Текст книги "Мудрость толпы"

Председатель приложил кончик пальца к задумчиво выпяченным губам.

– Вы думаете, что сможете убедить ваших бывших соотечественников вернуться в лоно Союза?

– Я должен сделать такую попытку. Разрешите мне написать моей матери. Заверить ее в ваших добрых намерениях. Заверить ее, что я, моя жена и ее внуки находимся здесь в качестве добровольных последователей вашего дела. – Скривившись, Лео тяжело оперся на палку и встал, чтобы говорить с Ризинау как друг. – Позвольте мне вызвать сюда единомышленников, которые смогли бы представлять нашу провинцию в Ассамблее. Людей, достойных доверия, простых и прямых. Людей, которые смогут своими глазами убедиться в достоинствах производимых вами изменений – производимых нами изменений. Людей, которые, вернувшись домой, смогут нас поддержать и защищать наши взгляды.

Ризинау молча разглядывал Лео своими маленькими черными глазками. Холодный ветер шуршал между разбитых изваяний. Вдалеке стучали зубила. Прежде Лео ни минуты не бывал в покое. Следить за нитью разговора было для него мучением, сидеть смирно – пыткой. Теперь, когда он знал, что такое истинная пытка, он был только рад ожиданию. Когда любое движение приносит боль, начинаешь ценить моменты неподвижности.

Наконец Ризинау улыбнулся.

– Молодой Лев! Я боялся, что вы окажетесь помехой на пути Великой Перемены. Я понимал, что вы нам необходимы, из-за вашей популярности как среди простых людей, так и среди знати, из-за ценности, которую вы представляете для вашей матери – но я был уверен, что нам придется волочить вас в будущее силком! – Он ухватил Лео за плечи, от чего его ногу пронзила боль. – Но теперь я вижу, что нашел в вас родственную душу!

И он подтащил Лео еще ближе, окутав запахом пота и розовой воды, и расцеловал в обе щеки.

Лео едва сдержался, чтобы не боднуть ублюдка прямо в его жирное лицо. Вместо этого он, следуя примеру Савин, улыбнулся как можно шире:

– Мы с вами оба отцы. Я принес в мир двоих новых детей, вы же – целую новую нацию!

– Весьма уместная метафора, Молодой Лев! Никакое рождение не происходит без боли. Без крови. Без риска. Но, тем не менее, это всегда повод для радости!

– Однако новорожденные очень нежны, – заметил Лео. – Они нуждаются в защите.

– Какое понимание! – Ризинау посмотрел на него едва ли не с восхищением. – Вы проникли в самую суть! Пишите ваши письма, гражданин Брок! Я сам позабочусь, чтобы их доставили по назначению. Мы шагнем в новое будущее вместе!

И он хлопнул Лео по плечу, после чего повернулся и зашагал прочь в сопровождении своих охранников.

– Шагнуть не шагнем, но хотя бы пропрыгаем, – пробормотал Лео.

Опустив взгляд, он увидел, что его бесчувственная рука вывалилась из-за отворота куртки, а он даже не заметил. Ему пришлось подковылять к голове Байяза и неловко прислониться к носу мага, чтобы, тяжело дыша, запихнуть бледную обмякшую ладонь обратно между двумя пуговицами.

Гнев

– Никак это инспектор Тойфель!

Гуннар Броуд был все таким же огромным. Его глазные стекла и татуировка лестничника никуда не делись. Но он стал как-то жестче. Возможно, трудные времена содрали с него всю мякоть, обнаружив то, что было внутри.

– Никак это капитан Броуд!

Он недовольно покосился на знаки различия на своем рукаве:

– Даже не знаю, откуда взялась эта глупость.

– В последнее время так можно сказать практически обо всем.

Она уперла ладони в бедра, вдавив кончик большого пальца в то, которое снова занемело, и нахмурилась, глядя в дальний конец моста. Людей еще не было видно, но звуки уже доносились. Знакомые звуки: гнев, ищущий выхода.

– Похоже, мы продолжаем встречаться. И снова в дерьмовых обстоятельствах.

– У меня других не бывает. – Броуд протер стекла и снова аккуратно зацепил дужки за уши. – Наверное, лучшего я не заслуживаю.

– Ну, я рада, что ты на меня не в обиде. – Вик вспомнила, как видела его в последний раз: вместе с Броками, перед Стоффенбекской битвой. Дворяне, сражающиеся против короля. Казалось, это было в другом мире. – В нашу последнюю встречу ты назвал меня предательницей.

– Ну, я в свое время наговорил много ерунды, которая потом оказалась ничего не стоящей.

Теперь она уже видела людей, выступающих из мглистой дымки по ту сторону моста. Что это было? Протест? Бунт? Мятеж? Было трудно сказать. Еще труднее, чем прежде. Они были вооружены – если это можно так назвать. Рабочие инструменты, доски, брусья. Один нес кирку со свисающей с нее гирляндой сосисок. Конечно, это было не оружие, но скажите это тому, кто получил по голове кузнечным молотом! По-видимому, многие из них были пьяны, как и вообще многие в эти дни. Спиртное было единственным, что оставалось дешевым.

– Только давайте помнить, что они тоже люди, да? – крикнула Вик через плечо. – Постарайтесь никого не убить.

– Думаешь, у них такой же приказ? – буркнул Броуд, надевая на руку щит и берясь за рукоять боевого топора.

Вик сомневалась в этом. Многие из них были в красном – красные шапки, красные рукава, пятна красной краски на куртках. Значит, сжигатели. Или, по крайней мере, сочувствующие идеям сжигателей. Это можно было видеть все чаще и чаще. Терпение людей истощалось, и кто мог их винить?

– Много этих ублюдков, – пробурчал Огарок, выглядывая из-за плеча Вик.

Парню выдали мундир констебля и дубинку, но видя, как он смотрит на мост своими большими, печальными глазами, было трудно представить, что от него может быть какая-нибудь польза.

– Держись поближе к капитану Броуду! – рявкнула Вик. Честно говоря, в данный момент она и сама не отказалась бы последовать своему совету.

– И, похоже, они злы как черти, – пискнул Огарок.

Трудно сказать, из-за чего они были так разгневаны. Несомненно, у каждого имелся свой повод. Цены на хлеб. Цены на жилье. Цены на дрова – погода становилась все холоднее. Слишком маленькая зарплата, слишком большой рабочий день, слишком много законов или слишком мало законов… Пайк преподал им урок: если достаточное количество людей достаточно сильно рассердятся, они могут что-то изменить. Теперь гнев был их ответом на что угодно.

Изначально Великая Перемена была корзиной сладких снов, букетом обещаний. «Всем всего поровну»… И все это было отлично, пока, вопреки всем ожиданиям, ломатели не победили. И тут, совершенно неожиданно, выяснилось, что самой по себе перемены недостаточно – что ты должен меняться к чему-то. Проблема в том, что стоит только попытаться действительно привести эту чертову штуку в действие, придать ей форму конкретной системы, где помимо прибылей существует и цена, где помимо выигравших есть и проигравшие, – в общем, девять десятых населения внезапно понимают, что Великая Перемена это не совсем та перемена, которой они хотели, и что в таком виде она им на хрен не нужна.

– Мудрость толпы… как я от нее устала, – прошептала Вик.

Огарок был прав: людей было много, и все они выглядели разъяренными. Ей захотелось поглядеть через плечо, чтобы пересчитать людей Броуда, но она подавила побуждение и продолжала смотреть прямо перед собой, широко расставив ноги. «Это мой мост», – сказала она себе.

– Может, сразу по ним ударим? – вполголоса буркнул Броуд.

Вик очень хотелось ответить «да», но она подавила и это желание. Хоть кто-то должен был это сделать.

– Попробуем сперва поговорить.

– У меня такое чувство, что словами тут ничего не решишь.

– Зато и никого не искалечишь, – пробормотала Вик и взревела во всю глотку, брызжа слюной: – Ни шагу дальше!

Они нерешительно столпились в дальнем конце моста, хмуро разглядывая ее через разделявшее их пространство. Первые капли холодного дождя намочили камни мостовой. Люди подобрались самые разные: сгорбленный босой старик, тощий мальчишка с впалыми, пятнистыми от холода щеками, беременная девушка с мокрым новостным листком на голове взамен шляпки.

– Я главный инспектор Тойфель! – выкрикнула Вик. – Меня прислал комиссар Пайк. Сам Ткач, слышите вы?

Люди глухо забормотали, но их угрюмые гримасы никуда не делись. Вик стиснула зубы и глубоко набрала в грудь воздуха.

– Послушайте, я все понимаю! Вы разочарованы. Вы недовольны. Скажем прямо: вы злы как черти! Поверьте мне, я тоже.

Сквозь толпу протолкалась какая-то женщина. Большие красные кулаки сжимают деревянный валек. Значит, прачка. Прачки – суровый народ. Вик подумала, что если бы целыми днями полоскалась в горячей мыльной воде, то тоже была бы разъярена.

– Нам не нужны разговоры! – завопила она. – Нам нужен хлеб!

Толпа ответила ей одобрительным ворчанием, какой-то старик затряс самодельным плакатом, а маленькая девочка, сидевшая на чьих-то плечах, проверещала: «Долой Закрытый совет!», что было несколько мимо кассы, поскольку всех членов совета, которых удалось поймать, уже несколько недель как повесили.

Вик подняла ладонь и подождала, пока шум утихомирится. Потом она посмотрела той прачке прямо в глаза, подыскивая нужные слова. Такие, какие выбрал бы Малмер. Какие выбрал бы Сибальт.

– Я вас понимаю, – сказала она, и это было правдой, чего бы она ни стоила. – Вам обещали лучший мир, а вы до сих пор так ничего и не получили, кроме прежнего знакомого дерьма. Обещаниями брюхо не набьешь. Надеждами не обогреешь дом. Вам надоело выслушивать ложь! Поверьте – мне тоже.

По крайней мере, ей надоело лгать самой. До смерти надоело.

– Но сейчас перед нами открывается возможность! Возможность построить что-то лучшее.

Забавно, что именно ей, которая никогда не позволяла себе надеяться ни на что, выпало на долю попытаться разжечь искорку надежды в сердцах этих ублюдков; однако она вложила в свою речь все, что могла.

– Нам просто нужно проявить немного терпения, – дрогнувшим голосом продолжила Вик. – Немного…

Что-то, вращаясь, полетело в нее из толпы, промазало на какой-то шаг и со звоном отскочило от щита одного из Броудовых людей. Они едва не кинулись в атаку в этот момент. Вик чувствовала их ярость, какую труднее сдержать, чем дать ей выход, – словно свора псов, рвущихся с поводка. Однако она подняла дрожащую руку, решившись на еще одну, последнюю попытку, проповедуя терпение, в то время как оно быстро кончалось у нее самой.

– Ступайте по домам! – В ее голосе послышалось предостерегающее рычание, она шагнула вперед, шаркнув подошвами сапог по камням и одновременно продевая за спиной пальцы в отверстия кастета. – Потому что даю вам слово: любой, кто попытается перейти этот мост, пожалеет об этом!

– Может, это вы пожалеете! – выкрикнул какой-то пронырливого вида мерзавец в цилиндре с наполовину оторванной подкладкой, сжимавший в руке кусок железного поручня. – Об этом ты не подумала?

– Подошью к делу! – огрызнулась Вик.

В нее полетело что-то еще – может быть, бутылка. Вик увернулась, снаряд пролетел мимо и разбился обо что-то за ее спиной. И это было концом попыток прибегнуть к благоразумию. Словно это был сигнал, обе стороны с воплями ринулись друг на друга, встретившись посередине моста с грохотом, лязгом, стуком дубинок, ножек от стульев и рабочих инструментов. Та прачка устремилась прямиком к Вик, высоко занеся свой валек:

– Убью!

– Посмотрим! – отозвалась Вик, увернулась от валька и ударила женщину кастетом в горло. Та схватилась за шею, выпучив глаза. Самым безопасным было бы сейчас врезать ей в колено и повалить, но Вик тоже не была неуязвима для гнева.

Когда толпа ворвалась в Агрионт, они обшарили ее крошечную квартирку, забрали все, что смогли забрать (совсем немного), и разломали все, что смогли разломать (немногим больше). Та смешная книжица, которую так любил Сибальт, осталась, разорванная, лежать на полу. Вик сама удивилась, насколько это ее разъярило.

Так что сейчас она врезала этой суке по лицу, так что ее голова дернулась назад, врезала еще раз, и та с размаху грохнулась на землю, споткнувшись о чью-то вытянутую ногу. Прачка, с хлещущей из носа кровью, попыталась встать, но Вик поставила сапог ей на грудь и пихнула обратно.

– Стирала бы ты лучше белье, – проговорила она.

Бунтовщиков, конечно, было много, и они были рассержены, но на мосту не было достаточно места, чтобы их количество могло сыграть роль. Люди Броуда все были ветеранами. Они выстроились в бронированную цепь, сомкнув щиты, и двинулись вперед, молотя дубинками, топча ногами упавших, не делая различий между зачинщиками и случайными зрителями, между бунтовщиками и демонстрантами. Все одинаково были смяты.

Вик услышала крики откуда-то сзади толпы: констебли, которых она послала в обход, высыпали из боковой улицы и врезались во фланг бунтовщикам. Те мгновенно рассеялись, словно стая скворцов. Насмешки превратились в испуганные крики; они швыряли наземь оружие, памфлеты и украденную еду, давя друг друга в паническом бегстве. Один человек перевалился через парапет и с воплем полетел в канал.

Вот она во всей красе – мудрость толпы. И храбрость толпы заодно.

– Ну ладно! – заорала Вик, вспрыгивая на парапет и взмахивая руками. – Достаточно!

Один из констеблей с разлитым по лицу ликующим выражением увлеченно пинал ногами того тощего мальчонку.

– Я сказала, хватит! – Она оттащила его в сторону, едва не получив локтем в лицо за свою заботу.

Да, гнев может вспыхнуть почти моментально, однако с такой же быстротой он и угасает. Те, кто не успел убежать, представляли собой плачевное зрелище: понурые головы и трясущиеся губы, словно дети, пойманные за разговорами после отбоя.

Вик ухватила Огарка за плечо:

– Выбери нескольких зачинщиков. И кто-нибудь, выловите из канала этого идиота!

Огарок, моргая, воззрился на нее.

– Как же я отличу, кто из них зачинщики?

– Очень просто. Это будут те, на кого ты укажешь.

Броуд выловил в толпе того проныру и выволок за шкирку. Цилиндр с него слетел, из раны на голове текла кровь. Увидев Вик, он завопил:

– Ах ты, гребаная сука…

Кулак Броуда впечатался ему в живот, и он сложился пополам.

– Говори с людьми уважительно, – сказал Броуд, поднимая его за ворот и встряхивая, словно тряпичную куклу, так что тот заскреб по мостовой носками ботинок.

– Я думал, мы теперь свободные люди! – захныкал тот. С его губы свешивалась нитка слюны.

– Похоже, ваша свобода нуждается в ограничении. – Вик дернула головой в направлении Агрионта. Если его еще так называли. – Отведите этого говнюка в Дом Истины.

Броуд вытащил из его кармана памфлет и пихнул пленника констеблям, чтобы они надели на него наручники.

– Кажись, один из Суорбрековых…

– Можешь даже не говорить, – заметила Вик, когда он принялся вглядываться сквозь глазные стекла в плохо отпечатанные страницы. – Великая Перемена не решила всех проблем, поэтому ответом может быть только одно: ее должно быть больше.

– Да, тут примерно об этом, – подтвердил Броуд, комкая памфлет в огромном кулаке и отшвыривая прочь. – Кстати, ты толкнула неплохую речь.

Вик стащила кастет с ноющих пальцев и нахмурилась, оглядывая царящий вокруг хаос.

– А толку-то…

– Для меня толк был. «Обещаниями брюхо не набьешь»… – Броуд медленно кивнул, поправляя пальцем стекла на носу. – Это мог бы сказать Малмер.

Вик глубоко вдохнула и выдохнула через нос.

– Ну да. И посмотри, где он в результате оказался.

* * *

– Там полный хаос! – рявкнула Вик.

Она до сих пор чувствовала ярость. Словно ее надули. Обманом заставили поверить, что все может стать по-другому. В то время как на самом деле она лишь обманывала саму себя.

Комиссар Пайк спокойно смотрел на нее через стол. Они были в той самой пустой, голой комнате, из которой архилектор Глокта правил Союзом. На мебели до сих пор кое-где виднелись следы, оставшиеся с того дня, когда пал Агрионт. За всеми этими зеркальными гостиными, бархатными портьерами и золочеными фасадами – настоящие решения, по-видимому, всегда принимались в пустых, голых комнатах.

– Насколько я понимаю, вы столкнулись с некоторыми беспорядками, – протянул он со своим всегдашним даром к преуменьшению.

– На днях толпа повесила двоих торговцев углем. Те и так уже продавали настолько дешево, насколько могли. Цены сейчас еще выше, чем до Великой Перемены. Выше, чем когда-либо прежде! Люди вломились к ним в лавку, заплатили, по их мнению, честную цену. Потом кто-то объявил хозяев спекулянтами – и их повесили! После чего двинулись дальше по улице, к лавке торговца мукой.

– И совершили такой же произвол в отношении его личности?

– К счастью для него, я оказалась поблизости.

– Однако вы, насколько я могу видеть, остались неповешенной.

– К счастью для меня, среди ломателей оказались несколько человек, которые умели разбивать не только цепи, но и головы.

– Ну так не забудьте взять нескольких из них с собой в следующий раз.

– И это ваше решение? Вооруженные люди на улицах? Разве не в этом заключалась проблема старого режима?

– Мы не можем винить во всем старый режим. Некоторые проблемы – и некоторые решения – зависят просто от того… каковы люди по природе. После всего, что мы с вами видели, мы не можем питать иллюзий насчет человеческой природы.

– Разве не для этого все затевалось? Чтобы сделать их лучше?

– Со временем, инспектор. Постепенно. Сейчас мы не можем позволить себе отвлекаться. Перед нами еще масса работы – в управляющем аппарате, в банках.

– Да неужели?

– Коррупция разъела все части общественного устройства Союза. Никто не сможет быть по-настоящему свободен до тех пор, пока ее не выжгут каленым железом – и не заменят… чистыми учреждениями.

– Такие вообще бывают?

Обожженные губы Пайка слегка шевельнулись – это означало у него улыбку.

– Вы так циничны, инспектор. Именно эта черта делает вас отличным следователем. Но мы пытаемся изменить мир. При этом неизбежны определенные… детские болезни.

– Мы сейчас говорим не о детях, а о мертвых торговцах. В городе есть кварталы, куда мы не заходим ночью. В отдельные кварталы мы и днем не можем зайти, если не испросим позволения у сжигателей!

Пайк длинно выдохнул, словно мертвые торговцы являлись каким-то причиняющим неудобство побочным продуктом, вроде шлака в литейной.

– Вы никогда не казались мне человеком, который беспокоится по пустякам, инспектор Тойфель.

– В таком случае вы должны понимать, что если я беспокоюсь, значит, дело серьезное.

– Еще более серьезно я отнесусь к предлагаемым вами решениям.

Вик замолчала. За все годы, что она работала на Глокту, ее ни разу не просили предложить свое решение. Пайк тоже молчал, разглядывая ее жесткими, как кремень, глазами.

– Не стесняйтесь, говорите все, что думаете.

– Без каких-либо последствий?

– Предложение без последствий – это всего лишь еще одно мнение. – Скривив губу, он кивнул в направлении Круга общин. – Их у нас и так хватает с избытком.

– Ризинау должен уйти! – выпалила Вик, впечатав ноющий кулак в столешницу. Возможно, она нарушала все правила, но теперь возврата уже не было. – Он ничего не контролирует. Только болтает и болтает о том, чтобы сделать людей свободными, словно это ответ на любую проблему. Однако все, что он сделал, – это дал им возможность убивать всех, кого они решат обвинить.

– Но, инспектор, кто-то должен стоять во главе. Кого бы вы посадили вместо него в председательское кресло?

Она понимала, что не может высказать того, что все чаще приходило ей в голову: что Великой Перемене грозит опасность стать переменой от плохого к худшему и что король Орсо на таком фоне начинает казаться ей идеальным руководителем. Вик решила остановиться на втором по счету варианте. По крайней мере, втором из не самых катастрофических.

– Вы Ткач. Вы все это затеяли.

– Для того, чтобы дать власть народу. Не для того, чтобы захватить ее самолично. Я никогда не хотел становиться у власти.

– Могу ли я спросить, чего же вы хотели?

– Того же, чего и вы. Чего хотим мы все. – Он не улыбнулся. Не нахмурился. – Сделать мир лучше.

Возможности

Обычно Савин порхала от одного светского мероприятия к другому. Каждый день представлял собой вереницу аккуратно расписанных встреч – изысканный танец под музыку записной книжки и часов; нескончаемая, подогреваемая жемчужной пылью социальная карусель. Дом был для нее всего лишь местом, где она спала и одевалась для следующего приема – этим занятиям она уделяла приблизительно одинаковое количество времени.

Теперь она не могла бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз выходила из дома. Еще до родов, несомненно.

Она говорила себе, что это потому, что во всем городе было не достать ни понюшки жемчужной пыли. Она перерыла все коробки и ящики, она делила свои убывающие запасы на все более маленькие порции, однако, в конце концов, порошок окончательно закончился, а без него Савин была дерганой и вялой одновременно и к тому же мучилась непрестанной головной болью.

Она говорила себе, что это не имеет никакого отношения к страху. Ее вовсе не охватывала волна тошнотворного ужаса каждый раз, когда она думала о том, чтобы шагнуть за порог. Ей вовсе не приходилось давить в себе воспоминания о восстании в Вальбеке, о поле боя под Стоффенбеком, о падении Агрионта.

Она говорила себе, что может выйти из дома, когда ей только вздумается. Но зачем? У нее здесь есть все необходимое.

Савин с улыбкой взглянула на Арди, крепко спящую в своей кроватке. Она могла часами смотреть, как дети спят. Часами сидеть и держать их на руках. Снова и снова целовать темный пушок на их головенках, каждый раз приходя в восторг от этого ощущения. От их запаха. От их мягкости. От их еще не сформировавшейся чистоты…

Внизу прозвонил звонок, и Савин ощутила мгновенный укол паники. Резко повернулась, держась рукой за горло, чувствуя кислый вкус ужаса во рту. В эти дни она даже не знала, каких врагов ожидать. Подобралась к окну, едва осмеливаясь отвести одним пальцем занавеску, и выглянула на улицу, которая раньше называлась Прямым проспектом. Кажется, в Ассамблее еще не решили, во что они хотят его переименовать.

Нынче лучше было не упоминать никаких названий или терминов, если ты не был уверен в том, что они получили одобрение. Каждый день приносил новые слова, которых следовало избегать. Новые идеи, не согласовавшиеся с Великой Переменой. Нет, разумеется, каждый был свободен говорить что хочет – просто стоило соблюдать осторожность, чтобы тебя не повесили.

Снаружи стояла вязкая тишина. Савин непрестанно оттачивала свой слух в ожидании первых отзвуков разъяренной толпы, первых сигналов, предупреждающих о мятеже и насилии… Просто она почти не спит, в этом все дело. Двойняшки требуют так много внимания! И к тому же во всем городе – ни понюшки жемчужной пыли. Савин отпустила занавеску и вздрогнула, услышав за спиной голос Зури.

– Я обнаружила двух бродяг, шляющихся по улицам, – проговорила служанка с отблеском прежней шаловливой улыбки. – И поскольку мой наставник по писаниям всегда говорил, что милосердие – первейшая из добродетелей, я решила, что нужно их впустить…

Волна облегчения накатила на Савин, когда Зури широко распахнула дверь, и за ней обнаружились двое братьев. По крайней мере их Великая Перемена, кажется, вовсе не изменила. Гарун был все таким же плотным и серьезным, Рабик – таким же гладколицым и улыбчивым, как всегда.

Ее первым побуждением было броситься к ним и обнять. Савин даже сделала один шаг, но вовремя сдержалась.

– Никому в этом доме так не рады, – с чувством сказала она, и это было правдой.

Гарун склонил голову.

– Мы тоже рады снова быть вместе с вами.

– И видеть, как благословило вас небо! – Рабик наклонился над кроваткой Гарода, чмокая губами, потом перевел сияющий взгляд на Арди. – Благословило вдвойне!

– Простите, что нас так долго не было. После битвы мы пытались вас найти…

– Это я должна просить у вас прощения, – перебила Савин. – Вы приехали в Союз, чтобы избежать творящегося на Юге безумия, и вот, поглядите! – Она вытерла запястьем внезапно навернувшиеся слезы. – У нас тут своего навалом…

Когда Савин была моложе, она прожила, наверное, лет десять, не пролив ни единой слезинки. Теперь же не проходило и часа, чтобы ее глаза не оказались на мокром месте.

– Я не могу выразить, что это значит для меня… иметь рядом с собой друзей, которым я могу доверять. Иметь…

Дверной звонок внизу опять загремел, и Савин снова ощутила тот же прилив паники. Конечно же, беспокоиться не о чем; Зури уже скользнула на лестницу, чтобы ответить. Однако Савин пришлось приложить усилие, чтобы отлепить пальцы от горла.

– Говорят, что Бог ставит каждого туда, где его место, – тихо произнес Гарун.

– Ты в это веришь?

В ее голосе звучали жадные нотки: не имея собственной веры, Савин желала, по крайней мере, поверить в чью-то еще.

– Прежде я считал свою веру непоколебимой. Когда я был солдатом… – Гарун едва заметно поморщился, словно от неприятного вкуса. – Я делал разные вещи во имя Бога и никогда не сомневался. Вещи… о которых впоследствии весьма сожалел.

– У нас у всех есть свои сожаления, – пробормотала Савин.

По крайней мере, Гарун мог винить Бога в своих ошибках. Она могла винить только саму себя.

– Вера время от времени должна подвергаться потрясениям, иначе она становится жесткой. Становится оправданием для любой мерзости. Я пришел к мнению, что у праведного человека… сомнения есть всегда.

Рабик обеими ладонями взял руку Савин и улыбнулся ей. У него была такая открытая, честная, восхитительная улыбка!

– Мы должны верить друг в друга, – просто сказал он.

И этого было достаточно, чтобы она тоже улыбнулась.

– К вам гражданин Корт, – объявила Зури от двери.

– Корт? – Имя всплыло в памяти из глубокого прошлого, словно ей объявили о визите великого Иувина. Савин беспорядочно потыкала пальцами в свой парик, пытаясь собрать обрывки былой самоуверенности. Братья Зури выскользнули из комнаты. – Хорошо, пусть войдет… наверное.

– Леди Савин!

Было очевидно, что Корт процветает. Его одежда была, разумеется, простого покроя, поскольку простота была в моде, но Савин умела на взгляд отличить дорогую материю. К тому же заколка в виде разломанных цепей, которую он носил, чтобы показать свою преданность простому человеку, была усыпана маленькими бриллиантами.

– Гражданка Савин.

Когда-то она была способна калибровать свою улыбку с аккуратностью пушкаря, наводящего свое орудие. Теперь улыбка казалась на ее лице неуклюжей, словно некогда любимые сапожки, которые уже не совсем впору.

Взгляд Корта мельком скользнул по шраму на ее лбу – и его улыбка стала еще шире:

– В любом случае вы прекрасны как никогда!

Не в бровь, а в глаз – учитывая, что на ней было бесформенное, мешковатое платье для кормления, а сама она осунулась от недосыпа и не была ни накрашена, ни напудрена. Ее старая одежда шла ей не больше, чем ее улыбка. Несколько дней назад Савин попыталась втиснуть свое материнское тело в одно из более свободных платьев – и сама поразилась, до чего тоненькой она когда-то была.

Корт взял ее руку в свою слегка потную лапу и наградил ее сердечным поцелуем в щеку. Глядя со стороны, никто бы не предположил, что однажды он пытался обвести ее вокруг пальца, в то время как она угрожала ему грязными слухами, разорением и, в конечном счете, физической расправой. Однако теплота их приветствия лишь показывала, какими они оба были превосходными бизнесменами. В конце концов, что еще остается, кроме прощения, когда речь идет о прибылях?

– Как поживает ваш муж?

– Он… – Калека, борющийся за место под солнцем, снедаемый болью и сжигаемый гневом. – Приспосабливается к своим ранениям.

– И, тем не менее, я ни разу не видел, чтобы он пропустил собрание Ассамблеи, хоть в дождь, хоть в ведро. Из него получился отличный оратор! – Корт благожелательно улыбнулся, заглядывая в кроватку. – Это у нас кто?

– Моя дочь Арди. – Савин чувствовала абсурдную гордость за своих детей и была рада ими похвастаться, даже перед людьми, чье мнение ей было совершенно безразлично. – Названа в честь моей матери. И почти такая же требовательная.

– Я инженер и не всегда вижу, что люди находят в детях, но эта малютка… – И он потыкал ее толстым пальцем. – Эта малютка просто красавица!

Маленькая Арди только недавно начала фокусировать взгляд, но сейчас она устремила его на румяное лицо Корта, и ее ротик начал подозрительно кривиться. Очевидно, она уже сейчас была превосходным знатоком характеров.

– А это мой сын Гарод. – Савин подвела Корта ко второй кроватке. – Назван в честь отца Лео.

– Не в честь первого короля Союза?

– Сомневаюсь, что это было бы созвучно нашей эпохе.

– И правда, наш последний монарх практически лишился какой-либо поддержки. Не считая немногочисленных твердолобых консерваторов на востоке Миддерланда, ему больше никто даже не кланяется, не говоря уже о том, чтобы преклонять колени.

– Да, теперь мы все равны…

Впрочем, еще не так давно Савин преклоняла колени перед королем, умоляя его пощадить жизнь ее мужу. А незадолго до этого она преклоняла перед ним колени в кабинете Суорбрека… по совсем другим причинам.

– Я слышал, что его держат взаперти в шести комнатах дворца, под постоянной охраной, – злорадно продолжал Корт. – Ему приходится просить разрешения, чтобы воспользоваться латриной. Только представьте!

Савин не хотелось это представлять. Орсо выказал милосердие по отношению к ней и ее мужу, как бы мало они его ни заслуживали. Больше милосердия, чем выказала бы она на его месте. Она подумала о том, что готовит ему будущее – теперь, когда ломатели все больше усиливают свою хватку, когда люди забывают прошлое и все меньше и меньше нуждаются в нем как во вселяющей уверенность символической фигуре… Ее брат, Орсо.

Она вздрогнула, как всегда, когда ей приходила эта мысль. Что будет, если секрет каким-то образом выплывет наружу? Если они узнают, что ее дети – внуки короля Джезаля…

Корт взмахнул полами своего сюртука и сел.

– Кажется, роль матери очень вам подходит.

– К моему некоторому удивлению.

– О, я не удивлен! Одна гражданка, знакомая нам обоим, как-то высказалась в том смысле, что вы должны родить набор бритвенных лезвий. Я сказал ей, что она идиотка, если думает, что вы не преуспеете в чем-то, на что направите свои усилия.

– Произошла Великая Перемена. – Савин нахмурилась, глядя на окно: ей показалось, что она услышала что-то снаружи. Она подождала, но новых звуков не последовало. – Мы тоже должны измениться.

– Всем сердцем согласен с вами. – Туша Корта была погружена в кресло, но сейчас он приподнялся, чтобы настойчиво придвинуться к ней. – И чем больше меняется мир, тем большие возможности перед нами открываются! Комиссар Пайк, по всей видимости, намерен сокрушить банки. Учитывая отсутствие кредитования, растущие цены на хлеб, перебои в поставках угля из Инглии… всего лишь покупая и продавая дальновидно, можно за день сколотить целое состояние! А уж для тех, кто знает нужных людей, видит благоприятные моменты; для тех, кто фактически может поставлять товары в Адую… Селеста дан Хайген…