Текст книги "Мудрость толпы"

– «Данов» больше нет, вы не забыли?

– Как бы ее там ни звали – она приспособилась к новой реальности с быстротой молнии! Теперь она обходится без париков, сама искренность, можно сказать… оказывается, она даже не рыжая, представляете?

– Я изумлена до глубины души.

– Но при этом она носит красную ленту через плечо! Из симпатии к чертовым сжигателям. Ее послушать, так она уже многие годы ратует за Великую Перемену – в то время, как она уже сколотила целое состояние, скупая в провинциях муку… Говорят, погода станет только холоднее, и роялисты собираются на востоке, жгут посевы. Маршал Форест и его люди. Они отказываются сложить оружие. Нужда будет все увеличиваться. С нашим каналом мы…

– Нет.

– Нет?… Материнство вас поистине изменило.

– Напротив. Я всегда с чрезвычайной осторожностью относилась к тому, какими возможностями пользоваться, а от каких лучше отказаться. – Она понизила голос, снова взглянув в сторону окна. – Когда они перевешают всех своих врагов, вы думаете, они на этом остановятся? Все будет постепенно выходить из строя, и им потребуются те, кого можно обвинить. Вы читаете памфлеты? Они печатают их еще больше, чем прежде! Нападают на аристократов, на иностранных агентов, на спекулянтов, скопидомов, барышников… на всех подряд!

Она вспомнила ту толпу: шарящая рука, пролезшая в разбитое окно ее экипажа…

– Никоим образом я не собираюсь оказываться на виду. И настоятельно советую вам последовать моему примеру.

Корт уставился на нее с распахнутым ртом.

– Вот уж никогда бы не предположил, что вам может не хватить смелости взять то, что само идет в руки! Леди Савин…

– Гражданка Савин.

– Такие возможности…

– Гарун вас проводит.

Старший брат Зури беззвучно скользнул в комнату. Его голова была почтительно наклонена, улыбка выглядела чуть ли не извиняющейся, но что-то в постановке его широких плеч, в том, как одна его сильная рука сжимала другую, не оставляло сомнений, что гостю пора уходить. Гарун умел сказать то, что нужно, не произнося ни слова; он был в этом почти таким же мастером, как его сестра.

Корт, мигая, поглядел на него, потом испустил тяжелый вздох и выбрался из кресла.

– Что ж… Боюсь, вы пожалеете об этом решении.

– У меня так много сожалений – сомневаюсь, что еще одно что-то добавит.

Проснулся Гарод и принялся хныкать; Савин наклонилась над кроваткой, чтобы его успокоить, и почти не заметила, как Корт покинул комнату. Нахмурившись, она опустилась на кушетку, расстегивая отворот на платье, чтобы вытащить липкую, ноющую грудь.

– Проклятье! – прорычала она, когда ребенок сдавил челюстями ее сосок. Даже не подумаешь, что у них еще нет зубов, столько боли они способны по недомыслию причинить.

Некогда ей завидовал весь Союз. А сейчас – поглядите на нее: сидит взаперти в нескольких комнатах, совсем как их король-арестант, и доит сама себя, словно фермер корову. Ради этих двоих неблагодарных маленьких чудовищ она сделалась второстепенным персонажем в собственной жизни… Как жарко в комнате! Или так было и раньше? Савин чувствовала, что задыхается.

Снаружи раздался грохот, она ахнула и напряглась, готовая вскочить на ноги, взглянула в сторону окна. Оттуда слышались голоса. Крики. Потом чей-то смех, постепенно удаляющийся. Гарод, которому помешали кормиться, принялся плакать. Савин снова уселась и поднесла его к груди. Ребенок отчаянно шарил головкой, ища то, что находилось прямо перед ним.

Савин поняла, что думает о том, что бы сказали ее родители, если бы увидели ее сейчас – не строящей никаких планов, не предпринимающей никаких шагов, ничего не контролирующей. Корт едва ли был самым проницательным из общественных деятелей, но даже он сразу увидел: она потеряла былую хватку. Может быть, это было неизбежно, учитывая все, через что ей довелось пройти. Однако, невзирая на головные боли, дефицит жемчужной пыли и обуревающие ее страхи – она просто не могла себе больше позволить прятаться здесь, с бледной улыбкой глядя на своих спящих малюток. Беспокоясь, что станется с Орсо. Живя в дремотной, оцепенелой, спертой атмосфере, пропитанной запахом молока, в то время как мир вокруг рушился. Обмачиваясь от страха при каждом шуме.

Таким образом она не защищала себя. Она не защищала своих детей. Это была не осторожность – это была трусость! Это было признание поражения.

Савин заставила себя опустить плечи и вздернуть подбородок, приняв позу, в которой некогда правила Солярным обществом, – или, по крайней мере, нечто на нее похожее.

– Зури! – позвала она.

Ее голос звучал жестко. Это был не тот голос, которым она агукала своим малышам. Это был тот голос, которым она некогда шантажировала своих соперников. Мгновение, и Зури появилась в комнате, на ходу раскрывая записную книжку и вытаскивая из-за уха карандаш.

– Что я могу для вас сделать?

– Не мог бы Рабик выяснить, какие портнихи еще живы и занимаются своим делом? Это… – она взглянула на заляпанный молоком отворот ее платья, свисающий, словно половая тряпка, – никуда не годится. И еще мне нужна хорошая визажистка. Такая, которая что-то соображает.

– Такая, которая сможет нанести макияж так, чтобы казалось, будто никакого макияжа нет, – кивнула Зури и повернулась к двери, чиркая в записной книжке. Савин остановила ее:

– И еще я хочу, чтобы ты поговорила с нашими агентами. Теми, кто еще в деле. Пускай прочешут все рынки и скупят как можно больше продовольствия. В особенности муку и домашний скот. И пускай Гарун выяснит, не сможем ли мы купить несколько пекарен – насколько я понимаю, это сейчас опасная работа, так что многие из них продают свои предприятия. – Она поднялась с места и принялась расхаживать взад и вперед, баюкая Гарода, кормя его и размышляя одновременно. – А потом мне надо будет поговорить с Лео насчет угля. Посмотрим, не удастся ли ему наладить контакт между своей матерью и Ассамблеей и снова открыть поставки из Инглии.

Не донеся карандаш до бумаги, Зури сделала небольшую паузу, выражавшую ее беспокойство:

– В нынешней обстановке спекуляция может быть довольно рискованным делом. Толпа линчует перекупщиков, и, как я слышала, в Ассамблее собираются объявить любые махинации на рынке незаконными…

– Я не собираюсь ничего продавать.

– Но тогда…

– Моя наставница по писаниям говорит, что милосердие – первая из добродетелей.

Черные брови Зури взлетели на лоб.

– По всей видимости, она чрезвычайно мудра.

– О да! И мой старый добрый друг Хонриг Карнсбик всегда говорил, что у меня щедрое сердце. Так что я решила все это раздать! Я пойду в беднейшие кварталы и просто… раздам все это.

Савин всегда считала, что люди, пользующиеся всеобщей любовью, просто недостаточно стараются, чтобы им завидовали. Однако вовсе не ее деньги спасли их, когда Народная Армия штурмовала Агрионт, – их спасла популярность Лео. Пожалуй, пора уже было обзавестись своей собственной. Может быть, ей даже удастся сделать пару добрых дел, чего бы они ни стоили.

Зури тихо покачала головой:

– Если бы вы год назад сказали мне, что собираетесь что-то отдавать задаром…

– Произошла Великая Перемена, Зури. И мы должны меняться… А!

Савин вскрикнула: Гарод снова прикусил ей сосок. Она сердито оттащила малыша, и он принялся вопить – этот беспомощный, отчаянный крик, который ощущался, словно гвозди, которые забивали прямо в ее красные, припухшие глаза.

– Черт! – рявкнула Савин, запихивая ноющую грудь обратно в платье и принимаясь возиться с пуговицами с другой стороны. – И во имя Судеб, найди мне надежную кормилицу. Я не могу справляться с ними обоими в одиночку!

Напоказ

– Вы это серьезно? – спросил Орсо, заглядывая в тарелку, которую швырнули перед ним на стол.

Кусок отвратительной субстанции, которую он не отважился бы назвать мясом, в окружении нескольких кусков практически сырой моркови и гороха, разваренного до состояния кашицы. Все это успело полностью остыть за время блуждающего путешествия от кухни до отдаленного уголка дворца, ставшего его тюрьмой.

Повар навис над ним, выставив подбородок:

– А что, похоже, что я шучу?

– О нет, это вряд ли, – тихо произнес Орсо, съеживаясь на стуле.

Когда он с тоской вспоминал, «как было раньше», наиболее острую боль утраты доставляли ему мысли о его поварихе Бернилле. Ее нежнейшие супы… Ее миниатюрные пирожки… А что она выделывала с морепродуктами! Это было попросту неприлично… Что-то сталось с ней и ее многочисленными помощниками? Он вспоминал, как наведывался на кухню, в этот благоухающий улей, кипящий жизнерадостной деятельностью. Казнены или согнаны на каторжные работы… или – вероятнее всего, если подумать, – готовят для кого-нибудь другого… Орсо нахмурился. Может быть, они даже счастливы готовить для кого-то другого? Может быть, у них просто не было иного выбора, и потому они обращали к нему свои лоснящиеся от жары улыбки? Может быть, его кухня была для них тюрьмой?

– Наслаждаетесь трапезой, ваше величество?

Орсо старался не обращать внимания на свою аудиторию, но, как обычно, не удержался, чтобы не поднять голову. Несколько дней назад дворец открыли для публичного посещения. «Люди много лет кровью и слезами платили за содержание этого места, – объявил Ризинау на Ассамблее, – поэтому оно принадлежит людям, и им должно быть позволено любоваться его интерьерами». В это понятие были включены и несколько убогих чердачных помещений, где был заключен Орсо, с их потрескавшимся паркетом, отслаивающимися обоями и гирляндами густой паутины, беспокойно шевелившейся на холодном сквозняке. Очевидно, Ассамблея сочла, что и сам монарх также является публичным достоянием, и решила выставить его напоказ. Так что теперь непрестанная цепочка людей входила в комнату через одну дверь, глазела на него поверх деревянного ограждения и выходила в противоположную. Они смеялись и показывали на него пальцами, а Орсо приветствовал их усталой улыбкой.

– Одно унижение за другим, – пробормотал он, встряхивая свою салфетку и церемонно затыкая ее за воротник.

Хильди подвинула к нему маленький столик с его обедом. Ей пришлось подсунуть под одну ножку сложенный вчетверо памфлет, чтобы он не шатался.

– Благодарю, Хильди. Пусть все остальные забываются, но мы не можем себе позволить снижать планку.

– Не могу с вами не согласиться. – Наклонившись ближе, Хильди прошептала: – Удалось сегодня раздобыть для вас хорошего хлеба.

И она украдкой положила ломтик ему на тарелку.

– Хильди, ты настоящее сокровище!

– Только не надо мне льстить, вы все равно должны мне две марки за буханку.

– Кровь и ад! – Орсо поистине редко доводилось уделять внимание цене чего бы то ни было, но это даже ему показалось перебором. – Наш счет, должно быть, зашкаливает!

– Что поделать, нынче все дорого.

– В особенности для королей, – пробормотал Орсо, втыкая вилку в ломтик хлеба и принимаясь его нарезать. Почему-то хлеб казался вкуснее, если обращаться с ним с такой же почтительностью, как если бы это был какой-нибудь чудесный кусок говядины, приготовленный Берниллой.

– Почему бы этому говнюку не поплясать для нас?

Орсо снова не смог удержаться и поднял голову. Человек в цилиндре, залихватски заломленном набекрень, навалился на перила, ухмыляясь во весь рот. На его локте висела чудовищно размалеванная женщина.

– Хорошо сказано, Шоули! – захихикала она.

Орсо улыбнулся той же усталой улыбкой – или она так и осталась на его лице с прошлого раза?

– Отлично сказано, – отозвался он. – Но дело в том, что я могу танцевать только с дамами рангом не ниже графини.

– У нас больше нет лордов и леди, – возразил Шоули.

– В таком случае, если вы не принадлежите к иностранному дворянству, боюсь, вам не повезло. – И Орсо поднял в их сторону свой бокал. – Ваше здоровье!

Среди наблюдавших эту сцену послышались смешки. Но Шоули не собирался смеяться.

– Это мы еще посмотрим, кому тут не повезло…

– А ну отошел от ограждения! – буркнул ему один из охранников.

Этого человека звали Хальдер, и он обладал еще меньшим чувством юмора, нежели повар. Кажется, ни у кого не было чувства юмора в эти дни. Хотя, конечно, возможно, что они просто больше не чувствовали себя обязанными изображать веселье в его присутствии.

Шоули поглядел на него с растущим неудовольствием:

– Я отойду, когда закончу разговор.

– Ты отойдешь, когда я скажу, или закончишь в Доме Истины, – сказал Хальдер.

Один из охранников вытащил тяжелую дубинку. Шоули сдвинул свой цилиндр на лоб, так, что между краем полей и его злобной усмешкой практически не осталось места, и неохотно двинулся прочь. Женщина не переставала бросать через плечо уничтожающие взгляды.

– Покорнейше благодарю за ваш визит! – сказал Орсо, помахивая вилкой в направлении их спин. – Выходите осторожнее, не зацепитесь членом за дверной косяк!

Но всякое чувство торжества мгновенно исчезло, когда он попытался откусить кусок мяса. Все равно что кусать подметку башмака.

– Из меня сделали какого-то треклятого циркового уродца, – пробурчал он, пытаясь жевать и сохранить при этом зубы. – Я, наследник престола Гарода Великого, чистокровный потомок самого Арнольта, исполняю роль животного в зверинце!

Хильди не слушала – она мрачно смотрела на дверь.

– Не поднимайте голову, – велела она, что, разумеется, привело к прямо противоположному эффекту.

– О черт, – пробормотал Орсо со ртом, набитым морковкой, по консистенции напоминавшей хворост.

Кто еще мог возглавлять очередную группу зевак, как не прославленный член Ассамблеи представителей, капрал Танни?

– У него цветущий вид, – хмыкнула Хильди.

– Кутежи и разврат приносят выгоду при любом правительстве, – отозвался Орсо, безуспешно пытаясь сделать вид, будто он наслаждается своей отвратительной трапезой.

– Ба, ба, ваше величество! – Танни блеснул на него желтозубой улыбкой. – Всегда рад вас видеть!

– Право же, вам было совсем не обязательно навещать меня дома. Мы и без того достаточно часто видим друг друга в Ассамблее.

– Должен сказать, ваше жилище выглядит чересчур скромно для монарха. – Танни поднял голову, разглядывая пятно плесени, расползавшееся из потолочного угла. – Вы должны подать жалобу председателю Ризинау!

– Не обращай внимания, – сказал Орсо.

Однако Хильди никогда не упускала случая броситься на его защиту (в эти дни – задача более чем неблагодарная). Набычившись, она шагнула к ограждению.

– Да и ваша свита несколько сократилась. – Танни глянул на Хильди сверху вниз. – Никогда не мог понять, кем вам приходится эта девчонка: одной из ваших ублюдков или одной из ваших шлюх.

– Ну, а я-то всегда знала, что ты гребаный мудак!

И Хильди бросилась на него, пытаясь вцепиться ногтями в лицо. Танни схватил ее за руку, и они принялись бороться поверх барьера. Орсо вскочил, загремев тарелкой.

– А ну отошел от ограждения! – буркнул Хальдер.

Танни грубо отшвырнул Хильди, она споткнулась и упала, ударившись головой.

– Ах ты мерзавец! – рявкнул Орсо, сжимая вилку и нож так, словно это была пара фехтовальных клинков.

Танни приложил кончики пальцев к царапине на своей покрытой седой щетиной шее и ухмыльнулся:

– Что вы собираетесь делать? Заколоть меня вилкой?

– Я не прочь попробовать, разрази меня гром!

– Все отошли от ограждения! – прорычал Хальдер. – И прекратите размахивать столовыми приборами!

Охранники по большей части обращались с Орсо с нарочитым презрением няньки, которой слишком мало платят за присмотр за избалованным ребенком. В случае настоящей стычки Орсо, положа руку на сердце, не смог бы предсказать, чью сторону они примут.

– Бросьте, он того не стоит. – Хильди поднялась на ноги и повела Орсо обратно к его стулу. – Со мной все в порядке.

– Я всегда знал, что он мерзавец, но настолько… – Орсо кинул испепеляющий взгляд вслед Танни, уже вальяжно выходившему в дальнюю дверь. – То, что он меня предал, это ладно, это все делают… Но потешаться над тобой… каков мерзавец! Как я только мог ему доверять…

Он вдруг почувствовал, как ее рука под столом, под прикрытием скатерти, скользнула вдоль его бедра. Шокированный, Орсо уставился на девушку.

– Хильди… я, собственно, отношусь к тебе скорее как к младшей сестре… Хм!

В ее руке было что-то зажато. Клочок бумаги. Должно быть, Танни сунул его ей во время потасовки. Хильди со значением глянула на него из-под светлых ресниц:

– Еще вина, ваше величество?

– Пожалуй, не откажусь. И налей немного себе тоже, ладно? В конце концов, мы оба пережили немалое потрясение.

Пока кислая, как уксус, жидкость лилась в его бокал, Орсо принялся кромсать свой кусок мяса, гремя тарелкой, и одновременно вглядывался в записку на своем бедре, размашисто написанную карандашом:

Прошу прощения за насмешки. И за все, что было сказано в Ассамблее. Передайте Хильди мои извинения. Прости, Хильди! Надо, чтобы они думали, что я против вас.

Я поддерживаю связь с Форестом. «Дивизия кронпринца» почти вся осталась вам верна, вместе с упрямым населением восточной части Миддерланда. Кроме того, я получил известия от принцессы Карлотты – ее муж, канцлер Соториус, выражает желание вам помочь. Бремер дан Горст тоже держит свои клинки наготове.

У вас еще есть друзья, ваше величество! Когда наступит время, я буду готов вновь развернуть ваше знамя.

С наилучшими пожеланиями,

ваш (вечный) друг и слуга, (вечный) капрал Танни.

– Клянусь Судьбами! – На мгновение Орсо засомневался, не является ли это какой-нибудь хитрой уловкой. Но с какой целью?

Нет. Он понимал, что это правда: капрал Танни, скандально известный своей беспринципностью, был единственным преданным ему человеком в Адуе.

– Черт побери, как я мог в нем усомниться? – прошептал Орсо, и его глаза наполнились слезами.

Хальдер угрюмо посмотрел на него, и Орсо, шмыгнув носом, показал вилкой на свою тарелку.

– Горошек, – пояснил он прерывающимся голосом. – Они его просто уничтожили!

Охранник фыркнул. Орсо был бы не прочь, чтобы и его уничтожили заодно. И благодаря капралу Танни, не говоря уже о лорд-маршале Форесте, его сестре Карлотте и Бремере дан Горсте, теперь появился проблеск надежды на то, что это может произойти! Не сегодня, может быть, и не завтра – но в воздухе постепенно холодает. Очень скоро народ обратится против Ризинау, просто потому, что тот обещал им слишком много, а дал слишком мало. По мнению Орсо, этот человек вообще не был способен что-либо давать.

Он положил столовые приборы, осторожно порвал записку на полоски, украдкой сунул их в рот и с наслаждением разжевал. Несомненно, это была лучшая часть его сегодняшней трапезы.

– Хорошие новости? – еле слышно спросила Хильди.

– Очень! – ответил Орсо с набитым бумагой ртом и чокнулся с ней своим бокалом.

Его еще не вызволили, мир еще не был приведен в порядок, о нет, нисколько! Но, по крайней мере, он мог видеть путь, ведущий к этому. Он не был один. Он не был забыт.

Только сейчас Орсо вспомнил, каково это – иметь надежду.

На этот раз по-другому

Лео сидел, теребя нитку, выбившуюся из рукава его бездействующей руки. Год назад он бы расхаживал взад и вперед. Но теперь расхаживание было еще одной вещью, которая вызывала слишком большую боль.

– Ты уверена? Насчет этого дома? – проворчал он.

В камине потрескивал огонь, в комнате было тепло и уютно, и Савин никогда бы не допустила, чтобы хоть одна деталь могла не угодить самому изысканному вкусу – и, тем не менее, комнату едва ли можно было назвать роскошной.

– Если бы я не была уверена, нас бы здесь не было. Это жилье выражает именно то, чего я добивалась.

– Что нас можно не принимать в расчет?

– Нет, что мы скромные и ответственные граждане, оставившие былые излишества и принявшие идею, что мы все равны.

Лео фыркнул.

– Ты хоть видела, какой дворец себе отгрохала Селеста дан Хайген? Или городской особняк Ишера? Куча людей до сих пор живут в свое удовольствие.

– Возможно, они еще пожалеют об этом, – сказала Савин. – Прежде внешний вид означал разницу между успехом и провалом. В нынешние времена он вполне может означать разницу между жизнью и смертью.

Лео нахмурился, разглядывая портрет своего деда, лорд-маршала Кроя, теперь вынужденного тесниться под гораздо более низким потолком.

– Ты всегда любила красивые вещи. – В том смысле, что он только сейчас, когда их больше не стало, осознал, насколько они нравились ему самому.

– Я любила красивые вещи, когда они говорили обо мне то, что мне было нужно. Теперь они говорят совсем о другом. К тому же этот дом гораздо ближе к Агрионту. До Ассамблеи не так далеко идти.

Лео знал, что должен испытывать благодарность. Вместо этого он ощутил легкое раздражение.

– Я вполне способен ходить.

– Я знаю. Но ходьба доставляет тебе боль. Зачем удлинять дорогу, если в этом нет надобности?

– Чтобы доказать, что я это еще могу, – буркнул он, сжимая рукоять своего костыля.

Как обычно, Савин сделала вид, будто не замечает его раздражения, что, как обычно, его только усилило.

– Как бы там ни было, другой дом все равно уже занят.

– Жильцы?

– Дети.

– Что-о?!

– Ты видел, сколько в городе бездомных детей?

Честно говоря, он не видел. Когда Лео выходил из дома, все его внимание было поглощено тем, чтобы держаться на ногах.

– Целые банды. Сироты, брошенные, лишенные самых насущных вещей. Вынужденные вырывать друг у друга куски, красть, продавать себя. Дети умирают от голода на наших улицах!

Лео нахмурился. Савин больше не куталась в бесформенное платье для кормления и, несмотря на отсутствие драгоценностей, выглядела более или менее прежней собой – подтянутой, бдительной, безжалостной. И, тем не менее, она могла вдруг выдать что-то подобное.

– В смысле, «Любимица трущоб» открыла сиротский приют?

Настал ее черед выглядеть раздраженной. Словно мысль о том, что она превратилась в филантропа, была для нее настолько же невыносима, как для него мысль о том, что он стал калекой.

– Просто им нужен шанс в жизни. И мы можем его дать.

– Или, по крайней мере, сделать вид, что даем.

– Вот именно.

– Что ж, полагаю, ты знаешь, что делаешь.

– Как обычно, – отозвалась она. Примерно так завершались почти все подобные разговоры.

Стул под ним завибрировал, и мгновением позже раздался гулкий удар. Украшения на каминной полке задребезжали. Разрушить могучие стены Агрионта с помощью молотков и зубил оказалось слишком кропотливой задачей, поэтому Ассамблея проголосовала за то, чтобы шагнуть в новую эру и попытаться взорвать их с помощью гуркского огня. В результате на окружающие улицы то и дело сыпался дождь мелкого щебня.

– Гребаные идиоты, – выругался Лео в сторону окна, елозя костылем по ковру.

Он почувствовал на плече руку Савин. Точнее, только кончики пальцев – знакомое успокаивающее прикосновение.

– Тебе нужно всего лишь извиниться перед ним.

– Не сказал бы, что это у меня хорошо получается.

Ему хотелось стряхнуть ее руку, но в то же время хотелось, чтобы она осталась на его плече.

– Ну так сделай это плохо.

– Вообще, почему это я должен извиняться?

Однако он прекрасно знал почему.

– Потому что он тебе нужен. – Вот именно поэтому. – С твоей стороны было глупо его отталкивать. Если тебе это поможет, считай, что ты извиняешься не за то, что сделал, а за то, что был глупцом.

– Не уверен, что это поможет.

– Будь обаятельным. Ты ведь можешь быть обаятельным, если захочешь. Ты обаял меня.

– Разве? Насколько я помню, это ты меня соблазнила, потом забеременела, а потом уговорила составить альянс.

Савин с едва слышным досадливым вздохом убрала свою руку.

– Ну, а теперь ты уговори его составить альянс.

Почему-то ее выбор слов показался Лео опасным.

Снаружи, из прихожей, послышался гулкий стук в дверь. Хоть это и было абсурдно, Лео почувствовал, как все его тело напряглось.

– Помоги мне встать.

Савин вытащила его из кресла, действуя без особой деликатности, и он скривился, когда его вес пришелся на железную ногу. Лео был прав: он действительно мог ходить. Но и Савин была права: это было чертовски больно.

– Я буду в соседней комнате, – сказала Савин. – На случай, если возникнут затруднения.

– И чем ты сможешь помочь?

– Я что-нибудь придумаю.

И она затворила за собой дверь, оставив его одного. Лео стоял, чувствуя, как пульсирует его культя, как грохочет кровь в висках. Из прихожей слышались голоса.

Он подумал о том, какую позу ему принять, но когда у тебя только одна нога, причем раненная, и одна рука, которая должна держать костыль, вариантов не так уж много. Так что когда дверь с грохотом распахнулась и Гарун впустил в комнату старейшего из его друзей, Лео все так же стоял посредине ковра, скособочившись, с неуверенной улыбкой на лице.

– Юранд!

Лео не был готов к такому наплыву чувств. У него перехватило дыхание. Многие месяцы он был вынужден якшаться с изменниками, бандитами и трусами, и вид этого знакомого, искреннего лица, по-прежнему миловидного, был все равно что зажженная лампа в темном угольном погребе. Как будто какая-то часть его существа, умершая под Стоффенбеком, – пожалуй, лучшая его часть, – внезапно снова возродилась к жизни.

Больше всего на свете ему хотелось упасть в объятия Юранда и больше никогда его не отпускать. Он уже собрался сделать это. Но потом он увидел потрясенное лицо своего друга, его расширившиеся глаза. Взгляд, перебегающий от его шрамов к бесполезной руке, к железной ноге. Как если бы рушащиеся стены Агрионта придавили его своей тяжестью, на Лео обрушилось понимание того, насколько он изменился с тех пор, как они в последний раз видели друг друга. Насколько он обезображен, искалечен. Он превратился в развалину!

Лео отвернулся. Он бы с радостью закрыл покрытое шрамами лицо левой рукой, если бы мог без посторонней помощи вытащить ее из-за отворота куртки.

Его слова прозвучали вымученным, сдавленным хрипом:

– Я не могу передать… как я рад, что ты приехал…

Потрясение миновало, и Юранд сердито выпятил подбородок.

– Я здесь потому, что леди Финри приказала мне ехать. Не потому, что ты попросил.

Его слова утонули в повисшем между ними молчании. Лео сглотнул. Еще недавно гордость заставила бы его гневно покинуть комнату. Но похоже, его гордость помещалась в ноге: в последнее время она редко его беспокоила.

– Как она?

– Беспокоится. Ужасно беспокоится о тебе, но не показывает виду. Ей теперь приходится снова собирать Инглию воедино. Я, вообще, не знаю, что бы было, если бы не она. Она великий лидер.

Лео вздрогнул.

– Гораздо лучший, чем ее сын.

– Тебе пришлось бы сильно попотеть, чтобы доказать обратное.

Он знал, что не может этого отрицать. Быть в тени своей матери всегда было для него невыносимо. Теперь Лео видел, как ему повезло, что она у него была. Он набрал в грудь воздуха и выпрямился.

– Я… Мне жаль, Юранд. Мне… Мне очень жаль, что все так получилось. Если бы ты был со мной при Стоффенбеке… все могло бы… – Он мрачно взглянул на свою ногу. На свой костыль. – Я был глупцом.

Лицо Юранда не осветилось терпеливой улыбкой, какая прежде всегда находилась у него для безрассудных выходок Лео. Единственным намеком на теплоту в его лице были пятна румянца, проступившего от каминного жара после холода снаружи.

– В кои-то веки ты прав, – отрезал он. – Ты был глупцом. И эгоистом. И чертовски плохим другом.

Лео моргнул. Он понимал, что должен извиниться, – но никак не предполагал, что Юранд может не принять его извинений.

– Я-то всегда думал, что ты знаешь, в глубине сердца, – продолжал Юранд. – Честно говоря, я всегда думал…

Он замолчал, хмуро уставясь в пол и сжимая и разжимая кулаки.

– Что ты думал? – спросил Лео пересохшими губами.

– Кому какое дело, что я думал! Я такой же глупец, как и ты, только в другом роде.

Лео неловко шагнул к нему, скрипнув металлическим суставом. Ему хотелось обнять друга, утешить – но мешал недостаток конечностей.

– Брось, ты один из умнейших людей, которых я знаю…

– По крайней мере, моя глупость не привела ни к чьей смерти. – Юранд снова поднял голову, и в его взгляде была такая горечь, что Лео поневоле снова отступил назад. – Ты помнишь? Когда-то нас было семеро.

Лео застыл на месте с приоткрытым ртом. Уже очень давно он не вспоминал своих веселых товарищей, своих названых братьев, пошедших вместе с ним на войну. Рисковавших ради него жизнью. Все его силы теперь уходили на выполнение задач, которые прежде были такими легкими, и на попытки придать будущему какую-то приемлемую форму.

– Риттер, – отчеканил Юранд. – Барнива. Йин. Антауп. Гловард. И мы с тобой.

Каждое имя было словно пощечина. Лео отступил еще дальше назад, его культя сместилась в креплении фальшивой ноги, колено пронзила острая боль, и он пошатнулся. Костыль с грохотом упал на пол, но Лео успел ухватиться за подлокотник кресла и тяжело опустился на сиденье.

– Это был их выбор, драться, – прошептал он.

– Их выбор был следовать за тобой. А ты привел их на смерть.

– Я скорблю о них. Скорблю так же, как о своей ноге и руке. – Лео тосковал по ним почти так же, как тосковал по Юранду. Теперь, когда он о них вспомнил. – Но я не могу вернуть их обратно к жизни… так же, как ты не можешь вернуть того, что произошло тогда… в Сипани.

И перед его глазами вновь всплыл знакомый образ: Юранд и Гловард, прижавшиеся друг к другу, полураздетые, на коленях… Лео вздрогнул, ощутив прилив болезненного возбуждения, которое всегда сопровождало эти воспоминания. Сейчас, когда его старый друг стоял прямо перед ним, оно было еще острее.

– А кто сказал, что я хочу это вернуть? – рявкнул Юранд, еще более разъяренный, чем прежде. – Тебе не понять! Ты-то в жизни не должен был ничего прятать! Ты всегда говорил и делал все, что тебе заблагорассудится. Какую бы боль ты этим ни причинял. Каким бы глупцом и невеждой себя ни выставлял. Это было твоей прославленной чертой. Как откровенно! Как мужественно! Что ж, как я слышал, мы теперь живем в новом мире. И нам всем придется научиться смиряться с тем, что нам не нравится.

– О да, произошла Великая Перемена, это правда. – Лео ощутил, как его гнев тоже вскипает, всегда готовый выплеснуться через край. Он припечатал ладонью свой ноющий обрубок: – Я в дерьме, и весь мир в дерьме, но все же еще остались вещи, которые…

Его прервал стук открывшейся двери, и в комнату вплыла Савин, сияя улыбкой и держа на сгибе каждой руки по младенцу.

– Юранд! Благодарение Судьбам, ты здесь! Я так рада снова тебя видеть!

– Леди Савин…

– Гражданка Савин! – Она наклонилась к нему, добавив уголком рта: – Мы все теперь равны, насколько я понимаю.

Юранд не сводил глаз с двух свертков.

– Ах да! Эти. Это вот Гарод, а это Арди… по крайней мере, мне кажется, что так, если я ничего не напутала! – Она рассмеялась, словно в комнате не было и тени ледяной напряженности. – А это Юранд, лучший друг вашего папочки, – сообщила она младенцам. – Он среди нас самый умный, да. Так что теперь все будет в порядке, вот увидите… Двое маленьких чудовищ, ты можешь в это поверить?