Текст книги "Спектакль"

Глава 11

Рука Натали ослабла, и она чуть не выронила зонт.

– Видения? Какие… какие видения у нее были?

Мама посмотрела на людей на остановке: молодой мужчина в очках читает Маркса, влюбленная парочка увлечена друг другом, мать держит за руки двоих детей – мальчика и девочку, весело поющих на другом языке – польском, кажется.

– Это произошло, когда она жила в доме мадам Плуфф, – сказала она, понижая голос. – Однажды ночью она пропала, и нашли ее, когда она пыталась утопить в Сене мужчину. К счастью, рядом оказался полицейский, успевший вмешаться.

Натали попыталась представить эту картину, но не могла. Это казалось невозможным. Ее тетя была костлявой и хрупкой и была такой, сколько она ее помнила.

– Как у тетушки хватило сил на то, чтобы утопить человека?

– Она прыгнула на него со спины, когда он склонился над перилами моста, – мама изобразила, как наклоняются через перила, чтобы посмотреть вниз. – Завязалась борьба, и каким-то образом они оба оказались в реке. Он не умел плавать, а она пыталась удержать его голову под водой.

Это Натали могла представить, потому что даже в психиатрической лечебнице тетя проявляла жестокость, во всяком случае, следы жестокости. Глаза тети Бриджит вспыхивали диким огнем каждый раз, когда она заговаривала о своих снах.

– Тетя Бриджит была непоколебима, – добавила мама тихо и мрачно. – Она утверждала, что видела, как мужчина бросил в реку младенца.

– И?

– Они искали три дня. Никакого младенца не нашли ни в Сене, ни в округе. И никто не заявлял о пропаже младенца. И мужчина не был преступником.

Натали вбирала в себя слова, как губка, впитывающая пятно крови.

– Какая жуть. Бедный!

Она размышляла, что с ним стало и смотрел ли он когда-то после этого случая с моста, не проверив сначала, кто стоит поблизости.

– И тетю Бриджит заперли навсегда из-за одной ошибки, хоть и ужасной? В конце концов, она же не убила его, а просто сильно напугала…

Она осеклась, отвлекшись на рой вопросов в голове: «Тетя Бриджит оказалась в лечебнице Св. Матурина потому, что пыталась кого-то убить, или потому, что верила в реальность своего видения?».

Женщина смотрела, как дети прыгали по луже.

– Твой отец решил, что так лучше всего. Мадам Плуфф была душкой, но она… не могла предоставить тетушке необходимого ухода. И мы не могли. Ты понимаешь это, да?

Не успела Натали ответить, как подошел трамвай, обрызгав грязной водой из лужи мамино платье, оранжевое с узором из серых завитушек. Мама нагнулась, чтобы посмотреть на пятно, и уронила сумку в лужу. Дверь трамвая распахнулась, и мама сокрушалась об испачканных платье и сумке, всходя на ступеньку. Натали вздохнула. У нее еще было столько вопросов, но она знала, что мама ни на один не ответит в общественном транспорте, где могут услышать другие люди. Мама была чопорной, когда дело касалось обсуждения семейных дел, даже если подслушать ее могли только незнакомцы.

Натали закрыла зонтик и последовала в трамвай за мамой, жалея, что тетя не сказала больше – или меньше – чем «никому не доверяй».

Два дня после Натали пыталась заговорить с мамой о том, как тетушку отправили в психиатрическую лечебницу. Мама последовательно и изобретательно меняла тему. (Натали однажды прокомментировала умение матери уклоняться от любопытства, на что мама ответила: «С тобой у меня было много возможностей попрактиковаться в этом за прошедшие годы».) Ее уклончивость только разжигала интерес Натали.

– Почему это такая тайна? – спросила Натали после третьей попытки поговорить об этом.

– Потому что твой отец так хочет, – в мамином тоне, обычно ровном, как драгоценный камень, зазвучали железные нотки. Этот разговор окончен. Не в данную минуту, а вообще.

Слова ранили ее, как маленькие стрелы сочувствия тете Бриджит. Было ли безумие тетушки истинным или неверно истолкованным – либо и тем и другим?

– Готова поспорить, мать жалеет, что рассказала мне, – сказала Натали Симоне. Они сидели на диване у Симоны и ели виноград. Соседка ее продавала виноград с уличной тележки, и Симона могла купить у нее за полцены тот, что не продался за пару дней на прилавке. Когда Натали была у Симоны в прошлый раз, она предложила той как-нибудь купить побольше винограда, чтобы они могли толочь его ногами, как на винодельне. Симона сказала, что это запачкает всю квартиру, но она с радостью потопчет с ней виноград, если они поедут на виноградник в Бордо.

– Скорее всего, – ответила Симона, выковыривая виноградную косточку из зубов. – Но шила в мешке не утаишь. Она когда-нибудь объяснит.

– Кстати, об объяснениях, – сказала Натали, указывая на первую полосу Le Petit Journal, – вот это не объясняет ничего. Я даже не знаю, зачем месье Патинод это напечатал.

В газете было опубликовано второе письмо убийцы. Она склонилась над ней, перечитывая.

Париж,

благодарю, что пришел к моему второму экспонату. Было великолепно наблюдать мои произведения рядом друг с другом, хоть и недолго. Очереди были весьма впечатляющие. Не желаю разочаровывать, обещаю предоставить что-нибудь новое для осмотра в ближайшее время.

До следующей,

всегда ваш

Я

– Эти девушки для него не люди, – сказала Симона. – Они шахматные фигуры.

– Или произведения искусства.

Симона подняла брови и откинулась на спинку.

– Отвратительно, даже по твоим меркам.

– Это его слова, не мои. Подумай сама, – сказала Натали, пряча выбившиеся локоны обратно под кепку разносчика газет.

– Будто морг – это художественная галерея, – сказала Симона. Ее глаза с длинным ресницами сузились в задумчивости. – Или как музей восковых фигур. Кстати, нам в него надо сходить наконец. Ты должна увидеть их новую экспозицию. Луи говорит, что он мало что видел лучше этого и внимание к деталям там просто потрясающее.

– Что? Ты хочешь, чтобы я развлеклась? Симона Софи Маршан, что ты за подруга после такого?

– Та, которая не понимает, почему ты просидела тут целый час, но так и не начала писать свое анонимное письмо. Не думай, что я тебя пущу сдавать статью месье Патиноду, пока мы ничего не придумали.

Целью сегодняшнего визита Натали действительно было написание письма префекту полиции, и лист бумаги смотрел на нее неодобрительно с того момента, как она села. Настало время взяться за карандаш, но она взвешивала эту идею снова. Взвешивала и перевешивала.

– Вот мой список причин этого не делать. Во-первых, информация пустяковая. Во-вторых, я не могу больше вспомнить никаких деталей. В-третьих, я вообще не уверена, что это за способность и откуда она у меня. В-четвертых, чувствую себя глупо, что отправляю это. А вот список причин написать это письмо. Во-первых, Симона сказала, что надо.

– Как насчет того, – Симона усмехнулась, – что ты останешься анонимом и можешь помочь им больше, чем думаешь. Будь ты одной из этих бедняжек в морге, неужели ты не хотела бы, чтобы твой убийца предстал перед правосудием?

– Конечно, дело не в этом, а в том… – Она вздохнула, не окончив предложения. Она знала, что это разумные причины, и уже обдумала каждую из них. К воодушевлению от обладания этим даром примешивался страх неизвестности. Какое бремя ответственности это принесет? Что если ее вмешательство осложнит расследование или каким-то образом сделает ее мишенью убийцы?

Она не рассказывала об этих переживаниях Симоне, потому что не хотела выглядеть эгоистичной.

Кроме того, если уж на то пошло, эта ее способность означала, что ей нужно думать не только о себе. Не так ли?

Симона скрестила лодыжки.

– В чем?

– Это страшно.

– Начни тогда с простого, – сказала Симона. Она поискала в коробке на кофейном столике и выудила оттуда конверт. – Одного предложения хватит, да? «Вторая жертва бежала от своего убийцы по коридору с темно-синим ковром с золотыми полосами по краям».

– Это так… сухо. Звучит почти что глупо, – сказала Натали, устало вздыхая. – Впрочем, кроме этого, ничего нет, и я не хочу драматизировать.

Они посидели немного размышляя.

– Знаю! – сказала Симона, щелкая пальцами. – Не могу поверить, что мы раньше не догадались. Расскажи им, как он ее убил! Они будут знать это из результатов аутопсии, а больше никто. Кроме тебя.

– Кроме меня, – сказала Натали, – или кого-то из морга, кто это отправил ради шутки.

– Не беспокойся ни о чем таком. Они будут гадать, как кто-то помимо самого убийцы может это знать. Или предположат, что это догадка. Тебе нечего терять, потому что они могут и просто выбросить. А приобрести ты можешь большую убедительность.

– Это только привлечет их внимание ко мне.

– И, – сказала Симона, скрещивая руки, – ты останешься анонимом.

Натали кивнула и взяла карандаш. Они еще несколько минут обсуждали, как сформулировать лучше, придя к выводу, что нужно высказать все прямо и просто. Натали закрыла глаза и прокрутила в памяти видение. Несколько минут ушло на написание; она старалась не задумываться о том, что такое эмоциональное происшествие приходится записывать сухим языком.

Вторая жертва была убита в коридоре с темно-синим ковром по центру; по сторонам ковра шли золотые полосы. Убийца нанес три раны по одной линии: от левого уголка рта до верхней челюсти, от нижней челюсти до горла, затем от горла до ключицы. Самый глубокий разрез – на шее. Нож был примерно 15 сантиметров длиной.

Аккуратные печатные буквы. Слова без прикрас. Пугающая честность. Натали не хотелось перечитывать.

С восковой печатью в руке Симона повернула листок к себе и прочла. Она одобрительно кивнула.

– Готова?

Натали выдохнула. Если она задумается об этом, то передумает. Снова.

– Да.

Симона сложила листок, поместила в конверт и запечатала воском. Она передала его Натали, чтобы та подписала адрес.

– Прошу, мадемуазель.

Натали съела еще гроздь винограда, перед тем как подняться, чтобы уйти, хотя не была ни капельки голодна. Объятие Симоны было чуть дольше, чем обычно, и она произнесла шепотом, в котором сквозили и забота, и любовь:

– У тебя дар. Ты поступила правильно.

Смерть убитой – рана за раной, рана за раной – мелькала перед глазами Натали, когда она согласно кивнула.

Облегчение охватило Натали скорее легким ветерком, чем порывом, когда она опустила письмо в почтовый ящик. Она была рада от него избавиться и тому, что теперь кому-то другому нужно решать, как поступить с этой информацией. И было что-то приятное в том, чтобы раскрыть свой секрет, но чувствовать себя в безопасности.

Выходя с почты, она теребила пуговицу на брюках и вдруг столкнулась с мужчиной в дверях.

Надо же, было такому случиться.

Натали затруднялась сказать, кто из них был сильнее удивлен.

Глава 12

– Месье Ганьон, – произнесла Натали, отступая на шаг назад, – кто бы мог подумать, что наши пути пересекутся и здесь? Париж кажется таким маленьким, не так ли?

– Мадемуазель Боден, это вы? – Его уши стали красными как помидоры. – И правда, маленьким.

Натали нервно усмехнулась.

– Отличный сегодня денек для прогулки.

Месье Ганьон засунул письмо, которое держал в руках, в карман сюртука, затем осмотрел ее от кепки до ботинок.

– Ваша одежда, – сказал он тем же официальным тоном, который звучал в их первую встречу.

Натали приосанилась.

– А что не так?

– Как так вышло, что вы, э-э-э… почему вы одеты как парень?

– В платьях не всегда удобно, – сказала она тоном, предполагающим, что ему и так это известно.

Он повернул голову, не сводя с нее глаз.

– И поэтому вы не в платье? Из-за неудобства?

– Да. Нет, – сказала она, краснея. Она не хотела это обсуждать, и вообще это было не его дело. – А вы почему здесь?

– По делам. – Он посмотрел на дверь и почесал ладонь.

– Это же значит, что вы получите письмо?

Месье Ганьон посмотрел ей в глаза, приподняв брови:

– Что?

– Ваша ладонь. – Натали мысленно поблагодарила маму за то, что научила ее искусству менять тему разговора. – Есть примета: если чешется ладонь, значит, идут письмо или деньги – забыла, что именно.

Он хлопнул в ладоши, и на губах его мелькнула улыбка.

– Значит, про брюки и кепку не расскажете?

Натали скрестила руки. Она никогда не встречала человека, одновременно настолько привлекательного и настолько раздражающего. Каждая их новая встреча открывала в нем новую грань. Что было сегодня: вежливость, любопытство или неловкость? Может, все сразу? Симона говорила Натали, что он, наверное, влюбился в нее, по крайней мере, в какой-то степени, но Симона вечно парила в облаках романтических мыслей. Не то чтобы Натали не нравилось, если бы месье Ганьон не был на самом деле в нее влюблен.

– Я предпочла бы не рассказывать.

– Не буду настаивать, – сказал он, переступая с ноги на ногу. – Хорошего дня, мадемуазель Боден. Полагаю, до встречи в морге. Вы же туда ходите каждый день.

– Я…

– Вас можно понять, – сказал он. – Там есть на что посмотреть.

С этими словами он развернулся на каблуках и пошел прочь.

– Месье Ганьон, разве вы не на почту собирались зайти?

Он снова повернулся к ней лицом.

– А, да, – сказал он и закатил глаза в нарочито забавной манере. – Приятного вечера.

Натали ухмыльнулась, когда он прошел мимо нее внутрь почтового отделения. Она не знала, что и думать о нем, но была весьма рада, что он замечает ее.

Когда мама принесла ей письмо от Агнес три дня спустя, Натали разорвала конверт с такой спешкой, что Стэнли аж подпрыгнул. Она и не помнила уже, что написала Агнес – насколько детально рассказала о своих видениях – и с нетерпением ждала ее ответа последнюю пару дней.

Сердце ее бешено колотилось, пока она читала.

Дорогая Ната,

да, я слышала об убийствах и просто потрясена. Сначала Пранзини, а теперь это. Что стало с нашим любимым Парижем?

В Байе все шепчутся об этом, и папа получает воскресный выпуск Le Petit Journal по почте раз в неделю. Как ты можешь так просто об этом всем говорить? Я представить не могу ничего более захватывающего, особенно для журналиста, который пишет репортажи из морга. К слову, твои статьи великолепны:написаны ясно и вдумчиво, без погони за сенсацией. Считай, что тебе повезло как журналисту. Меня бы тошнило от вида убитых, но ты… Ната, у тебя для этого подходящий склад. Разве ты не в восторге?

Здесь жара, но мы всего в паре километров от океана, так что наслаждаемся океаническим бризом. На пляж мы ходили пока только дважды: раз – на ближайший и другой – в поход до Довиля, где останавливались на две ночи. Я познакомилась с рослым кудрявым парнем из Руана и пофлиртовала с ним. В первый день мы вместе пообедали, и он мне пел на итальянском. Ты знаешь, что со мной делает пение, – я так скучаю по хору собора Парижской Богоматери, – так что это меня весьма впечатлило. Я была действительно очарована и разрешила бы ему меня поцеловать. А потом он назвал меня Анастасией. Я спросила, кто это, и после долгих расспросов он выпалил, что Анастасия – это девушка, с которой он познакомился на курорте на прошлой неделе. Он меня заверил, что она уже уехала домой. Но я все равно ушла, гордая тем, что не бросила в него горсть песка, хотя очень хотелось, и весь остаток поездки читала Достоевского.

Что касается океана, то он великолепен, как всегда. В том-то и дело, правда? Океан никогда не меняется, как и его способность внушать благоговение. Полагаю, что твой отец мог бы рассказать сотню историй на эту тему. Скорее бы посмотреть на твое лицо следующим летом, когда ты впервые в жизни увидишь океан.

Байе маленький, уютный и наполнен историей. Здесь плетут кружево, я впервые в жизни увидела столько кружева (больше сил нет смотреть на него). Собор выглядит снаружи впечатляюще, но он не настолько выдающийся, как некоторые из тех, что мне посчастливилось посетить. Здесь бывали викинги, можешь себе представить? И еще есть гобелен, изображающий битву при Гастингсе. Я его видела пару лет назад. Интересная вещь, конечно, но тот, кто вышивал лошадей, не особо озаботился реалистичностью изображения.

Здешний диалект необычный, но я уже привыкла. Есть несколько англоговорящих лавочников, так что я практикуюсь. Нечасто удается использовать знания немецкого и английского, но я все равно рада, что мы их учим. Надеюсь освоить оба. И тогда смогу подслушивать, что говорят туристы.

О, и еще тут есть кондитер, который делает вкуснейшие фиалковые сладости. Они одновременно мягкие и хрустящие, с начинкой вроде джема. Представь себе, Роже со мной поделился – ему их подарили на день рождения. Наверное, он все-таки не абсолютно ужасен. Только большей частью.

Ты участвуешь в празднествах по поводу Дня взятия Бастилии?

Расскажи мне побольше об этих убийствах – то, что не можешь рассказать в своей колонке. Можешь мне прислать парочку газетных статей, старых и новых, чтобы я узнала, в чем там дело? Раз в неделю – слишком уж редко.

Bisous,

Агнес

Пока она дочитала, бешеный стук ее сердца, кажется, услышали даже мама и Стэнли. Она выдохнула.

Итак, она не рассказала Агнес о видениях. Значит, была часть жизни, по крайней мере, одна, не затронутая ими.

Пусть так оно и остается, во всяком случае, пока.

Натали вложила письмо обратно в конверт и села. Потом прочла письмо Агнес еще раз (разумеется, та встретила юношу на курорте: парни ее обожали) и, перед тем как вернуться в течение дня, позволила себе пару минут помечтать об океане.

Париж затаил дыхание или даже судорожно вздохнул на следующие семь дней.

Жертва номер два навсегда ею останется, безымянная скульптура смерти: ее тело так и не было опознано. Ее пришлось убрать с виду в морге, несмотря на приходившие поглазеть толпы, потому что зов природы неумолимо тянул ее к земле.

Она стала разлагаться.

Le Petit Journal и другие газеты делали все возможное, чтобы поддерживать интерес к этой истории всю неделю, даже во время суда Анри Пранзини (приговоренного к смертной казни на гильотине за тройное убийство, о чем Натали была рада прочитать). Месье Патинод назвал нового убийцу «Темным художником» в своей редакторской колонке, и передовицей воскресного приложения была иллюстрация, изображавшая того в виде ужасного, злобно хохочущего дикаря. Рука художника поместила лицо его в тень, и Темный художник на картинке стоял один в демонстрационной комнате морга, держа нож и палитру.

Прозвище прижилось даже в других ежедневных газетах. Кажется, оно понравилось и самому убийце, который третье письмо подписал уже новым псевдонимом:

Париж,

затишье, знаю. Я запоздал с выполнением обещания.

Я решил о своем следующем произведении писать заранее, чтобы желающие могли своевременно занять место в очереди у морга. Я вас не заставлю долго ждать.

До следующей,

всегда ваш

Темный художник

Натали будто щекотку ощутила изнутри каждой своей косточки, когда это прочла. Газета опубликовала письмо через пару дней после того, как она отправила свою анонимку. Вдруг она оказалась рядом с Темным художником на почте? Или стояла за ним в очереди? Как тогда, в день первого видения, когда убийца был с ней в одной комнате.

Она поверила это наряду с другими мыслями своему дневнику (уже простив его за провал в памяти). И записывала все, во что верила и не верила. Ничего не вышло из ее письма в префектуру полиции, и хотя она другого и не ожидала, все равно хотела детально все записать на случай, если что-то еще вспомнится. Наблюдения из морга. Догадки по поводу личности убийцы. Фрагменты разговоров, подслушанные в морге и на улицах города. Собственные страхи и опасения по поводу видений. Приняв уже решение помогать издали и не доверять собственной памяти, она стремилась ничего не упускать. На всякий случай.

Кое-что еще ее беспокоило: то, что мама сказала о видениях тети Бриджит. И поскольку мама отказывалась рассказать подробнее, у Натали не оставалось выбора, если она хотела понять, в чем там смысл, если он вообще есть. Она должна навестить тетю Бриджит в одиночку.

Зайдя в морг, где атмосфера была пронизана страхом из-за третьего письма, Натали направилась в лечебницу. Чувство страха преследовало ее; волоски на шее сзади вставали дыбом не раз-другой, и она поймала себя на том, что останавливается иногда, чтобы оглянуться.

Может, дело в том, что она впервые пришла сюда одна. Она убеждала себя, что не стоит беспокоиться только из-за того, что мамы рядом нет, даже когда зашла в медлительную кабину лифта с решетчатой дверью, где находились две медсестры и сопровождаемый ими пациент в смирительной рубашке. Даже когда эти трое вышли на этаже, где мужчина с выбитым глазом попытался войти в лифт, а медсестра утянула его обратно. Даже когда Натали шла по коридору, проходя одну за другой палаты, полные бессловесной меланхолии и тихого одиночества, если не считать хихикавшей женщины, которая растянулась на полу у входа в палату тети Бриджит.

Одна из ее соседок молилась. Другая стояла у окна, барабаня по стеклу пальцами, будто отбивая телеграмму, и говоря с птичкой снаружи, прося ее принести вкусного червячка.

Тетя Бриджит сидела на краю кровати с закрытыми глазами и теребила свою косу.

Натали шепотом поздоровалась с ней, и та открыла глаза с улыбкой.

– Где твоя мать?

– Дома. Я была неподалеку и решила заглянуть.

Тетя Бриджит сморщила лицо в детской усмешке и протянула костлявую руку, чтобы погладить Натали по щеке.

Рука ее была такой холодной, просто ледяной. Натали даже не представляла, что можно быть настолько холодной при жизни.

Тетя Бриджит, по своему обыкновению, стала благодарить ее за визит и жаловаться на то, как ее соседка ела, спала и молилась. Впрочем, она не упомянула о снах прошлой ночи. Когда Натали спросила ее, снилось ли ей что-то, та резко замотала головой.

– Кошмары, – сказала она. – Не хочу о них.

Натали ее отлично понимала. Кому хочется заново переживать кошмары? Учитывая яркость снов тети Бриджит и хрупкость ее рассудка, Натали предполагала, что ужасные сны ее пугали с удвоенной силой.

Тетя вздохнула и затихла.

Как бы сложно ни было выговорить следующее предложение, Натали понимала, что это ее шанс. Она кашлянула.

– Я только недавно узнала, тетя, что вы… что у вас были видения.

Тетя Бриджит перевела на нее немигающий взгляд.

– Знаю, что я видела. Я хотела спасти младенца.

– Что именно вы видели? – в тоне Натали было больше тревоги, чем она хотела.

Тетя Бриджит, быстро оглядев соседок по палате, жестом позвала Натали подойти ближе.

– Он собирался утопить ребенка, – прошипела она. – Священник собирался утопить ребенка в крестильной купели. Знаешь, почему?

Натали была так близко, что тетя Бриджит, наверное, могла услышать, как бешено колотилось ее сердце.

«Священник? Крестильная купель?»

– Ребенок был его. Мать его – монашка. Они собирались убить дитя прямо там, в церкви, сразу после крещения. – Она положила руку на плечо Натали, притянула ее еще ближе и понизила голос почти до шепота. – Если бы я не дрогнула и не выронила нож, то могла бы им обоим перерезать горло и спасти младенца.

Натали перестала дышать.

На осознание у нее ушло несколько секунд.

– Я убежала с криками. Они за мной даже не погнались, – тетя Бриджит отпустила Натали и откинулась назад. – Но они все равно утопили ребенка. Я спряталась в кустах и видела, как они уходили с его телом. Я попыталась бы их убить еще раз, если бы у меня был нож.

Натали отступила на шаг, сглатывая ком в горле. «Мама совсем другое рассказала».

Тетя Бриджит схватила Натали за запястье.

– Почему ты спросила?

– Я… я ничего этого не знала. Мама сказала, что у вас были видения, и она мне только рассказала о Сене, и…

– Сена! – голос ее заострился, как лезвие меча. – Зависть! Непонимание! Он был хорошим человеком, но они этого не видели.

Натали еще больше запуталась.

– Он? Мужчина, на которого вы…

Она хотела сказать «набросились», но осеклась. Лицо тети Бриджит вытянулось.

– Знаю, что я видела! – вскрикнула тетушка плаксиво.

Тетя Бриджит повторяла «знаю, что я видела» снова и снова, плач стал переходить в рыдания. В палату вбежала медсестра и попыталась ее успокоить, но было уже слишком поздно.

Завывания становились только громче.

Натали медленно удалилась из комнаты. «Никому не доверяй». У тетушки были основания так сказать. Слова были как-то связаны с этим, с ее безумием, что бы ее сюда ни привело.

Соседка тети Бриджит вышла из комнаты, выдирая собственные волосы, и потянулась к волосам Натали.

– Нет, – сказала Натали, вытягивая руку. Женщина нахмурилась и стала стонать. «Она немая». Натали поспешила прочь от нее по коридору.

Крики тети Бриджит раздавались ей вслед до самого лифта.