеку может чего-то недоставать, и ему нравится видеть это в других. Вот так-то, Ал. Характер. Иметь мужество встать и сказать. Мне это нравится.

– Ну, спасибо большое. Наверное, никто из нас не может всего, но я стараюсь. Кстати, хотел вас спросить насчет той прибавки...

– Да, характер. Его не так часто встретишь, Ал, а если сломаешься, ничего не будешь стоить. Просто еще одним в стаде больше... Прибавка?

– Мы как-то об этом говорили. Поднять до трехсот пятидесяти. Не хочу хвастаться своей работой, просто подумал об этом деле со стадионом и...

– Я тебе верю, Ал. Доверяю полностью. О прибавке мы подумаем.

Был уже шестой час, и все, кроме нас, ушли. Я проводил Хенли, запер офис и отправился домой.

Все же это был неплохой день. Очень неплохой.

Глава 3
Марта Тэлберт

Ну уж действительно! Честно говоря, я думала, что просто лопну от злости. Утром, когда не могла уже сдержаться.

Я надеялась выпроводить Ала до того, как выйдет Боб, и просто выпихивала его из дому. Но напрасно. Он тем утром не торопился, а Боб как раз спешил. Так что завтракали они вместе, и Господи ты Боже мой! Передать не могу, как это действовало мне на нервы! Это, конечно, бывает, но за завтраком – увольте! Я думала, с ума сойду. Да еще мой климакс.

Все казалось тихо-мирно, но я-то знала – это не надолго. Рано или поздно Ал выскажет Бобу что-то резкое, а тот брякнет что-нибудь в ответ или, еще хуже, промолчит. Вот этого я и опасалась. Вертелась подле них, смеялась, болтала что-то, в общем, только колпака с бубенчиками мне недоставало. Мне хотелось даже, чтобы скандал разразился поскорее, лишь бы не ждать – ей-богу, я иной раз думаю: хуже всего ожидание.

Наконец они, слава Богу, позавтракали, а не то минут через пять со мной случилась бы истерика. На прощанье Ал поинтересовался моим самочувствием и поцеловал меня, а Боб сказал: «Мам, может, тебе прилечь?». Не помню уж, что я отвечала, верно, какую-нибудь чушь. Чувствовала я себя как надутый шар, который вот-вот лопнет.

Вышли они вместе, воркуя как голубки, а у меня вся кровь прилила к лицу, словно от удушья. По-моему, никогда я так не злилась. Слушайте, если б было в моих силах схватить эту парочку и потрясти хорошенько, так у них бы все зубы повылетали. Ну, то есть они так испытывали мое терпение, а сами – как ни в чем не бывало. Они, они – да ладно! Говорить без толку.

Я подождала, приоткрыв занавеску в гостиной, пока они не скроются из виду, а потом просто рухнула на диван и стала рыдать. Правда. Можно было подумать, меня режут – так я выла. Потом наконец доплелась до зеркала в прихожей, увидала свои покрасневшие глаза и нос, как помидор, и рассмеялась. Мне полегчало.

Пошла на кухню, налила кофе. Поняла, что немного проголодалась, начала готовить себе завтрак и тут же разбила дюжину яиц. Понять не могу, отчего это так у Ала. Чтобы умный мужчина – а он, конечно, умный – делал такие глупости. Он же знает, я всегда ставлю коробку с яйцами в холодильнике на верхней полке с краю. Оттуда они могут упасть, я помню об этом и слежу за ними внимательно. Так нет, он приходит и задвигает их назад на нижнюю полку, где я, естественно, их не вижу. Начинаю шарить по полкам, и – нате вам! – вот они все. На полу. Не понимаю, как это у Ала получается.

Хорошо, что я вымыла пол накануне: я просто собрала это месиво и удалила скорлупу. И почувствовала себя совсем хорошо. Мне всегда помогает, когда я что-нибудь разобью; к тому же об ужине думать не надо – у нас будет хорошая яичница.

После кусочка тоста и кофе я переоделась. Бросила еще раз взгляд на письмо мисс Брендедж, порвала его и спустила в туалет. Мисс Брендедж – школьная учительница Боба, и сдается мне, занимайся она побольше своим прямым делом, у нее не оставалось бы времени на писанину родителям. Разумеется, Алу я про письмо не говорила. Они с Бобом и так ссорятся. Потому я Алу ничего и не сказала. Не надо. Кто же, кроме матери, знает своего сына лучше? Какая-то мисс учительница? У которой и детей-то в жизни не было?

Ну, может, конечно, где-то и есть. Должны бы быть. Эти женщины, которые годами одни тянут лямку, – уж я-то их знаю. Пускай они других дурачат, меня им не провести.

Имейте в виду, я не утверждаю, что она из таких. Я не склонна выносить суждения о людях, пока у меня не все факты на руках. Но все же это выглядит странно.

Впрочем, те, кто всегда критикуют других, не должны жаловаться, когда критикуют их самих. Всегда говорю: не судите, да не судимы будете.

И вот натянула я желтую короткую жакетку, накинула черно-зеленое пончо и стала похожа на шахматную доску в банановой кожуре. Ну и что! Выгляжу я, мне думается, как и большинство женщин моего возраста. Главное – сохранять опрятность, изящество и приличие.

Не понимаю, почему это я вечно покупаю не то?

Сама не знаю, как я вышла из дому после всего происшедшего. Но вот вышла и – такое уж утро! – конечно, первым делом увидела Фэй Эдлман, прогуливающуюся перед своим домом.

Нет, я в самом деле думаю: что бы ей там не поставить палатку и не жить в ней. И когда только она управляется по дому. Иногда специально за ней по полдня наблюдала, только чтобы проследить, зайдет она к себе или нет! Никогда. Заскакивала, чтобы перехватить съестного, и тут же обратно. Факт.

Первым является молочник и останавливается поболтать. За ним булочник, потом почтальон и мусорщик и уж и не знаю кто. Лишь бы в штанах. И не могут от нее отлипнуть. Она там стоит и болтает, и болтает; не хочу ничего сказать, но иной раз мне хотелось бы читать по губам. Вот было бы забавно.

Если позволяет погода – она в шортах или спортивных брюках – теснее некуда. И примерно то же носит сверху: наверное, ей приходится намыливаться, прежде чем это надеть. Но что бы она ни надела – разница невелика, – все равно кажется, будто на ней ничего нет.

Она это тоже знает, уж поверьте! Это все специально.

И вот так она выставит свою рыжую (крашенную хной, конечно) голову и пялится на кого-нибудь – мужчину, разумеется, – своими рыжими глазами и болтает что-то и ерзает. Хихикает и ерзает. И кокетничает с ним и опять болтает. Хихикает и ерзает. Стыдно смотреть, на самом деле.

Ну, она подождала, пока я окажусь с ней нос к носу, а потом заговорила так, словно только что меня увидала:

– О, Марта! Дорогая! И где это ты, скажи на милость, пропадаешь?

Я притворилась, что тоже только что ее заметила.

– Боже! Ты ли это, Фэй? А я тут все по дому. Ты ведь знаешь, каково вести хозяйство.

– Ну еще бы.

– На себя и времени-то не остается. Неделями из дому не выходишь.

– Надо выползать, Марта. Такое домоседство женщину старит.

– Да наверное. Только женщина и должна выглядеть как женщина. По-моему, нет ничего смешнее, чем если зрелая особа пытается разыгрывать из себя подростка. – Я усмехнулась пренебрежительно, оглядывая ее сверхтесный свитерок и медленно переводя глаза на тугие черные брючки. – Да, вспомнила, – сказала я. – Надо мне сменить стиральный порошок. От старого у меня все садится.

– Дорогая, но ты же не будешь говорить, что стирала в машине это прелестное платье! И потом, по-моему, ты просто немножко поправилась. – И она усмехнулась небрежно, глядя на мою одежду, как будто видела ее в первый раз.

Впрочем, это можно понять. Она так давно не носила платьев, что забыла, как они выглядят.

– Ты не в школу ли? – спросила она. – Надеюсь, у Боба кончились неприятности.

– Неприятности? Нет, хорошо иметь сыновей. Никаких хлопот. Я только выскочила в магазин.

– Пари держу, ты собралась сделать перманент. Почему бы не дождаться холодов? Может, волосы станут погуще.

– Нет, я не собираюсь делать больше никаких перманентов. Приходишь туда, и те же самые мастера, что только что прыгали возле какой-нибудь старой клячи, тут же принимаются за тебя. Как последний раз, помнишь? Нет, кажется, мы ходили не вместе: ты как раз оттуда выходила, а я входила. И вот они только что закончили с такой дамочкой и занялись мной. И Боже мой! Какая вонь! Я потом никак не могла отделаться от этого ужасного запаха.

– Все зависит от привычки. Помню, у нас работала старая негритянка, так она пользовалась черной краской. И знаешь, Марта? Она не выносила запах красной или любого другого цвета.

– Ну ладно, – сказала я. – Я, пожалуй, пойду. Приятно было повидаться, Фэй.

– Ты не видала Джози, а? – спросила она. – У нее заболело горло, и я оставила ее сегодня дома, и только на минутку отвернулась, как она куда-то рванула.

– Ой, это скверно. Можно подхватить воспаление легких, бегая раздетой.

– Она одета. – Фэй слегка зарделась. – В такой хороший осенний день нечего укутывать ребенка.

– Ну, о ней бы я особенно позаботилась, – сказала я. – С такой большой... э-э... грудной клеткой, как у нее, очень легко заболеть.

– А что, Боб не пошел сегодня в школу? – спросила Фэй. – Может, он ее мог видеть.

– Боб в школе, – ответила я. – И он ее не видел, это точно.

– Но он здесь не проходил, я его не могла пропустить.

– Он, по старой памяти, пошел другой дорогой. Хотел отца проводить до станции.

– Все же интересно. Кто-то в сине-белой куртке мелькал внизу, в каньоне.

– Сине-белых курток полно, – отвечала я.

Фэй кивнула и вперилась в улицу отсутствующим взглядом.

– Что за девчонка, куда она могла подеваться?

Я стала ей что-то советовать, да понапрасну. Когда кто-то беспокоится о ребенке, лучше не встревать.

– Может, она в конце концов решила отправиться в школу, – сказала я. – Стала бы она тогда убегать, ничего не сказав?

– Разумеется. А должна была бы. У меня теперь вот голова кругом.

– Так надо позвонить в школу и спросить, – предложила я.

– О нет. Я уверена, что она там, дрянная девчонка! И разозлится страшно, если я стану звонить и проверять. И начнется: ну, мать, тебе бы надо понимать и все такое прочее. А потом неделю не будет со мной разговаривать.

– Ах, как я понимаю тебя, Фэй. Сделаешь какое-нибудь замечание Бобу – просто по-родственному, а он ведет себя потом, словно ты враг номер один.

– Знаешь, Марта, – подхватила Фэй, – если в я так обращалась со своей матерью, как Джози...

– Или я со своей. Правда, мне бы никогда в голову не пришло поступать как Боб...

– Слушай, – предложила она, – как насчет кофе? У меня есть те чудные свежие ореховые рулетики, которые ты, помнится, всегда любила.

– Почему бы и нет.

Вот так я и пошла, и мы пили кофе с рулетиками и мило болтали. Когда ей хочется, Фэй может быть очень любезной, и я первая готова это подтвердить.

Чуть не в полдень я вдруг вспомнила, что в одиннадцать собиралась повидать мисс Брендедж.

Я вскочила и сказала, что мне пора идти, а Фэй спросила, почему бы не отложить покупки до завтра. Но, думаю, она знала, куда я собралась на самом деле, и задерживала меня лишь из вежливости. Да, она могла быть очень милой.

Я торопилась в школу и, хотя опаздывала, чувствовала себя очень хорошо. Вам бы даже в голову не пришло, что я еще пару часов назад собирала себя по кусочкам.

Для меня это типично. Плохое начало – хороший конец Скверный старт – удачный финиш.

Со мной почти всегда так.

Глава 4
Марта Тэлберт

Как раз пробило полдень, когда я добралась до школы, и не моя вина, что я выглядела пугалом. Всю дорогу от Фэй я, собственно, бежала почти бегом, так как очень не люблю людей, которые опаздывают, и стараюсь сама этого избегать. Ну так вот, должно быть, я смотрелась чучелом после такой гонки и продирания сквозь толпы детей, рвущихся наперегонки в столовую; но все же это не давало право мисс Брендедж обходиться со мной как с нашкодившей кошкой. Мы столкнулись в дверях класса, и она кивнула мне так, словно хотела убрать меня с дороги.

– Очень жаль, миссис Тэлберт, что вы опоздали, – выговорила она, – боюсь, если вы не сможете подождать до трех...

– До трех, – отвечала я. – Конечно нет.

– Тогда лучше перенести нашу встречу на завтра. Между одиннадцатью и двенадцатью. Помнится, я объясняла – не так ли? – что это у меня единственное окно.

– Ну разумеется. Но сейчас-то вы свободны, не правда ли? Сейчас вам нечего делать, насколько я понимаю!

– Мне есть чем заняться. У меня ленч.

Она холодно мне кивнула и стала спускаться вниз, а я, по правде сказать, едва не вытряхнула ее из одежды. Подумаешь, какой президент Соединенных Штатов, а я не пойми кто. И из-за чего весь сыр-бор? Ну не поешь ты сию секунду, так мир не развалится.

Я ее все-таки отловила:

– Постойте минутку, мисс Брендедж. Если вам не трудно. Вы просили меня зайти сегодня, и я пришла, а вы...

– Мы договаривались на одиннадцать, миссис Тэлберт, полагаю, я достаточно доходчиво объяснила...

– Я не могла прийти в одиннадцать. И так неслась сюда сломя голову. Я думала, тут и правда нечто очень важное, но, если дело настолько терпит, что может подождать, пока у вас найдется на него время, поверьте, у меня самой куча других забот. В отличие от девиц, которым только и дел, что думать, как бы вовремя позавтракать да корчить из себя пуп земли. В наше время учителя были другие. Они свое дело знали, не названивали без конца родителям и не слали им депеши...

Ну я ей выдала! Поставила ее на место, чтоб она не забывалась.

Мисс Брендедж замерла с открытым ртом и все больше багровела.

– Ладно, – наконец вымолвила она едва слышно, – буду очень рада поговорить с вами сейчас же. Хотя у меня такое чувство, судя по вашему обо мне мнению, что это просто сотрясение воздуха, но...

– Говорите, что там еще Боб натворил?

– Скорее не натворил, миссис Тэлберт. С начала семестра он практически ничего не делает. Ни по одному предмету.

– Ну так что же вы это ему позволяете? Он неглупый мальчик. Почему вы не заставите его учиться?

– Миссис Тэлберт, в нашей школе у преподавателя в классе в среднем по шестьдесят человек, вдвое больше положенного. И у нас нет времени, чтобы заниматься с кем-то индивидуально.

– О Господи, никто и не просит. В этом просто нет необходимости, коли вы свое дело знаете. Почему, интересно, в моей школе была одна-единственная учительница на шесть классов, и она...

– Не спорю. Несомненно, она была куда лучше нас, нынешних. Однако вернемся к нашим временам – Роберт не успевает, и мы не в силах ему помочь. Не могли бы вы с мистером Тэлбертом что-нибудь предпринять?

– Ну, не знаю. Конечно, все, что можно, мы сделаем. Я с Бобом поговорю хорошенько и...

– Он расстроен и, кажется, чем-то сильно озабочен. У вас дома все в порядке?

– Конечно! Если где-то что и не так, то в школе. И по-моему, за ответом далеко ходить не надо.

Мисс Брендедж поджала губы:

– Миссис Тэлберт, я всего лишь пытаюсь помочь...

– О, не беспокойтесь, в наших семейных делах мы сами разберемся. Так что еще Боб натворил?

– Ему бы следовало посещать школу пять дней в неделю. Пять, миссис Тэлберт. А не два или три.

– Ну так он ходит, разве нет? Ну да, он много болел, но...

– Он болел, миссис Тэлберт? – Она едва заметно усмехнулась. – И вы писали записки, которые он нам приносил?

– Ну да, естественно. Когда он болеет и сидит дома, я пишу записку.

– Понятно. – Ее усмешка становилась все неприятнее. – Знаете что, миссис Тэлберт? Почему бы нам с вами и Бобом не собраться втроем и не обсудить все это?

Я высказалась в том смысле, что чем скорее, тем лучше.

– Конечно, жаль, если вы, мисс Брендедж, пропустите свой ленч. Но...

– Ну, я его уже пропустила. Не сочтите за труд позвонить домой и поднять Роберта с постели, чтобы мы могли немного побеседовать до начала моих следующих уроков.

В первый момент я ее не поняла. До меня просто не дошло, что Боб не ходит в школу. А за то, как она дала мне это понять, выставив меня полной идиоткой, я готова была ее придушить.

– Ну, так вы позвоните, миссис Тэлберт.

– Нет, – сказала я, испепеляя ее взглядом, – мне бы не хотелось этого делать, мисс Брендедж. Мне вот чего бы хотелось. Хотелось бы мне знать, почему мы платим большие налоги только за то, чтобы нас потом оскорбляла сопливая девчонка. Хотелось бы знать, отчего у нас нет учителей, которые думают не только о том, чтобы пудрить нос и...

– Миссис Тэлберт, – закричала она, – миссис Тэлберт!

– Что? И не надо на меня кричать!

– Я учитель, миссис Тэлберт, а не тюремный надзиратель. Я не могу принудить Роберта учиться и заставить его ходить в школу. Но я могу – и прослежу, если вы будете продолжать в том же духе, – чтобы все правила соблюдались.

– Ну-ну, теперь позвольте мне кое-что вам сказать, мисс Всемогущая. Мой муж и я...

– Миссис Тэлберт, в этом штате посещение школы регламентируется законодательно. Против родителей, позволяющих детям уклоняться от этого, принимаются меры.

– То-то вы бы порадовались!

– Да. – Она тихо кивнула. – Полагаю, что да.

Она повернулась и пошла прочь, и, думаю, это лучшее, что она могла сделать! Я кинулась было за ней, но вдруг подумала: а что толку? Только нервы тратить.

Выйдя из школы, я направилась в торговый центр. Перемерила несколько пар обуви, пальто и шляп, взяла в библиотеке книжку. Потом зашла в кафе, заказала пирожное с чашкой кофе. Вовсе я не была голодна, хоть за весь день и куска не проглотила. Но дама поодаль ела с таким аппетитом, что я и себе решила взять. Тут мы с ней как-то разговорились – она мне рассказала о своей превосходной диете, – и мы взяли еще кофе и по порции сливочно-шоколадного торта – а когда спохватились, было уже почти три часа.

Прихватив в магазине молока и хлеба, я отправилась домой. И уже почти у дома – о чудо! – прямо передо мной возник внезапно мистер Боб Тэлберт. Мы увидали друг друга одновременно, и этот юноша что-то оробел. Потом он ухмыльнулся и попытался сделать вид, что только идет из школы.

– Привет, мам, – сказал он. – Давай я возьму продукты.

– Погоди. Ты ведь целый день прозанимался, корпел над учебниками до одури. Ты – ох, Боб, ну как ты можешь? Ты же большой мальчик!

– Прости, – промямлил он. – Я больше не буду.

– Хотелось бы надеяться! Где ты, прости Господи, шляешься?

– На поле для гольфа. Я хотел подзаработать на подхвате н-немного деньжат и купить отцу подарок.

Час от часу не легче! Иной раз подумаешь, что у него не все дома.

– Отцу подарок? С какой стати? Не день рождения, да и вообще ничего такого.

– Просто захотелось, – прошептал он. – Не знаю почему.

– Ну, ты меня здорово подставил. Я иду к твоей учительнице, естественно, уверена, что ты там, – что я еще должна думать? – мы с ней ходим вокруг да около и...

– Ну, мам, ну к чему это все? Она – мисс Брендедж то есть – единственный там более или менее приличный человек, а тебе надо обязательно...

– Я тебя умоляю! Ты со своими штучками из меня дуру сделал! И я же еще виновата!

– А, черт с ним! Пускай!

Я ему посоветовала чертыхаться на себя, а еще лучше прекратить лоботрясничать и начать учиться.

– Здорово придумал – шляться где угодно и когда угодно! Ну и заработал ты денег?

– Не-а. – Он мотнул головой, не глядя на меня. – Там таких полно. А игроков мало.

– Вот красота! Ты прогуливаешь школу целый день, топаешь восемь или десять миль, как будто обувь у нас дармовая, и в результате в кармане у тебя ни цента. Здорово!

– Ну ладно! Ладно! Сказал, больше не буду, так ведь?

– Не вопи, а то миссис Эдлман все слышит. И веди себя прилично.

Фэй, конечно, торчала перед своим домом. Бывает она где-нибудь еще?

– Эй, привет, Марта, Боб. Боб, ты сегодня видел Джози в школе?

– А? – Боб как дурень уставился на нее. – Что вы говорите, миссис Эдлман?

– Не видал ли, говорю, ты Джо...

Я рассмеялась:

– Это у него такая манера, Фэй. Он всегда так, когда кто-нибудь поминает Джози. Видел он ее, все нормально. Я сама только что его спросила.

– Ну не чудаки ли? – Она тоже усмехнулась. – Ну, я думаю, она скоро придет. Еще рано.

Мы с Бобом пошли домой. Я подумала, он, верно, голоден, и велела ему побыстрее умыться, пока я приготовлю сандвич со стаканом молока.

– Я не слишком хочу есть, – сказал он. – Подожду до ужина. Я... я хочу принять ванну, мам.

– Ванну? Что я слышу? Ты хочешь принять ванну без... Боб, постой-ка, а что это, скажи на милость, у тебя на штанах, спереди?

– Ничего, – забормотал он, пытаясь прикрыть низ руками. – Я это, ну, перелезал по дороге через забор и, кажется, оцарапался немножко.

– Да уж! Теперь их надо отдавать в чистку, да ты, наверное, и все нижнее белье запачкал, да и...

Ну, для одного дня это было уже чересчур. Я села на диван и заплакала.

– Пожалуйста, мам. Прости, я даю честное слово, что не...

– Ой, ладно, иди. Иди в ванную и не жалей горячей воды. Дай Бог, чтоб столбняка не было.

Он поднялся, и вскоре я услыхала, как льется вода. Прикрыла глаза и прилегла в тишине. Видимо, я очень устала, потому как задремала тут же. То есть даже не заметила, как задремала, вернее, заметила, когда уже проснулась.

Уже стемнело, проспала я больше двух часов. Я слышала, что Боб еще в ванной, то есть он провел там все это время. И это казалось, конечно, ненормальным, если знать Боба. Но было здесь и еще что-то необычное.

Я это ощутила внутренним чутьем, и что-то во мне затрепетало. Подошла к двери – словно меня кто-то подтолкнул – и остановилась на пороге.

Снаружи стояла Фэй Эдлман и Джек, ее муж, вместе с ней. Он обнимал ее, так что лица ее не было видно, только его – белое как полотно. Он, видно, чувствовал себя в этот миг так же паршиво, как я. Поодаль была еще пара людей, полицейских, как я догадалась, хотя не в форме. На обочине притулилась полицейская машина. Я подумала, что за чертовщина, но еще не осознала толком. Шестым чувством я понимала, что стряслось, догадывалась смутно, но близко к истине. Так я стояла и смотрела, пока не заставила себя отвернуться. И тут увидела, что по улице идет Ал.

Он шел очень медленно, словно нехотя, и я подумала, что он тоже, должно быть, знает.

Один из полицейских что-то сказал Джеку, тот взглянул мельком и кивнул. И они двинулись навстречу Алу.