Текст книги "Чаща"

Коротыш продолжил:

– Видно, тебя не оставляют мысли, что вышло ужасное недоразумение, и ты надеешься, что сестра сумеет сбежать, вы встретитесь, и все будет по-старому. Такое, в общем, возможно. Только дело не в твоем желании. Тут, скорее, нужно благоприятное стечение обстоятельств, а еще она должна все спланировать заранее. По-твоему, она на это способна?

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Вот тебе и ответ. Напирай лучше на то, чтобы мы смогли ее отыскать и вернуть назад, и помни: ты сам определяешь, как дальше все обернется. Может статься, мы ее и не вернем. Однако будь уверен, мы отыщем ее, если она жива, и, скорее всего, даже мертвую, найдем и остальных и позаботимся о твоем деле, как договорились. Только не забывай – в итоге все может сложиться не так хорошо, как ожидаешь.

– Я понимаю, – сказал я.

– Возможно, да молодость слишком наивна. Лучше я расскажу кое-что о том, почему не верю в чудеса. Я родился от человека, назвавшего меня Реджинальд Джонс. И долгое время считал, что вырасту таким, как положено, и он сможет гордиться своим сыном. Да вот не вырос. А он называл меня своим проклятым карликом. Мать любила меня и звала Реджи. Она умерла, когда мне исполнилось девять. Тогда же отец заставил меня работать, как говорится, от зари до зари. Жестокий был человек. Когда мне исполнилось десять, он сдал меня в аренду на хлопковую плантацию, как вьючную скотину. Раз утром я ехал туда на пони по имени Старый Чарли и свалился, да так, что лопнула барабанная перепонка. Ужасное падение. Я едва смог подняться, все плыло перед глазами. И я вернулся домой, кровь лилась из ушей. Там отец взял плеть и стал хлестать меня, пока вся рубаха на моей спине не пропиталась кровью. Я залез на пони, вернулся на хлопковое поле и работал целый день. Вот так мне жилось. Работа до упаду – и никаких вариантов. Годом позже отец сказал мне, что мы отправляемся в цирк. Трудно описать, как я тогда обрадовался – не только из-за детского восхищения цирком, который в то время оставался для меня чем-то таинственным, но и потому, что отец дал мне возможность побыть при нем. Мы и вправду отправились в цирк, но вернулся он без меня. Я остался. Он продал меня в цирк за довольно скромную сумму. Можешь вообразить? Я не оправдал ожиданий, оказался не тем Реджинальдом. После смерти дорогой матушки я стал ему обузой, и он продал меня, как домашнюю утварь. Там по милости владельца меня содержали как дикого зверя. И позволь заметить, очень скоро я узнал, что цирк не такой забавный, как я думал. Даже близко.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Коротыш уселся на траву, и я последовал его примеру.

– Не о чем жалеть, – сказал он. – Такова жизнь, и, если смотреть непредвзято, здесь есть над чем посмеяться – основа для жизненной философии. Полностью не доверяй никому. Я сделал несколько исключений. Юстасу я доверяю, правда, если он напьется, берегись и зверь, и человек. Даже Боров прячется, если он пьяный, а Боров ничего не боится. Я верю в восходы и закаты, хотя знаю, что однажды солнце проделает это без меня, и мне странно это представить. А тебе?

– Никогда об этом не задумывался, – сказал я.

– Не слишком склонен к размышлениям, а?

– Вообще-то, я не знаю.

– Не слишком размышляешь над своими мыслями, – сказал Коротыш и отрывисто хмыкнул. –  Пока я был с цирком, человек – его звали Карлик Уолтер – приучил меня задумываться о многом, в том числе о себе самом. Не знаю, пошло ли оно на пользу, или же стоило так и оставаться в тени невежества. Как-то он сказал, что те, кто не хочет обдумывать, что творят, окутаны тенью глупости, но им это нравится. Там прохладно и приятно. Он и цирк были моими учителями. Я не пытаюсь сойти за мудреца, просто даю понять, что большинство идут себе по жизни, не слишком задумываясь. Возможно, в расчете на пресловутую землю обетованную, куда мы отправимся после смерти, притом в глубине души понимаем, что лишь стараемся заставить себя верить в ее существование из боязни небытия.

– Как я говорил, я верю, что Господь наблюдает за нами.

– Если он там, наверху, то всю мою жизнь смотрел в другую сторону или, по крайней мере, не предоставил мне того, что другие назвали бы шансом.

– Он даровал испытание.

– Я не хотел испытаний, – сказал он. – Я хотел быть высоким. А получил только Карлика Уолтера и других карликов вместе с цирком. Правда, Уолтер был образованным и обучил меня на Шекспире, Данте, Гомере, поэзии и философии и на собственном опыте. Еще научил быть клоуном, чтобы другие могли смеяться над моим убожеством. Потом мне очень редко выпадал повод посмеяться, как и желание дать посмеяться другим.

Карлик Уолтер дал мне мое единственное образование. Но вот цирк… как я его ненавидел. Ненавидел людей, для которых мы работали, если работа за пищу и кров может так называться. Раз лев, которого били кнутом и тыкали железной палкой, убил и растерзал укротителя прямо на глазах у публики – но никто не ушел. Демонстративно возмущаясь, они смотрели, как лев съедает свой обед. А для нас, клоунов-карликов, случился красный день календаря, и мы дружно отметили, приняв по стаканчику. Лев исполнил то, о чем все мы мечтали, – убил одного из больших людей. Как говорится: «С паршивой овцы хоть шерсти клок».

Ну, а после случилось несчастье, и на одном представлении главный шатер загорелся. Не знаю, что было причиной. Например, какой-то кретин с сигарой или сигаретой оперся снаружи на стенку, да все что угодно. Все дело в том, что на случай дождя полотно пропитывают маслом, дегтем и воском – хорошее средство, только при пожаре становится смертельной ловушкой. Когда огонь взлетел по стенкам, дождь из горящей смеси воска и масла накрыл всех, кто был внутри: животных, мужчин, женщин, детей. И шатер превратился в пылающий ад. Нам, клоунам, повезло – маленький рост помог проскользнуть под ярусами. Разве что горящая капель оставила мне шрам на левом плече. Короче, нам с Уолтером удалось выбраться из той жаровни и дать деру. Мир был открыт перед нами. Прочие карлики, наверное, остались с цирком или сгорели. Я так и не узнал. Нам с Уолтером уже хватило сполна. Дальше мы перебирались из города в город, и выяснилось, что кое-какие разученные нами цирковые номера – особенно те, где можно посмеяться над нашим ростом, – приносят достаточно денег на пропитание. То, что прежде заставляло страдать, теперь нас выручало, правда, частенько приходилось ночевать в конюшне или даже на улице под дождем. Именно холод и дожди и свели Уолтера в могилу. От непогоды у него начался жуткий кашель, который его и доконал. Он умер прямо на кладбище под деревом. Я был в полной растерянности, и пришлось оставить его там. Сам я отправился в конюшню, украл лопату, вернулся назад и ночью похоронил его в могиле какого-то солдата, погибшего на гражданской. Уолтер сражался на своей войне и заслуживает чего-то подобного – так я рассудил. Но, по правде говоря, земля там была мягче да и без корней. Надо думать, Уолтер так и лежит там, поверх солдатских останков, а я отправился дальше.

– А я, с твоего позволения, отправлюсь, пожалуй, спать, – сказал я.

– Нет уж, дослушай, мы подходим к важному месту. Итак, в своих странствиях я столкнулся ни с кем-нибудь, а с шоу «Дикий Запад» Буффало Билла. Оно было на последнем издыхании и потом стало частью другого представления. Билл к тому времени превратился в унылого старого пьяницу и набивал патроны дробью вместо пуль, чтобы легче попадать в подброшенные в воздух мишени. Но я встретил их в то время, когда там еще была Энни Оукли – и, доложу тебе, она была хороша. Изящная и приветливая, и, как по мне, лучшая из живущих стрелков из ружья или револьвера, да и после смерти вряд ли кто-либо ее превзойдет. Впрочем, один отличный выстрел сделал Билли Диксон из ружья Шарпса, когда с дистанции почти в милю сшиб с коня воина команча и уложил его на месте.

– Никто не сможет подстрелить кого-нибудь за милю, – сказал я.

– Диксон смог. И даже получил за это Медаль Почета. За все время такую получили всего несколько штатских. Его выстрел спас целую компанию охотников на бизонов ближе к Западному Техасу, в местечке под названием Эдоби Уоллс. Но я говорил об Энни Оукли и должен добавить, что в ту пору еще не знал, что настоящая любовь пустышка. Увидев ее, я сразу же влюбился. Любовь вспыхнула, как огонь, – сильнее, чем тот цирковой шатер. И плевать, что она замужем, ведь в своем невежестве я рассчитывал на взаимное чувство – ее настоящую любовь. Но вышло иначе. Мы отлично ладили, только не в этом смысле, так что со временем мой пыл угас, раз уж никто не раздувал угли, и мы просто остались друзьями. Правда, между нами, я все еще мечтал нагнуть ее и поиметь, как дикарь, но знал, что тому не бывать. Она и научила меня обращаться с ружьем и пистолетом, а, как я говорил, лучшего стрелка не найти. Билли Диксон, пожалуй, второй. Но и я, уверяю, не промах. Дойдет дело до стрельбы, не подкачаю, а орудовать ножом научил сам Старый Сидящий Бык, когда ненадолго присоединился к шоу. Хотя нет здесь особых секретов. Главное: шевелись быстрее, коли и режь, старайся пустить кровь и рассчитывай, что противник безоружен. Как говорил Сидящий Бык: лучше подкрасться и напасть, когда никто не ждет – по мне, самая лучшая боевая наука. Не раз меня выручала, когда приходилось туго. Например, когда выслеживали последних апачей, а я был самый молодой и низкорослый скаут в армии за все время. На это дело меня рекомендовали Буффало Билл и Энни Оукли. После, когда нанялся к Пинкертонам и помогал разгонять стачки, – там, по ходу дела, прихлопнул нескольких парней.

– Зачем ты это делал? – спросил я. – Они были преступниками?

– Затем, чтобы получать по доллару в день, – ответил он. – Очень важно, чтобы между нами не было неясности, и я стараюсь, чтобы ты усвоил, что я за человек. Ладно, вернемся к нашим делам. Я подписываюсь на работу. Мы с Юстасом все исполним, разве иногда запнемся, но это в порядке вещей. Но кое-что ты должен понять. Пока я тебя не знаю. Может статься, и не захочу узнать поближе, ведь мой круг очень узок. На самом деле, это только Юстас, ну, еще разве что Боров, пусть и не человек, и меньше меня волнует. Не оттого, что он животное, а из-за дикого нрава. Что до Юстаса – учитывая, как его иногда заносит, это не пустые слова. Не знаю, как другим, мне с Юстасом спокойно, только если он не доберется до виски. Но я снова отвлекся, а мы и так слишком долго болтаем. Все это я рассказывал, только чтобы ты понял – я тебя не знаю. Если ты соврал мне про землю и свои права – просто чтобы выручить похищенную сестру, – я не стану делать исключений из правила в отношении тех, кто пытается меня надуть или не заплатить обещанных за работу денег. Я убью тебя, как бешеную собаку, и оставлю гнить в придорожной канаве. Мы поняли друг друга?

От неожиданности я потерял дар речи.

– Мы поняли друг друга? – повторил он.

Я собрал в голове слова и постарался облечь их в звуки.

– Поняли, – сказал я.

– Прекрасно, тогда я предложил бы отправиться спать. Рассвет всегда ближе, чем кажется, а мы собирались подняться, как только небо просветлеет.

Я встал на ноги – от того, что услышал, они слегка подрагивали.

– И не думал обманывать тебя, злобный маленький говнюк, – сказал я.

– Прекрасно, – улыбнулся карлик. – Постарайся не передумать. Когда пойдешь в дом, смотри, не разбуди Юстаса, он не любит таких сюрпризов, да и Борова лучше не тревожить. Эти двое во многом схожи, разве что Боров временами менее приветлив и еще менее предсказуем, как я успел заметить.

Спустившись с пригорка, я направился к дому, но не стал заходить внутрь. В тот момент я серьезно прикидывал уйти и поискать тропу, ведущую к дороге, по которой смогу вернуться в Сильвестер. Тогда, рассчитывал я, смогу попасть в город утром и посмотреть, нет ли других вариантов выручить Лулу, без помощи Юстаса, карлика и воинственной свиньи. Очень скоро я вышел на прогалину и услышал журчание бегущей воды, а потом увидел сам ручей, мерцающий в лунном свете. Я направился к нему. Начало ручья, бьющий из земли маленький ключ, оказалось совсем рядом. Там я присел, зачерпнул в ладони воду, попил и разрыдался. Не смог сдержаться. О том, что мы, Паркеры, умеем противостоять ударам судьбы, я уже упоминал – но, когда что-то плохое длится слишком долго, тут на нас находят приступы плача. Вот это со мной и случилось. Я разревелся, да так, что пришлось зажимать руками рот. Лишь бы этот проклятый карлик был теперь не слишком близко, чтобы получить удовольствие, услышав, как я плачу. В тот момент мне хотелось, чтобы он сгорел на пожаре в цирке, или его растоптал разъяренный слон, или до смерти забили палками обезьяны. Правда, потом я опомнился и постарался прогнать эти мысли, как недостойные христианина.

В отношении Юстаса я также не питал особо добрых чувств – а как еще относиться к человеку, который выкопал сгоревшую женщину и ее дитя, чтобы положить на пороге ради денег? Пожалуй, в тот момент мне ближе всех был Боров, с кем мы делили постель без всяких происшествий, пусть даже ночь еще не завершилась.

Когда я наконец выплакался, а потребовалось немало времени, то умылся в ручье и побрел вверх по склону обратно к дому. Там я осторожно забрался под стол, стараясь не потревожить Борова. Пожалуй, с ним вполне можно было бы делить постель, если бы не стойкая вонь. Слегка приподняв голову, он плотнее прижался ко мне спиной, хрюкнул, и голова вновь опустилась на пол. Мгновение спустя он уже мерно похрапывал.

А я никак не мог отделаться от того, что сказал карлик, и перебирал в голове возможные варианты, из-за чего мог бы оказаться в канаве, как бешеная собака, и некому будет спасти Лулу. Я лежал и вспоминал, как все случилось. То, как дед дрался с Беспощадным Биллом и отделал бы его, если бы тот не взялся за револьвер. Вспомнил летящего надо мной мула, и тут непонятно как в моей изможденной голове я уже сидел на спине мула, который обзавелся крыльями, а сзади меня обнимала сестра, и мы очень быстро поднимались все выше в голубое небо.

* * *

Меня разбудил Юстас, ткнув своим сапогом, а я, поднимаясь, вспугнул Борова, который, вскочив, едва не опрокинул стол. Боров стоял ко мне вплотную, разинув пасть с ужасными желтыми клыками, откуда воняло так, что брови у меня скручивались в узелки. Он противно хрипел, так что мне стало очень неуютно.

– Юстас, отзови его, – попросил я.

– О, – сказал Юстас, – так он не злится. Просто не по нраву, что я вас вместе разбудил. Он привык думать, что все время на службе, впрочем, оно так, да здесь вот хорошо прикорнул. А ты ему, похоже, нравишься. Вот так еще вместе поспите, глядишь, он облюбует твою задницу.

Мы вышли на воздух. Небо еще не посветлело, виднелись звезды и месяц. Ни телескопа, ни карлика на вершине холма уже не было.

Мгновением позже он вышел из-за дома с вереницей из трех лошадей. Юстас уже вывел на двор краденого коня и держал вожжи в руке. Револьвер на его поясе поблескивал в лунном свете. Еще он нацепил жилет с пришитой на правом плече толстой накладкой. Зачем это понадобилось, я мог только гадать.

Поверх попон на спинах всех трех лошадей были надеты седла, но подпруги не затянуты, а за седлами свернуты одеяла и висели туго набитые седельные сумки. Краденый конь, которого продолжал держать Юстас, не был оседлан и предназначался на продажу, когда объявится покупатель. Роль вожжей у него выполняла длинная веревка, чтобы удобнее вести в поводу.

– Поедешь на этой, – сказал Коротыш, протягивая мне вожжи одной из оседланных лошадей. – Только не забудь хорошенько подтянуть седло. Знаешь, как нужно сделать? Помни, она сначала надует брюхо, а когда садишься в село, выпускает воздух и может тебя сбросить.

– Меня учить не надо, – сказал я. – Я родился на ферме и ездил на лошади не меньше, чем ты и все прочие.

– Это мало что значит, – сказал он. – Хватает таких, кто родился на ферме, а седлать не умеет. Делают как попало.

– Обо мне не волнуйся, – ответил я, все еще рассерженный из-за вчерашнего. – Занимайся своим делом.

– Тогда приступай, – сказал он и ушел в дом.

И я приступил – поправил седло и стал затягивать подпругу. Лошадь попыталась надуть свое брюхо, как обещал Коротыш, но я знал правильное обхождение.

Когда Коротыш появился вновь, он нес здоровенное двухствольное ружье, пару мятых широкополых шляп и сумку. Ружье отдал Юстасу, а следом и объемистую сумку со словами:

– Держи твои заряды.

– Ты образец маленького белого человека и джентльмена, – сказал Юстас.

– Давай без оскорблений, – ответил Коротыш. Затем повернулся ко мне, протянул одну шляпу, вторую напялил на голову. –  Шляпы пригодятся от солнца. Бери одну из моих. Можешь считать ее подарком.

Я взял предложенную шляпу и примерил. Размер был великоват, и только мои уши не давали ей сползти на глаза. Тем не менее она была очень кстати, ведь шея все еще зудела от ожога, и мне совсем не хотелось обгореть еще сильнее.

Оглядев лошадь, которая предназначалась Коротышу, я приметил торчащий из седельной сумки приклад ружья и что-то вроде веревочной лестницы, свисавшей с передней луки седла.

– Мне потребуется оружие, – сказал я.

– Так, у меня вот этот «Шарпс» и пистолет, и оба мне понадобятся, – сказал Коротыш. – И еще «дерринджер» в сапоге. Если не найдем тебе оружие перед тем, как оно потребуется, отдам его.

– «Дерринджер»? – сказал я. – Дед дважды стрелял из такого в Беспощадного Билла, но так и не уложил.

– Стрелял? – рассмеялся Коротыш. – Бесподобно. Ты сказал, он врезал ему, так еще и стрелял? Это что-то. Скажу тебе, твой дед был не робкого десятка, это уж точно. «Дерринджер» годится для близкой дистанции, и нужно получше прицелиться. Он уложит насмерть не хуже динамитной шашки, но попасть надо, куда следует.

– Я как раз об этом, – сказал я. – Стрелок из меня не слишком хороший. В цель попасть смогу, если только она не шевелится, а я стою сверху, но я не снайпер. Мне больше подошел бы штуцер Юстаса.

Они дружно рассмеялись.

– Этот четвертый калибр больше навредит тебе, чем другим, – сказал Юстас.

– Четвертый калибр?

– Таких сделали немного и по особым заказам. Этой штукой я поле смогу выкосить, а потом, глядишь, и сложить в копну.

– Но мне нужно что-то на случай стычки, – сказал я.

– Тогда срежь себе палку потолще, – сказал Коротыш. Затем подошел к входной двери, закрыл ее и извлек из кармана навесной замок размером с пол моей руки – сейчас он надел длинную тужурку, хотя в такую жару, даже ранним утром, она выглядела неуместно. Он защелкнул замок со словами:

– Это должно удержать добрых людей снаружи.

С помощью лестницы Коротыш вскарабкался на лошадь. После чего свернул лестницу, закрепив ее на луке седла. И, прищелкнув языком, дал сигнал к отправке. Была еще ночь, когда мы двинулись в путь, и Боров трусил рядом с таким видом, точно вышел полюбоваться пейзажем, а то и собрать материал для путевых заметок. Он крутил головой и поглядывал вверх, точно изумляясь, как небо постепенно светлеет. Мы проехали всего ничего, когда месяц стал походить на тающий на сковороде кусок масла, а звезды едва удавалось разглядеть. И вот темно-синее небо стало понемногу окрашиваться в розовый цвет. Когда мы добрались до реки по тому берегу, где скрылись Беспощадный с его шайкой, солнце уже взошло, а вода пахла рыбой и гнилью. В утреннем свете земля, деревья и поверхность воды казались вымазанными свежей кровью.

(4)

Мы проехали вдоль берега, пока не оказались там, где причалил бы паром, когда пересек реку. Юстас спешился и стал осматриваться в поисках следов, а Боров составил ему компанию.

– Может Боров взять след? – спросил я Юстаса.

– Он же не гончая, – сказал Юстас. – Может, и смог бы, только нам все равно не скажет. Как по мне, он просто любит изображать деловитость – видать, хочет, чтобы мы думали, что он в курсе.

Пока Юстас осматривался, Коротыш извлек из внутреннего кармана сигару и засунул ее в рот. Следом достал спичку, прикурил, потом обслюнявил большой и указательный пальцы, потушил ими спичку и кинул ее на берег. Пару раз затянувшись, посмотрел на меня и сказал:

– Слыхал, как скулил и выл волк прошлой ночью у источника?

Стало быть, он все-таки меня услышал, но я решил промолчать.

– Я слышал, – сказал Юстас. – Да только подумал, уж не плачет ли там кто. Какая-то девчушка или малыш просит мамкину сиську.

Они переглянулись и заржали.

– Очень красиво с вашей стороны, – сказал я. – Я переживал за сестру.

– Переживания не помогут в поисках, – сказал Коротыш.

– Кое-что есть, – прервал Юстас наш разговор, что было очень кстати. – Две лошади с двумя всадниками. Направились вон туда. У одного идет кровь.

– Может, направились, может, и нет, – сказал Коротыш. – Помнишь старика на осле?

– Направились туда, умник хренов, – ответил Юстас. – Глянь, следы как на ладони. Я вас поведу.

– Может, поведешь, может, и нет, – сказал Коротыш. – Или поведешь до тех пор, пока раненый не истечет кровью, мой сладкий Мальчик-с-пальчик.

– Как? – сказал Юстас.

– Как в волшебной сказке. Я сделал тебя одним из ее героев.

– Можешь сам себя трахнуть своим членом с пальчик в собственный волшебный зад, – сказал Юстас и забрался на лошадь. – За мной.

Глядя на меня, Коротыш ухмыльнулся и сказал:

– Может, я и не вышел ростом, но предмет, который он упомянул, весьма внушительного размера. Иной раз среди ночи могу спутать его с взрослым щитомордником и стараюсь изо всех сил придушить.

– Меня все это не касается, – ответил я.

– А вот Юстасу не хватает фантазии, и он думает, что я насмехаюсь, называя его героем сказок наподобие каких-нибудь фей с крылышками да еще и размером с пальчик. Отчего некоторые люди такие неотесанные?

– Понятия не имею, и мне безразлично, – ответил я.

– Все оттого, что не читают волшебных сказок, – сказал Коротыш.

– Говорю, мне это безразлично.

– А мне нет, ведь я вроде как гном, а они в этих сказках частые гости. Кстати говоря, я всегда думал, что будь я гномом из сказки о Белоснежке, я бы хорошенько отдрючил эту сучку.

Я проехал вперед. Не столько из-за его непристойностей, скорее, как и Юстас, я не слишком понимал, о чем он болтает. Поравнявшись с Юстасом, я услышал:

– Здорово, кузен.

– Он полоумный, – сказал я.

– А то я не знаю, – сказал Юстас. – Только у себя за спиной я предпочел бы его самому здоровому верзиле.

Мы продолжали путь в паутине из птичьих трелей, комаров и кровавых капель, надолго углубившись в лесную чащу. Юстас возглавлял наш маленький отряд, то и дело свешиваясь с седла, чтобы рассмотреть следы. Сзади Коротыш вел на привязи позаимствованную, как они выразились, лошадь. Боров трусил рядом, время от времени исчезая в чащобе, только чтобы потом внезапно вынырнуть, как пушечное ядро.

Наконец Юстас замер, и кавалькада остановилась. Он спрыгнул с лошади, не выпуская из рук вожжи, и огляделся.

– Тут какая-то хрень, – заявил он, подвинув шляпу на затылок.

– Что, вор вора уронил? – спросил Коротыш.

– Не похоже, – сказал Юстас. Завязав поводья вокруг куста, он полез в самую густую чащу.

– Что-то нашел? – спросил я.

– Посрать пошел, – ответил он из кустов.

Какое-то время его не было слышно. Когда он появился, Коротыш поинтересовался:

– Не ободрал задницу о сумах, как в прошлый раз в Арканзасе?

– Обошлось, – ответил Юстас. – Да вот нашел кое-что и теперь знаю, откуда у них лишняя лошадь.

– Не иначе там висела записка с подробным разъяснением, – сказал Коротыш, глядя на меня и мусоля свою сигару. – Обычно так Юстас узнает всякие новости.

Тот крякнул и полез назад в кусты.

Мы спешились, для чего Коротышу понадобилась его лестница, и направились следом. К тому времени убежавший немного вперед Боров вернулся и нырнул за нами в подлесок.

– Глядите, чтоб не наступить, – сказал Юстас, когда мы залезли в чащу. – Я тут оставил свой гостинец. А вот коли глянете в ту канаву, что рядом с кустами жимолости, так уясните, о чем я.

Мы и глянули, сразу же смекнув, что пахнет здесь совсем не жимолостью. В канаве лежал мальчишка. На вид лет двенадцати, и нетрудно было понять, что он не прилег отдохнуть. Горло раскромсали так, словно он раззявил второй рот. Тело облепили муравьи. Глаза, вернее то, что осталось после стараний птиц и муравьев, были широко открыты. Ни рубашки, ни башмаков на нем не было. Боров тут же залез в канаву и вырвал у паренька клок волос.

– Отойди от него, – сказал я.

Боров будто не слышал. Я попробовал его пнуть, но Юстас вмешался:

– Не стоит, если не хочешь остаться без ноги.

Я не послушался.

– Боров, – сказал Юстас, – пошел отсюда.

Хряк вылез и с треском рванул в кусты, весь раздувшись от злости.

Юстас продолжил:

– По следам заметил, что ехали они на другой лошади, а как отошел отложить личинку, вижу этого парня. Его ограбили, убили и бросили здесь. И рубаху сняли перевязать раны, что дед, значит, нанес Беспощадному из «дерринджера». А башмаки, видать, забрал тот, кто утопил свои в реке. Или хотели иметь пару про запас. Разве поймешь.

– Ладно, – сказал Коротыш. – Выходит, они нашли запасную лошадь для своего побега и теперь, куда бы ни направлялись, смогут двигаться быстрее, ведь не придется сидеть на лошади по двое. А здесь точно поработал сам Беспощадный Билл. По слухам, как ему перерезали горло, это его излюбленный способ отправить кого-то на тот свет.

Юстас с Коротышом полезли через кусты к тропе.

– Нельзя так его бросать, – сказал я.

– Не хотелось бы, – сказал Коротыш, – да время поджимает. Надо выручать твою сестру. Нам некогда отвлекаться.

Вероятно, эмоции были написаны у меня на лице, и Коротыш сказал:

– Хорошо, вот что мы сделаем.

Он достал из-под тужурки большой нож, подрезал несколько кустов орешника у тропы и убрал нож назад.

– Оставим его лежать в канаве, а как закончим дело, сообщим кому-нибудь, чтобы его кости могли вернуть семье.

– Если что-нибудь останется, – сказал Юстас.

– Это не по-христиански, – заметил я.

– Мое мнение в этой связи тебе известно, – сказал Коротыш.

– Я скорее христианин, – сказал Юстас, – так, по-моему, по-христиански было бы выручить твою сестренку. А пареньку уже ничем не поможешь. Да и лопаты у нас нет, и платить он тоже не собирается.

Тут я припомнил, что Юстас зарабатывал себе на жизнь похоронами, а когда ему не платили, откапывал мертвецов назад. Так что взывать к его христианским ценностям вряд ли имело смысл. Я взглянул на Коротыша. Мимо. Безнадежно. Покуривая свою сигару, он прижучивал какого-то жучка. Опасения насчет компаньонов только возрастали. Я словно отправился навестить Лота в Содом и Гоморру и столкнулся с людьми, готовыми надругаться над ангелами. Я хотел сохранить веру, но как это показать – тем более все известные мне истории о том, как произнесенное слово божье в один миг обращает нечестивцев в праведников, к данному случаю явно не годились.

Потому мне пришлось примириться с течением вещей, но скажу как на духу: все мои внутренности скрутило, и я прямо почувствовал, как осуждающая рука Иисуса легла мне на плечо. Теплое прикосновение оставалось со мной еще какое-то время, пока позже не обнаружилось, что на плечо мне нагадила птица.

Мы продолжили путь без происшествий, пока я внезапно не очнулся от своих мрачных размышлений, когда тропа перед нами раздвоилась.

– Погодите здесь, – сказал Юстас.

Он ускакал, а мы остались ждать. Лицо Коротыша помрачнело, он поджал губы и прищурился.

– Что случилось? – спросил я.

– Думаю, он еще раньше потерял след, – сказал Коротыш, сделав паузу, чтобы вновь раскурить сигару. – Я заметил, как он колеблется и озирается по сторонам. Видно, в надежде, что какой ни на есть след объявится. Значит, этого не случилось. Похоже, кровь у раненого остановилась, и теперь выследить его будет труднее. Ты и сам заметил бы, если бы поменьше слушал, что болтают, и не воображал, что правда там, где ты ждешь ее видеть. Представь, ты попал в переделку и человек напротив улыбается и несет всякую чушь, а рука его меж тем тянется под полу или за спину или ищет подходящий предмет, чтобы тебя огреть. Так следи за его действиями, не за фальшивыми ужимками. Одних можно провести, а других – нет.

– Разве ужимки и действия не одно и то же? – спросил я.

Коротыш фыркнул, как будто хотел выплюнуть назойливую козявку.

– Какое там. Ужимки больше то, что ты стремишься показать, или то, как и что говоришь в расчете на собеседника. Ты заметил, как я изменился в лице, и заволновался. Только пришлось выяснять, о чем таком я думаю. А действия – это действия. Не то, что ты говоришь, а то, что делаешь. Об этом всегда следует помнить. И быть настороже, тем более в рискованных делах. Хуже от этого не будет. Юстас, как следопыт, с равными шансами на успех или промах. Теперь он, похоже, промахнулся.

– Хорошего в этом мало, – сказал я.

– Еще бы. Я говорил тебе, он не такой уж мастак читать следы, как прикидывается. Вот его мать и ее соплеменники знали в этом толк, а он не может смириться, потому что привык думать, что такое умение врожденное, а не заработанное уроками от опытных следопытов. Ну и собственными наблюдениями.

– Он рассказывал, что его учили.

– Верно, и продолжает думать, что родился с такими умениями, как читать следы и готовить. Так он заявляет, хотя не особо силен ни в одном, впрочем, неплохо видит след, если не было дождя или тот не слишком простывший. К тому же, Юстас часто отвлекается на только ему ведомые вещи, а потом может спохватиться и вынюхать что-то, даже если это беличье дерьмо на сосне или старик на осле вместо смертоносного бандита.

Все сказанное не особенно меня взбодрило.

– Готовка его тоже так себе, – продолжал Коротыш. – Может сварить бобы, но тут большого мастерства не требуется. Впрочем, умеет приготовить смачную жареную свинину с подливой прямо из задницы Сатаны.

К этому моменту мы уже долго сидели верхом, беседуя, и тут я сообразил, что нам недостает одного из компаньонов.

– А где Боров? – спросил я Коротыша.

– Он нас найдет, – ответил тот, затягиваясь сигарой. – Хочешь правду, так он вернулся изучить тело того мальчишки.

– То есть сожрать?

– Вполне возможно. Будем надеяться, он не слишком раскидает кости, чтобы по моим зарубкам их смогли потом собрать и вернуть семье.

Он говорил так же серьезно, как адвокат, клиент которого еще держит дымящийся ствол.

Тут я почувствовал, будто проваливаюсь с лица земли в самый ад, куда тянут меня эти двое своими рассказами, звонкой похвальбой о том, на что способны, и всем прочим. Дед как-то сказал, что людей привлекают глупость, женщины и блестящие предметы вроде золота или серебра, да еще всякая наглая искрометная ложь. И советовал всего этого остерегаться, ведь искра не всегда путеводный огонь, может вести и в западню. В аду все искрится, говаривал он.