Текст книги "Жестокое царство"

Когда она не отвечает на его вопросы, он огорчается и может расплакаться. А ей сейчас вовсе не нужен шум, к тому же он начнет ерзать или, хуже того, обмякнет у нее в руках. Тогда он станет вдвое тяжелей.

– Нам надо уходить отсюда. Немедленно. Так что помоги маме и крепче держись за меня. Давай доберемся до безопасного места, и тогда я тебе отвечу. – Джоан с трудом произносит эти слова. Легкие разрываются. Ноги гудят.

Солнце зашло за верхушки деревьев, и под ногами появились длинные бледные тени.

Джоан задевает локтем банановый лист, твердый и широкий, как крыло.

– Куда? – спрашивает Линкольн, потому что, разумеется, он не перестанет спрашивать. – Куда мы бежим?

Она не знает. По какой дорожке? Куда дальше? Что она ищет? Ноги продолжают двигаться в прежнем ритме, и она сильнее напрягает пальцы ног. Жаль, что дорога идет в гору.

Долго она не выдержит.

Спрятаться. Им надо спрятаться.

Это в первую очередь, а потом они смогут позвонить в полицию, или Полу, или то и другое. Она считает, надо позвонить в полицию, – просто чтобы сообщить им, что они с Линкольном в ловушке. Им наверняка необходимо знать, кто остался в зоопарке. Джоан перемещает сына с правого бедра на левое и прижимает к себе.

– Мама! – произносит он, требуя от нее ответа.

Ему всегда нужен ответ.

Наконец они переваливают через холм, оставляя за спиной стену дикорастущих ландшафтных растений. Она всматривается в вольер с африканскими слонами – песчаные дюны, луг и бегущий ручей. Им надо поворачивать направо или налево. Направо – жирафы, львы и тигры, налево – носороги, дикие собаки и обезьяны.

– Мама! – (Она целует его в голову и поворачивает налево.) – Я ударился зубом о твое плечо.

– Извини, – откликается она.

Сейчас Джоан даже рада, что не пошла в лес, к знакомым узким тропинкам у Ямы динозавров, потому что, несмотря на высокие деревья вокруг, они не нашли бы там укрытия, и несколько хороших мест – хижина и домик с бабочками, – наверное, были бы слишком очевидными. Конечно, если бы их заметили, там много места для маневрирования, но как она может маневрировать с прилипшим к ней Линкольном? Нет, им не надо места, чтобы убегать. Если кто-нибудь их заметит, бегством им не спастись.

Эта мысль вдруг кажется ей очень важной. Она доказывает, что ее мозг преодолевает панику.

Да. Бегство им не поможет. Им надо спрятаться так хорошо, чтобы их не увидели, пусть даже кто-нибудь пройдет рядом. Ей нужна кроличья нора. Бункер. Тайный ход.

Линкольн перестал звать ее. Должно быть, ее страх передался ему. Она будет только рада, если этот страх сделает его более понятливым, а не вызовет ужас. Она не может знать наверняка, но, когда они будут в безопасности, она это выяснит.

Вольер со слонами тянется бесконечно, и пока она бежит вдоль его ограды, до Джоан доносятся звуки музыки – одна нота, другая, но вскоре она начинает различать песню из «Охотников за привидениями». К тому моменту, когда они проходят мимо автоматов с кока-колой, которые часто представляются Линкольну в виде компьютера Бэтмана, бодрая музыка звучит уже очень громко.

Джокер опять пустился на старые трюки! К «Бэтмобилю»! Мамочка, как ты думаешь, у Бэтмена есть автомойка, потому что, если «Бэтмобиль» испачкается, как его вымоют, ведь он с откидным верхом? Джоан чуть подворачивает лодыжку, но не сбавляет темпа. Справа от них, совсем близко у ограды настоящий слон, сонный на вид, и она радуется, что он такой большой. Мельком замечает легкое покачивание его хобота, улавливает ритм, но поворачивает в другую сторону, налево, всматриваясь в широкое здание, стоящее всего в нескольких метрах от них. Закусочная «Саванна». Они лакомились здесь изюмом, сидя под гигантским навесом из соломы, и летом на них дул подвешенный под потолком вентилятор, но они ни разу не были в самом кафе. Ей нравится сидеть снаружи, смотреть на слонов и воображать, что они в Африке. Как-нибудь она приведет его сюда. Ей нравится думать обо всех местах, какие она покажет сыну. Мама, ты правда ездила верхом на слоне в Таиланде? Да, это было до твоего рождения. Джоан замедляет шаг, видит душевые, вспоминает о выбитых дверях и снова пускается бежать. Возможно, в самом кафе безопаснее. Наверняка на дверях есть замки, и внутри должны быть еще комнаты, кабинеты и кладовые с надежными замками, укромные уголки и стенные шкафы, а еще стулья, столы или тяжелые коробки, которыми можно забаррикадировать дверь. Мысль кажется заманчивой. Джоан устремляется в тень соломенной крыши и толкает стеклянную дверь, но она не поддается, и внутри все темно.

«ОТКРЫТО» – гласит одна табличка.

На другой, фиолетово-розовой, написано: «ВАРКА ВЕДЬМИНОГО ЗЕЛЬЯ».

Джоан поворачивается и снова бежит. Линкольн крепко держится руками за ее шею, и от этого ей немного легче, но она очень устала и, потеряв ориентацию, чуть не налетает на бетонный столб.

Она замечает у себя над головой громкоговоритель, из которого гремит музыка. Невидимка спит в твоей постели. Кого ты позовешь? Охотников за привидениями.

Она удаляется от павильона, от громкоговорителей, возвращаясь в меркнущий солнечный свет. Исчез слон с его изящным хоботом. Как может исчезнуть нечто столь огромное? Она вновь и вновь шепчет на ухо Линкольну: «Все хорошо» – и снова прибавляет шаг, хотя не знает, куда идти. Ничего похожего на стабильный ритм ее регулярных пробежек по соседним улицам. Она плохо подготовлена. Она вспоминает о своем старшем брате, о том времени, когда во время службы в армии он увлекался бегом с нагрузкой: взваливал на себя рюкзак весом тридцать фунтов и пробегал с ним по много миль. В то время она почти с ним не виделась, потому что он переехал с отцом в Огайо, задолго до ее отъезда. Они встречались лишь во время летних каникул – всего две недели – и иногда по праздникам. К ней приезжал взрослый мужчина, и он надевал ей на спину рюкзак – это было за семь лет до ее первого марафона. Она старалась поразить его, но спина ее покрывалась потом, и она задыхалась после двух кварталов. Она и сейчас задыхается, мышцы горят, под весом Линкольна она наклоняется в сторону. Если бы все эти годы она бегала с нагрузкой, то сейчас ей было бы намного легче.

Сколько времени она бежит? Три минуты? Четыре? Она вне времени. Прошла вечность.

На фоне звучания синтезаторов восьмидесятых она все-таки слышит вой сирен. Теперь громче.

Джоан почти дошла до вольера с носорогами. Она видит двух подростков, мальчика и девочку, бегущих ей навстречу. По их виду она понимает, что они бегут не потому, что стараются успеть до закрытия, а потому, что их что-то напугало. Джоан казалось, она хочет увидеть людей, но теперь оказывается, что нет. Люди – сложные существа. При виде ее подростки замедляют бег, мальчик хватается за темные очки, которые слетают с его лица, и оба начинают одновременно говорить, спрашивая о чем-то, но Джоан обходит их и поворачивает в сторону.

У девочки оранжевая юбка с кромкой из черного кружева – такая короткая и узкая, что едва прикрывает трусики. Что за мама у этой девочки? А может быть, очень хорошая мама, внушившая ей, что она красивая даже в юбке, похожей на колбасную оболочку.

– Не ходите к выходу, – чуть замедлив шаг, говорит Джоан. – Какой-то человек стреляет в людей.

– Стреляет? – повторяет девочка.

Мальчик что-то невнятно произносит, и его слова теряются в воздухе.

– Он убьет вас, если увидит, – бросает Джоан через плечо. – Спрячьтесь где-нибудь до приезда полиции.

Она не оборачивается. Единственное, что волнует ее, – это Линкольн. Он не может умереть, истекая кровью на бетонной дорожке.

Хорошо, что кафе оказалось закрытым. Это был бы глупый поступок. Они с Линкольном могли бы хорошо там спрятаться, но тот человек наверняка будет обыскивать здания. И внутренние помещения станут его первой мишенью. Вышибать двери, разбивать окна и ломать все вокруг – это бы его устроило, а на открытом воздухе нечего громить, там нет мебели, дверей и человеческих костей.

Она слышит свое дыхание и свои тихие шаги, но она слышит также шум ветра и шум машин на некотором отдалении, и трепещущие на ветках листья – весь фоновый шум, на который обычно она не обращает внимания. Ей нужен этот фоновый шум, потому что Линкольн не сможет все время молчать. Он хороший мальчик, но от него нельзя ожидать полного молчания. Что, если их погубит его шепот?

На открытом пространстве.

Но спрятаться. В каком-нибудь месте, где никто не будет искать их.

Джоан бросает взгляд на открытое пространство слоновьего вольера, где много скал и целые стены из валунов, с которых не спрыгнуть на землю. И там бродят слоны, и сама идея идиотская, но в этом что-то есть. Ведь бандиты не станут обыскивать вольеры?

Она придумала это не более чем за десять шагов – так быстро и так медленно. Если она обернется, то наверняка увидит подростков, но все эти размышления ни к чему не приводят. На некотором отдалении слышится рев льва, не такой уж грозный, потому что животных кормят как раз перед закрытием зоопарка. Он снова рычит, едва ли не утешительно. Вокруг них дикие существа в клетках. Она ощущает солидарность с окружающим миром.

Визгливым, агрессивным голосом заверещала обезьяна, и Джоан начинает думать, что, возможно, смотрители так и не приступили к вечернему кормлению. Может быть, их прервали.

Тогда ее осеняет. Дикобраз.

Все здания должны быть заперты, а может быть, и нет? Может быть, последняя связка ключей так и не была использована?

Молясь, чего не делала уже давно, Джоан поворачивает к зданию с приматами. Слева остается игровая площадка с африканской тематикой: барабаны, маски, качели, изваяние скарабея. Она устремляется к вольеру с паукообразными обезьянами, которые беззаботно висят на веревках или раскачиваются на них, уцепившись хвостом и лапами. И вот у входа в зону приматов она толкает двойную дверь, которая сразу распахивается. Джоан поспешно углубляется в прохладные темные залы здания, проходя мимо лемуров с черно-белыми полосатыми хвостами, и оказывается в полукруглом затененном помещении, где из пола растут деревья. Как и в отношении большей части здешнего ландшафта, она не знает, настоящие это деревья или искусственные, но, опершись рукой о ствол, чувствует настоящую кору.

– Человек стрелял в людей? – уткнувшись в ее ключицу, спрашивает Линкольн.

– Да.

– Он гонится за нами?

– Нет, – отвечает она.

– Тогда почему мы бежим?

В вольерах горят лампы дневного света, и она видит валуны и пещеры, в которых могут укрыться животные. Пещеры, возможно, приведут в невидимые помещения, если только пройти через стеклянные перегородки. Но она не умеет проходить сквозь стены. Невидимая женщина? Одна из Людей Икс? Поэтому она продолжает бежать через залы, слегка задевая гладкие стеклянные стены и шершавые стены из шлакоблоков.

Она знает: настанет момент, когда мышцы откажут ей. Когда руки упадут плетьми, как бы она их ни напрягала. Пока у нее постоянно ломит и пульсирует все тело – от плеч до запястий, от бедер до лодыжек.

– Мамочка?

– Мы почти пришли, – говорит она, с трудом ворочая языком.

Кругом беспечные обезьяны, одни обезьяны.

Потом она замечает стеклянную дверь и толкает ее плечом. Они снова на улице, и их овевает прохладный воздух. Перед ними облупленная ограда, доходящая Джоан до груди. За оградой небольшое пространство с соснами и высокой травой. Джоан стоит на деревянных досках настила – дворик между вольерами. Слева видна еще одна стеклянная дверь, ведущая к бабуинам и орангутангам, а также к другим застекленным вольерам и открытым проходам, не представляющим для нее интереса. Тут есть табличка на кирпичной стене, объясняющая привычки дикобраза, хотя нет объяснения тому, почему дикобраза поместили в зону приматов. Несколько месяцев тому назад одна смотрительница с блокнотом в руке призналась – тихо, чтобы не услышал Линкольн, – что дикобраз умер. Джоан с Линкольном периодически проверяли, не появился ли новый. Она сказала сыну правду, ведь он видел мертвых птичек и белок, раздавленных тараканов. И зачем делать вид, что никто никогда не умирает. Поэтому Линкольн надеялся на появление маленького дикобраза. Однако вольер оставался пустым.

Она надеется, он и сейчас пустой.

Джоан подходит ближе к ограде, разглядывая невысокие деревья и выдолбленные колоды. Среди лоскутков голой земли и гравия видны немногочисленные пучки дикорастущей травы. Все выглядит запущенным и неопрятным. В средней части вольера находится то, что она запомнила: валуны высотой три или четыре фута. Поперек вольера тянется футов на десять сложенная из камней извилистая стена, за которой ничего невозможно разглядеть. Пространство обтянуто металлической сеткой, плотно увитой лианами. Забор не меньше пятнадцати футов в высоту, с установленной под углом верхней планкой. Неужели дикобразы умеют лазать по вертикальной стенке? Вдоль забора возвышаются сосны.

Этот вольер скрывается далеко за углами и закоулками корпуса приматов. Он кажется совсем неподходящим для людей, и именно это представляется ей идеальным.

Она опускает Линкольна на ограду и облегченно вздыхает. Через эту ограду совсем несложно перелезть, а с другой ее стороны есть небольшой выступ. Она может поставить туда ногу, а потом поднять Линкольна, и если даже что-то пойдет не так и он упадет с этой небольшой высоты, то не ударится, но может разреветься, а шуметь нельзя – нет, ему нельзя падать. Она все время будет держать его.

– Вот что мы сделаем, – говорит она. – Я посажу тебя сюда, а сама перелезу через…

Он трясет головой и хватает ее за руки:

– Мама, нам нельзя идти к зверям!

– Там никого нет, помнишь? – Она пытается оторвать от себя его пальцы. – Это дом дикобраза. И нового дикобраза там пока нет.

– Заборы нужны для того, чтобы животные были внутри, а люди снаружи, – возражает он.

Она никогда так не сожалела, что он всегда выполняет правила.

– Сегодня другие правила. Сейчас действуют правила чрезвычайных ситуаций. Такие правила, когда мы прячемся, чтобы человек с винтовкой нас не нашел.

Линкольн отпускает ее, оборачивается назад и вновь вцепляется в Джоан:

– Я упаду. Слишком высоко.

– Разве я дам тебе упасть?

– Нет, – крепче прижимаясь к ней, говорит он. – Мамочка…

– Я обниму тебя. Сейчас я перелезу…

– Мамочка, – хнычет он.

– Ш-ш-ш. Я тебя держу.

Она приподнимается и перемахивает через ограду, продолжая придерживать его с двух сторон. Это неудобно, она немного качается, но ей удается кое-как упереться ногами о выступ.

Он вцепился ей в руки. Она слышит его прерывистое дыхание, он готов расплакаться. Из-за человека, стреляющего в людей, или из-за того, что совершенно нарушен привычный порядок вещей? Она не имеет представления.

– Мамочка…

– Я тебя держу. – Джоан обвивает его рукой и притягивает к груди.

Его подошвы глухо ударяются о металлическое звено ограды.

– Сейчас я опущу тебя, – предупреждает она, – и я хочу, чтобы ты поставил ноги на этот маленький выступ, а руками держался за решетку. Потом я поставлю тебя на землю и возьму на руки.

Она поднимает его, продолжая говорить, чтобы не дать ему шанса задуматься, потому что по размышлении храбрости у него не прибавится, а она покончит с этим в два счета. Крепко держась за ограду одной рукой и согнувшись, она опускает его вниз. На какой-то момент он оказывается в воздухе, но она держит его одной рукой. Она чувствует, что он боится, но вот его ноги уже упираются в тот же уступ, на котором стоит она. Она крепко держится пальцами за ограду.

– Держись крепче, – говорит Джоан.

Оттолкнувшись от ограды, она мягко и легко спрыгивает на землю. Руки щекочет высокая трава. Потом она опускает сына вниз, повернув к себе лицом, и он обвивает руками ее шею, а ногами обхватывает ее бедра. Она идет вперед, внимательно глядя себе под ноги, хотя он загораживает ей обзор. Поневоле Джоан припоминает, как во время беременности ей мешал видеть дорогу живот. Наконец они оказываются за высокими валунами, которые выглядели такими заманчивыми.

Она опускается на землю, прислоняясь спиной к валуну – твердому и холодному – и раскидывает ноги. Линкольн по-прежнему держится за нее.

17:42

Линкольн не отпускает ее, так что она одной рукой вытаскивает из сумки телефон, держит перед собой, рядом с его головой, и поглаживает спутанные кудряшки. Волосы у него на затылке всегда спутаны, словно он втирал в кожу головы сироп. Она проводит по экрану большим пальцем и вдруг застывает, раздумывая, звонить в полицию или Полу. Полиция уже наверняка здесь, и у них могут возникнуть вопросы к ней. Но ей необходимо услышать голос Пола.

И тут она замечает сообщение от Пола. Она всматривается в привычное черно-серое начертание букв.

Вы ведь не поехали сегодня в зоопарк? Сообщи как можно скорее.

Разумеется, он понятия не имеет, куда они поехали. Обычно Джоан пребывает в неведении, куда они поедут, пока Линкольн не объявит свои планы на день, сидя в детском кресле автомобиля. Пол спрашивает, поскольку ему что-то известно.

Она набирает ответное сообщение, хотя в голове мелькает мысль позвонить ему, но пальцы начали автоматически отвечать. Это привычка.

Да, в зоопарк. Ты знаешь, что происходит? Сейчас мы прячемся в вольере дикобраза.

Он наверняка не знает, где вольер дикобраза. Он не бывает в зоопарке так часто, как она. Она добавляет:

В зоне приматов.

Она нажимает «отослать», потом сразу же набирает вторую эсэмэску.

Вызови полицию. Видела у входа тела. Человек с винтовкой.

И снова нажимает «отослать». С порядком сообщений что-то не так, они перепутаны, но пальцы продолжают набирать текст. Ей нравится смотреть, как перемещаются строчки, как буквы складываются в слова, ей нравится подсветка экрана. И пока она набирает, не существует ничего, кроме голубых строк, заполняемых словами и идущих одна над другой.

Мы в порядке. В полной безопасности.

Потом ее пальцы замирают, и она задумывается о том, что может произойти дальше.

Волосы Линкольна щекочут ей руку. Он ерзает и извивается. Шепотом она напевает «Эдельвейс», колыбельную, которую они с Полом поют ему каждый вечер. Она напевает слишком быстро, чересчур высоким голосом, словно на ускоренной перемотке.

Ей надо набрать что-то еще. Ее пальцы в нетерпении подергиваются.

– Зачем ты взяла телефон? – уткнувшись ей в плечо, спрашивает Линкольн приглушенным голосом.

– Папа, – отвечает она в тот момент, когда от Пола приходит эсэмэска.

Прочитай это, я сейчас тебе звоню. Люблю.

Под сообщением информация о контакте. Она смотрит на голубую цепочку подчеркнутых букв и цифр, а потом звонит телефон – пугающе громко. Ей не пришло в голову включить режим без звука, и она немедленно отвечает.

– Не могу разговаривать, – говорит она тоном специалиста своего дела. Как будто она на совещании, как будто не знает точно, от кого этот звонок. – Нам надо сидеть тихо. Я не знаю, где они.

Может быть, не только привычка заставила ее набирать эсэмэски. Может быть, какая-то ее часть уже знала то, что она осознала сейчас. Телефон – это риск. Он создает шум. Разговаривая, она создает шум. На шум придут люди.

Это так просто. Если поразмыслить, все становится вполне понятным.

Она вновь начинает:

– С нами все в порядке, но…

Не дослушав, муж прерывает ее слишком громким голосом.

– Что происходит? – спрашивает он. – С тобой кто-нибудь есть? Ты видела полицейских? С Линкольном все хорошо? Что значит, вы «в безопасности»? Они могут добраться до вас? Господи, как жаль, что я не с вами, милая!.. Мне так жаль…

Она не перебивает его. Она понимает его потребность слышать ее голос. Она думала, у нее есть та же потребность, но его голос не дает ей ощущения, что он рядом. Она чувствует, что он далеко, или нет, она чувствует, что она далеко. Словно какая-то ее часть летит к нему, прочь из зоопарка, в знакомую жизнь, а она не хочет никуда улетать. Не может. Она должна быть здесь. Она не может сейчас утешить мужа.

– Мы в порядке, – шепчет она, как и раньше, имитируя тон исполнительного директора. Как будто эти люди когда-нибудь говорят шепотом. – Мы прячемся.

– Что ты видела?

– Я люблю тебя. И мы в порядке, но я не могу говорить. Я должна быть начеку. Я видела того мужика издали. Там… – она смотрит на макушку Линкольна, – там у входа была стрельба, и после этого мы проходили мимо. Потом мы побежали и спрятались. Это все, что я знаю. Правда, не звони больше. Я позвоню, когда мы будем в безопасности.

– Я наберу девять-один-один и скажу полицейским, что вы в вольере дикобраза, – задыхаясь, говорит он. Такой голос бывает у него, когда он, поднимаясь по крутому холму к своему офису, звонит ей, чтобы спеть одну из своих песен – он всегда поет, – но он знает, что она рассмеется и повесит трубку. – Я люблю вас. Передай ему. Берегите себя.

Она отключает телефон и поворачивается к Линкольну. Он беспокойно ерзает у нее на коленях, дрыгает ногами и бьет теннисками о землю. Она просовывает руки ему под мышки, помогая повернуться и встать на ноги. Он встает, и она продолжает держать его за пояс.

– Это был папа, – шепчет она.

Линкольн прислоняется спиной к валуну:

– Знаю.

– Говори шепотом, – произносит она. – Он просит передать, что любит тебя.

– Знаю, что любит.

– Чуть потише, – умоляет она.

– Ладно, – шепчет он в ответ.

Он снова начинает дрыгать коленками. Ноги стоят на месте, но все тело дергается. Получается странный танец, будто пляшет марионетка.

Небо розовеет, над вершинами деревьев пролегают длинные фиолетовые полосы.

– Ты действительно очень большой, – говорит она.

– За нами гонится сейчас плохой дядя? – спрашивает он.

– Не знаю, – отвечает она. – Но если и гонится, то здесь он нас не найдет.

Продолжая подергивать руками и ногами, Линкольн вертит головой по сторонам, изучая новый ландшафт. Как всегда, он любопытен и в то же время осторожен. Она наблюдает за ним. Стоя на одном месте, он повсюду шарит взглядом.

Любопытство пересиливает. Он делает шаг в сторону кирпичной стены здания, указывая на что-то.

– Там миска для воды, – говорит он. – Как миска Мадлза.

– Ага, – соглашается она.

Она снова оглядывает траву вокруг них и, кроме потрескавшейся пластмассовой миски, которую он заметил, видит другие странные мелочи, разбросанные поблизости. Справа от них авторучка, а ближе к ограде – блестящий обруч для волос. Ей кажется, что около забора виднеется белый носок.

– Дикобразы пользуются мисками для воды? – спрашивает он.

– Думаю, да.

– Они пьют воду?

Она представляет себе, что зажимает ему рот рукой, крепко держит его, приказывая замолчать. Она отчаянно этого хочет, но не может вообразить сценарий, в котором это возможно. Если она сильно напугает его и он перестанет болтать, то, вероятно, разревется.

– Ш-ш-ш, – вновь шикает она. – Говори потише. Все пьют воду.

– Все? – шепчет он.

– Все, – повторяет она.

– Значит, дикобраз пил из этой миски? – говорит он, подходя к Джоан ближе и прижимаясь к ее правому боку. – И он сидел у этого камня, как мы сейчас? Ты думаешь, это был мальчик? Или девочка?

Она не замечает в нем признаков испуга. Его голубые глаза широко распахнуты, но они всегда широко распахнуты. Он удобно привалился к ней и, пожалуй, немного взволнован тем, что находится в доме дикобраза. Разумеется, у него нет представления о том, что именно по-настоящему ужасно. Он боится маскотов, Чаки Чиза и коров ресторана «Чик-фил-Эй». На прошлой неделе они наткнулись на один из фильмов про Бэтмена, который показывали по телевизору, где играет Хит Леджер – весьма волнующий, – и Линкольн сказал, что в старой версии 1960-х Джокер страшнее (сын большой знаток Бэтмена).

Иногда, услышав в громкоговорителе незнакомый голос, Линкольн плачет. Он считает ужасными инспекторов манежа в цирке. А сейчас он, теребя бородавку на правой руке, тихо напевает: «Слава, слава старой Джорджии! Слава, слава…»

И все же. Невозможно предугадать, что скрывается за спокойным выражением этого круглого лица. Ей следует дать ему какое-нибудь объяснение. Предложить какой-то план. Ему всегда нравилось составлять планы, нравилось знать, что вторник – музыкальный день в детском саду, что в среду будет испанский, а в четверг – урок рисования, и что она заезжает за ним каждый день, кроме среды, когда его забирает Пол, и что в субботу вечером они закажут на ужин китайскую еду, а в воскресенье утром ему разрешат целый час смотреть мультики.

Ему нравится знать, что именно произойдет.

– Так вот, – шепчет она, пока он дотрагивается до ее лица, проверяя, на месте ли его любимая веснушка, – все будет отлично. Здесь мы в безопасности. Это как в той истории, когда происходит сражение и плохих парней сажают в тюрьму. Нам просто надо тихо посидеть здесь, пока плохого парня не поймают.

– Как зовут плохого парня? – спрашивает он.

– Не знаю.

– У него есть имя?

– Конечно. У всех есть имя. Просто я не знаю.

Он вновь кивает, продолжая рассматривать свою бородавку. Джоан прижимается к камню, подтянув к себе колени и положив руку на ногу Линкольна. Потом бросает взгляд за спину. Гряда валунов полностью закрывает их от людей, которые могли бы прийти со стороны корпуса приматов. Подняв голову, она видит лишь вершины деревьев и небо. Здесь они скрыты от людских глаз.

Затем она начинает изучать забор вокруг вольера, рассматривая его слева направо. Она не успела обратить внимание на то, что находится в этом вольере, но теперь замечает, что лианы на заборе не такие уж густые. Сквозь плети виднеются части других вольеров. Она пытается вспомнить план зоопарка и решает, что ей видна часть африканского вольера, скорее всего носорожьего, хотя это может быть и какой-то закрытый, не используемый более вольер. Вдоль загородки другого вольера – густые и высокие заросли бамбука, скрывающие то, что за ними. Через другой просвет между лианами она видит рельсы железной дороги, и рядом с ними асфальтовая дорожка делает поворот, так что не ясно, куда она ведет. Может быть, это отрезок пешеходной дорожки, хотя Джоан не припомнит, чтобы когда-нибудь видела вольер дикобраза с любой внешней дорожки. Может быть, это какая-то резервная тропа, которой пользуются только служители. Но сейчас важно лишь одно: сможет ли их увидеть человек, идущий по этой тропе?

Джоан думает, что просветы между лианами не такие уж большие.

Теперь она не слышит никаких тревожных звуков: ни шагов, ни выстрелов. Ни сирен. Она удивляется, что сирен нет.

Она вдруг понимает, что так и не посмотрела информацию, которую послал ей Пол. Какая же она рассеянная! Она хватает телефон, проводит пальцем по экрану, кликает сайт местных новостей с двумя краткими абзацами, вклинивающимися в домашнюю страницу, и торопливо пробегает слова: «выстрелы», «белый мужчина» и «предположительно много раненых». Последняя фраза в кратком отрывке: «В настоящее время полиция прибыла на место событий».

Бессодержательность этой последней фразы приводит ее в ярость. Ничего не значащие слова. Полиция сейчас на парковке или в нескольких метрах от нее? Прилетели ли они на вертолетах? Полицейских десяток или сотня?

Линкольн снова отрывается от нее, и она отпускает его, собираясь размять ноги. Но стоит ему сделать несколько шагов, как она хватает его за рубашку и тянет к себе:

– Будь рядом. Пока не придут полицейские, мы должны тихо сидеть на месте.

– За нами придут полицейские?

Она забыла сказать ему об этом.

– Да, – говорит она. – Мы подождем, пока полиция не поймает дядю с винтовкой, а потом сюда придут полицейские и скажут, что мы можем идти домой. Но нам надо сидеть очень тихо, потому что мы ведь не хотим, чтобы плохой дядя нас увидел. Это как в прятках.

– Я не люблю прятки.

– Шепотом, – снова напоминает она.

– Я не люблю прятки, – повторяет он голосом, который можно назвать шепотом.

– Тебе не нравятся прятки, когда надо прятаться одному, – напоминает она. – На этот раз я прячусь вместе с тобой.

Он топчется на месте, поддевая носками теннисок сухую землю, отчего появляются облачка пыли. Какое-то время он молча смотрит на свои ноги, потом проводит рукой по валуну.

– Намба намба намба намба, – заводит он мелодию, и после первых пяти нот она узнает бойцовскую песню футбольной команды Мичиганского университета.

Он поет без слов. Его энергия бьет через край, и в обычной ситуации это хорошо, но теперь ее начинает переполнять ужас.

Она разжимает зубы. Только сейчас до нее дошло, что она сжимала их, потому что у нее дрожали губы.

– Намба намба намба намба, – напевает он без всякой фальши.

– Слишком громко, – произносит она, и у нее тоже выходит громко.

Он кивает, словно ожидал такую реакцию. Он уже пристально смотрит на что-то поверх ее плеча. Он стоит на одной ноге, сохраняя равновесие.

– Дай я тебе что-то скажу, – шепчет он, наклоняя голову в сторону здания. – Вон там кранопотам.

– Кранопотам? – переспрашивает она.

Он поднимает руку, указывая на торчащий из стены водопроводный кран.

– Да.

– Эта штука похожа на кран?

– Да, но это не кран. Кранопотамы похожи на краны.

– Расскажи мне о них.

– О кранопотамах?

– Да.

Она не сжимает зубы. Не дышит прерывисто. Ей кажется, она говорит совершенно нормально. Не директорским тоном. Она постоянно работает над тем, чтобы каждое ее слово звучало спокойно и легко, чтобы она говорила как его мама, а не как безумная женщина, готовая кричать, стенать и рвать на себе волосы.

Он подходит к ней ближе, но не садится. Может быть, он чувствует, что безумная женщина еще поблизости.

– Ну вот, – начинает он, – у кранопотамов есть голова, хобот и клыки. У них длинное тело, а вместо ног – шерсть.

– Что еще? – шепчет она.

– У них нет рта. Они едят носом и нюхают глазами. У них не может быть языка.

– И они живут в зоопарках?

– Да, – отвечает он. – Только в зоопарках. Никогда не слышал о диком кранопотаме.

– Они опасны? – спрашивает она, но тут же жалеет о сказанном.

Она ведь старается отвлечь его, и не надо напоминать ему о плохом.

Он, похоже, нисколько не обеспокоен.

– Некоторые из них, – говорит он.

– Вон тот – опасный? – глядя в сторону крана, спрашивает она.

– Нет. Это лазающий тип. Им нравится забираться с дерева на дерево, но если они не могут залезть, то ползут. Некоторые кранопотамы состоят из травы. Некоторые из растений или нижнего белья. Или из мяса.

Джоан заставляет себя улыбнуться, потому что обычно так и делает.

Она любит, когда он вот так фантазирует. Однажды в вестибюле гостиницы он посмотрел на нее и объявил: «У меня в кармане две маленькие девочки. Крошечные девочки. Одну зовут Люси, а вторую – Пожарный». В другой раз он сказал ей, что все его мягкие игрушки ходили в церковь и там все были без штанов.

Это хорошо, думает она. Это лучше, чем паниковать.

– Но они похожи на краны? – очень тихо подсказывает она.