Текст книги "Грехи юности"

Он достал из кармана тужурки связку ключей и начал перебирать их один за другим, пока не отыскал нужный.

– Можете зайти, если хотите. Я постараюсь, чтобы ваше письмо попало по назначению.

Этот неряшливый почтовый служащий напомнил Джесс подвыпивших завсегдатаев лондонских кабачков, при встрече с которыми она переходила на другую сторону. Однако сейчас почтовое отделение и этот человек, каким бы неприятным он ни показался, – единственная ниточка, связывающая ее с Ричардом. И Джесс храбро вошла в распахнутую перед ней дверь. Она оказалась в полупустой комнате, в которой вдоль стен были полки с ячейками для писем, а на полу валялась пара мешков, по-видимому, с корреспонденцией. Мужчина зашел за стойку, Джесс осталась стоять у портрета президента Джонсона. Рыгнув, почтальон поскреб внушительных размеров живот, нависающий поверх ремня. Он был настолько огромный, что нижние пуговицы на рубашке расстегнулись.

– Кофе? – обратился к ней мужчина.

– Что?

– Кофе хотите?

– Нет, спасибо. Я хочу, чтобы вы отправили мое письмо.

– Это плохо, – проговорил мужчина и снова рыгнул. – А я думал, что вы мне приготовите кофейку. Сам-то я не мастак его варить.

Джесс еще крепче вцепилась в конверт.

– Нет, не сварю. Прошу вас, отправьте мое письмо.

Мужчина шумно вздохнул, словно Джесс отрывала его от более интересных дел, и, взяв у нее письмо, принялся изучать адрес.

– Нью-Йорк… Ага, так вы оттуда?

Джесс порылась в кармане пальто и вытащила пригоршню мелочи.

– Да. А еще мне нужны марки. Десять штук.

И она положила монеты на стойку.

Выдвинув деревянный ящик, почтальон достал большой лист с марками и оторвал десять штук.

– Нью-Йорк… – повторил он. – Таких вот столичных штучек у нас тут не сыщешь.

Джесс потянулась за марками, но он властно накрыл ее руку своей ладонью. У него была огромная лапища с крупными костяшками; а средний и указательный пальцы, как и у мисс Тейлор, были желтыми от никотина.

Джесс похолодела.

– Одна марочка и мне понадобится для вашего важного письма, – заметил он, с вожделением глядя на Джесс.

У нее сильно забилось сердце. Все ясно. А она-то никак не могла понять, откуда вдруг такая любезность. Только бы он выпустил ее отсюда! Она резко выдернула руку.

Почтальон оторвал одну марку.

– Позвольте мне самому наклеить, – хриплым голосом проговорил он и облизал марку.

Видя, что Джесс пристально смотрит на него, он ухмыльнулся щербатым ртом. Схватив марки, она поспешно сунула их в карман и бросилась к двери.

– Эй, малышка! – раздался вдогонку его голос.

Она остановилась.

– Вы, случайно, не из тех девиц, которых ждут не дождутся в Ларчвуде, а?

Джесс пулей вылетела за дверь, чувствуя, что сердце ее громыхает похлеще бас-гитары в ансамбле «Роллинг Стоунз». Плотнее запахнув пальто, она побежала по улице, опустив голову, не отрывая глаз от булыжной мостовой. Краска стыда заливала лицо. Ну почему все они мешают ее с грязью? Сначала папа, потом кухарка, а теперь этот почтальон. Скоро весь город узнает, кто она такая и что собой представляет! И никому нет дела до того, что они с Ричардом любили друг друга, по-настоящему любили. Джесс бежала по улице, думая лишь об одном – поскорее добраться до своей комнаты, запереться в ней и не выходить до тех пор, пока Ричард за ней не приедет. Слезы застилали глаза, она бежала, не разбирая дороги, пока не наткнулась на какого-то человека.

– Вот вы где, мисс Джесс, а я вас искал! – проговорил тот, схватив ее за плечи.

Джесс подняла голову – над ней было знакомое черное лицо Попа Хайнса.

– Моя половина видела, как вы выходили из дома с письмом в руке. И я подумал, что вы пойдете сюда.

Джесс заплакала.

– Ну полно, полно… – проговорил Поп, ласково обняв ее за плечи. – Все будет хорошо. Я отвезу вас домой.

Пойдемте в машину.

Но она продолжала плакать – стыдно было, что так глупо попалась.

– Не нужно плакать, – продолжал успокаивать ее Поп. – Никто на вас не сердится. Просто в следующий раз говорите, куда вы уходите. Вы ведь совсем крошка, мало ли что может случиться.

Все еще всхлипывая, Джесс села в машину. Она плакала не оттого, что ее будут ругать, вовсе нет, а потому, что поняла важное для себя: вызволить ее из Ларчвуда Ричарду будет не так просто, как она думала вначале.

СЬЮЗЕН

Был понедельник, 3 июня 1968 года, Сьюзен Левин сидела в красном пластиковом кресле за столиком кафе и медленно размешивала сахар в толстой фарфоровой кружке. Напротив нее сидел Дэвид, которого она любила почти год, а теперь разлюбила. Ей почти удалось убедить себя в этом.

– Мне наплевать, что на следующей неделе мы оканчиваем институт, – медленно проговорила она. – Думаю, все можно обсудить и теперь.

Глаза Дэвида за толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе казались совсем рядом.

– Я люблю тебя, Сьюзен, – тихо сказал он. – У нас с тобой впереди много важных дел. Взять хотя бы кампанию в поддержку Кеннеди. Я считал, что этим летом мы займемся ею вплотную. Неужели тебя это больше не волнует?

Сьюзен напряглась, однако упрямо проговорила:

– Признаться, не очень. Я тебя тоже любила, но теперь, когда мы оканчиваем нашу альма-матер, пора бы остепениться. А Боб Кеннеди и без моей поддержки обойдется.

Завтра он одержит победу в Калифорнии, а потом – во всей стране и станет президентом.

– Но он только что проиграл в Орегоне! Маккарти наступает ему на пятки, и Кеннеди, как никогда, нужна наша поддержка. Господи, что с тобой происходит?!

Сьюзен закурила вторую сигарету и поправила очки на своем длинном, с горбинкой носу. Было бы здорово, если бы Дэвид отпустил ее без всяких объяснений, так просто от него не отделаться. Он должен непременно докопаться до истины. А как глубоко он умеет чувствовать… Вот этим-то он ее и привлек.

– Что ты собираешься делать? – спрашивал между тем Дэвид. – Сжечь свою карточку студента Демократического общества и сбежать в уютное, тепленькое родительское гнездышко?

Говорил он быстро, взволнованно. Слова Сьюзен задели его за живое, она физически ощущала, как он страдает.

– А может, ты хочешь собрать свои вещички и забиться в какую-нибудь дыру, а там размышлять о бренности всего земного? Так что ты надумала? Выкладывай! Как будешь жить дальше? Неужели тебе безразлично, что война во Вьетнаме продолжается, что нужно что-то предпринимать, чтобы ее остановить?

– Я тоже против войны, как и ты, и тебе это отлично известно! – вспылила Сьюзен. – Если я не хочу тебя больше видеть, это еще не значит, что я стала смотреть на жизнь по-другому. Не смей так думать!

Дэвид покачал головой и почесал свою рыжевато-каштановую бородку.

– А как же сидячая забастовка? – тихо спросил он дрожащим голосом.

Бастовали студенты в апреле. В тот день Сьюзен впервые почувствовала тошноту, которая и сейчас подкатила к горлу. Тогда она подумала, что недомогание вызвано бессонными ночами, проведенными на сыром бетонном полу в административном здании Колумбийского университета, сухомяткой, куревом до одури, – тут кого угодно затошнит. Но через несколько дней Сьюзен поняла, что беременна.

– И наши требования были частично удовлетворены, – продолжал Дэвид. – И мы с тобой радовались этому.

Он был прав: администрация прекратила строительство новой гимназии, земля возвращена в безраздельное пользование детям Гарлема. Непривилегированный класс получил в свое владение участок для игр. Права власть имущих были, таким образом, урезаны.

Потянувшись через стол, Дэвид взял ее за руку.

– Помнишь, как мы радовались, когда победили?

Еще бы! Сьюзен прекрасно это помнила. Вместе с другими студентами – членами Демократического общества они не выпускали декана из кабинета целые сутки. Она помнила, как Дэвид радостно сжал ее в своих объятиях, когда их требования были наконец удовлетворены. Помнила, как он был разочарован, когда им было объявлено, что институт и впредь будет поддерживать связь с неким военным ведомством, определяющим политику в отношении Вьетнама. Внутренние дела – одно дело, внешние – другое. А война – как священная корова, которую трогать запрещено. Чуть позже этой ночью, когда они с Дэвидом голышом лежали на матрасе на полу в его комнате, они торжественно поклялись друг другу, что не успокоятся до тех пор, пока не добьются равных прав для всех членов общества и пока не будут выведены войска из Вьетнама.

– Помню, – прошептала Сьюзен.

– Неужели ты не понимаешь, как мы подходим друг другу? – спросил он.

– Подходим для чего?

Как и Дэвид, Сьюзен не придавала никакого значения законному браку. Женитьбу они считали уделом родителей, а девиз их поколения – свобода, свобода во всем, и в любви тоже. Сьюзен нужно было разлюбить Дэвида до того, как забеременеть от него.

Он выпустил ее руку, пригладил свои длинные волосы.

– Для всего!

Сьюзен отхлебнула кофе – холодный. Внутри была пустота. Лицо Дэвида исказилось от боли, но это ее почему-то не тронуло. Почему она разлюбила его? Когда это случилось? Сьюзен прекрасно знала… Она перестала любить Дэвида, когда обнаружила, что беременна. Именно тогда она поняла, что если у парня с девушкой должен появиться на свет ребенок, они обязаны пожениться. Такое уж она получила воспитание, и от него не избавиться никакими силами. Проще было разлюбить Дэвида, чем ломать себе голову над такой чепухой, как замужество. Сьюзен также опасалась поступков Дэвида, большого приверженца свободы, если он узнает о ребенке. Что он сделает, Сьюзен, правда, не знала, но догадывалась: что-то такое, о чем она позже будет горько сожалеть. Да, перестать любить его было гораздо проще.

– О Боже, – прошептал он. – А я думал, ты меня любишь.

Сьюзен молча смотрела на свою чашку.

Дэвид встал и, вытащив из кармана своих выцветших расклешенных джинсов смятый доллар, бросил его на стол, откинув со лба свои длинные волосы.

– Желаю тебе счастья, Сьюзен, – проговорил он и поднял вверх два пальца. – И мира.

Он вышел из кафе, оставив Сьюзен в своей прошлой жизни.

Два дня спустя ранним утром за три тысячи миль отсюда было совершено покушение на Роберта Кеннеди. Сьюзен вышла из душа, когда по радио сообщили эту ужасную новость. У нее тут же онемели руки и ноги, и она бессильно прислонилась к стене, ловя воздух пересохшим ртом.

«Этого не может быть… Этого не может быть…» – вновь и вновь повторяла она про себя.

– Состояние здоровья сенатора критическое… – продолжал диктор. – Он только что добился убедительной победы на первоначальных выборах в штате Калифорния…

Не осознавая, что делает, Сьюзен сбросила халат и стояла теперь голая, дрожа от холода. Она вдруг почувствовала тошноту. Сейчас она должна срочно разыскать Дэвида.

Сьюзен бросилась было к двери, но остановилась.

Ведь она его больше не любит!

Тошнота усилилась, из глаз хлынули слезы.

«Ты носишь его ребенка, но его больше не любишь, – уговаривала она себя. – Разве ты забыла, что так будет лучше для всех?»

Сьюзен представила себе лицо Дэвида. Как сверкали его глаза только при одном упоминании имени Кеннеди!

Бобби Кеннеди… Спаситель человечества…

Обхватив себя руками, Сьюзен зарыдала, понимая, что любит Дэвида и никогда не переставала его любить. И сейчас он нужен ей и ее ребенку. Да и ему самому без нее не обойтись, Сьюзен это точно знала.

Она заметалась по комнате, натянула на себя потрепанные джинсы и старенький свитерок и выбежала из общежития.

Комната Дэвида находилась по другую сторону студенческого городка. Может, он еще спит.

Сьюзен бежала, не чуя под собой ног. Влажные волосы лезли в глаза, сандалии гулко шлепали по земле. Студенты собирались маленькими группками. «Уже знают, – подумала она. – А скоро узнает весь мир».

Добежав до тротуара, она неловко зацепилась за бордюр и упала на асфальт. Большой палец ноги пронзила острая боль. Кое-как поднявшись, Сьюзен оглядела ногу: из пальца шла кровь, ноготь был до половины сорван. Закрыв лицо руками, Сьюзен зарыдала.

– Сьюзен? – раздался мужской голос.

Голос был знакомый, но не Дэвида. Сьюзен подняла голову. Перед ней стоял Аллан, сосед Дэвида по комнате.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

Трясущимися руками Сьюзен вытерла слезы.

– Где Дэвид? Мне он срочно нужен.

Аллан опустился рядом с ней на тротуар.

– Он уехал.

– Он уже слышал о Кеннеди? – едва выдохнула она.

Аллан покачал головой:

– Не знаю. После последней вашей встречи он собрал вещи и уехал.

Сьюзен похолодела.

– Куда он поехал?

– Не знаю. Родители его умерли, так что дома у него нет.

Вытащив из кармана смятый платок, Аллан замотал им кровоточащий палец на ноге Сьюзен.

– Как ты думаешь, Сьюзен, он умрет?

– Что?! – закричала она. – С чего Дэвиду умирать?

Аллан завязал на платке узел.

– Да не Дэвид, а Кеннеди. Он ведь выживет, правда?

Двадцать часов спустя Роберт Кеннеди скончался. Вместе с ним умерли и все надежды на мирное будущее. Мечты Сьюзен рассыпались. Маленький мирок, в котором она жила до сих пор, перестал существовать. И она поспешила укрыться в самом безопасном месте, которое знала, – у своих родителей.

– Мы посылаем ее учиться в самое престижное учебное заведение, которое только можем себе позволить на наши деньги, а она что творит! Тут же беременеет от какого-то хиппи! Нет, вы только подумайте! – сокрушалась Фрида Левин, застегивая на шее дочери мантию.

– Мама…

– Фрида…

Сьюзен и отец заговорили в один голос, но Фрида не обратила на них ни малейшего внимания.

– По крайней мере эта хламида скрывает твой живот.

Сьюзен вздохнула.

– Мама, о каком животе ты говоришь? Я ведь только на третьем месяце.

– Ничего, скоро появится, не беспокойся. Вот если бы ты слушала маму, никаких проблем не было бы.

– Аборт я делать не буду! – отрезала Сьюзен.

Она отошла от матери и направилась в другой конец комнаты к телефонному столику. Взяв с него квадратную шапочку, натянула ее на голову. Спорить с матерью не было смысла. Она никогда не смогла бы убедить ее в том, что любит Дэвида и их еще не родившегося ребенка, никогда не смогла бы рассказать матери, какой шок испытала в прошлом семестре, зайдя в лабораторию по биологии. Там на полке стояла колба с плавающим в формальдегиде двухмесячным эмбрионом. Крошечное существо, обреченное оставаться таковым на веки вечные… Сьюзен подумала о том, что щелочки на его лице могли бы превратиться в глаза, согнутая спинка распрямиться, а маленькое сердечко могло бы кого-то полюбить. Нет, она никогда не сделает такое со своим ребенком! С ребенком Дэвида. Лучше уж поехать в тот пансионат, который отыскал для нее отец. И пока она будет там жить, постарается разыскать Дэвида.

– Говорят, есть хороший врач, совсем молодой, он занимается такими делами. Никаких проблем бы не было. Я слышала, он сделал аборт дочке Лотти Кушман…

– И никто не узнал, верно, мама?

– Вот-вот.

– Тогда откуда ты об этом знаешь? Нет, не уговаривай.

Сьюзен сорвала с головы шапочку и, схватив щетку, принялась энергично расчесывать волосы. Мать начала уговаривать дочь сделать аборт с прошлой недели, когда Сьюзен позвонила им и сообщила, что беременна. Когда мать заговорила об этом в первый раз, Сьюзен напомнила ей, что аборты противозаконны. «Подумаешь, дело какое! – закричала мать. – Да никто об этом и не узнает. Ты, что же, думаешь, ты первая порядочная девушка, попавшая в беду? И потом, ты ведь считаешь себя либералкой, верно?»

Сьюзен положила щетку на туалетный столик.

– Если мы хотим занять хорошие места, пора выходить, – заметила она.

Джозеф Левин подошел к окну и взглянул на залитый солнцем университетский двор, похожий сейчас на потревоженный улей.

– Отличный денек для выпускного вечера, – заметил он.

– Ты мне зубы не заговаривай! – вспылила Фрида.

– Но в такой чудесный день просто грешно ругаться!

– А кто тут ругается? Я только хочу своей дочери добра. Разве это запрещается? Нет, ты только взгляни на нее!

Посмотри на ее волосы! – И, схватив в свою руку прядь длинных прямых волос дочери, Фрида помахала ими перед носом у мужа. – Ты думаешь, она разрешит мне сделать пучок, как подобает приличной девушке в такой торжественный день? И не надейся!

– Мама, пучки уже не модны.

– Модны, не модны… Может, сейчас модно заводить внебрачных детей?

Сьюзен выдернула свои волосы из руки матери и тщательно пригладила их. Слава Богу, завтра она уезжает в Ларчвуд-Холл, подальше от матери с ее постоянными придирками.

– И вечер для банкета обещает быть чудесным, – заметил отец Сьюзен, пропустив мимо ушей последнее замечание жены.

Фрида вздохнула.

– Вернемся к шести. Коктейли в семь. Ужин в восемь.

Танцы до двух ночи. Все, как я распланировала. Придут все, включая доктора Вайса, на случай, если вдруг эта строптивая особа передумает.

– Ну, мама… – снова простонала Сьюзен, отлично понимая, что все ее стоны бесполезны, мать не переубедить.

– Что – мама? Твой отец не для того горбатился все эти годы, вывозил семью из Бруклина в нормальный район, чтобы потом отправить свою дочь в какой-то пансионат, где неизвестно какие девицы обитают!

– Фрида, я ведь тебе уже сто раз говорил, – подал голос Джозеф. – В Ларчвуд-Холле будут жить девушки из лучших семей. Он новый и… – отец подмигнул Сьюзен, – ..очень дорогой.

– По-моему, лучшего места не придумаешь, – подхватила Сьюзен. – Спасибо тебе, папочка.

Отец улыбнулся. Он рад был ублажить свою единственную дочь. Сьюзен и вправду была благодарна отцу – он отыскал для нее прибежище, где она могла спокойно пожить, собраться с мыслями, а потом начать действовать.

Она должна сделать все возможное, чтобы отыскать Дэвида. Начать, наверное, придется с телефонного звонка; хорошенько подумать, куда лучше всего уехать с ребенком, а пока пусть родители думают, что она согласна отдать его чужим людям.

– Ну, ладно, ладно. Это хорошо, что он дорогой, – прервала ее размышления мать. – Твоей дочери просто повезло, что ты можешь послать ее туда, она должна быть тебе благодарна.

– Я очень благодарна, мама, – сказала Сьюзен, улыбнувшись отцу, – за то, что у меня такие понимающие родители.

– Ну, пошли, – заторопился Джозеф. – Сегодня ответственный день: сначала вручение моей дочери диплома, потом грандиозный вечер. Жаль, что твой дедушка не дожил до этого дня. Подумать только! Ты первая из рода Левин окончила университет! Каким долгим оказался путь от паршивого магазинчика, где с утра до ночи приходилось работать твоей бабушке, до университета!

– Не забывайте, Лей Левин начала работать с двенадцати лет, – подхватила Фрида.

При упоминании о бабушке Сьюзен помрачнела. Бабушка… Бабуля… Родители решили, что ей не стоит рассказывать о состоянии ее горячо любимой внучки. Сьюзен это казалось несправедливым. Бабуля была единственной в их семье, которая ее понимала. Она никогда не осуждала Сьюзен, никогда не ждала, что та станет копией своих родителей. Однако Сьюзен знала, что бабуля воспитана в традициях старого поколения, и внебрачная беременность внучки ее непременно расстроит. Поэтому она неохотно согласилась с родителями, по крайней мере пока.

– Я уверена, бабуля была просто счастлива, что ей удалось выйти замуж за своего хозяина, – улыбнулась Сьюзен.

Фрида сделала вид, что собирается отшлепать свою острую на язычок дочь.

– Да, но только в шестнадцать лет. Ты должна молиться на своего дедушку за оставленное тебе состояние.

– Подумаешь, состояние… Каких-то жалких десять тысяч долларов!

– Каких-то! – взорвалась Фрида. – Ты только послушай, отец, что она говорит! Кого мы с тобой вырастили!

В этот момент в коридоре раздался телефонный звонок. Сьюзен взяла в руки шапочку и прислушалась. Звонок прекратился – значит, кто-то снял трубку. Она надела шапочку и взглянула на себя в зеркало. Интересно, гордился бы дедушка своей внучкой?

Внезапно в дверь громко постучали.

– Сьюзен Левин! – донеслось из коридора– Тебя к телефону.

– Нашли время звонить! – возмутилась Фрида. – Скажи, чтобы перезвонили.

– Мама, я только на минутку.

Сьюзен побежала по коридору, а за ней, как шлейф, тянулась черная мантия. Может, это Дэвид? Что, если он скажет, что смерть Кеннеди открыла ему глаза, что он должен быть с ней рядом, что она нужна ему?

Черная трубка болталась на длинном шнуре. Сьюзен подхватила ее.

– Алло?

– Сьюзен?

Сердце ее замерло. Это был он.

– Дэвид, – проговорила она. – Как ты? Я пыталась разыскать тебя в тот день, когда его убили, но…

– У меня все отлично.

– Где ты?

– Я завербовался в армию.

Сьюзен показалось, что она ослышалась.

– Что?!

– Я завербовался в армию и сейчас направляюсь в лагерь для новобранцев.

Это, должно быть, шутка. Хочет рассмешить ее?

– Дэвид… – Сьюзен потянула за шнурок, которым была стянута у ворота мантия. – Не шути!

– Это правда. Они нас одолели. Я перехожу на их сторону.

У Сьюзен потемнело в глазах.

– Что ты хочешь этим сказать, Дэвид?

– Все кончено, Сьюзен. Кеннеди был нашей последней надеждой. Я уезжаю во Вьетнам.

Сьюзен судорожно сжала трубку ледяной рукой.

– Дэвид, подожди… – с трудом проговорила она. – Ты не должен… Я хочу…

– Слишком поздно. И потом, ты ведь меня больше не любишь. Забыла?

– Но…

В трубке послышались короткие гудки.

Несколько секунд она стояла, не веря в случившееся, потом осторожно повесила трубку на рычаг и изо всех сил дернула за золотистый шнурок мантии. Та медленно соскользнула с плеч и упала к ее ногам.

ПИ ДЖЕЙ

Сегодня ее ожидал грандиозный вечер, и Пи Джей стала тщательно готовиться к нему. Аккуратно подвела бледно-зеленым карандашом свои изумрудные глаза, попышнее взбила блестящие каштановые волосы. Сегодня она хотела выглядеть потрясающе, потому что знала – чем лучше она будет выглядеть, тем счастливее будет казаться. Хотя куда уж счастливее! И так чуть не прыгает от радости. Скорее бы приезжал Фрэнк! Ну почему время тянется так медленно?!

Она взглянула на свои часики: еще целых полчаса.

– Ну быстрее, быстрее! – торопила она время, подпрыгивая на диване от нетерпения. – Пожалуйста!

Через полчаса за ней заедет Фрэнк. Через полчаса она скажет ему, что у них будет ребенок. Пока еще рановато красить губы – за это время от помады ничего не останется, всю оближет от возбуждения.

– А, да ладно! – махнула она рукой и провела помадой по губам.

Закурив, принялась пристально разглядывать в зеркале свое отражение. Да, она и в самом деле хороша! Так и светится счастьем, прямо сияет. Интересно, догадается Фрэнк по ее лицу, что она собирается сообщить ему потрясающую новость?

Фрэнк был отцом будущего ребенка, человеком, с которым Пи Джей собиралась провести всю жизнь. Живой, остроумный – в общем, душа общества, – он разительно отличался от занудных ребят из ее родного городка. Фрэнк наверняка с пониманием отнесется к ее стремлению сделать карьеру, он не захочет превращать ее в заурядную жену – обслуживать его и только. Да ему даже лестно будет говорить, что жена его – дизайнер. Конечно, когда родится ребенок, им придется нелегко, но Пи Джей знала, что Фрэнк обязательно женится на ней и они будут счастливы. Ведь они так подходят друг другу!

Пи Джей глубоко затянулась и, улыбнувшись, погрузилась в воспоминания. Они с Фрэнком познакомились около года назад – она перешла на второй курс Бостонского университета, тут же влюбилась в него, а через месяц они были уже любовниками.

Прошлой зимой родители разрешили Пи Джей перебраться из общежития на частную квартиру с двумя другими девушками. Свое желание она объяснила тем, что на квартире будет легче учиться, чем в шумном общежитии.

На самом деле им с Фрэнком нужно было жилье, где они могли бы спокойно заниматься любовью. Ни ее, ни его общежитие для этой цели не подходило.

Пи Джей вообще было не до учебы: все ее мысли были заняты Фрэнком. Ей нравилось играть с ним в мужа и жену – стирать ему рубашки, помогать готовиться к занятиям, есть с ним еду из китайского ресторанчика, сидя на полу голышом, тереть ему в ванне спину, руки, ноги и прочее, кататься с ним по постели, задыхаясь от страсти и дрожа от возбуждения.

В дверь позвонили. Пи Джей поспешно затушила окурок.

– Иду! – крикнула она, подкрашивая на ходу губы.

Она еще раз взбила волосы, чувствуя, что сердце сейчас выскочит из груди, щеки раскраснелись не в меру. Наконец-то пришел! Сейчас она ему все расскажет, и он обрадуется. Пи Джей на это очень надеялась. Она распахнула перед ним дверь.

– Привет, крошка, – весело проговорил Фрэнк.

– Привет, – ответила она, бросаясь ему на шею.

Откинув назад ее волосы, он легонько куснул ее за мочку уха.

– Может, сегодня никуда не пойдем? – прошептал он.

Пи Джей весело рассмеялась.

– Нет, пойдем! Я хочу сегодня устроить пир на весь мир. С шампанским, икрой и всякими вкусностями. Я угощаю!

– Да ну! А что случилось? Папа прислал тебе внеочередной чек?

– Это не твое дело, – шутливо бросила она. – Я хочу отметить.

– Что отметить?

– Пошли, в машине скажу.

Пи Джей взяла его под руку, и они вышли. Шел дождь, но она не обращала внимания на плохую погоду. Сегодня такие пустяки не могли омрачить ее радужного настроения. Мир был прекрасен и удивителен.

Они быстро забрались в старенький «форд» Фрэнка. Он включил двигатель и вопросительно глянул на Пи Джей.

Она лишь улыбнулась.

– Поехали.

– Скажи, – попросил он.

– Нет, потерпи еще немножко.

Ей хотелось его помучить.

– Господи, – тихонько пробормотал он, вливаясь в поток машин.

Пи Джей снова улыбнулась.

– Ну и удивишься же ты!

– И чем же ты собираешься меня удивить?

Голос его прозвучал холодновато, однако ничто сегодня не могло спустить ее с небес на землю.

– Ну… даже не знаю, обрадуешься ли ты. А вдруг новость тебе не понравится?

Пи Джей кокетничала – она прекрасно знала, что Фрэнк будет в восторге от ее замечательной новости.

Недовольно глянув на нее, он поднял глаза к небу.

– Если ты и дальше собираешься тянуть, то наверняка не понравится.

Пи Джей капризно надула губки.

– Не сердись, Фрэнк. Новость просто замечательная.

– Тогда, Бога ради, выкладывай ее!

– Если будешь сердиться, не скажу.

Фрэнк снял руки с руля и раздраженно отмахнулся.

– Ну и не говори, не очень-то и хочется, все равно сморозишь какую-нибудь глупость.

– Фрэнк… – начала было Пи Джей и запнулась. Все шло не так, как она представляла.

– Да-да, забудь и не вспоминай! Чихать я хотел на твою грандиозную новость. Знаешь ведь, что я терпеть не могу, когда ты заставляешь себя упрашивать!

Пи Джей готова была заплакать.

– Фрэнк… – попробовала она еще раз, но слова не шли с языка.

Он не сводил глаз с дворников.

– У нас будет ребенок.

Он не пошевелился. Казалось, машина едет сама, без водителя.

– Вот черт! – наконец проговорил он.

Пи Джей взглянула на приборную доску: на ней стояла небольшая статуэтка святого Кристофера, покровителя путешественников или что-то в этом роде, Пи Джей толком не знала. Родители ее исповедовали протестантскую веру, и она плохо разбиралась в католических святых.

– Я думала… я думала, ты обрадуешься, – запинаясь, » проговорила она, поворачиваясь к Фрэнку.

Тот расхохотался.

– Обрадуюсь?! Ты что, издеваешься?

Пи Джей снова взглянула на маленькую пластиковую статуэтку святого. «Кто бы ты ни был, – взмолилась она, – помоги мне!» И опять повернулась к Фрэнку, но сказать ничего не успела, он ее опередил:

– Ты уверена, что это мой?

– Что?!

У нее на секунду перехватило дыхание. В горле застрял комок, но Пи Джей, взяв себя в руки, улыбнулась. Да что это она в самом деле? Он ведь просто дразнит ее. Сама виновата, выложила ему все сразу, вот он и растерялся, а в отместку решил поддразнить ее.

– Я сказал: ты уверена, что это мой ребенок? – ехидно переспросил Фрэнк.

Пи Джей похолодела, а любимый между тем, не давая ей опомниться, смело пошел в атаку:

– А каких слов ты от меня ждала? На субботу и воскресенье ты уезжала в свой паршивый городишко! Откуда я знаю, может, ты там встречалась со своим старым дружком!

Пи Джей показалось, что сейчас с ней будет обморок.

– Я ездила домой помогать маме, – каким-то чужим голосом проговорила она. – Ты ведь знаешь, она сломала ногу.

Фрэнк, не глядя на нее, перестроился в другой ряд.

Некоторое время в машине царила тишина. Слышался лишь скрежет дворников по стеклу.

– Я ведь смогу доказать, что это не мой ребенок, – снова послышался голос Фрэнка, Пи Джей все никак не могла оторвать взгляд от фигурки святого. Попыталась отключиться от жестоких слов.

Удалось лишь наполовину. Хоть и приглушенно, они все равно доносились до нее.

– У меня отмечено каждое число, когда мы спали вместе, – продолжал Фрэнк. – Все точно, как в аптеке. И я знаю, когда пользовался резинкой. А этот твой приятель пользовался?

Пи Джей едва не закричала во весь голос, но сдержалась.

– Ты же знаешь, Фрэнк, я была девушкой, когда мы с тобой познакомились. Джош меня и пальцем не тронул.

Фрэнк, по-прежнему глядя в окно, улыбнулся.

– Я знаю одно, крошка, этот ребенок не мой.

– Останови машину! – взорвалась Пи Джей.

И только позднее, анализируя их последний разговор, ей пришло в голову, что она впервые приказала Фрэнку что-то сделать. До этого с мужчинами она была сама мягкость – ей казалось, что им во всем следует угождать.

– Не беспокойся, крошка, – ухмыльнулся Фрэнк, останавливая машину у обочины. – Ты так чертовски хороша, что какой-нибудь кретин наверняка соблазнится тобой.

Может, ты даже убедишь его, что это его ребенок.

Они находились на улице Мальборо, и до квартиры, которую снимала Пи Джей, было не меньше десяти кварталов. Но ей было все равно. Лучше добираться пешком в такую даль поздним вечером, чем оставаться с Фрэнком хоть на минуту. Выскочив из машины, Пи Джей захлопнула дверцу и услышала на прощание:

– Желаю удачи, детка. Не звони мне, я сам тебе позвоню.

Плакать она не могла. Было темно, шел сильный дождь.

Пи Джей быстро шла по тротуару, чувствуя себя несчастной оттого, что ее так унизили, втоптали в грязь. Дождь усиливался, ночные фонари окутал туман. Стало холодно, и Пи Джей застегнула свой модный дождевик на все пуговицы. Густые каштановые волосы, ее краса и гордость, намокли и прилипли к лицу сосульками.

Она вспомнила прощальные слова Фрэнка и зябко поежилась.

Пи Джей открыла ключом входную дверь с узорчатым стеклом и вошла.

– А вот и я, – проговорила она, но никто не отозвался.

Подружки, к счастью, умчались на свидания.

Она быстро прошла по холлу, все стены которого были увешаны яркими плакатами, потом по коридорчику и наконец добралась до своей комнаты. Пробегая мимо чертежной доски, нечаянно задела пластмассовую рейсшину, и та с грохотом свалилась на пол. Не обратив на это внимания, Пи Джей упала на старенькую кушетку в коричнево-оранжевую полоску. Слез так и не было, а вот ярость полыхала огнем.

Она с трудом услышала телефонный звонок.

Пи Джей схватила трубку. Может, это Фрэнк? Наверное, понял, как ей тяжело…

– Это ты, Пи Джей? – раздался голос матери.