Текст книги "Пойма"

– Это верно. Земля не привередничает.

– Да и черви – не особенно, – сказал доктор Тинн. – Да, вот ещё что, – он вынул из сумки длинный пинцет и поднял им что-то, лежащее у женщины между ног. – Как только начал я там обследовать, выпала оттуда вот эта штука. Её туда внутрь затолкали.

– Что это?

– На вид как бумага. Только вся в крови, отсырела, и сейчас уже бог весть, что это такое, но по виду – именно бумага.

– Он что, ей туда бумагу засунул?

– Скрутил кусочек и вставил, – ответил доктор Тинн.

– Это зачем?

Доктор покачал головой:

– Что-то это для него значило. Что именно – судить не берусь.

Мы услышали, как в ледохранилище вошёл кто-то новый и заговорил, и я понял: это приехал его преподобие. Преподобный поздоровался и воскликнул:

– Ага! Боже правый! Да это ведь Джельда-Мэй! Джельда-Мэй Сайкс! Она была проституткой, но время от времени заглядывала ко мне побеседовать. Всё желала исправиться и спасти свою грешную душу, да вот никак ей не удавалось. Работала по забегаловкам, что вниз по реке. Как я слышал, обслуживала равно чёрных и белых. А ещё приколдовывала.

– Приколдовывала? – переспросил папа.

– Занималась джуджу. Заговоры, заклинания и всё такое прочее.

– Но вы ведь в это не верите? – удивился папа. – Вы ведь служитель божий.

– Не все ее чары были злыми, – сказал священник. – Ах, бедняжка. Господь милосердный! Кто это её так искромсал-то?

– Что-то сделал тот же человек, который её и убил, – объяснил доктор, – а что-то сделал я в ходе обследования. Выяснял причину смерти.

– Негоже творить такие непотребства после того, как человек отдаст Богу душу. Господь милосердный, ужас-то какой! Негоже творить такое!

– Когда знаешь, на какого зверя охотишься, – вмешался папа, – как он живет да как убивает, так ты его скорее поймаешь.

– Боже, несчастная Джельда-Мэй, – сокрушался священник. – Но сейчас ей лучше. Она – в лучшем мире.

– Надеюсь, вы правы, – услышал я голос доктора Тинна. После этого мы с моими новыми приятелями скользнули к чётковому дереву и полезли вниз.

7

К тому времени, как мы соскочили на землю и вернулись на площадку перед ледохранилищем, толпа начала расходиться. Народ слонялся туда-сюда и недовольно роптал – ведь узнать так ничего и не удалось, а давешний старый негр, дядюшка Фараон, катил в своей таратайке на свинячьем ходу к хозяйственной лавке: «Трогай, Хрюндель Джесс!»

– Пойду его нагоню, – сказал Абрахам, когда увидел дядюшку Фараона. – Надо будет помочь ему там со всякой бакалеей.

– Я с ними, – сказал Ричард. – Здоровски, что мы познакомились, Гарри. – И они умчались.

Я почувствовал себя покинутым и очень виноватым. Папа ведь что мне велел? Папа велел мне сидеть и ждать. Я убеждал себя, что я и ждал, но понимал, что выкручиваюсь. Ждать-то я ждал, но залез на крышу ледохранилища и видел то, что не предназначалось для моих глаз, слышал то, что не предназначалось для моих ушей. Я не всегда поступал так, как мне велели, но в этот раз чувствовал, будто переступил какую-то черту, за которой мне уже не будет прощения.

Когда папа, доктор Тинн и преподобный Бэйл вышли на улицу, я старательно изображал невинность. Как священник вошёл в ледохранилище, я не видел, но это явно был он. Это оказался высокий, крайне сухощавый чернокожий с приплюснутым носом, а смотрел он так, будто ждал, когда же случится какая-никакая беда, чтобы завести речи о спасении души. Одет он был в чёрные брюки и туфли, а белая рубашка пожелтела под мышками от пота. На шее у преподобного висел тонкий чёрный галстук, который уже несколько поистрепался, а на голову он, выходя из здания, надел коричневую шляпу из мягкого фетра. С левой стороны шляпу украшало яркое красно-зелёное перо.

Но вот они спустились с крыльца, папа тоже натянул шляпу, взглянул на меня, и, хотя он ничего не сказал, доложу я вам, не по себе мне сделалось от этого взгляда. У крыльца папа что-то передал священнику, повернулся к доктору и протянул руку. Доктор Тинн, по-прежнему непривычный к такому обхождению, торопливо выставил ладонь, и они пожали руки.

– Благодарствую за помощь, – сказал папа. – Мы, может статься, ещё побеседуем.

– Это, констебль, было всего лишь частное мнение, – ответил доктор.

– Мне это мнение показалось весьма похожим на правду, – заверил папа.

– Спасибо на добром слове, констебль.

Они ещё немного поговорили с преподобным Бэйлом. Я увидел, как папа слазил в карман и сунул что-то пастору в руки, но что – различить не смог. Потом пожал ему ладонь, развернулся и позвал меня:

– Пойдём, сынок.

Мы прошли до дома доктора Тинна, который шёл следом за нами, сели в машину и подъехали к лавке. Там опять встретился дядюшка Фараон – старик сидел в своей таратайке под тенью полога из ивовых прутьев и льняной мешковины и попивал газировку. Его боров по кличке Хрюндель Джесс валялся тут же, в грязи, – как был, в полной упряжи. Голову он спрятал от солнца под крыльцо и, довольно похрюкивая, жевал чёрствую заплесневелую хлебную корку.

– Вот те на, теперь у вас уже свинья, – обратился папа к дядюшке Фараону.

– А, господин констебль, как живёте-можете?

Выходит, дядюшка Фараон и папа знакомы. У меня ёкнуло сердце. А вдруг он обмолвится о том, как мы с Абрахамом и Ричардом забрались на крышу ледохранилища?

– Ну как, жизнь-то вас не забижает, господин констебль?

– Да ничего, терпимо, – сказал папа. – А вас?

– Я бы и пожаловался, да что толку-то!

Папа и дядюшка Фараон обменялись усмешками, и папа приподнял шляпу, как будто хотел отмахнуться от дядюшки Фараона – в этот день он не был в шутливом расположении духа.

Мы вошли в лавку. Я спросил:

– Ты его знаешь?

– Разве не очевидно, сынок?

– Конечно, пап.

– Когда-то он был первым охотником во всей нашей пойме, покуда дикий кабан не оторвал ему ногу. Зверюгу эту кличут у нас Старым Бесом. Рыщет где-то в дебрях. Громадный такой старый секач. Никому ещё не удалось его убить. А видели многие – в основном где-то в этой части округа. В наших краях и дальше, вплоть до самого Мад-Крика.

Я чуть было не спросил, не могут ли тогда быть правдой слова доктора Стивенсона – насчёт того, что дикий кабан задрал нашу женщину, – да вовремя спохватился.

– И много же городов, которые кончаются на «крик», – вместо этого сказал я.

– Угу, – ответил папа.

В лавке Абрахам вместе с Ричардом закупали бакалею для дядюшки Фараона. Они поболтали немного с нами и ушли куда-то по своим делам.

Папа купил нам кусок болонской колбасы, коробку галет, немного незрелого сыра и пару бутылок колы. Мы уселись в холодке перед входом в лавку и наблюдали, как Джесс дремлет, спрятав рыло под крыльцо, а дядюшка Фараон с наслаждением посасывает газировку. Папа вытащил перочинный нож, нарезал мясо и сыр и выложил их на обёрточную бумагу. Мы стали есть, закусили галетами, запили содовой. Мимо прогрохотало несколько повозок со свежеспиленным лесом.

Некоторое время сидели мы в тишине, а потом папа заговорил:

– Послушай, сынок.

– Да, пап.

– Мне хотелось бы, чтобы ты поступал, как я тебя попрошу. Вот вырастешь – тогда сможешь поступать, как пожелаешь. Сможешь делать всё, что только дозволяется законом, земным да небесным, ну а пока ты ещё мал, то делай, как я попрошу.

Ага, всё-таки он меня видел.

– Хорошо, пап.

Мы ещё немного поели. Я спросил:

– Ты меня выпорешь?

– Нет. Ты уже вроде как перерос эти глупости, тебе не кажется?

– Думаю, да.

– Перерос, как есть перерос. Вот и давай ты будешь вести себя, как подобает тебе по годам, а я буду с тобой обращаться опять-таки по годам. Договорились?

– Да, пап.

– А это значит – слушать, чего я тебе говорю. Или что мама тебе говорит. Ты ведь соображаешь уже, что к чему. Мне не хотелось, чтобы ты всё это видел.

– Но я ведь и так уже её видел, пап.

– Знаю, сынок. Но то произошло по случайности. А сейчас это было совсем не твоего ума дело. Тут ведь всё в ином свете. Понимаешь, о чём толкую?

– Да, пап.

– Эту несчастную женщину тоже ведь кто-то когда-то любил, и нехорошо, чтобы на неё глазела куча народу, словно где-нибудь в цирке. То, что с ней происходит, теперь уж не в её власти, вот мы и будем как-то этим управлять. Всё, что мы сделали, – так это, только чтобы разузнать о ней то, что нужно было про неё знать. И вот ещё что, сынок: есть такие вещи, о которых лучше вообще не думать, если только можно без этого обойтись. Ты, может, сейчас себе такого даже не представляешь, только ты уж мне поверь, бывают такие штуки, знать о которых совсем не нужно, а не то они к тебе потом вернутся и ты им нисколько не обрадуешься. И вот, кстати. Я ведь заметил, что вы, ребята, сидите там наверху, едва только вы забрались на крышу. Двигаетесь-то вы ни разу не бесшумно. Просто чтоб ты знал, ребята эти – они славные ребята. Который поменьше – внук дядюшки Фараона.

– Абрахам.

– Вот-вот, Абрахам. А другой – сынишка мистера Дейла. Мистер Дейл – тоже славный малый, честный фермер. Ещё борется на ярмарках за деньги. Слыхал я, он и в этом хорош. А мальчика звать… дай-ка вспомню…

– Ричард.

– Вот-вот, Ричард. Они тебе станут хорошей компанией. Но скажу тебе и кое-что печальное. Абрахам, вот ещё пару лет пройдёт, перестанет играть с Ричардом. Даже общаться с ним перестанет.

– Почему, пап?

Папа бросил взгляд на дядюшку Фараона – как бы хотел удостовериться, что тот ничего не услышит.

– Потому что мир устроен вовсе не так, как надо бы. Ты уж об этом поразмысли, и, думаю, ответ к тебе сам придёт.

Ответ уже пришёл. Я спросил:

– Пап, а вы поняли, кто с цветной женщиной всё это сделал?

– Нет. На самом-то деле всё, что мы узнали, мне и так уже было известно, кроме разве того, насколько всё это было жутко. И вряд ли когда-нибудь доведётся узнать что-то ещё, чего я прямо сейчас не знаю.

– А доктор Стивенсон зачем приехал?

– Бог весть, но сдаётся мне, ему хотелось быть в курсе событий и не хотелось, чтобы это навредило как-то его карьере.

– Мне показалось, он мало что знает.

– Да вряд ли его это как-то тревожит. Ему и не хотелось оказывать врачебные услуги цветным, больше так, высказать, чего он думает. Случись чего, сам теперь пойду к доктору Тинну, а не к этому аптечному коновалу. Ты послушай, сынок. Белые, чёрные – никто не лучше и не хуже других. Все они – просто-напросто мужчины и женщины, и не важно, кто там какого цвета: везде есть кто похуже, а есть и кто получше. Только так и надо смотреть на этот вопрос. Уж на что я, сынок, и тёмный человек, а это-то и я понимаю.

– Пап, а вот мисс Мэгги говорит – это, наверно, сделал Человек-козёл.

– Она-то откуда знает, что вообще что-то случилось?

Я зарделся.

– Наверно, потому что я рассказал.

– Что ж, сдаётся мне, теперь это и так не ахти какой большой секрет, но, когда можешь, лучше держи об этом язык за зубами.

– Хорошо, пап. Так вот, она говорит, Человек-козёл – это, быть может, дьявол. Или какой-то из дьявольских прислужников. Например, Вездефуфел.

– Вельзевул, она хотела сказать. Только вот это не так. Говорил же тебе, нету никакого Человека-козла, выдумки это всё, – сказал папа. – Я всю жизнь слышал подобные басни, но сам ни разу ничего такого не видел. А насчёт того, что этот парень ходит в слугах у дьявола, – что ж, тут она, может, не так уж и не права. Только мне вот кажется, он из плоти и крови, как все нормальные люди.

– Тот, кто сделал это с цветной женщиной, папа?

– Мисс Сайкс, сынок. У ней имя было. Теперь-то мы его знаем.

– Да, пап. Тот, кто это сделал… Он всё ещё тут, рядом?

Папа придержал рукой болонскую колбасу и перочинным ножом отрезал себе ещё кусок.

– Не знаю, сынок… Сомневаюсь.

Вот именно тогда мне впервые подумалось, что папа, похоже, сказал неправду.

* * *

Ехать домой было жарче, чем утром, когда мы отправились в путь, и бо`льшая часть влаги высохла или, по крайней мере, запеклась грязевой коркой. Эта корка покрывала дорогу толстым слоем, и нам пришлось замедлить ход.

Не отъехали мы ещё и пары миль от Перл-Крика, как на дорогу из тени ореха-гикори выгреб чёрный «форд», весь изрытый вмятинами, – машина проехала прямо рядом с нами и обдала нас брызгами грязи.

Пассажирское сиденье занимал краснолицый человек в большой белой шляпе. Он помахал папе рукой в открытое окно и указал на обочину.

Папа притормозил:

– Всё в порядке, сынок. Это местная полиция. Я их знаю. Подожди меня здесь, слышишь?

Папа вылез из автомобиля, а я скользнул за руль. Папа зашёл за машину, а пассажир помятого «форда» с большой белой шляпой на голове тоже вышел наружу. Это был мощный и крепкий мужчина в серо-зелёном форменном костюме – рукава спущены и застёгнуты на все пуговицы, словно на дворе стояла лютая стужа. На рубашке я разглядел полицейский значок.

Водитель, парень с желтоватым лицом в шляпе песочного цвета с почти плоской тульей – из-за этого шляпа напоминала крышку от маслобойки, – сидел за рулём и жевал табак.

Человек в большой шляпе пожал папе руку. Я отлично слышал их разговор. Краснолицый сказал:

– Рад тебя видеть, Джейкоб. Слыхал, ты там у себя в округе констеблем заделался.

– Вот не ожидал, что ты мне так обрадуешься, Вудро, – ответил папа, – так что не притворяйся.

Человек хохотнул. Снял шляпу, вынул из кармана платок и отёр пот с её внутренней стороны. Волосы у него были огненно-рыжие, даже красные – ещё краснее, чем лицо.

– Это с тобой Ральф Пердью? – спросил папа.

Человек, которого папа назвал Вудро, на вопрос не ответил. Он сказал:

– Джейкоб, надо с тобой поговорить. У вас ведь какую-то черномазую там убили. Мы слыхали об этом.

– А кто, не слыхал?

– Ну, я-то, положим, мог бы долго ходить вокруг да около, только не буду. Мысль у меня простая. В этих краях уже не твой круг полномочий.

– Так если б я расследовал преступление и расследование привело бы меня сюда, ты бы мне подсобил, правда ведь, Вудро?

– Да брось, ты ведь знаешь. Но – черномазая? Послушай, Джейкоб, позволь, я дам тебе кой-какой совет…

– Это мы уже проходили.

– Ты уж его учти, ладно?

Папа не ответил.

– Вот, бывает, убьют ниггера, а бывает, белого, а бывает, что ниггера и белого или белого и ниггера.

– Убийство есть убийство.

– Давай по-другому скажу. Здешние черномазые не желают, чтобы в ихние дела совались посторонние. Ни ты. Ни я.

– Но мы ведь – закон.

– Да, но вот смотри: завалили где-то в дебрях черномазую – это одно дело. Не похоже, будто это хорошая черномазая. Да и вряд ли нас это должно хоть сколько-нибудь беспокоить. Одной меньше, вот и вся недолга. А порешил-то её, похоже, какой-нибудь из ейных хахалей. Не дала, а может, дала кому-то другому. Всегда ведь что-то такое случалось… Ты, Джейкоб, мыслишь, как истинный христианин, и это хорошо. Но ведь ниггеры и сами о себе позаботятся. Им нравится так, а нам нравится этак. Сунутся они в дела белых, тут уж мы сложа руки сидеть не станем. Белый ниггера завалит – тогда нам и отвечать. Ниггер белого завалит – тогда нам уж точно отвечать. Ну а тут…

– Труп есть труп, – возразил папа. – Разве это не наша ответственность?

– Некоторые вещи за долгое время сложились определённым образом, вот и не следует их менять.

– Я-то думал, янки надрали нам задницу, – сказал папа, – а Линкольн вроде как дал рабам свободу.

– Ну лично мне янки задницу не драли. Джейкоб, то, что тут случилось, по-моему, очевидно. Кто-то соскочил с поезда, вероятнее всего, какой-то черномазый побродяга, из тех, что цепляются на вагоны, и решил, что неплохо бы малость развлечься. Вот и спутался с этой черномазой женщиной, а денежек-то нету. Она, видимо, попыталась его зарезать. Ну а кончилось тем, что это он её успокоил, да и запрыгнул себе на следующий поезд. Доктор Стивенсон – он так это видит.

– Забавно, – усмехнулся папа. – А мне он сказал, что думает на ягуара. Или на дикого кабана. Или что ягуар всё сам сделал, а дикий кабан только придерживал. Точно не помню. А когда эти оба управились, то примотали её к дереву колючей проволокой.

– Джейкоб…

– С каких это пор доктор Стивенсон может посмотреть одним глазом на мёртвое тело и понять, что убийца – какой-то там побродяга? Может, побродяга ему записку оставил?

– Тьфу на тебя, Джейкоб! По всему округу каждая собака знает, что ты – негролюб, а не остережёшься, так, того и гляди, вырастишь новое поколение ниггерских угодников, а там ниггеры совсем уже на голову сядут да ножки свесят. Это у вас, у нас-то мы за своими ниггерами по-другому следим.

– Хочу тебе кое-что сказать, Вудро. Помнишь, как-то в юные годы ты свалился с баржи и чуть не утонул к чёртовой матери…

– Так, вот только в это ты меня носом не тыкай.

– Попал в водоворот, и тебя почти уже засосало? Но не засосало.

– Я тебя за это отблагодарил.

– Было такое. Ты и впрямь запомнил моё добро. Хотя люди мы с тобой и разные, я завсегда полагал: когда доходит до дела, ты мужик правильный. Но порой жалею, что не поплыл тогда дальше и не дал тебе уйти под воду. И если мне не показалось, и твои слова про новое поколение ниггерских угодников – это правда вроде как угроза моей семье, ох и сломаю тогда я тебе твою паршивую шею!

Вудро совсем побагровел и надел шляпу.

– Никакая это была не угроза. Но ты всё ж таки попомни мои слова.

– Да говори что хочешь, но попомни, что только что сказал я. Пропусти мои слова через себя, Вудро. А я поехал домой.

– Я ещё не закончил, Джейкоб.

– Закончил, закончил, – бросил папа.

Папа двинулся прочь, а Вудро окликнул:

– Мэй-Линн от меня привет передать не забудь!

Папа тотчас же замер. Я заметил, как у него на шее вздулись жилы, и подумал на миг, что вот сейчас он обернётся, но папа не обернулся. Пошёл себе дальше.

Я соскользнул с водительского сиденья и подождал, когда папа залезет в машину. Когда он уселся за руль, я спросил:

– Всё в порядке, пап?

– Всё чудесно, сынок. Просто чудесно.

Я оглянулся и увидел: помятая чёрная машина разворачивается и уезжает в другую сторону, а из окна свешивается рука человека по имени Вудро – со спущенным рукавом.

* * *

Когда мы приехали, папа высадил меня, развернул «форд» и укатил. Не сказал, куда поехал. Попросил только передать маме, чтобы та не волновалась.

Не вернулся он до самой темноты и весь вечер молчал. После ужина мама с папой сели за книги, она читала Библию, а он – сначала каталог семян, потом – «Альманах фермера». Но читал папа, похоже, машинально, не вникая в смысл. Я заметил, что он уже очень долго не переворачивает страницу. Один раз он оглянулся на маму, вздохнул и снова уткнулся в открытую книгу, точно хотел, чтобы бумага впитала его, будто краску.

Мы с сестрой играли в шашки, и, после того как я обыграл Том четыре раза подряд, она вспылила, перевернула доску и ушла на веранду. Там стояла парочка раскладушек, и порой, в самую жару, именно там мы с Том и спали.

Обычно-то я не сильно пёкся о том, как она себя чувствует, но, видимо, картина, на какую я насмотрелся в ледохранилище, меня смягчила. Я вышел на веранду. Том лежала на раскладушке, запрокинула руки за голову и смотрела в потолок.

– Это же всего лишь игра, – сказал я и осознал, что, наверно, стоило всё же разок ей поддаться.

– Да всё путём, – буркнула она.

Я присел на другую раскладушку. Мы сидели молча и слушали, как поют сверчки, а какие-то насекомые стукаются о сетку.

– А вот эта женщина, которую мы нашли, – вдруг спросила Том, – как думаешь, это Человек-козёл её так?

– Доктор Стивенсон сказал, что это какой-нибудь зверь. Доктор Тинн считает, что человек. А тамошний констебль думает, что это был побродяга.

– Откуда ты всё это знаешь? – удивилась она.

– Да подслушал ихний разговор.

– Побродяга это кто, чудище?

– Это дядька такой – прицепится к вагону и катается себе бесплатно.

– Так это человек, верно? А то ты сказал: зверь, человек или побродяга.

– Думаю, да.

– А мог это быть Человек-козёл?

– Папа говорит, что нет. Но если сложить вместе, что каждый говорит, – так у нас Человек-козёл и получится. Мисс Мэгги – та вон тоже думает, что это он.

На какое-то время Том призадумалась, потом сказала:

– Мисс Мэгги – она всё на свете знает. По-моему, яснее ясного, что это Человек-козёл. Мы же его видели, правда ведь?

– Видели.

– Я его по-взаправдашнему и не рассмотрела-то. Уж больно было темно. Но вид у него был жуткий, скажи ведь, Гарри?

Я согласился, что вид был действительно жуткий.

– Я вот иногда о нём думаю, – призналась Том.

– Понимаю, – я припомнил, что папа не велел мне говорить про тело, но, с другой стороны, разве Том его не видела?

Чёрт возьми, я превращаюсь в настоящее трепло.

Я рассказал Том, что я сделал, про то, как мы залезли на крышу ледохранилища и подглядывали в дырку. Рассказал, что́ нам удалось подслушать, правда, немного приукрасил повествование – выходило, будто это я подбил ребят забраться на чётковое дерево.

Ещё не стал говорить про то, как нас поймали за слежкой. Решил, что это испортит мой рассказ и выставит меня глупее, чем хотелось бы показаться.

Также я добавил:

– Никому ничего не говори, что я тебе рассказал такое, а то огребу по самое не балуйся.

Мы ещё немного побеседовали, строя догадки о Человеке-козле, и вскоре уже слышали, как он крадётся где-то за домом и, может быть, даже зовёт нас тихим голосом, подражая завыванию ветра. Я встал и запер дверную ширму на замок, но это не избавило нас от страха. В скором времени каждый раз, когда какая-нибудь букашка врезалась в ширму, я был уверен, что это к нам скребётся Человек-козёл.

Запугав самих себя до смерти, мы с великой охотой зашли в дом и улеглись по постелям.

* * *

Ну а ночью, когда я лежал в кровати, пришла ко мне Джельда-Мэй Сайкс, разрезанная сверху донизу. Не так, какой я её обнаружил, а так, как раскроил её доктор Тинн, от грудины до самого причинного места. В животе у неё зиял большущий пустой провал, и осталась там лишь одна длинная кишка, которую доктор Тинн не вытащил наружу. Она свешивалась из разреза на брюхе и волочилась по полу. Двигалась женщина медленно и встала наконец у моей постели, опустила глаза на меня. Мохнатый лобок и раскуроченное женское начало оказались аккурат возле моей головы. Глаза у меня открылись, я увидел её, но не мог пошевельнуться. Очень осторожно, очень неторопливо положила она ладонь мне на лоб, как бы проверяя температуру.

Я проснулся весь в поту и лежал, задыхаясь. Глянул, не разбудил ли я Том, но она безмятежно сопела в обе дырочки у окна, которое вело на веранду. Может, и струхнула, когда ложилась спать, но сейчас, похоже, была совершенно довольна. Даже окно приоткрыла, что было весьма нелишне при таком-то пекле.

Ветерок мягко и нежно покачивал занавески. Лизал тёмные волосы Том, и они легонько трепетали. Я был уверен, что чую запах речной воды и смерти. Осмотрелся: а вдруг Джельда-Мэй схоронилась в потёмках и ждёт, когда я опять успокоюсь, но в комнате не было видно ничего, кроме привычных силуэтов знакомых вещей.

Я сложил вдвое подушку, затолкал её под голову и глубоко вдохнул, стараясь не думать о Джельде-Мэй Сайкс. Пока я этим занимался, услышал, как за стеной беседуют мама с папой, – вернее, до меня доносилось всего лишь неясное бормотание.

Придвинулся к стене, прильнул ухом и постарался различить, о чём идёт речь. Говорили они тихо, и сперва не удавалось уловить смысл, но вскоре я приноровился и перекрыл шум ветра из окна: заткнул рукой одно ухо, а другим крепко прижался к стене.

– …эти все версии надо обдумать, кроме, пожалуй, ягуара: ни разу не слыхал, чтобы кого-нибудь задрал ягуар, – расслышал я папин голос. – Сам-то я верю, что такое бывало. Говорят, что они так не делают, но, по-моему, какой угодно зверь на такое способен при подходящих условиях. Хоть домашняя собака. Вот только у доктора Стивенсона для подобных подозрений оснований нету. Просто хочется ему, чтобы оно было так.

– Почему? – спросила мама.

– Он не желал, чтобы чернокожий врач проводил обследование и, может быть, узнал чего-нибудь, о чём сам он не в курсе. Всякий, у кого достанет на это ума, признает, что доктор Тинн – хороший доктор. Один из лучших, хоть белых, хоть чёрных. Вот и всё, как мне кажется. Ну и Стивенсон к тому же был пьян, и не думаю, что это как-то помогло ему вынести суждение. Видать, выпендривался перед этим своим интерном – Тейлором-то. Хотя вряд ли Тейлор впечатлился.

– А доктор Тинн что сказал?

– Сказал, что её изнасиловали и вырезали кусок мяса. Откуда именно – по-моему, очевидно. Предположил, что кто-то к ней вернулся уже после смерти – верно, убийца – ну и вроде как позабавился с телом.

– Ты же не это имеешь в виду?

– А что же ещё?

– Кто бы стал таким заниматься?

– Не знаю. Даже близко представить себе не могу.

– Доктор её знал?

– Нет, но вот тамошний чёрный пастор, преподобный Бэйл, – тот её знал. Звали эту женщину Джельда-Мэй Сайкс. Сказал, что была это местная проститутка и… ещё она занималась джуджу.

– Чем-чем?

– Чем-то навроде колдовства, в которое они там верят. Ворожила за деньги и тому подобное. Промышляла по всяким забегаловкам, что вдоль реки. Клиентов не выбирала – белый, чёрный, не важно.

– Что ж, выходит, так никто и не понял, кто же это сделал?

– А там это всем до лампочки, Мэй-Линн. Всем до единого. Цветные никаких высоких чувств к ней не питают, а белые стражи порядка сразу же дали мне понять, что это выходит за мои полномочия.

– Если выходит за полномочия, так, видимо, придётся оставить это дело в покое.

– Перл-Крик – и в самом деле не мой участок, но нашли-то её на моём. В тамошней полиции считают, что было так: какой-то побродяга спрыгнул с поезда, развлёкся с этой женщиной, утопил её в реке и удрал на следующем поезде. Может, они там и правы. Но, даже если и так, к дереву-то её кто привязал?

– Наверно, кто-нибудь другой, отчего бы и нет?

– Может, и да, но как-то больно уж тревожит меня мысль, что в мире так много жестокости. Уж я бы предпочёл, чтобы там оказался кто-то один, а не два, а если сказать по совести, так и вовсе чтобы никого не было. Но, как говорится, хотеть не вредно, да хотелка не выросла.

– Джейкоб! – возмутилась, но вроде бы не оскорбилась мама. Потом хихикнула: – Ну что за похабщина! Что же им так не нравится? Почему это они выступают против?

– Ты ведь не хуже меня знаешь, – сказал папа.

– Потому что цветная? Ну а им-то какая разница?

– А что, если это сделал белый?

– Тогда его должны наказать.

– Само собой. Но не все видят это таким образом. Некоторые считают так: цветная, работала проституткой… что ж, значит, получила по заслугам. Если это сделал цветной, тогда тут одной чернокожей меньше, о чём ещё беспокоиться, к чему трепыхаться? Если это был белый, тогда им хотелось бы оставить это дело в покое. Они ведь считают, что белому дозволяется развлекаться с чёрной, и не важно, что у него за развлечения, и уж точно никак платить он за это не должен.

– Ты когда Гарри высадил, ты куда поехал?

– В город, к Кэлу Филдсу.

Когда он это сказал, я почувствовал себя всё-таки ещё совсем желторотым младенцем. Из-за того что я забрался на крышу ледохранилища, отец, видать, и отправил меня домой пораньше – насколько же он был недоволен, раз проделал неблизкий путь до дома, только чтобы не брать меня в город?

– Это ведь газетный издатель, верно? – спросила мама. Говорила она про нашу еженедельную газету «Марвел-Крик гардиан». – Тот самый старый дед, который в жёны молоденькую взял, – продолжала она, – завёл себе, что называется, горячую штучку?

– Ага, – сказал папа. – Хороший мужик. Молодая жена, кстати говоря, от него сбежала – с каким-то заезжим торговым агентом. Кэлу, впрочем, это по барабану. У него теперь новая подружка. А рассказал он мне кое-что интересное. Говорит, это уже третье убийство в наших краях за восемнадцать месяцев. В газете он ни об одном из них не писал, главным образом потому, что это грязная тема, но ещё и потому, что убивали всегда цветных, а его читателям на то, что там у цветных, глубоко плевать.

– Откуда он о них знает?

– Он на довольно короткой ноге со здешними цветными общинами. Говорит, у него на новости нюх, даже если новость для его газеты не вполне подходит. Всякий раз, говорит, убивали проституток. Одно убийство случилось в Перл-Крике. Труп нашли на берегу реки в большой сливной трубе у лесопилки. Ноги у ней переломали, выдернули да привязали к голове, а всё тело изрезали. Как то, что я видел сегодня. Оказалось, никто эту женщину, в сущности, не знал. Откуда-то она вроде как приблудилась и работала в каком-то из тамошних бардаков.

– Бардаков?

– Это место, где работают проститутки, милая. Такой типа как дом… знаешь?

– Ой. Да я-то образованная. Не знала, что ты во всём этом тоже разбираешься.

– Ну я-то много чего выучил на своей службе констеблем. В общем, её нашли и похоронили какие-то добрые христиане – решили, что нельзя бросать тело без погребения, а через какое-то время никто уже особо о ней и не вспоминал. Та же самая старая басня. Сами цветные про убийство цветного не больно-то распространяются, разве что между собой. Они, когда могут, о себе заботятся сами, потому как белый закон тут точно выкладываться не станет. В тот раз не оказалось никого, кто знал бы женщину, ну и подозревать никого не стали. Подумали так же, как и про Джельду-Мэй Сайкс. Представили дело так, будто порешил её какой-то босяк, да и уехал на вагонной подножке.

– Ты же сказал – три.

– Другую в реке нашли. Подумали по первости, будто утопла. Кэл говорит, ходили слухи, что и её порезали во всяких местах, но за правду он не ручается. Может статься, никакой связи тут и нету.

– Когда же все эти убийства случились?

– Насколько я знаю, первую убили в прошлом январе. Про вторую без понятия. Даже не знаю, взаправду ли там что-то было. Могли же просто болтать о чём-то, что было много лет тому назад, а Кэл только выхватил краем уха. Или тот, кто ему пересказал, сам чего-нибудь недослышал. А то и вовсе наплёл с три короба. Трудно сказать, когда дело цветных касается.

– А мистер Филдс знал про эту Джельду-Мэй Сайкс?

– Да.

Некоторое время они молчали. Через наши тонкие стены до меня долетало стрекотание сверчков, а где-то в пойме громко квакала лягушка-бык.

– Ну а тело Джельды-Мэй, – спросила мама, – с ним-то что сталось? Кто-то забрал?

– Да никто. Я, милая, внёс небольшой задаток, чтобы её зарыли там, на кладбище для цветных. Знаю, денег у нас нету, но…

– Брось. Всё в порядке. Ты всё правильно сделал.

– Я сказал тамошнему пастору, что дам ему и побольше, как заимею.

– Это хорошо, Джейкоб. Это правда доброе дело.

– Вот, кстати, про ихнего констебля. Знаешь, кто там сейчас?

– Нет.

– Рыжий Вудро.

– Надо же. Не знала. А ты?

– Ну я-то знал.

– Что ж ты не говорил?

– Да всё как-то повода не было. Я об этом особенно и не думал вплоть до сегодня, когда его встретил. Мне и сейчас-то говорить не хотелось…

– Ой, я тебя умоляю!