Текст книги "Возвращение повесы"

Глава 4

Прильнув к груди мужа, миссис Сент-Брайд думала о том, что ей следовало бы быть поосторожнее со своими чувствами и желаниями.

Ах, сколько ночей она мечтала о том, чтобы Саймон ее обнял! Даже мечтала стать его невестой – невестой лучшего из мужчин.

Она считала его безупречно красивым, к тому же он всегда был добр, вежлив, улыбчив. И ей так часто приходилось сдерживать себя – хотелось протянуть руку и прикоснуться к его густым черным волосам, сверкающим при ярком свете.

Считается, что жене можно это сделать. Да, конечно, но только в том случае, если она любимая и желанная. Саймон же не хотел на ней жениться, и в этом не было ничего удивительного. А она не хотела выходить за него замуж. Не хотела, потому что он возненавидит ее, если узнает о ней правду.

Господи, что же делать?

Для начала – проявлять осмотрительность.

Миссис Сент-Брайд тотчас же отстранилась от Саймона.

Он заглянул ей в глаза, и на губах его промелькнула улыбка.

– Дорогая, устала?

Она кивнула и откинула за спину волосы.

– Да, немного. Наверное, я ужасно растрепанная.

– Но смотреть на тебя очень приятно. У тебя чудесные волосы.

Почему-то эти его слова показались ей угрозой. Джейн быстро развернулась и зашагала к дому. Ей не хотелось, чтобы Саймон шел вместе с ней в спальню, поэтому в холле она сказала:

– Я уверена, что могу самостоятельно дойти до своей комнаты.

– Хочешь прилечь? Что ж, очень правильно.

– Нет-нет, я скоро вернусь.

Поднимаясь по лестнице, Джейн говорила себе: «Пока что все идет хорошо, не беспокойся…» Но, оказавшись в комнате, она прижалась спиной к двери и до боли прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ей вспомнилось, как она нашла дядю Исайю, лежавшего на полу. Он держался за живот, и между его пальцев струилась кровь… Но она не закричала тогда, сдержалась. Не будет кричать и сейчас. Жизнь должна продолжаться – какой бы ужасной эта жизнь ни была.

Джейн подошла к туалетному столику и, увидев себя в зеркале, невольно застонала. Волосы ее растрепались, платье было в грязи и в муке, и она сейчас походила на бродяжку.

Одна из Хаскеттов.

Джейн в отчаянии принялась расчесывать волосы. При этом она старалась не смотреть в зеркало. «Смотри куда угодно, только не в зеркало», – говорила она себе. Но собственное отражение по-прежнему стояло у нее перед глазами. Неужели она выглядит так в день своей свадьбы?!

Множество раз воображала она свою свадьбу. И ей представлялось, что будет лето и что она пойдет в церковь в окружении родственников и подруг. Представлялись цветы, красивый жених…

Она тихонько вздохнула. Что ж, красивый жених у нее есть, вернее – уже муж. Но он думает, что женился на Джейн Оттерберн, а это не так. Потому что она – самозванка. Она Нэн Оттерберн, внебрачная дочь Арчибальда Оттерберна, которую его вдова из милости взяла к себе и воспитала вместе с Джейн.

Она снова посмотрела в зеркало и увидела опухшие от слез глаза. Она действительно любила Исайю Тревитта, хоть он и не был ей дядей. Только это и вынудило ее исполнить его последнюю волю.

Но что же ей теперь делать? Ведь она вовсе не… А впрочем, почему же? Если она вышла замуж за Саймона как Джейн Оттерберн, дочь Арчибальда Оттерберна, покойного школьного учителя, значит, все правда, не так ли?

Увы, правдой было лишь то, что она и в самом деле являлась дочерью покойного учителя – дочерью Арчибальда Оттерберна… и Тилли Хаскетт. И первые девять лет жизни она прожила как Дженси Хаскетт из клана бродяг и попрошаек, иногда нанимавшихся на временные работы. В Камберленде словечком «Хаскетт» именовали всех мелких жуликов и греховодников. Ей часто приходилось слышать: «Он скверный, как Хаскетт».

У них был какой-то дом – ветхая ферма на открытом всем ветрам обрыве Каррок-Фелл. Но если кто-нибудь и мог выжить на этой земле, то только не Хаскетты. Так что с весны до осени они бродяжничали, как цыгане, где могли – работали, где смели – попрошайничали, и везде, где удавалось, воровали.

Их женщины не были шлюхами, но они не находили ничего странного в том, что Дженси родилась от кого-то чужого. Дженси понятия не имела, кто ее отец, но когда Хаскетты приехали на ежегодную конную ярмарку в Карлайле, ее дерзкая матушка все ей рассказала.

– Арчибальд Оттерберн, моя девочка, – настоящий джентльмен. Школьный учитель, никак не меньше, здесь, в Карлайле. Я слышала, он умер, так что мы пойдем к его вдове.

– Зачем, мама?

– Потому что ты – копия своего папы. Подожди, скоро увидишь. По крайней мере, здесь есть пожива.

Позже Дженси вспомнит это «по крайней мере».

На следующий день Тилли повела дочь по Эбби-стрит, тихой и ухоженной улице, из тех, которые Хаскетты обычно обходили стороной. Дженси с любопытством поглядывала по сторонам и с нетерпением ждала «поживы» или денег для семьи. Она уже зарабатывала монетки на рынках, потому что выделялась среди Хаскеттов молочно-белой кожей и золотистыми волосами.

Люди часто откликались на ее «Подайте пенни, добрый сэр», иногда задавали вопросы:

– Кто твои родители, малышка?

– Ты всегда живешь с этими людьми?

– Тебе хорошо живется?

– Тебе не нужна помощь?

Такие вопросы ее забавляли, но Тилли объяснила:

– Люди думают, что тебя, может быть, украли. Хотя не знаю зачем, мой птенчик. Ведь завести детей – это так просто.

Хаскетты не похищали детей, но они воровали многое другое. К тому же некоторые из них, по мнению Дженси, вели себя довольно странно. Например – ее дядя Лемюел Хаскетт. Он вдруг стал как-то очень уж странно обращаться с племянницей. Любил сажать ее себе на колени, хотя она для этого была уже слишком велика. И просил поцеловать его в губы. Тилли ее предупредила, чтобы не оставалась с дядей наедине. Иногда Дженси казалось, что именно из-за дяди мать привела ее в дом Марты Тревитт.

Но эти мысли пришли к ней позже, а в тот сентябрьский день она воспринимала эту прогулку как развлечение. Вместе с матерью Дженси подошла к зеленой двери небольшого домика и приготовилась попрошайничать, чтобы заработать несколько пенни.

Но все вышло совсем не так, как она ожидала. Когда строгая женщина в черном платье открыла им дверь, Тилли сказала:

– Я пришла поговорить с вами о своей дочери, миледи.

Женщина в черном посмотрела на Дженси без всякого выражения, но той почему-то вдруг захотелось спрятаться за спину матери. Однако их впустили в дом, в узкий коридор, где пахло просто ужасно.

Дженси были знакомы запахи, связанные с чистотой – уксус, камфара, лаванда и воск, – но в тот день они ударили ей в нос так, что она поморщилась. И еще она очень боялась что-нибудь испортить. Полированные полы были слишком чистыми, чтобы по ним ходить, тем более в ботинках, которые казались ей необыкновенно тяжелыми, потому что она привыкла бегать босиком.

Марта Оттерберн слушала молча. Слушала, то и дело поглядывая на Дженси, но вопросов не задавала. А потом в прихожую вышла девочка ее возраста. У Тилли имелось маленькое зеркальце, и Дженси, не раз в него смотревшаяся, знала, как она выглядит. Поэтому она очень удивилась, увидев девочку в красивом белом платье с черным поясом и черной лентой в волосах. Эта девочка была очень на нее похожа и вполне могла бы быть ее сестрой.

– Что случилось, мама? – спросила маленькая незнакомка.

– Джейн, дорогая, иди обратно на кухню.

Джейн в изумлении таращилась на Дженси; было ясно, что она тоже заметила это поразительное сходство.

– Иди же, Джейн, – сказала женщина в черном, и девочка подчинилась.

– Так вот, – продолжала Тилли, – теперь вы сами видите. Наша семья часто бывает в Карлайле, и я боюсь, люди могут заметить, как моя девочка похожа на вашего мужа и дочку. Просто копия, верно? Они обе – копия. – Она умолкла и вопросительно посмотрела на хозяйку.

Дженси же почувствовала себя так, как будто судебный пристав расспрашивал ее родственников о какой-нибудь краже. Ей ужасно хотелось куда-нибудь спрятаться, лучше всего убежать.

Марта тяжело вздохнула и проговорила.

– Если бы мой муж об этом знал, он бы уже давно забрал ребенка к себе. Оставьте ее у меня. С ней здесь будут обращаться как с моей дочерью. Но у меня условие: в дальнейшем она не должна встречаться ни с вами, ни с кем-либо из вашей семьи.

Дженси еще не все поняла, а мать уже повернулась к ней и сказала:

– Значит так. Это отличное предложение, птенчик, тебе повезло. – Она поцеловала дочь и подмигнула ей, что обычно означало: Хаскетты будут гордиться тем, что так ловко провернули такое выгодное дельце. – Все будет хорошо, птенчик, не беспокойся.

Потом Дженси осталась наедине с суровой женщиной в черном, и та сказала:

– Первым делом – мыться.

Теперь она с содроганием вспоминала, какая в те годы была вшивая. Ее волосы просто кишели вшами, и Марта их коротко остригла, пообещав, что они скоро отрастут и станут красивее, чем прежде. Дженси полагала, что при этом плакала, но не помнила, как ее стригли. Помнила только, что несколько недель плакала из-за того, что ужасно скучала по шумному и бестолковому семейству Хаскеттов; она мечтала о том, чтобы мама поскорее пришла и забрала ее.

В этом доме ей даже имя изменили.

– Мне не очень-то нравится твое имя, – сказала Марта. – Теперь ты будешь Нэн, понятно? И забудь о Хаскеттах, малышка. Никогда о них не упоминай. Когда ты подрастешь, мы всем скажем, что ты родственница мистера Оттерберна. Из Аргайла. Это довольно дикое место, чем и объясняются некоторые твои недостатки. Но если тебя начнут расспрашивать, то постарайся отвечать туманно. Говори, что жила в разных местах, у разных дальних родственников. Будем молиться, чтобы правда не вышла наружу. Хаскетты!.. – с содроганием добавила Марта. – Не так-то приятно было узнать, что Арчибальд Оттерберн с кем-то согрешил, но чтобы с женщиной из семейства Хаскеттов…

Господи, что подумает Саймон Сент-Брайд, если когда-нибудь раскроется, что он женился на одной из Хаскеттов?!

Она должна сказать ему правду, пока не поздно.

Но тихий голосок в душе, так похожий на голос матери, говорил, что нельзя этого делать.

«Сейчас не время что-то предпринимать, птенчик, верно? Сейчас надо оплакивать доброго человека Исайю Тревитта и достойно проводить его в могилу».

Правильно это или нет, но ничего другого ей не оставалось.

И конечно же, следовало переодеться, надеть чистое платье. Она привезла с собой несколько платьев, второпях перекрашенных в черный цвет; после путешествия на корабле они имели убогий вид. Она не привыкла к услугам служанок, поэтому все ее платья были такого фасона, чтобы надевать без посторонней помощи. А вместо корсета она носила лиф.

Однако у нее оставалось одно хорошее черное платье, сшитое специально к похоронам Марты. Она его несколько раз надевала, когда ходила в церковь, а потом перестала носить, потому что оно стало тесновато в груди и потому что не было особой необходимости надевать именно черное. Но ради Исайи она решила надеть глубокий траур, так что оставалось надеяться, что платье на нее налезет.

Она вынула его из комода и несколько раз встряхнула. К счастью, платье было очень простого фасона, с поясом, протянутым по талии, а мягкий лиф позволял посильнее сдавить грудь. Надев платье, она посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна. Настоящее траурное одеяние.

Затем расчесала густые волнистые волосы и заколола их на затылке. После этого надела черный капор с траурными оборками, и он полностью скрыл ее чудесные локоны.

Теперь она снова превратилась в Джейн Сент-Брайд, пребывавшую в глубокой печали.

Саймон смотрел вслед жене, но тут Росс сказал, что уже все готово, и он неохотно вошел в комнату, затененную темными шторами. Посередине комнаты, на черном покрывале, стоял гроб с открытой крышкой. Саймон подошел к нему поближе; ему все еще не верилось, что Исайя умер.

Возможно, помощники гробовщика напудрили ему щеки или еще что-то с ними сделали, но Исайя выглядел почти так же, как вчера утром, когда Саймон в последний раз видел его живым. Но он, безусловно, был мертв, душа из него ушла – надо надеяться, в такие места, где Исайя снова был молод и здоров.

Росс стоял рядом, и Саймон, повернувшись к нему, сказал:

– Отлично. Благодарю вас.

– Вам нужна траурная повязка, сэр. – Гробовщик позвал своего помощника, и тот повязал Саймону на рукав черную ленту. – Я еще надену ленту вам на шляпу, – сказал Росс перед уходом.

Несколько секунд спустя Саймон остался наедине с покойником.

– Эта свадьба – твоих рук дело, старый плут, так что будешь нашим ангелом-хранителем, – пробормотал он, не удержавшись от улыбки. – Хотя по виду ты нисколько не похож на ангела.

Саймон попытался молиться, но тут же решил, что вряд ли Исайе требовались его молитвы. Вместо этого он стал думать о возвращении домой. Место на судне он уже заказал, но теперь следовало подумать о том, что взять с собой. Интересно, много ли вещей у Джейн? И что из вещей Исайи она захочет взять? Ему не хотелось брать с собой слишком много, но если она захочет…

Услышав шаги, Саймон обернулся. В комнату вошла Джейн. И сейчас она совершенно не походила на ту Джейн, которую он видел совсем недавно, на ту, которую привык видеть. Эта была очень рассудительная, строгая, серьезная.

Он не помнил, чтобы видел на ней это черное платье с длинными рукавами. И черный головной убор, похожий на капор монашки. И все же, несмотря на покрасневшие от слез глаза и побледневшее личико, она была прелестна. Эти небесно-голубые глаза, эти чувственные розовые губки…

Саймон невольно залюбовался своей женой, потом вдруг нахмурился. Лучше бы она снова надела свое обычное платье. А еще лучше – какое-нибудь модное. Если она наденет желтое или зеленое платье с оборками и кокетливую шляпку, то станет совсем другой – станет просто красивой молодой женщиной. А он знал, как обращаться с красивыми молодыми женщинами.

Она подошла к гробу и склонила голову.

– Мне остаться? Или хочешь побыть одна? – спросил Саймон.

– Одна. Спасибо, – ответила она, не поднимая глаз. Возможно, ему следовало все-таки остаться с ней, но он поймал ее на слове. У него было очень много дел и мало времени.

Саймон вернулся в гостиную, и Хэл сказал:

– Нашел несколько монет и вот эти табакерки и миниатюры. А также несколько старых писем. Больше ничего, разве что ты посчитаешь сокровищем разбитые глиняные трубки, оторванные пуговицы и бусины.

– Исайя считал, что все может пригодиться. Наверное, так повелось у него с давних пор. Ведь он приехал в Канаду почти без денег. Возможно, табакерки он кому-то оставил. Надо прочесть завещание.

Развернув одно из писем, Саймон увидел, что оно написано в 1809 году.

– Надеюсь, он на них ответил.

Миниатюр было три: офицер с тяжелым подбородком, черноволосая молодая женщина и маленькая девочка.

– Я даже не знаю, кто они, – пробормотал Саймон. – Судя по фасону платья, эти миниатюры нарисованы довольно давно.

– По-моему, женщина та же самая, что и на картине. Наверное, это мать твоей жены.

Саймон пожал плечами:

– Возможно, ты прав. Интересно, ребенок – это Джейн? Вроде бы такой же цвет волос, но все же… – Он положил миниатюры на стол – Мне пора заняться документами, хотя ужасно не хочется…

– Я тоже пойду, – сказал Хэл.

Когда они прошли коридор, Саймон спросил:

– Когда собираешься уезжать?

– Вместе с тобой.

Саймон остановился.

– Спасибо, Хэл. Извини за эту сумятицу, но тебя мне послал сам Господь!

Саймон прекрасно понимал, почему так обрадовался, узнав, что Хэл отправится в Англию вместе с ними. Обрадовался отчасти из-за того, что будет меньше времени оставаться с Джейн, пока друг здесь, в Канаде. А ведь потом – еще шесть с лишним недель плавания!

– Что же ты стоишь? Вперед, к бумажным делам! – Хэл улыбнулся. – Но должен тебя предупредить: я в этом не силен.

– Я тоже. Ничего не смыслю в делах Исайи.

Переступив порог кабинета, Саймон осмотрелся. Росс и его люди уже привели комнату в порядок. Здесь все было как обычно, только ковер унесли. А маленькое пятнышко на полу указывало, куда просочилась кровь.

Да, гробовщик и его помощники прекрасно сделали свое дело. Но если посмотреть на комнату глазами судебного исполнителя, то здесь царил невероятный беспорядок. Полки прогибались под тяжестью книг, гроссбухов и всевозможных коробок, а в ящики стола даже страшно было заглядывать. Впрочем, Исайя всегда знал, где что лежит, хотя и был не очень-то аккуратным человеком.

– Я начну со стола, – сказал Саймон. – А ты можешь просмотреть книги, он всегда засовывал в них бумаги и даже деньги.

Тут он вдруг понял, что Хэлу с одной рукой будет не так-то просто это сделать. Но что же теперь сказать? «Проклятие! – думал Саймон, складывая в стопку бумаги, лежавшие на столе. – Ну почему сегодня все так сложно?»

Он видел, как Хэл снимает с полки книгу, кладет ее на стол и пролистывает. Вроде бы все нормально. После ампутации прошло два года, и он уже научился жить с одной рукой. К тому же они были старые друзья, и Хэл, если бы не мог ему помочь, сказал бы об этом.

Саймон склонился над бумагами. Он специально оставил дверь открытой, чтобы увидеть, если Джейн выйдет из столовой, или услышать, если она его позовет.

Вскоре он нашел завещание Исайи, и оно было именно таким, как сказал доктор Болдуин, – почти все отходило «моей дорогой племяннице Джейн Оттерберн, которую я очень любил».

Интересно, сколько он ей оставил? Болдуин считал, что немного, а Джейн – что вполне хватит на жизнь. Наверное, даже нескольких тысяч хватило бы, чтобы сделать ее… более приемлемой для его родителей.

Увидев несколько недавних писем, Саймон решил, что этих людей следовало известить о смерти Исайи. Но кто они, эти люди? Саймон никого из них не знал. Да и что он мог им сказать? Только написать несколько строк и сообщить…

Глава 5

– Я могу чем-нибудь помочь?

Саймон поднял голову и увидел стоявшую в дверях Джейн. Он молчал, и она добавила:

– Могу себе представить, что подумал бы дядя, если бы увидел, что я так долго бездельничаю. Так тебе помочь?

Саймон наконец-то поднялся на ноги.

– Да, конечно. Если ты не очень устала, дорогая. Видишь ли, оказалось, что я не знаю, кто писал письма… Вот эти, например.

– Наверное, я сумею вам помочь. – Джейн приблизилась к столу. Взглянув на Хэла, сказала: – Пусть майор Боумонт называет меня просто Джейн, а я тоже буду его звать по имени. Иначе мне придется называть тебя мистер Сент-Брайд, Саймон.

– Если ваш тиран-муж не возражает, то я с удовольствием буду называть вас Джейн, – проговорил Хэл с улыбкой.

– Я тебе покажу тирана… – Саймон тоже улыбнулся, благодарный жене за здравый смысл и ту легкость, с которой она рассеяла сумрачное настроение, не впадая в легкомысленный тон. – Знаешь, Джейн, Хэл собирается уезжать вместе с нами.

– О, замечательная новость!

«Может, она так обрадовалась по той же причине, что и я? – подумал Саймон. – Наверное, надо будет напрямую поговорить с ней о супружеской постели».

Но если Джейн и нервничала по этому поводу, то не подавала виду и казалась совершенно спокойной. Сев рядом с мужем, она стала просматривать письма и рассказывать о людях, которых Саймон не знал. Они вместе составили текст послания, и Джейн сказала, что может сама всем написать.

– Мне не хочется на тебя это взваливать, – пробормотал Саймон.

– Мне вовсе не трудно. После ухода Солтера… нашего секретаря, я выполняла его обязанности.

Саймон с удивлением посмотрел на жену:

– Неужели ты что-то понимаешь в его коммерции?

Джейн немного помедлила, потом сказала:

– Да, разумеется. Я во всем ему помогала. Видишь ли, при его здоровье и дрожащих руках… Правда, он не разрешал мне наводить здесь порядок, но зато я вела его бухгалтерские книги и писала бо՛льшую часть писем.

Вскоре оказалось, что Джейн действительно прекрасно разбиралась во всех делах Исайи, так что можно было даже предположить, что именно она вела все его дела. «А ведь ей всего восемнадцать лет», – думал Саймон, с уважением поглядывая на жену.

В полдень они сделали перерыв и перекусили. А потом вдруг пришел какой-то мужчина в военной форме и, сказав, что Саймон должен явиться к вице-губернатору, остался ждать в холле.

– Черт побери, надо было сразу пойти, не дожидаясь вызова. Хэл, ты останешься?

– Конечно.

– Будут какие-то неприятности? – Джейн побледнела. – Это из-за дуэли?

– Не беспокойся, дорогая. Вице-губернатор злится, но я злюсь на него уже много месяцев. В сущности, все к лучшему. Он не хочет возобновления дуэли.

По пути к дому вице-губернатора его то и дело останавливали знакомые, желавшие выразить соболезнование в связи со смертью Исайи. Возможно, это была игра воображения, но Саймону казалось, что в глазах многих из них он видел осуждение. Впрочем, он и сам себя винил. Ведь именно его дуэль стала причиной смерти Исайи.

Как он и ожидал, вице-губернатор Гор, человек, отвечавший за всю Верхнюю Канаду, был в крайнем раздражении.

– Скверное дело, сэр. Очень скверное. Я постараюсь повлиять на решение, но сделать это будет чертовски трудно, потому что вы ставите под сомнение честность такого уважаемого человека, как Ланселот Макартур.

– Полагаю, это лучше, чем опорочить доброе имя дамы, сэр. Заявление Макартура по поводу мисс Оттерберн и ее дяди было совершенно безосновательным.

Гор покраснел.

– Да-да, конечно. Но вы могли бы в ответ… Вы могли бы оскорбить его как-нибудь иначе. Что ж, я постараюсь уладить это дело. Вы ведь согласны?..

Саймон кивнул:

– Да, сэр. Буду очень признателен. Теперь у меня есть жена, которая полностью от меня зависит.

– Да, еще об этом, Сент-Брайд. Со стороны мисс Оттерберн было бы весьма разумно посещать… общественные мероприятия. Моя жена вышла из себя – вышла из себя, сэр! – когда та отклонила ее любезное приглашение.

– Моя жена очень скромна, сэр, и она была в трауре по матери и по кузине.

– Да-да, но концерт никому бы не повредил. Или летняя прогулка в Касл-Франк.

Саймон ухватился за подходящее объяснение.

– Видите ли, у нее очень бледная кожа и она легко обгорает на солнце. А москитов она словно притягивает к себе.

В июле Саймон вернулся в Йорк и обнаружил, что Джейн вся искусана. Он предложил ей индейское средство от укусов, которое несколько облегчило ее состояние, но не думал, что она одобрит индейскую мазь, отпугивающую насекомых. Он сам ее не любил, хотя иногда пользовался.

В этом заключалась одна из неразрешимых проблем: поселенцы зачастую испытывали отвращение к индейским снадобьям и предпочитали мучиться от укусов, нежели таким способом предохраняться.

– Ей больше подходит английский климат, – сказал Саймон. – Я уже заказал места на «Эверетте».

«Эверетта» была торговым кораблем Северо-Западной компании, и ее ежегодный приход в Монреаль в апреле означал начало настоящей канадской весны, а отплытие в конце октября – приближение долгой зимы. Судно перевозило в основном меха, и на борт брали всего несколько пассажиров, но зато обеспечивали им полный комфорт.

– Отлично, – кивнул Гор. – Корабль никого не станет ждать, так как погода здесь очень переменчивая. Так что отправляйтесь поскорее в Монреаль – так будет лучше.

Нельзя было выразиться яснее. «Забирай свою беспокойную жену – и убирайтесь оба побыстрее». Саймон посмотрел Гору прямо в глаза:

– Я не хотел бы пренебрегать своими обязательствами, сэр.

– Если бы Макартура здесь не было, вы бы стали ждать его возвращения?

Вот, значит, как.

– Конечно, я всегда буду к его услугам в Англии, сэр.

– Как вам угодно. – Гор проводил его до двери. – Постарайтесь разобраться с делами Тревитта. Хороший был человек, очень надежный.

Саймон уходил от вице-губернатора с легким сердцем. Он не был трусом, но отмена дуэли его вполне устраивала, потому что у него была Джейн, с которой следовало считаться. Если Гор отправил куда-то Макартура с каким-то поручением, то его не будет в Йорке несколько недель. А потом, возможно, он сочтет себя удовлетворенным без новых выстрелов.

– Слава богу, – с сияющими глазами сказала Джейн, когда он перед ней отчитался. – Когда мы уезжаем?

– «Эверетта» поднимет паруса 28 октября. Чтобы добраться до Монреаля, нам потребуется две недели, при удаче может получиться вдвое быстрее. Но Гор прав: в этом году корабль не будет нас ждать.

– Но тогда у нас только три недели на то, чтобы все здесь уладить. Составить опись имущества. Все упаковать. Продать дом. Избавиться от мебели.

– Ты предпочтешь остаться до весны?

Она пожала плечами:

– Как получится…

Саймон повернулся к Хэлу:

– У Галлоуэя в Монреале есть надежный агент. Если на «Эверетту» мы не успеем, пусть найдет для нас места на другом корабле.

Майор кивнул и сел писать письмо. Потом ушел отправить его.

Часы в холле пробили дважды. Значит, после смерти Исайи прошло шесть часов. Саймон повернулся к Джейн; она по-прежнему сидела за столом и просматривала документы. «Неужели она не устала? – подумал Саймон. – И почему она такая… невозмутимая? Может, ее не так уж и огорчила смерть Исайи?» Но тут он вспомнил о том, как она плакала сегодня утром, и устыдился своих мыслей. Конечно же, Джейн очень любила дядю, а ее невозмутимость и спокойствие – просто черты характера.

Поскольку она занималась документами, он взялся за дело, которое по глупости поручил сначала Хэлу, – принялся просматривать книги. Ему удалось найти еще несколько писем и кое-какие записи покойного. Некоторые из книг Джейн, наверное, собиралась взять с собой, но вот что делать со связками журналов и торговых справочников?

– В чем дело? – неожиданно спросила Джейн.

Саймон взглянул на нее и проворчал:

– Чертовски хочется выбросить все эти газеты, журналы и справочники. Зачем Исайя их хранил?

– Хранил, потому что не удосужился отсюда убрать, – ответила Джейн. – Не думаю, что он ими дорожил. Ты прав, их надо выбросить.

И про женщин еще говорят, что они сентиментальны и чувствительны!

Он извинился и пошел в соседнюю комнату, где лежал Исайя. При его появлении человек в черном костюме тотчас же выскользнул в коридор. Саймон понимал, что пришел сюда как бы в укор Джейн, что конечно же было явной глупостью. Ведь Исайи здесь нет – только его труп. Джейн правильно сказала: ее дядя терпеть не мог, когда люди попусту тратили время. Он требовал лишь одного – чтобы Саймон взял на себя заботу о Джейн. Значит, следовало вернуться к ней.

У дверей кабинета Саймон увидел Хэла, беседовавшего с двумя слугами, которых он привел с собой. Эти двое пока что ничем не могли помочь, поэтому Саймон предложил им пройтись по конюшням и прочим хозяйственным строениям, где могли бы найтись какие-нибудь вещи, подходящие для аукциона.

– А почему бы не продать дом вместе со всем содержимым? – спросил Хэл. – Так было бы гораздо удобнее.

Господи, конечно! Но сначала следовало поговорить с Джейн. Приблизившись к столу, Саймон проговорил:

– Дорогая, те вещи, которые тебе нравятся, мы, разумеется, возьмем с собой, но…

– Перевозка будет стоить дороже вещей, – перебила Джейн.

– Но я не нищий. Если ты хочешь что-то взять, то бери.

– Нет, я ничего не хочу. – Она поднялась из-за стола. – Извини, мне надо заняться обедом.

Джейн выскользнула из комнаты, прикрыв за собой дверь. Проводив ее взглядом, Саймон покачал головой. Черт побери, почему бы ей не разразиться слезами?! Ведь так поступила бы любая женщина. Впрочем, он, наверное, несправедлив к ней. Просто она старалась держать себя в руках.

Саймон снова принялся просматривать книги, но больше ничего не обнаружил. Вскоре их с Хэлом позвали в гостиную – обедать. Оказалось, что Джейн успела приготовить довольно приличный обед. Саймона по-прежнему возмущало ее спокойствие, но он старался не подавать виду. Взглянув на жену, он с улыбкой сказал:

– Замечательно… Какая ты умница!

Она покраснела – он надеялся, что от удовольствия. Когда они сели за стол, Джейн сказала:

– А как мы доставим свои вещи в Монреаль? И сколько можно взять на «Эверетту»?

Саймон снова улыбнулся. Может, он напрасно возмущается? Ведь гораздо лучше иметь спокойную и уверенную в себе жену, чем плачущую и беспомощную.

Ответив на вопрос Джейн, Саймон склонился над своей тарелкой. Во время обеда он впервые обратил внимание, как Хэл режет мясо – тот орудовал какой-то странной комбинацией ножа и вилки. Видимо, его любопытство было слишком заметно, потому что майор сказал:

– Это называется вилкой Нельсона. С более тонкой стороны она острая, как нож, и изогнута. Замечательная вещь! У нее то преимущество, что в случае необходимости можно перерезать кому-нибудь глотку.

Поскольку тема была открыта, Саймон спросил:

– Ты не находишь, что тебе был бы полезен крюк или что-нибудь в этом роде?

– Возможно, – кивнул Хэл. – Проблема в руке. Рука – очень сложный инструмент. У меня была деревянная с шарниром на локте, но ее можно было двигать только другой рукой. Говорят, в Ирландии есть мастер, который делает кое-что получше. Может, когда-нибудь я его навещу.

Хэл говорил спокойно, без надрыва, но Саймону все равно было ужасно неловко. Он не знал, что сказать, но тут, к счастью, вошла служанка с вязанкой дров. Саймон вспомнил, что за дровами обычно ходил Исайя. Поднявшись из-за стола, он сказал, что сам займется дровами. По правде говоря, он просто убегал к работе.

Саймон принес еще две вязанки: одну отнес в свою комнату, другую – после некоторого колебания – в спальню Джейн. Ему несколько раз случалось заглядывать в ее комнату, но раньше он никогда не переступал порог и теперь испытывал неловкость. Разумеется, муж имеет полное право заходить в комнату жены, но все же…

Осматривая комнату Джейн, Саймон пытался понять, что за человек его жена. Мебели здесь было совсем немного: узкая кровать, комод, стол, кресло-качалка у камина. Оставалось еще достаточно места, и Джейн вполне могла бы поставить сюда кровать пошире. Почему же она этого не сделала? Действительно – как монашка.

Потом он вспомнил, что Исайя готовил эту комнату для двух девушек. Когда племянница приехала одна, лишнюю кровать убрали из сочувствия к ее горю. Джейн не стала ничего менять – ей тогда было не до того. И она, судя по всему, не тратила на себя денег. Хотя Исайя с удовольствием купил бы ей все, что она пожелала бы. Но почему же она ничего не просила, почему?..

На кровати – простенькое лоскутное одеяло; на полу – прекрасный ковер, но накрыт лоскутным половиком. На кресле же лежало свернутое вязаное одеяло, – наверное, Джейн заворачивалась в него, когда было холодно. И сразу же вспомнилась вязаная шаль, которую Джейн иногда накидывала на плечи. Исайя купил бы ей шаль из лучшего кашемира, если бы она только пожелала.

Вероятно, ей было не очень-то уютно в Тревитт-Хаусе. Но тогда как же она почувствует себя в Брайдсуэлле? А вот здесь, в ее спальне, было необыкновенно уютно. Все эти лоскутки, рукоделие… Похоже, Джейн свила себе тут уютное гнездышко. И окружила себя картинками из своего прошлого. Что ж, ничего удивительного, ведь у него в комнате тоже висят миниатюры родителей и вид Брайдсуэлла.