Текст книги "Проект «Юпитер»"

– Пожалуйста, будьте джентльменом, – попросила она.

Я повернулся к ней спиной, но, конечно же, все равно ни на миг не выпускал пленницу из виду.

– Я не могу быть джентльменом, – сказал я. – Я – пять мужчин и пять женщин сразу, мы работаем, как единое целое.

– Значит, это правда? Вы заставляете своих женщин воевать?

– А вы разве не воюете, сеньора?

– Я защищаю свою землю и свой народ, – если бы я не следил за Мадеро, я бы наверняка неправильно понял волнение, прозвучавшее в ее голосе. Я заметил, как рука пленницы быстро скользнула в нагрудный карман, и успел перехватить ее до того, как Мадеро донесла ее до рта.

Я силой разжал ее ладонь и взял маленькую белую таблетку. Таблетка сильно пахла горьким миндалем – ничего примечательного.

– Это бы вам не помогло, – сказал я. – Нам просто пришлось бы реанимировать вас, и вы бы еще долго болели.

– Вы убиваете людей, а когда вам захочется – возвращаете их к жизни. Но вы – чудовища.

Я спрятал таблетку в карман у меня на ноге и внимательно посмотрел на Мадеро.

– Если бы мы были чудовищами, мы возвращали бы мертвых к жизни, вытягивали нужные нам сведения, а потом убивали бы их снова.

– Но вы так не делаете.

– У нас в тюрьмах больше восьми тысяч ваших людей – после войны их отправят на родину. Разве не проще было бы их всех убить?

– А, концентрационные лагеря! – она выпрямилась, натянула брюки и снова села.

– Название со смыслом, но сюда оно мало подходит. Да, военнопленные костариканцы содержатся в лагере. В этом лагере полно наблюдателей от ООН и Красного Креста, которые следят за тем, чтобы с пленными хорошо обращались. Да вы и сами со временем все увидите, – я не часто выступал в защиту политики Альянса. Но мне было крайне интересно пообщаться с «настоящей фанатичкой».

– До этого мне еще надо дожить.

– Вы доживете, если захотите. Не знаю, сколько у вас там еще припрятано таблеток, – я связался через летуна с нашим координатором и попросил подключить анализатор речи.

– Эта была единственная, – заявила Мадеро, как я и ожидал, и анализатор речи подтвердил, что она говорит правду. Я немного успокоился. – Значит, я стану одной из ваших военнопленных.

– Да, возможно. Если только подозрения против вас не окажутся ложными.

– Я никогда ни в кого не стреляла. Я никогда никого не убивала.

– Мой координатор – тоже. Она доктор наук по теории войны и кибернетическим коммуникациям и никогда не была солдатом.

– Но на самом деле она ведь убила множество людей. Наших людей.

– А вы помогали составить план нападения на Портобелло. А значит, следуя вашей собственной логике, вы тоже убивали людей – моих друзей.

– Я этого не делала! – сказала она. Быстро, с чувством – явно говорила неправду.

– Когда вы их убивали, я был очень тесно связан с сознанием этих людей. И смерть некоторых из них была ужасной.

– Нет! Нет!

– Не нужно мне врать. Я ведь могу возвращать мертвых к жизни, помните? Я могу уничтожить всю вашу деревню одной только мыслью. И я легко могу распознать, врете вы или нет.

Она какое-то время молчала, обдумывая услышанное. Она наверняка должна была знать об анализаторах речи.

– Я – мэр Сан-Игнасио. У вас могут быть неприятности.

– Мы не сделали ничего незаконного. У нас есть ордер на ваш арест, подписанный губернатором вашей провинции.

Мадеро презрительно фыркнула.

– Пепе Ано! – на самом деле губернатора звали Пелипианокио – итальянское имя, но испанцы превратили его в местный аналог английского Джо Жопа.

– Надо понимать, он не пользуется особой популярностью среди местных партизан? Но ведь он один из вас.

– Он получил кофейную плантацию в наследство от дяди и оказался таким плохим фермером, что у него не росла даже редиска! Вы купили его землю, вы купили и его самого.

Она нисколько не сомневалась, что это правда, – может быть, так оно и было.

– Мы ни к чему его не принуждали, – сказал я, раздумывая. Я не так много знал об истории их городка и провинции. – Разве он не сам обратился к нам? Заявил о себе…

– Ну да, конечно. Точно так же голодная собака ластится к любому, кто готов ее кормить. Но не надо думать, что мы все такие, как этот…

– Честно говоря, сеньора, нам не особо много об этом рассказывали. Разве вашим солдатам выкладывают все подробности перед тем, как вы посылаете их на задание?

– Мы… Я ничего об этом не знаю, – на самом деле она не могла этого не знать – их солдаты действительно принимали участие в принятии решений и могли обсуждать приказы. Это снижало эффективность их как военной силы, зато давало моральное право гордо именовать себя «Демократической Народной Армией».

Вертолет внезапно резко кинуло влево, потом – вправо, потом он круто взял вверх. Я подхватил Мадеро, чтобы она не упала.

– Ракета, – пояснил я, проконсультировавшись с летуном.

– Как жаль, что они промахнулись…

– Вы – единственное живое существо на этом вертолете, сеньора. Все остальные – в полной безопасности, в Портобелло.

Она даже улыбнулась.

– По-моему, не в такой уж и безопасности. Разве не из-за этого вы меня выкрали?

Женщина попала в число девяноста процентов счастливчиков и благополучно пережила операцию по вживлению имплантата. От нее командование Альянса узнало имена остальных трех «tenientes»[1]1
  Здесь подручные главаря заговорщиков (исп. ).


[Закрыть], ответственных за резню в Портобелло. За соучастие в этом деле ей был обеспечен смертный приговор, но затем его заменили более мягким наказанием – пожизненным заключением: Мадеро отправили в большой лагерь военнопленных в Зоне Канала. Имплантат у нее на затылке служил надежной гарантией того, что больше она не будет участвовать ни в каких заговорах.

Как ни странно, но за те четыре часа, пока Мадеро везли в Портобелло и вживляли ей имплантат, остальные трое «tenientes» вместе с семьями успели уйти в джунгли и спрятаться. Они словно провалились сквозь землю – наверное, надеясь когда-нибудь вернуться. Их отпечатки пальцев и рисунок сетчатки занесли в списки разыскиваемых мятежников, но не было никакой гарантии, что эти отпечатки действительно принадлежали им. У них был не один год, чтобы подстроить подмену. А значит, любой из этих партизан свободно мог прийти к воротам Портобелло наниматься на работу.

Конечно, Альянс перестрелял всех испаноязычных рабочих на базе в Портобелло и мог проделать то же самое по всему городу и даже по всей стране. Но такая тактика в конце концов обернулась бы против самого Альянса. В Панаме Альянс обеспечивал одну треть всех рабочих мест. Если вышвырнуть с работы всех этих людей, Панама наверняка пополнит ряды нгуми.

Маркс, и не только он один, считал и доказывал, что в основе любой войны лежит экономика. Конечно, никто в девятнадцатом столетии и представить себе не мог, каким будет мир в двадцать первом веке – когда половина планеты вынуждена трудиться в поте лица, зарабатывая на чашку риса или корку хлеба, а другая половина благоденствует, выстроившись в очередь у грандиозной автоматической кормушки.

Группа солдатиков вернулась в городок на закате, с ордерами на арест трех остальных партизанских главарей. Солдатики пошли за партизанами, разделившись по трое. Окутанные клубами дыма и тошнотворного газа, они вламывались в дома, обшаривали все прилегающие к усадьбам земли, но так никого и не нашли. Местное население не оказывало практически никакого сопротивления, так что солдатики ушли ни с чем – рассеялись в десяти разных направлениях.

Они встретились снова примерно в двадцати километрах ниже по склону горы, возле продовольственного магазинчика и кабака. Кабак был закрыт, но там оставался один из завсегдатаев – лежал, скрючившись под столиком на улице, и безмятежно храпел. Солдатики не стали его будить.

Следующая часть миссии представляла собой злодейское надругательство, измысленное каким-то непроспавшимся гением, которого разобрала досада на то, что в эту ночь больше никого не удалось взять в плен. Солдатики вернулись наверх и методично извели весь урожай на полях, принадлежавших трем семьям сбежавших партизан.

Две семьи владели плантациями кофейных деревьев, так что Джулиан приказал своим людям просто выкорчевать кусты и побросать на поле – возможно, уже на следующий день их посадят обратно.

Имущество третьей семьи состояло из единственного в городке магазинчика скобяных товаров. Если бы Джулиан спросил у координатора, что с ним делать – ему, наверное, приказали бы поджечь магазин. Так что он не стал лишний раз спрашивать, а просто выломал двери и вместе с тремя другими солдатиками разбросал весь товар по улицам городка. Пусть местные жители сами разбираются, стоит ли уважать право собственности сбежавшего партизана.

Большинство поселян за эту ночь устали возиться с солдатиками, а кроме того, они получили сообщение, что солдатики не собираются никого убивать, если их на это не провоцировать. И все же двое самонадеянных снайперов вылезли со своими лазерами и собрались пострелять, но у солдатиков были в запасе транквилизирующие стрелки.

Пак, новенький в группе, парень с наклонностями убийцы, доставил Джулиану некоторые неприятности. Он вздумал возражать против применения стрелок – что было равнозначно неподчинению приказу в боевых условиях, а это серьезное нарушение субординации, подсудное дело. Но и тогда, когда ему все же пришлось взяться за транквилизирующие стрелки, Пак стал целиться снайперу в глаз – от чего тот, несомненно, должен был погибнуть. Джулиан вовремя это заметил и мысленно приказал Паку прекратить стрельбу, а снайпера препоручил Клоду, который стрельнул тому в плечо.

Таким образом, как демонстрация силы миссия удалась вполне, только Джулиан все думал – к чему все это? Для жителей городка действия солдатиков выглядели диким, бессмысленным вандализмом. Возможно, Джулиан и должен был сжечь дотла магазинчик и уничтожить на корню всякую растительность на землях двух фермеров. Но он решил, что сдержанное проявление силы подействует куда лучше. Джулиан написал лазером на побеленной стене магазинчика на правильном испанском (проконсультировался у координатора): «По праву следовало бы казнить двенадцать из вас за то, что вы убили двенадцать наших. Пусть такое больше не повторится!»

Когда я вернулся домой – в следующий четверг, – то нашел под дверью записку:

«Подарок прекрасен. Вчера вечером я ходила на концерт только ради того, чтобы надеть его и похвастаться. Два человека спросили, от кого это. Я напустила таинственности, сказав: „От друга“.

Так вот, друг мой, я приняла важное решение. Надеюсь, в какой-то мере это будет подарком для тебя. Я уезжаю в Гвадалахару, ставить себе имплантат.

Я не стала ждать, когда ты вернешься, и обсуждать это с тобой – потому что не хотела делить с тобой ответственность на случай, если что-то пойдет не так. Я очень вдохновилась, узнав о случае, который произошел совсем недавно – это касается законов о людях с имплантатами.

Собственно, случилось вот что. Один человек из Остина поставил себе имплантат, и за это его выкинули с работы. А он подал в суд – обвинил работодателей в дискриминации имплантированных по закону о труде. Суд решил дело в его пользу, так что по меньшей мере какое-то время мне не грозит опасность потерять работу, если я поеду и сделаю это.

Я прекрасно все знаю об опасности для здоровья и понимаю, как это легкомысленно для женщины моих лет и социального положения – идти на такой риск из одной только ревности. Я не могу смириться, что никогда не стану для тебя тем же, чем была Карелии, и не смогу разделить твою жизнь так, как разделяют Канди и другие, хотя ты утверждаешь, что даже не любишь эту женщину.

Не стоит об этом спорить. Я вернусь в понедельник или во вторник. Отметим наш юбилей? . С любовью – Амелия».

Я прочитал записку два раза, а потом кинулся к телефону. Позвонил Амелии – никто не ответил. Тогда я прокрутил то, что было на автоответчике, и нашел послание, которого больше всего боялся:

«Сеньор Класс, ваше имя и номер нам предоставила сеньора Амелия Хардинг, чтобы мы могли связаться с вами в случае необходимости. Она также дала нам координаты профессора Хайеса. Сеньора профессор Хардинг прибыла к нам, в „Clinica de cirugia restorativa у aumentativa de Guadalajara“, на операцию по вживлению „puente mental“, который вы называете имплантатом. Операция прошла не вполне успешно, и сеньора Хардинг сейчас полностью парализована. Она дышит самостоятельно и способна воспринимать зрительные и слуховые раздражители, но говорить она не может. Мы должны обсудить с вами некоторые вопросы. Сеньора Хардинг назвала вас как ближайшего родственника. Мое имя – Родриго Спенсер, я заведующий хирургическим отделением по вживлению и пересадке мозговых имплантатов». Дальше он давал свой номер и адрес.

Это послание пришло в субботу вечером. Следующее было от Хайеса, в понедельник – он говорил, что узнал мой график работы и не станет ничего предпринимать, пока я не вернусь. Я быстро побрился, переоделся и позвонил ему домой.

Было еще только десять вечера, но Хайес ответил, не включая видимости. Когда он услышал, что это я, на экране появилось его заспанное лицо – я явно вытащил его из постели.

– Джулиан… Прости, у меня сейчас необычный график работы – нас тестируют перед большим прыжком. Инженеры не отпускали меня до трех ночи.

– Ничего, все нормально.

– Слушай, я насчет Блейз… Я знаю, вы были друзьями. И понимаю, почему она старалась соблюдать осторожность, даже одобряю ее, но, надеюсь, между нами из-за этого не будет никаких недоразумений, о'кей? – он улыбнулся вымученной улыбкой, лицо его болезненно исказилось.

– Конечно. Я думал…

– Так что там насчет Гвадалахары?

– Знаешь, я до сих пор в шоке. Я поеду в город и сяду на первый же поезд – два часа, может, четыре – смотря какое там расписание… Нет, я лучше сперва позвоню на базу и узнаю насчет самолета.

– А когда приедешь туда?

– Мне нужно будет переговорить с людьми. У меня есть имплантат, но я не сильно разбираюсь в самих этих операциях. Понимаешь, меня призвали на службу, и выбора у меня не было. Узнаю, можно ли с ней поговорить.

– Сынок, мне сказали – она не может говорить. Она парализована.

– Да знаю я, знаю. Но у нее же нарушена только моторика. Если мы вместе подключимся, то сможем поговорить. И узнаем, чего она хочет.

– Хорошо, – Хайес кивнул. – Хорошо. Но скажи ей тогда, чего хочу я. Я хочу, чтобы она сегодня же была здесь. Нет, даже – вчера. Макро желает получить ее голову на блюде, – он постарался показаться разозленным. – Чертов дуралей, точно такой же, как Блейз! Позвонишь мне из Мексики.

– Позвоню.

Он кивнул и отключился.

Я позвонил на базу и узнал, что прямых рейсов на Гвадалахару в ближайшее время не будет. Можно было вернуться обратно в Портобелло, а оттуда, уже утром, добраться до Мексики. Gracias, pero no gracias[2]2
  Спасибо, нет. Но все равно – спасибо (исп. ).


[Закрыть]. Я просмотрел расписание поездов и вызвал такси.

До Гвадалахары я доехал за три часа, и это были чертовски поганые три часа. Примерно в час тридцать я был уже в клинике, но, конечно же, меня не пропустили дальше приемного отделения – в больнице принимали посетителей только с семи утра. Но и тогда я не смогу повидаться с Амелией, пока не придет доктор Спенсер – то есть до восьми, а то и до девяти часов.

Я снял mediocuarto – полкомнаты – в мотеле напротив больницы. Там была только кровать и лампа. Спать я не мог, поэтому нашел забегаловку, открытую круглосуточно, и взял журнал – почитать и бутылку миндальной текилы, которая по-испански называлась «Almendarada». Я одолел полбутылки вина и половину журнала, от статьи к статье упорно пробираясь сквозь дебри испанского. В школе мы испанский не изучали, поэтому, хоть в повседневном общении проблем с испанским у меня не было, разобраться в запутанных литературных пассажах оказалось не так-то просто. Одна из статей посвящалась доводам за и против эвтаназии для стариков – несмотря на то что я разобрал только половину слов, статья эта вогнала меня в дрожь.

В разделе военных новостей попалась коротенькая заметка о нашей акции по похищению той женщины. Репортер назвал это «миротворческой полицейской миссией против партизан». Сомневаюсь, что им удастся продать так уж много экземпляров своего журнальчика в Коста-Рике. Разве что они вставили туда другой вариант статьи.

Журнал был развлекательный, с иллюстрированными приложениями, которые в некоторых американских штатах сочли бы незаконной порнографией. Картинки в приложениях состояли из шести эпизодов каждая, и если страничку потрясти – картинка начинала ритмично двигаться, создавая стробоскопический эффект. Как, полагаю, и большинство читателей-мужчин, я с интересом принялся трясти странички. В конце концов это помогло мне уснуть.

К семи утра я пришел в приемное отделение клиники и полтора часа читал журналы – не такие интересные, как вчерашний, – пока наконец не появился доктор Спенсер. Это был высокий блондин, он говорил по-английски с жутким мексиканским акцентом, тягучим и вязким, как guacamole[3]3
  Салат из авокадо (исп. ).


[Закрыть].

– Сначала давайте пройдем в мой кабинет, – доктор Спенсер взял меня под локоть и повлек за собой, на нижний этаж. Его кабинет оказался простой комнатой без окон, там было только два стула и стол. На одном из стульев уже кто-то сидел.

– Марти?! – удивился я. Он кивнул.

– Хайес позвонил мне после того, как переговорил с тобой. Блейз должна сказать кое-что, касающееся нашей общей работы.

– Для меня большая честь видеть вас своим гостем, доктор Ларрин, – Спенсер присел за стол.

Я устроился на свободном стуле – простом стуле с жесткой спинкой.

– Так чем вы тут занимаетесь? – поинтересовался Марти.

– Только разрешенной микрохирургией, – сказал Спенсер. – Больше ничем.

– Но на самом-то деле все обстоит не совсем так? – спросил Марти.

– Все остальное – нелегально.

– Это мы еще обсудим поподробнее…

– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, о чем речь?

– В том, что касается уничтожения личности, мексиканские законы более строгие, чем американские, – пояснил Марти.

– В вашей стране у нее оставалась бы возможность продолжать жизнь, даже если это было бы всего лишь растительное существование, – сказал Спенсер.

– Верно подмечено, доктор Спенсер. С другой стороны, у нее была бы возможность не рисковать понапрасну жизнью и рассудком.

– Кажется, я чего-то недопонимаю, – признался я.

– Ничего удивительного. У нее есть имплантат, Джулиан! Она может жить полноценной жизнью, даже не шевеля ни единой мышцей.

– Это просто непристойно.

– Но это возможно. Микрохирургия сопряжена с риском.

– Но не настолько. Не с таким риском. Риск mas о menos[4]4
  Более или менее (исп. ),


[Закрыть] такой же, как при постановке имплантата в любой другой клинике. Девяносто два процента наших пациентов полностью выздоравливают.

– Вы имеете в виду – девяносто два процента выживших после операции, – заметил Марти. – А каков процент выздоровления в целом?

Спенсер пожал плечами, потом еще раз.

– Это все – цифры. Они совершенно ничего не значат. Она здорова и относительно молода. Повторная операция должна пройти успешно.

– Она – замечательный физик. Если ее мозг будет поврежден, это никак нельзя будет назвать выздоровлением.

– Мы объяснили ей все это перед операцией, перед тем, как стали вживлять имплантат, – Спенсер положил на стол какой-то документ на пяти или шести листах. – И только после этого она подписала согласие на операцию.

– А почему бы вам не подключить ее в сеть и не поинтересоваться ее собственным мнением? – спросил я.

– Все не так просто, – ответил доктор Спенсер. – Как только ее подключат через имплантат, тотчас же начнут формироваться совершенно новые проводящие пути нервных реакций. И сеть таких путей будет разрастаться… – Спенсер выразительно взмахнул рукой, – более чем быстро.

– Новые нервные связи образуются в экспоненциальной прогрессии, – заметил Марти. – И чем дольше Амелия пробудет в подключении, чем больше она получит новых впечатлений – тем тяжелее ей будет от этого избавиться.

– Вот именно поэтому мы ее и не спрашивали.

– В Америке вам пришлось бы это сделать, – сказал Марти. – Согласно праву на полную осведомленность.

– Америка вообще очень своеобразная страна. Так я вас не убедил?

Я сказал:

– Если я подключусь вместе с ней, то смогу быстро войти и выйти из контакта – muy pronto[5]5
  Очень быстро (исп. ).


[Закрыть]. У доктора Ларрина имплантат стоит дольше моего, но для меня подключение – повседневная необходимость, в отличие от него, ведь он не механик. А я – солдат. – Спенсер нахмурился.

– Да, пожалуй… Полагаю, вы правы, – он откинулся на спинку стула. – И все равно то, что вы предлагаете, противозаконно.

Марти многозначительно посмотрел на него.

– И этот закон никогда не нарушают?

– Видимо, вы хотели сказать «не обходят»? Обходят, когда дело касается иностранцев. – Марти недвусмысленно потер большим пальцем о два других. – Ну… нет, взятка – это не совсем то, что я имею в виду. Просто кое-какие бюрократические формальности и определенная сумма в качестве оплаты. Кто-либо из вас является ее… – Спенсер открыл выдвижной ящик стола, где у него был электронный переводчик, и спросил: – Poder?[6]6
  Доверенное лицо (исп. ).


[Закрыть]

Из ящика прозвучало в ответ:

– Доверенное лицо.

– Кто-либо из вас является доверенным лицом сеньоры Хардинг?

Мы с Марти переглянулись и покачали головами.

– Для нас обоих это полная неожиданность.

– Ее плохо проконсультировали. Она обязательно должна была позаботиться о таких важных деталях. Может быть, кто-нибудь из вас приходится ей женихом?

– Можно сказать, что да, – ответил я.

– Bueno, о'кей, – Спенсер вынул из ящика карточку и передал мне. – Сходите в этот кабинет – он работает с девяти часов, – и там вам выдадут временное designacion de responsabilidad, – он повторил то же для компьютера.

– Положение Халиско о временном назначении законного представительства, – перевел компьютер.

– Погодите, – сказал я. – Получается, такое разрешение позволяет жениху пациентки принимать решение относительно опасных для ее жизни хирургических операций?

Спенсер пожал плечами.

– Жениху, брату, сестре. Дяде, тете, племяннику. Но, естественно, только в том случае, когда человек не в состоянии принять такое решение сам. Каждый день множество людей попадает в ситуации вроде той, в которой оказалась профессор Хардинг. Да, по несколько человек каждый день – в том числе в Мехико и Акапулько.

Похоже, так и было. Большую часть доходов в валюте Гвадалахаре, а может, и всей Мексике, приносили определенные хирургические операции. Я перевернул карточку и посмотрел, что там написано. Английский текст гласил: «Согласование с законами Мексики».

– И сколько примерно это может стоить?

– Около десяти тысяч песо – соответственно, пятьсот долларов.

– Я могу заплатить, – вызвался Марти.

– Нет, я сам заплачу. Ведь я же – жених, – кроме того, я зарабатывал в три раза больше, чем Марти.

– Не важно, кто будет платить, – сказал доктор. – Вы вернетесь ко мне с нужной бумагой, и я подключу вас к ней. Но будьте готовы ко всякому. Вы узнаете нужный ответ – и я вас отключу. Так будет и проще, и безопаснее во всех смыслах.

Только вот что я буду делать, если она попросит меня остаться?

На то, чтобы разыскать необходимого нам законника, мне пришлось потратить почти столько же времени, как на поездку из Техаса до Гвадалахары. Их контора переехала на другое место.

Новые апартаменты адвокатской конторы производили не очень приятное впечатление: в комнате стояли только стол и изъеденный молью диван. Зато с нужной бумагой не возникло никаких новых проблем. Я получил право доверенного лица с ограниченной ответственностью – только на решение вопросов, связанных с медициной. Меня даже немного испугало, насколько просто все получилось.

Когда я вернулся в больницу, меня направили во вторую хирургическую, которая оказалась небольшой комнатой с белыми стенами. Доктор Спенсер уже приготовил Амелию и к подключению, и к хирургическим манипуляциям – она лежала на операционном столе, к каждой руке была подсоединена капельница. От затылка Амелии к небольшому серому ящику на столе тянулся тонкий проводок. На ящике лежал еще один свернутый в кольцо шнур для подключения. Марти сидел на стуле у двери. Когда я вошел, он поднялся мне навстречу.

– А где доктор? – спросил я.

– Aqui![7]7
  Здесь! (исп. )


[Закрыть] – оказалось, он шел следом за мной. – Вы достали нужную бумагу?

Я протянул ему доверенность. Он внимательно изучил бумагу, сложил ее и сунул в карман.

Врач взял Амелию за руку, потрогал тыльной стороной ладони ее щеку, потом положил ладонь ей на лоб – странный, по-матерински заботливый жест.

– Должен вас предупредить – это будет не очень просто.

– Просто? Да я треть жизни провел…

– В подключении, si[8]8
  Да (исп. ).


[Закрыть]. Но не с теми, кто никогда не бывал подключен. И не с теми, кого вы любите. – Доктор указал мне на стул: – Возьмите вон тот стул и усаживайтесь.

Пока я пододвигал стул, Спенсер копался в ящиках стола.

– Закатайте рукав.

Я сделал, как он велел. Спенсер чисто обрил участок кожи у меня на руке, набрал что-то в шприц и ввел мне.

– Что это – какой-то транквилизатор?

– Не совсем. В принципе, успокаивающий эффект будет, как от транквилизатора. Это средство поможет сгладить шок, впечатление от первого контакта.

– Но я десятки раз вступал в первый контакт.

– Да, но тогда ваши армейские врачи полностью контролировали вашу… как это? Систему кровообращения. Вам вводили лекарства тогда – значит, и сейчас вам нужно ввести его.

Лекарство меня слегка пришибло. Спенсер услышал мой резкий вдох и спросил:

– Listo?[9]9
  Достаточно? (исп. ).


[Закрыть]

– Ничего, продолжайте.

Он развернул провод и подсоединил его к моему имплантату – раздался сухой металлический щелчок. Ничего не случилось. Тогда он повернул тумблер переключателя на сером ящике.

Амелия неожиданно повернула голову и посмотрела на меня – я ощутил знакомое чувство двойного видения, я смотрел на нее и одновременно видел самого себя. Конечно же, для Амелии это ощущение не было таким знакомым, и я сразу же почувствовал ее испуг и растерянность. «Держись, милая, это просто!» Я попытался показать ей, как надо разделять две разные картинки – мысленная уловка, это не труднее, чем расфокусировать обычное зрение. Амелия быстро сориентировалась, успокоилась и попыталась что-то сказать.

«Не нужно придумывать для этого слова, – я передал ей свои ощущения. – Просто подумай о том, что ты хочешь сказать».

Амелия попросила, чтобы я потрогал свое лицо, потом погладил рукой по груди, по бедрам, по гениталиям.

– Девяносто секунд, – сказал доктор. – Tenga prisa[10]10
  Поторапливайтесь (исп. ).


[Закрыть].

На меня накатила волна восхищения от новизны чудесных открытий. В чем-то это было похоже на прозрение слепого, но не совсем – как будто ты полжизни носил, не снимая, очки с очень темными стеклами, причем одно стекло было полностью черным, и вдруг оказалось, что очков больше нет. И мир вокруг сделался изумительно прекрасным, полным насыщенных, ярких красок.

Я мысленно сказал Амелии: «Я боюсь, что ты привыкнешь к этому». – «Это как будто иной способ видения. Иное существование», – ответила она.

Одним всплеском мысленных представлений я поведал ей о ее нынешнем состоянии и о том, как опасно для нее слишком долго оставаться в подключении. Помолчав немного, она ответила – ответила словами. Я передал ее вопросы доктору Спенсеру – выговаривая слова медленно, как робот.

– Если мне удалят имплантат и окажется, что мозг так поврежден, что я не смогу нормально работать, можно ли будет поставить имплантат снова?

– Если кто-нибудь оплатит операцию – конечно, можно. Но риск при операции увеличится.

– Я заплачу.

– Кто именно?

– Джулиан.

Амелия молчала довольно долго. Потом сказала Спенсеру через меня:

– Тогда я согласна. Но при одном условии. Сперва мы должны заняться любовью – вот так. В подключении.

– Это абсолютно исключено! Каждая секунда в подключении увеличивает риск. Если вы сделаете это, то никогда уже не вернетесь к нормальной жизни.

Я увидел, как Спенсер потянулся к выключателю, и удержал его руку.

– Еще секундочку, – я встал, положил руку на грудь Амелии и поцеловал ее. Последовал мгновенный всплеск вулкана страстей – разделенной радости и наслаждения, и Амелия исчезла – после короткого сухого щелчка переключателя. А в следующее мгновение я целовал уже бесчувственное, безответное тело, и на глаза мне наворачивались слезы. Я сел обратно на стул – рухнул, словно мешок. Врач отсоединил нас, не говоря ни слова, только наградил меня свирепым взглядом и покачал головой.

В той буре чувств промелькнула убежденность: «Каков бы ни был риск, дело того стоило», – и я даже не знал, кто из нас это подумал – я или Амелия.

Мужчина и женщина в зеленой одежде вкатили в операционную столик с хирургическим оборудованием.

– Вам двоим придется сейчас уйти. Возвращайтесь к десяти-двенадцати часам.

– Я предпочел бы помыться и присутствовать на операции, – сказал Марти.

– Прекрасно, – Спенсер по-испански попросил медсестру принести костюм для Марти и показать ему, где находится limpiador[11]11
  Здесь: раздевалка (исп. ).


[Закрыть].

Я спустился вниз, в холл, и вышел из клиники. Небо над городом приобрело красновато-оранжевый оттенок из-за промышленных загрязнений. На последние мексиканские деньги, что у меня были, я купил в торговом автомате дыхательную маску.

Я решил погулять по городу, пока не найду пункт обмена валюты и карту города. Я никогда прежде не бывал в Гвадалахаре и понятия не имел, в какой стороне отсюда может находиться деловая часть города. Впрочем, в городе, который чуть ли не в два раза больше Нью-Йорка, это обстоятельство, наверное, не имело особого значения. Я пошел наугад, повернувшись спиной к солнцу.

Здесь, в окрестностях клиники, было полным-полно нищих попрошаек, которые клянчили деньги якобы на то, чтобы оплатить лечение. Они выставляли напоказ своих больных детишек и всячески демонстрировали болячки и костыли. Кое-кто из попрошаек нагличал сверх всякой меры. Я отвечал им бранью на плохом испанском, а про себя радовался, что сунул таможеннику взятку в десять долларов и тот позволил мне провезти выкидной нож.

Детишки на улицах выглядели жалкими, болезненными и беспомощными. Я знал о Мексике гораздо меньше, чем должен бы – ведь моя страна находилась совсем рядом, чуть севернее, – но я был уверен, что здесь должны существовать какие-то учреждения социальной помощи и медицины. Очевидно, социальная помощь предоставлялась далеко не каждому. Как, наверное, и щедрые дары нанофоров, которыми мы милостиво снабжаем местное правительство: большинству мексиканцев мало что перепадает от этого изобилия.

Некоторые нищие демонстративно не замечали меня, а то даже шептали мне в спину нелестные эпитеты на расистские темы – на языке, которого я, по их мнению, не должен был понимать. Как же все изменилось! Когда я еще учился в школе, мы с отцом как-то съездили в Мексику. И отец, который вырос на американском Юге, был просто счастлив из-за полного отсутствия здесь каких-либо расовых предрассудков. С нами обращались почтительно, как с любыми другими гринго. Это из-за нгуми в Мексике появилась предвзятость к темнокожим, но отчасти в этом виновата и Америка. Она подала такой пример.