Текст книги "Похищение"

Его дочь… Женщина, у которой на щеке три веснушки, сложенные в созвездие Ориона; женщина, которая полностью знает текст песни «Крушение Эдмунда Фицджеральда»; женщина, которая прижала мою руку к своему животу и сказала: «Я на сто процентов уверена, что это пятка. Или голова».

Эндрю делает глубокий вдох.

– Мне дали ее на выходные, как мы и оговаривали при разводе. Я сказал ей, что мы отправляемся в путешествие. Ты же сам знаешь, как это бывает, когда обещаешь что-то хорошее Софи, а она начинает…

– Прекратите! – прерываю его я. – Я не позволю вам сравнивать свою ситуацию с нашей, понятно?

Он начинает заново.

– Знаешь, как бывает, когда обещаешь ребенку что-то чудесное? Как будто протягиваешь целую горсть конфет. Бет была в восторге, ей очень хотелось каникул…

– Бет.

– Так ее звали… тогда.

Я, кивнув, записываю имя в блокноте. Оно ей не идет. Я зачеркиваю имя жирными черными линиями.

– Я заскочил к себе домой – после развода я жил в студии в Темпе – и упаковал столько вещей, сколько влезло в чемоданы. Остальное – бросил. И мы поехали…

– У вас не было готового плана?

– Я даже не знал, смогу ли это сделать, пока мы не выехали на трассу. Я так злился…

– Погодите. – Если он украл Делию, чтобы отомстить или насолить кому-нибудь, я не желаю об этом слышать. В противном случае я не смогу защищать его, не прибегая к лжесвидетельству. – Значит, вы выехали на шоссе… И что произошло дальше?

– Я двинулся на восток. Как я уже говорил, я ни о чем не думал… Мы ночевали в мотелях, где можно расплачиваться наличными, и каждую ночь придумывали себе новые имена. В какой-то момент я понял, что приближаюсь к Нью-Йорку. Ну, понимаешь, в Нью-Йорке живут миллионы людей, никто не заметит двух новых…

Мы с Делией ездили в Нью-Йорк еще студентами. Она сгорала от нетерпения. Говорила, что всю жизнь мечтала там побывать.

– Мы остановились в каком-то маленьком отеле, я даже названия его не помню. Помню, что рядом был вокзал. Я зарегистрировался под именем Ричард Ворт, а портье спросил, присоединится ли к нам миссис Ворт. Я сказал, что моя жена недавно скончалась. – Эндрю поднимает взгляд. – И только секунду спустя понял, что Бет все слышала.

– И что было потом?

– Она расплакалась. Мне пришлось увести Бет из вестибюля, пока с ней не случилась истерика. Портье я сказал, что дочь тяжело переживает утрату. Я отвел ее в номер и усадил на кровать. Я хотел сказать ей правду, сказать, что просто выдумал это но почему-то не смог. А вдруг Бет ляпнула бы при портье, что ее отец соврал? Любой здравомыслящий человек догадался бы, что творится что-то неладное… Я не мог рисковать. – Он качает головой, лицо его искажено. – Я сам вырыл себе могилу, притворившись, будто Элиза мертва. Но если честно, чем дольше я об этом думал, тем больше убеждался, что сделал правильно. Если Бет вдруг заговорит о матери, или спросит, когда та ее навестит, или закатит скандал, я всегда смогу с грустью посмотреть в глаза свидетелям и тихо сказать: «Понимаете, ее мать недавно скончалась». И люди, свидетели, тотчас нам поверят.

Любой адвокат знает, что сочувствие можно купить умелой ложью.

– Что именно вы ей сказали?

– Ей было четыре года. Она никогда прежде не сталкивалась со смертью: мои родители умерли еще до ее рождения, а родители Элизы жили в Мексике. Поэтому я сказал Бет, что с мамой приключилось несчастье, что она попала в аварию. Сказал, что она сильно поранилась. Что врачи делали все, что было в их силах, но не смогли ее спасти. И мама улетела на небо. Я сказал, что Элизу она больше не увидит, но я всегда буду о ней заботиться.

– И как она отреагировала?

– Спросила, выздоровеет ли мама, когда мы вернемся домой после каникул.

Я смотрю на страницу блокнота, на свои руки, на что угодно, только не на Эндрю.

– Я старался ее отвлечь. Мы ходили в Эмпайр Стейт Билдинг и музей природы, играли на статуе Алисы в Центральном парке. Я покупал ей игрушки, катал ее на пароходе. Но однажды вечером, пока я был в ванной, Бет вдруг стала звать маму. Она кричала что было мочи. Я обнаружил ее у телевизора, она прижалась к экрану щекой. Естественно, в вечерних новостях показывали Элизу: она говорила что-то в десяток протянутых микрофонов, а в руке держала фотографию Бет. Эндрю вскакивает и принимается ходить по тесной комнатушке.

– Я понимал, что нельзя остаться в гостинице навсегда, – говорит он. – Но я не знал, что делать дальше. Чтобы купить дом, нужны документы и банковский счет, а у меня не осталось ни того, ни другого. А потом мы как-то раз гуляли по Сорок второй улице, и Бет зачаровали огоньки в зале игровых автоматов. Она затащила меня туда, я дал ей мелочи на развлечения. Там я увидел подростков, сгрудившихся вокруг поддельных прав одной девчонки. Поддельными правами торговали прямо там, у автоматов. И я задумался… Подошел к стойке, спросил, где можно получить такую штуку. Парень только пожал плечами и указал на зашторенную фотокабинку. Я достал двадцатидолларовую бумажку и повторил вопрос. Он сказал, что знал одного человека в Гарлеме, а еще за сорок долларов даже вспомнил его имя. Я позвонил по этому номеру, и мне назначили встречу. В Гарлеме. Заполночь.

– В Гарлеме? – недоверчиво повторяю я. – Заполночь?

– За две с половиной тысячи долларов он дал мне водительские права, два поддельных паспорта и свидетельства о рождении. Плюс номера социального страхования для нас обоих. Это были реальные люди, отец и дочь, погибшие в автокатастрофе. Услышав это, я едва не передумал, но тут заметил имя в одном из паспортов: Корделия Хопкинс. Корделией звали дочь из «Короля Лира», ту, которая отказалась предать отца. – Он глядит на меня. – Я решил, что это добрый знак.

Я постукиваю пальцами по столу.

– «Король Лир»… Корделия… Значит, вы ходили в колледж.

– Да, учился на химика. И даже диссертацию писал. В Аризоне я работал фармацевтом. – Он пожимает плечами. – Я бы и в Нью-Гэмпшире продолжал работать в аптеке, но на мое имя не было выдано лицензии.

– Как вы очутились в Векстоне?

– Делил терпеть не могла Нью-Йорк. Мы играли в такую игру: я спрашивал, куда бы ей хотелось отправиться, если бы она могла отправиться куда угодно. В тот день она сказала, что хотела бы увидеть снег.

Когда растешь в Векстоне, снег тебя ничуть не удивляет. Но для девчонки из Феникса это, наверное, чудо из чудес.

– И я поехал на север, – продолжает Эндрю. – Бензин закончился в миле от Векстона, и до города мы дошли пешком. Думаю, я влюбился в него с первого взгляда: мне понравилась белая церковь, и пастбища, и даже скамейки с латунными табличками в память о всех директорах школы. Это было похоже на декорацию к фильму – декорацию того места, где героев настигнет счастливый конец. И мы с Делией отправились в банк и открыли счет. Какое-то время мы жили в гостинице, пока я не устроился кладовщиком в дом престарелых: в аптеке я часто имел дело со стариками, а потому решил что сгожусь на эту должность. Кадров не хватало отчаянно, и рекомендательных писем у меня никто не потребовал. Примерно месяц спустя риэлтор подыскал нам домик по средствам.

– Домик по соседству, – бормочу я.

Эндрю кивает.

– Твоя мама пришла поприветствовать новых жильцов с запеканкой.

А я даже помню, как она ее пекла. В кои-то веки она была трезвой и приготовила овощную лазанью, которая заняла первое место на конкурсе рецептов. Это было ее коронное блюдо, когда она поздравляла кого-то с рождением ребенка, приносила соболезнования по поводу чьей-то кончины или приветствовала новых соседей. Она даже разрешила мне выложить в одном слое букву Е из кружочков цукини – мы как раз выучили эту букву в садике.

– Твоя мама представилась и сказала: «Хопкинс? А Элдред Хопкинс из Энфилда вам, случайно, не родственник?»

Эндрю не приходится ничего мне объяснять. Ты можешь менять личину тысячи раз, но, по правилам, начинать с центра запрещено. У каждой жизни есть начало, середина и конец. История – само слово намекает на рассказ, повествование.

– Я солгал ей, – будничным тоном вспоминает Эндрю. – И солгал еще тысяче других людей. Ложь свою я досочинил по ходу дела. Когда я сказал, что мы родом из Нашуа, пришлось придумать себе занятие. Объяснить смерть жены. Растолковать педиатру, почему у Делии нет медицинской карточки. Каждый день я ожидал ареста, разоблачения. Но в конце концов наврал уже так много, что сам поверил собственной лжи. Играть в эту игру было проще, чем отделять вымысел от правды в голове. – Он смотрит на меня решительным, немигающим взглядом. – И себя можно обмануть, Эрик. Ты, может, думаешь, что это невозможно, но на самом деле нет ничего проще.

Я сидел на кухонном столе, пока мама смешивала шпинат с творожным сыром и поливала смесь красным соусом, похожим на кровь. Я смотрел в окно, как она поднимается на крыльцо наших новых соседей и, улыбаясь, прикидывается идеальной мамашей из старого сериала, которая готовит запеканки для всей округи. Я был совсем еще мальчишкой, но даже тогда задумывался, сколько должно пройти времени, прежде чем эта новая семья раскроет ее хитрость.

Я смотрю Эндрю прямо в глаза.

– Да, – говорю я. – Я знаю.

Фиц

В Месу я еду на арендованном «меркьюри», в котором не работает кондиционер, а радио навек застряло на испаноязычной станции. В открытое окно залетают пригоршни пыли. Чтобы повторить здешнюю температуру, мне, боюсь, придется лезть в духовку. От такой жары происходят изменения в лобной доле мозга. От такой жары люди убивают друг друга за малейшие прегрешения, а отцы похищают родных дочерей.

Следуя указаниям Эрика, я сворачиваю с Юниверсити-драйв и вижу внизу съезда мужчину с длинным седым «хвостом». Одет он, невзирая на адскую жару, в фланелевую рубашку. Внешним видом он напоминает тех бестолковых выходцев из Новой Англии, которые обычно шатаются по магазинам в поисках жевательного табака и боготворят покойного Дейла Эрнхардта.[15]15
  Легендарный американский автогонщик.


[Закрыть]

– Привет, братуха! – говорит он мне, и я с ужасом понимаю, что не успел закрыть окно. Он показывает мне кусок обтрепанного, полусгнившего картона с надписью «Нужна помощь».

– Кому же она не нужна? – риторически восклицаю я и, дождавшись зеленого света, жму на газ.

Мимо проносится множество яслей – достопримечательность города, жители которого вынуждены оставлять своих детей, чтобы работать учителями, няньками и охранниками в богатых районах, где жить им самим не по карману. Одна мексиканская забегаловка сменяется другой: «У Розы», «У Гарсии», «У дядюшки Тедоро». Витрины многих магазинов завлекают скидками и по-английски, и по-испански.

Сразу за грузовиком, торгующим леопардовыми накидками на приборную панель, я наконец вижу трейлерный парк. Приземистые серебристые фургончики, скучившись, напоминают стадо носорогов. Пока я брожу среди этих хибар, выискивая ту, в которой поселилась Делия, откуда ни возьмись вдруг выбегает Софи. Поднимая столбы пыли своими красными кроссовками, она бежит к соседнему трейлеру, увешанному рождественскими гирляндами, перьями и «ловушками ветра». Может, она и заболела, но выглядит вполне здоровой.

– Софи! – кричу я, но она уже исчезает в трейлере.

Я паркуюсь и подхожу к двери. Звонка там нет – только металлический треугольник, которым жены фермеров обычно зовут мужей-ковбоев на обед. Я поднимаю его за край и легонько дзинькаю. За открывшейся дверью вырастает индианка с обмотанной шарфом головой.

– Извините, – бормочу я, настолько обескураженный отсутствием Делии, что не нахожу подходящих слов. – Я, наверное, ошибся адресом.

Но тут из какого-то подобия шкафа высовывается головка Софи.

– Фиц! – вопит она и налетает на меня, словно стихийное бедствие. – Когда я становлюсь на унитаз Рутэнн, то могу коснуться всех стен туалета одновременно. Хочешь посмотреть?

Индианка сурово смотрит на нее.

– А я думала, что ты у меня работаешь, а не стоишь на унитазах.

Софи сияет от гордости.

– Рутэнн заплатит мне доллар, если я наклею блестки на мини-юбку Барби-на-одну-ночь.

– Барби-на-одну-ночь? – эхом отзываюсь я.

– Это моя кукла месяца, – поясняет Рутэнн. – Идет в комплекте с Рогипноловым[16]16
  Рогипнол – снотворное, запрещенное в США; приобрело дурную славу как средство для соблазнения на первом свидании.


[Закрыть] Кеном. Вам я готова уступить – отдам пару за двадцать девять долларов девяносто девять центов.

Она машет рукой в сторону небольшого раскладного столика посреди крохотной комнатушки. Столик засыпан бусинами, мишурой и пластмассовыми частями тела, навевающими мысли о братских могилах. Грузно опустившись на диван, Рутэнн выуживает из-за пазухи очки, что болтаются на тонком шнуре, и принимается скручивать кукол из разрозненных рук, ног и торсов.

– Девять девяносто девять? – торгуется она.

Я достаю десятидолларовую купюру и кладу ее на стол. Рутэнн тут же прячет деньги и протягивает мне кукол.

– Ее вообще-то здесь нет.

– Кого?

Презрительно вскинув бровь, она начинает заплетать волосы Барби в косичку. Я обшариваю взглядом трейлер, под завязку набитый пыльной старой бытовой техникой, горами древних журналов, разбитыми игрушками и целыми полчищами Барби – лысых, грязных, изувеченных.

– Меня, кстати, зовут Фиц, – запоздало представляюсь я.

– А у меня, кстати, хлопот полон рот, – отвечает Рутэнн.

– Рутэнн продает вещи, которые другие люди выбрасывают на помойку, – радостно сообщает Софи.

Меня всегда занимали люди, которые бродят по улицам в поисках заляпанных не пойми чем диванов и поломанных велосипедов. Наверное, кое-что из того, что одни отправляют на свалку, другие хотят сберечь.

Рутэнн пожимает плечами.

– Некоторые дураки готовы купить что угодно, лишь бы это сделала индианка. Я могла бы, наверное, выложить содержимое своего мусорного ведра, назвать это произведением искусства и выставить в музее.

– А еще я сегодня была в больнице, – не унимается Софи. – Когда я проснулась, мне было плохо, но Рутэнн выкинула перья – и теперь мне хорошо.

Я взглядом прошу у старухи хоть каких-то разъяснений, но она лишь покачивает головой.

Но что бы ни стряслось с Софи, теперь это уже позади.

– А где твоя мама, Софи? – спрашиваю я, но она только молча пожимает плечами. Никто в этом доме, похоже не расположен к беседе. Я, смущенно откашлявшись, тереблю кукольную руку. Похоже, это Кен: прощупывается бицепс.

Рутэнн бросает мне торс и голову.

– На, развлекись.

Я начинаю складывать мужское тело и останавливаюсь лишь, тогда, когда замечаю отсутствие гениталий. Интересно, почему я раньше не знал, что Кен – евнух? Вероятно, потому, что из всех девочек я играл только с Делией, а уж ей-то куклу в руки можно было вложить только после смерти. Когда все части тела прикручены в нужных местах, я беру маркер и разрисовываю его пунктирными линиями и разнообразными символами. Я помечаю отдельные зоны: «Невезение. Жгучая боль. Сексуальный разлад. Банкротство». Софи, перегнувшись, глазеет на мою работу.

– А что это ты делаешь, Фиц?

– Подарок для мамы. Вуду-Эрика.

Рутэнн смеется, и я понимаю, что заметно вырос в ее глазах.

– А ты, – подтверждает она мою догадку, – не так-то, пожалуй, и плох.

В этот момент дверь открывается, и я вижу, как Делия привязывает Грету к руке гипсового гнома исполинских размеров.

– Место, – велит она. Заметив меня, она буквально расцветает. – Слава богу, ты приехал!

– Славь Юго-западные авиалинии, они в моем приезде участвовали активней.

– Рутэнн, это мой лучший друг.

– Мы уже знакомы.

– Да. Рутэнн любезно позволила мне проявить творческие наклонности. – Я вручаю Делии куклу. – Вдруг пригодится. Слушай, мы могли бы где-нибудь… поговорить?

С этими словами я оглядываюсь по сторонам, но конец трейлера Рутэнн в буквальном смысле виден с этой точки. Отсюда я могу практически дотянуться до его конца.

– Ступайте, – отмахивается от нас Рутэнн. – Мы с Софи заняты.

Делия наклоняется и целует Софи в лоб. Вот уж никогда не мог понять смысл этого действа! Что, у матерей в губы вмонтирован термометр?

– Сегодня утром…

– Я уже знаю.

– Я даже не смогла дозвониться до Эрика, чтобы он приехал в больницу…

– Знаю. Он сказал, что звонил тебе на мобильный.

Делия испытующе смотрит на меня.

– Ты уже виделся с Эриком? Ездил к нему в офис?

Я мнусь. И вспоминаю о своих заметках, посвященных слушанию. Я их обработаю и отошлю в «Газету Нью-Гэмпшира».

– Мы столкнулись в суде. Около часа назад состоялось предварительное слушание по делу твоего отца.

Отказываясь верить, Делия мотает головой.

– Не понимаю… Эрик позвонил бы мне.

– По-моему, Эрик сам не знал о слушании и чуть его не пропустил.

Она в задумчивости выходит из трейлера и присаживается в тени рядом с Гретой.

– Я вчера вечером на него разозлилась.

– На Эрика?

– На отца. – Она подтягивает колени и опирается на них подбородком. – Я пошла в тюрьму сказать, что дам показания и сделаю все, чтобы ему помочь. Я хотела услышать правду, но, когда он начал ее говорить, могла думать только о лжи. О лжи, которую он говорил раньше. И я ушла. – На глаза ее набегают слезы. – Я бросила его.

Я обнимаю ее за плечи.

– Уверен, он понимает, как тяжело тебе приходится.

– А если он подумал, что я не пришла в суд от злости? Вдруг он решил, что я его ненавижу?

А ты его ненавидишь?

Делия качает головой.

Знаешь, это как уравнение, которое не сходится… С одной стороны, у меня есть мама… где-то там… и это потрясающе… и я никогда не смогу наверстать упущенное нами время. С другой стороны, у меня было очень счастливое детство, пускай я и провела его без матери. Отец в буквальном смысле посвятил мне жизнь, а с этим нужно считаться. – Она тяжело вздыхает. – Ведь можно любить человека, но ненавидеть его поступки, правда?

Я смотрю на нее на какую-то секунду дольше, чем следовало бы.

– Наверное.

– И я по-прежнему не знаю, почему он так поступил.

– Тогда, возможно, стоит спросить у кого-то еще.

Она поворачивается ко мне лицом.

Я хотела задать этот вопрос тебе. Я постоянно оказываюсь в тупике. Я не смогла спросить у отца девичью фамилию матери, когда проведывала его в тюрьме, потому что ужасно расстроилась. Я звонила в архивы и пыталась объяснить им свою ситуацию, но они сказали, что без девичьей фамилии…

– …не смогут дать тебе вот это?

Я достаю из заднего кармана клочок бумаги.

Ди читает незнакомый адрес и номер телефона. Я слежу за каждым ее движением.

Когда поступаешь на журналистику, на первой же лекции студентов учат обольщать сотрудников архивов, – поясняю я.

– Элиза. Васкез?

– Она вышла замуж второй раз. – Я протягиваю ей свой мобильный. – Давай.

Несколько мгновений надежда держит ее в ледяных объятиях, но таки ослабляет хватку, и Делия берет трубку. Однако успевает только набрать код Скоттсдейла – и нажимает кнопку сброса.

– В чем дело?

– Послушай.

Она берет мою руку и прижимает к северной окраине своего сердца.

И сердце это, конечно, мчится во весь опор. Сердце это трепещет, как крылышки колибри, как мысль нерешительного человека, как сердце в моей груди.

– Ты нервничаешь, – говорю я, – что в сложившихся обстоятельствах вполне понятно.

– Я не просто нервничаю. Помнишь, как в детстве мы волновались за неделю до дня рождения? Как только об этом и думали, а потом праздник оказывался в десять раз скучнее, чем ожидалось. – Делия покусывает нижнюю губу. – Вдруг сейчас произойдет то же самое?

– Ди, ты ждала этого целую жизнь. Если в этом кошмаре и есть что-то хорошее, то вот оно.

– Но почему она этого не ждала? Почему не искала меня?

– Откуда тебе знать? Может, она искала тебя все двадцать восемь лет. Она имя твое узнала всего два дня назад!

– Эрик сказал, что она могла и не подавать иск, – замечает Делия. – Иск мог подать сам штат. Может, у нее новая жизнь, новые дети… Может, ей наплевать, нашли ли меня.

– А может, когда ты ее увидишь, то поймешь, что Элиза Васкез – это псевдоним, а на самом деле ее зовут Марта Стюарт.[17]17
  Медиа-магнат; в 2003 г. была обвинена в махинациях со страховыми полисами и сопротивлении правосудию; приговорена к пяти месяцам тюремного заключения и еще пяти месяцам домашнего ареста.


[Закрыть]

Она натянуто улыбается.

– Оба родителя – преступники? Сам подумай, насколько это невероятно. – Наклонившись, она зарывается пальцами в шерсть на загривке Греты. – Фиц, я хочу, чтобы все прошло идеально. Я хочу, чтобы она оказалась идеалом. Но вдруг она не идеальна? Вдруг я не идеальна?

Я ласкаю взглядом чистый янтарь ее глаз и плавный изгиб плеч.

– Ты идеальна, – шепчу я.

Она обнимает меня, и я нанизываю этот момент на длинную нить ее прикосновений.

– Что бы я без тебя делала…

Я мысленно отвечаю на ее риторический вопрос. Без меня ее семейная драма не украсила бы страницы «Газеты Нью-Гэмпшира». Без меня ей не пришлось бы сомневаться, не привело ли меня сюда что-то помимо дружеского долга. Без меня ей не довелось бы испытывать боль вновь.

Когда Делил отстраняется, лицо ее сияет.

– Как ты думаешь, что мне надеть? – спрашивает она. – Может, стоит сначала позвонить? Нет, лучше просто приеду. Тогда я смогу увидеть ее реакцию… Приглядишь за Софи?

Прежде чем я успеваю ответить, дверь трейлера уже захлопывается у нее за спиной. Грета смотрит на меня, постукивая хвостом о землю. Меня, как и охотничью собаку, уже забыли.

Я достаю из кармана свои судебные заметки и измельчаю их в конфетти. Редактору я скажу, что рейс задержали, что я заблудился по дороге в суд, что меня сразил грипп… Да что-нибудь совру. Ветер подхватывает обрывки, и я уже представляю, как их разносит по пустыне.

Но вместо этого они перелетают через ворота парка и оседают на тротуаре. Мой нелепый снегопад раскаяния накрывает какого-то мужчину. Я извиняюсь перед ним и только сейчас понимаю, что это бродяга с магистрали. Он по-прежнему демонстрирует мчащимся мимо автомобилям свою картонную табличку «Нужна помощь».

На этот раз я подхожу к нему и, пожелав удачи, вручаю двадцатидолларовую купюру.