Текст книги "Один плюс один"

И секс был потрясающим. О боже, это было великолепно. Она двигалась, как порноактриса, благослови ее Боже. С Ларой в последние месяцы казалось, что она оказывает ему милость в зависимости от некоего набора правил, которые, похоже, знала только она: уделял ли он ей достаточно внимания, проводил ли с ней достаточно времени, ужинал ли с ней в ресторане, понимал ли, как жестоко оскорбил ее чувства. Иногда она молча отворачивалась от него после секса, как будто он сделал что-то ужасное.

Когда Дина Льюис увидела его обнаженным, в ее глазах вспыхнул голод. О боже! Господи Иисусе! Дина Льюис.

После секса она закурила в постели и произнесла:

– Я больше почти не курю, но после такого… – и хрипло хохотнула.

– Я и сам не прочь закурить.

Докурив, она так хорошо ему отсосала, что соседи снизу тоже, наверное, были не прочь закурить.

Она осталась у Эда на ночь и ушла домой неохотно. По будням она жила у своего брата в Фулеме, а по выходным – у родителей в Бристоле. Первую неделю она писала электронные письма каждый день и три раза ему позвонила. Он ничего не сказал Ронану. Он писал ей сообщения, лежа в кровати, его ноутбук казался мерцающим океаном посреди широкого пухового одеяла. Он старался не думать о ней. Они просто развлекаются, говорил он себе. Ничего серьезного. Вряд ли Ронан с ней столкнется.

Кроме того, они с Диной оба только что пережили тяжелые расставания. Они обсуждали, как цинично относятся к отношениям, как приятно побыть одному. А потом однажды ночью он выпил. Ему взгрустнулось. Он с полминуты поразмыслил и напечатал:

Давай встретимся в выходные.

Я не могу, – ответила она.

Почему?

Я на мели.

Эд вспомнил, как ее длинные темные волосы переплетались с его пальцами. Вспомнил, как прекрасно было ненадолго забыть о Ларе. И написал:

Я заплачу. Приезжай.

Она приехала вечером в пятницу. Они обошли местные бары, прогулялись вдоль реки, пообедали в пабе. Она взяла его под руку, и он обнаружил, что смотрит на ее пальцы и безмолвно восклицает: «Дина Льюис! Я сплю с Диной Льюис!» Она была забавной и бойкой. При виде ее улыбки губы невольно расплывались в ответной. И так приятно было заниматься сексом без угрызений совести и опасений, что во сне стибрят бумажник. Вечером в воскресенье они отлично поужинали, выпили море шампанского и вернулись в его квартиру, где Дина надела потрясающие черные шелковые трусики с ленточками по бокам, которые достаточно развязать, чтобы ткань медленно соскользнула по бедрам, словно рябь на воде. После секса Дина свернула косячок, и он не затягивался, но голова все равно приятно кружилась. Он запустил пальцы в ее темные шелковистые волосы и почувствовал, что жизнь и вправду прекрасна.

А потом она сказала:

– Я рассказала родителям о нас.

Он не сразу смог сосредоточиться.

– Родителям?

– Ты же не против? Просто так приятно…. почувствовать, что… я больше не одинока, понимаешь?

Эд уставился в потолок. Все нормально, сказал он себе. Многие люди рассказывают родителям обо всем. Даже через две недели.

– У меня была жуткая депрессия. А теперь я так… – широко улыбнулась она, – счастлива. Просто безумно счастлива. Как будто просыпаюсь с мыслью о тебе. Как будто все будет хорошо.

У него странно пересохло во рту. Вряд ли от косячка.

– Депрессия? – переспросил он.

– Теперь все в порядке. Знаешь, мои предки просто молодцы. После прошлого раза они отвели меня к врачу, и он прописал мне таблетки. И они отлично помогают. Снимают все запреты, но никто пока не жаловался! ХА-ХА-ХА-ХА! – (Он протянул ей косячок.) – Понимаешь, я все ярко переживаю. Мой психотерапевт говорит, что я очень чувствительная. Некоторые люди идут по жизни легко. Я не из таких. Иногда я читаю об умирающем животном или убитом где-то за границей ребенке и буквально плачу весь день. Буквально. Я и в колледже такая была. Помнишь?

– Нет.

Она положила руку ему на член. Внезапно Эду стало ясно, что тот даже не встрепенется.

Она взглянула на него. Ее волосы наполовину закрывали лицо, и она сдула их в сторону.

– Такой облом – потерять и работу, и дом. Ты понятия не имеешь, каково это – по-настоящему быть на мели. – Она глядела на него, словно взвешивала, что рассказать. – Я хочу сказать – совсем на мели.

– Что… что ты имеешь в виду?

– Ну… я должна своему бывшему кучу денег, но сказала, что не могу отдать. У меня слишком большие долги по кредитной карте. А он продолжает мне названивать и все время твердит о деньгах. Это очень раздражает. Он не понимает, как сильно я нервничаю.

– О какой сумме речь?

– О большой.

– О какой? – Он сомневался, хочет ли знать.

Она ответила. У него отвисла челюсть, и Дина добавила:

– Только не пытайся одолжить мне денег. Я не стану брать деньги у своего парня. Это все усложняет. Но моя жизнь превратилась в кошмар.

Эд старался не переживать из-за того, что она назвала его «своим парнем». Он взглянул на нее и увидел, что ее нижняя губа дрожит. Он сглотнул:

– Гм… У тебя все в порядке?

Она улыбнулась слишком поспешно и слишком широко.

– У меня все отлично! Благодаря тебе у меня все в полном порядке. – Она провела пальцем по его груди. – Ладно. Приятно было на время забыть о проблемах. И просто волшебно – ужинать в чудесных ресторанах, не трясясь из-за счета.

Она поцеловала его сосок. Той ночью она спала, закинув на него ногу. Эд лежал без сна и жалел, что не может позвонить Ронану.

Она вернулась в следующую пятницу, и в следующую тоже. Она не понимала его намеков на другие дела в выходные. Отец дал ей денег на ужин.

– Он говорит, такое облегчение снова видеть меня счастливой.

Дина перебежала дорогу от станции подземки. Эд сказал, что у него простуда. Не стоит его целовать.

– Мне наплевать. Все твое – мое, – сказала она и прильнула к его губам на добрых тридцать секунд.

Они поели в местной пиццерии. Он начал испытывать смутную рефлекторную панику при виде Дины Льюис. Она постоянно что-то «чувствовала». Бурно радовалась при виде красного автобуса, хныкала при виде засохшего растения на окне кафе. Она не знала меры ни в чем. Она улыбалась каждому встречному. Иногда она так увлекалась разговором, что ела с открытым ртом. Не закрывала двери, когда писала в его квартире. Казалось, лошадь заглянула с визитом и решила облегчиться.

Он был к этому не готов. Она была слишком навязчивой. Слишком эксцентричной. Слишком, слишком, слишком. Эд хотел жить в квартире один. Он мечтал о тишине, о привычном порядке. Он не мог поверить, что когда-то был одинок.

Той ночью он сказал ей, что не хочет заниматься сексом.

– Я очень устал.

– Спорим, я помогу тебе взбодриться? – Она нырнула под одеяло, и пришлось вытаскивать ее обратно.

Последовала борьба, которая показалась бы забавной в других обстоятельствах: Дина пыталась поймать ртом его член, Эд отчаянно тянул ее вверх за подмышки.

– Я серьезно, Дина. Не… не сейчас.

– Тогда давай обниматься. Теперь я знаю, что тебе нужно не только мое тело! – Она обвила его руку вокруг себя и тихо пискнула от удовольствия, как маленький зверек.

Эд Николс лежал в темноте с широко раскрытыми глазами. За четыре года романа и брака с Ларой он забыл, как легко самый желанный человек на свете может развернуться на сто восемьдесят градусов и превратиться в чудовище, ради спасения от которого не жалко отгрызть себе ногу. Он перевел дыхание.

– Вот что… Дина… в следующие выходные мне надо уехать по делам.

– В какое-нибудь милое местечко? – Она задумчиво провела пальцем по его бедру.

– Гм… в Женеву.

– О-о-о, как мило! Можно я спрячусь в твоем чемодане?

– Что?

– Я могу ждать тебя в гостиничном номере. Когда ты вернешься с деловой встречи, я разглажу твой нахмуренный лоб. – Она провела по его лбу пальцем. Он едва не отшатнулся.

– Правда? Было бы чудесно. Но это совсем не такая поездка.

– Тебе ужасно повезло. Я обожаю путешествовать. Если бы я не оказалась на мели, я бы мигом села в самолет.

– Правда?

– Это моя страсть. Мне нравится быть вольным странником, идти куда глаза глядят. – Она наклонилась, достала сигарету из пачки на прикроватном столике и закурила.

– То есть ты бы хотела снова путешествовать?

– Я бы понеслась со всех ног.

Он немного полежал, размышляя.

– У тебя есть акции и ценные бумаги?

Она скатилась с него и улеглась на подушку.

– Немного. Кажется, бабушка что-то оставила. Сто акций какого-то строительного общества и две сотни «Вулворта»[4]4
  «Вулворт» – крупная международная сеть розничной торговли.


[Закрыть]. – Она хохотнула. – И не предлагай мне играть на фондовой бирже, Эд. Я не могу рисковать последним.

– Никакого риска, – не подумав, выпалил он.

– В смысле?

– У нас скоро кое-что выйдет. Через пару недель. Это будет настоящая бомба.

– Кое-что?

– Я не могу тебе все рассказать. Но мы работаем над этим уже довольно давно. Наши акции взлетят вверх. Наши финансисты в этом совершенно уверены. – (Она притихла у него под боком.) – Я знаю, мы почти не разговаривали о работе, но это выльется в немаленькую сумму.

Она явно не поверила:

– Ты предлагаешь мне поставить последние гроши на то, не знаю что?

– Тебе и не надо ничего знать. Надо просто купить несколько акций моей компании. – Он повернулся на бок. – Слушай, если ты наскребешь пару тысяч фунтов, я гарантирую, что через две недели тебе хватит денег, чтобы вернуть долг бывшему. И ты будешь свободна! И сможешь делать все, что угодно! Езжай куда вздумается!

Повисло долгое молчание.

– Вот как ты зарабатываешь деньги, Эд Николс? Соблазняешь женщин и уговариваешь их купить акции твоей компании на несколько тысяч фунтов?

– Нет, это…

Она повернулась, и он увидел, что она шутит. Она погладила его по щеке:

– Ты так добр ко мне. И это славная идея. Но у меня нет пары тысяч.

Он опять заговорил, не подумав:

– Я одолжу. Если заработаешь, вернешь. Если нет – сам виноват, что дал никчемный совет.

Она засмеялась, но умолкла, когда поняла, что он не шутит.

– Ты сделаешь это ради меня?

Эд пожал плечами:

– Честно? Пять штук для меня не такая уж крупная сумма.

«И я заплачу в десять раз больше, лишь бы ты отвалила».

Ее глаза широко распахнулись.

– Ух ты! Еще никто не был так добр ко мне.

– Это вряд ли.

Утром он выписал ей чек. Она закалывала волосы и строила рожи перед зеркалом в прихожей. От нее смутно веяло яблоками.

– Имя не вписывай, – сказала она, когда поняла, что он делает. – Я попрошу своего брата заняться этим. Он неплохо разбирается в этих ваших акциях и ценных бумагах. Еще раз, что я должна купить?

– Ты серьезно?

– Ничего не могу поделать. Рядом с тобой у меня мысли путаются. – Она провела ладонью по его трусам-боксерам. – Я верну тебе деньги, как только смогу. Обещаю.

– Вот. – Эд достал визитную карточку и отступил. – Это название компании. Сделай, что я говорю. Обещаю, это поможет. Мне невыносимо думать, что ты оказалась в стесненном положении!

Он заставил замолчать предупреждающий голосок в голове и фальшиво рассмеялся. По квартире раскатилось эхо.

Эд ответил почти на все ее электронные письма. Он был жизнерадостным и уклончивым. Писал, как приятно проводить время с человеком, который понимает, насколько странно себя чувствуешь после завершения серьезных отношений, насколько важно порой побыть в одиночестве. На это письмо она не ответила. Странно, но она не упомянула ни запуск продукта, ни стремительный взлет акций. Она должна была заработать больше ста тысяч. Возможно, она усердно втыкала булавки в его фотографию и не хотела отвлекаться. Или потеряла чек. Или укатила в Гваделупу. Каждый раз, когда он думал о том, что сделал, у него сосало под ложечкой. Он старался об этом не вспоминать.

Он сменил номер мобильного телефона, уверяя себя, что забыл сообщить его Дине по чистой случайности. В конце концов она перестала писать. Прошло два месяца. Эд с Ронаном пару раз посидели в баре, обсуждая Костюмов. Эд слушал, как Ронан взвешивает достоинства и недостатки девушки из благотворительной столовой, и ему казалось, что он выучил важный урок. Или уклонился от пули. Он точно не знал.

А потом, через две недели после запуска SFAX, он лежал в комнате креативщиков, лениво бросал пенопластовый мячик в потолок и слушал рассуждения Ронана о глюке в платежном обеспечении, когда вошел Сидней, финансовый директор. И внезапно Эд понял, что можно огрести проблемы намного хуже, чем навязчивая подружка.

– Эд?

– Что?

Короткая пауза.

– Вот как ты отвечаешь на телефонные звонки! Просто замечательно! В каком возрасте ты планируешь приобрести хотя бы элементарные навыки общения?

– Привет, Джемма. – Эд вздохнул, свесил ногу с кровати и сел.

– Ты говорил, что собираешься заехать. Неделю назад. Я и подумала: может, тебя мебелью придавило.

Он обвел взглядом спальню. Пиджак от костюма на спинке стула. Четверть восьмого на часах. Он потер затылок:

– Ну. Да. Дел невпроворот.

– Я позвонила тебе на работу. Сказали, ты дома. Ты заболел?

– Не заболел, просто… есть одно дело.

– Значит, у тебя найдется время повидаться с папой?

Он закрыл глаза:

– Я немного занят.

Сестра тягостно молчала. Он представил, как она сидит, выпятив подбородок и подняв глаза к небу.

– Он спрашивает о тебе. Спрашивает уже целую вечность.

– Я приеду, Джемм. Просто… я… сейчас не в городе. Мне нужно кое с чем разобраться.

– Всем нужно с чем-то разбираться. Просто позвони ему, ладно? Даже если на самом деле не сядешь в одну из своих восемнадцати роскошных машин, чтобы навестить отца. Позвони ему. Его перевели в отделение «Виктория». Ему дадут трубку, если ты позвонишь.

– Хорошо.

Он думал, что она положит трубку, но она не положила. Он услышал тихий вздох.

– Я очень устала, Эд. Начальству не слишком нравится, когда я отпрашиваюсь с работы. Так что мне приходится ездить к нему каждые выходные. Мама вот-вот сорвется. Мне правда очень, очень нужно, чтобы кто-нибудь мне помог.

Он ощутил укол вины. Его сестра не из нытиков.

– Я же сказал, что постараюсь приехать.

– Ты говорил то же самое на прошлой неделе. Послушай, ты доедешь до него за четыре часа.

– Я не в Лондоне.

– А где ты?

Он взглянул в окно на темнеющее небо:

– На южном побережье.

– У тебя отпуск?

– Нет, не отпуск. Это сложно.

– Это не может быть так уж сложно. У тебя нет никаких обязательств.

– Угу. Спасибо, что напомнила.

– Да ладно. Это твоя компания. Ты устанавливаешь правила, верно? Просто выпиши себе дополнительные две недели отпуска. Будь Ким Чен Ыном своей компании. Диктатором!

Снова долгое молчание.

– Ты какой-то странный, – наконец сказала она.

Эд глубоко вдохнул, прежде чем заговорить.

– Я что-нибудь придумаю. Обещаю.

– Хорошо. И позвони маме.

– Позвоню.

Щелчок ознаменовал окончание разговора. Эд взглянул на телефон и позвонил в офис своего адвоката, но попал на автоответчик.

Следователи вытащили все ящики в его квартире, все до единого. Они не выбрасывали вещи на пол, как в кино, но методично просмотрели их в перчатках, прощупывая складки футболок, заглядывая в каждую папку. Оба его ноутбука, карты памяти и два телефона изъяли. Ему пришлось подписать разрешения, будто это делалось ради его же блага.

– Уезжай из города, Эд, – посоветовал ему адвокат. – Просто уезжай и постарайся поменьше думать. Я позвоню, если надо будет, чтобы ты приехал.

Они явно обыскали и это жилье. Здесь было так мало вещей, что обыск должен был занять меньше часа.

Эд оглядел спальню загородного дома, пуховое одеяло в накрахмаленном пододеяльнике из бельгийского льна, которое уборщицы положили утром, ящики с запасными джинсами, трусами, носками и футболками.

– Уезжайте из города, – сказал Сидней. – Если правда выплывет наружу, нашим акциям несдобровать.

Ронан не разговаривал с ним с тех пор, как полиция явилась в офис.

Эд взглянул на телефон. Не считая Джеммы, не было ни единого человека, которому он мог позвонить и просто поболтать, не объясняя, что случилось. Все его знакомые были техническими специалистами и, за исключением Ронана, вряд ли считались настоящими друзьями. Он уставился в стену. Подумал о том, что на прошлой неделе четыре раза съездил в Лондон и обратно только потому, что без работы было нечем заняться. Он вспомнил прошлый вечер, когда так разозлился на Дину Льюис, на Сиднея, на всю ту чертову хрень, которая случилась с его жизнью, что разбил о стену целую бутылку белого вина. Насколько вероятно, что это повторится, если он и дальше будет куковать в одиночестве? Ничего другого не остается. Он натянул пиджак, взял связку ключей из сейфа рядом с задней дверью и направился к машине.

4. Джесс

Танзи всегда была немного особенной. В год выстраивала кубики в ряды или составляла в узоры, а после вытаскивала один или два, создавая новые формы. К двум годам полюбила цифры. В дошкольном возрасте читала сборники математических задач и задавала вопросы вроде «Почему единица пишется как „1“, а не как „2“?» или сообщала Джесс, что умножение – «всего лишь другой способ сложения». В шесть лет могла объяснить, что такое «замощение плоскости».

Марти это не нравилось. От одержимости дочери цифрами ему было не по себе. Но Марти было не по себе от всего «не нормального». Танзи была счастлива, когда сидела и размышляла над задачами, которые никто из них не мог понять. Мать Марти называла ее зубрилой, когда изредка навещала внуков. Судя по ее тону, это не было комплиментом.

– И что ты собираешься делать?

– Сейчас ничего нельзя сделать.

– Разве не странно, если она станет тусоваться с детьми из частной школы?

– Не знаю. Наверное. Но это будет нашей проблемой. Не ее.

– А если она отдалится от тебя? Подружится с богатенькими и начнет стесняться собственной семьи?

– Что?

– Я просто предположила. Ты не боишься заморочить ей голову? Она может забыть, откуда родом.

Джесс взглянула на Натали за рулем:

– Нат, она родом из трущоб. Я буду только рада, если у нее обнаружат болезнь Альцгеймера на ранней стадии.

Натали довольно странно отреагировала на рассказ Джесс о собеседовании. Казалось, подруга восприняла это близко к сердцу. Все утро она трещала, как охотно ее дети ходят в местную школу, как она рада, что они «нормальные», как нелегко ребенку быть «особенным». Но для Джесс было главным, что после собеседования ее дочь оживилась впервые за много месяцев. Танзи набрала сто процентов баллов по математике и девяносто девять процентов по невербальным рассуждениям. (Ее по-настоящему расстроил недостающий процент.) Мистер Цвангараи сообщил результат по телефону и сказал, что могут найтись другие источники финансирования. Он упорно называл это «деталями», но тем, кто считает деньги «деталями», вряд ли приходилось из-за них переживать.

– И к тому же ей придется носить эту чопорную форму, – сказала Натали, когда они затормозили у «Бичфранта».

– Она не будет носить чопорную форму, – раздраженно ответила Джесс.

– Тогда ее станут дразнить, что она не такая, как все.

– Она не будет носить чопорную форму, потому что не пойдет в эту чертову школу. У меня нет ни малейшего шанса отдать ее туда. Ясно?

Джесс хлопнула дверцей машины и пошла впереди, чтобы не пришлось ничего больше выслушивать.

Только местные называли «Бичфрант» загородным комплексом. Застройщики называли его курортным поселком. Это не был загородный комплекс вроде стоянки для автофургонов «Си брайт» на вершине холма – беспорядочного нагромождения потрепанных ветром домов на колесах и сдающихся летом в аренду палаток. Это был ровный строй дизайнерских «жилых пространств» среди чистеньких дорожек и домиков, на ухоженных лесистых участках. Здесь имелся спортивный клуб, спа, теннисные корты, огромный комплекс с бассейном, которым местным так и не разрешили пользоваться, горстка бутиков с непомерно задранными ценами и мини-супермаркет, чтобы обитателям комплекса не приходилось выбираться в городские трущобы. По вторникам, четвергам и пятницам «Бенсон и Томас» убирали два четырехкомнатных съемных дома с видом на клуб, затем переходили к более новым зданиям: шести современным домам со стеклянными фасадами, которые стояли на меловых скалах и смотрели прямо на море. Безукоризненная «ауди» на подъездной дорожке мистера Николса никогда не трогалась с места. Как-то раз приехала женщина, назвавшаяся его сестрой, с двумя маленькими детьми и усталым мужем (они оставили дом безупречно чистым). Сам мистер Николс приезжал редко и ни разу за тот год, что они у него убирались, не пользовался ни кухней, ни прачечной. Джесс подрабатывала, стирая и гладя его полотенца и простыни каждую неделю для несуществующих гостей. От сланцевых полов отражалось эхо, бескрайние пространства жилых комнат устилали циновки из морской травы, в стены была встроена дорогая аудиосистема. За стеклянными фасадами открывалась широкая голубая дуга горизонта. Но не было ни фотографий на стенах, ни свидетельств хоть какой-нибудь жизни. Натали поговаривала, что, даже когда хозяин приезжает, он здесь только ночует. Очевидно, он водил сюда женщин – Натали однажды нашла в ванной губную помаду, и в прошлом году они обнаружили под кроватью крошечные кружевные трусики («Ла Перла») и верх от бикини, – но больше о нем ничего нельзя было понять. Джесс подумала о собственном доме, об узкой скрипящей лестнице, отслаивающихся обоях и, против обыкновения (она редко сравнивала дома клиентов со своим – так и рехнуться недолго) помечтала о столь обширном пространстве. Мистеру Николсу никогда не приходилось ставить вешалку для одежды на лестничной площадке второго этажа, у него никогда не кончалось место на книжных полках. Он никогда не беспокоился, где взять денег на регистрационный взнос.

– Он дома, – пробормотала Натали.

Когда они закрыли переднюю дверь, по коридору эхом раскатился мужской голос, громкий, настоятельный. Похоже, мистер Николс разговаривал по телефону. Натали скорчила Джесс рожицу и медленно пошла по коридору.

– Уборщицы, – пропела она.

Хозяин не ответил, но наверняка услышал.

Спор продолжался все время, пока они убирались на кухне. Он использовал одну кружку, и в мусорной корзине лежали две пустые картонки из-под еды навынос. В углу у холодильника валялись мелкие зеленые осколки стекла, как будто крупные убрали, а остальные поленились. Стены были залиты вином. Джесс тщательно их вымыла. В доме пахло, как на пивоварне. И мистер Николс продолжал спорить. Она не разбирала слов, поскольку он разговаривал в дальней комнате, за полузакрытой дверью, но даже отсюда было ясно, что он злится. Они с Натали работали молча, переговаривались шепотом, пытаясь сделать вид, что ничего не слышат. Когда они закончили на кухне, Натали перебралась в гостиную, а Джесс спустилась в прихожую. Она убрала туалет на первом этаже, затем столовую с новехоньким столом из беленого дуба и такими же стульями. Протерла пыль с рамок для фотографий, подвинув несколько штук на пару сантиметров – так было заметно, что она поработала. На террасе стояла пустая бутылка «Джек Дэниелс» и стакан. Джесс отнесла их в дом.

За мытьем посуды она думала о Никки. Вчера он вернулся из школы с порезанным ухом и испачканными в пыли коленями. Отвечать на вопросы не стал. В последнее время он предпочитал собеседников по ту сторону экрана – парней, которых Джесс никогда не встречала и не встретит, парней, которых он называл «ГоЛоВоРез» и «Тер Минатор». Они стреляли и потрошили друг друга забавы ради. Разве его можно винить? Похоже, его жизнь превратилась в настоящее поле военных действий.

Она вспомнила, как Танзи разговаривала с тем учителем математики. После собеседования Джесс постоянно лежала без сна, мысленно подсчитывала деньги, неумело добавляла и вычитала – Танзи наверняка посмеялась бы над ней. Стипендия не выходила у нее из головы. Обосновалась в ней, словно зубная боль, и Джесс постоянно о ней беспокоилась, пыталась изобрести способ превратить финансовую муху в слона. Она продала свои вещи. Составила мысленные списки людей, теоретически способных одолжить денег и подождать с возвращением долга. Включила в них самых вероятных и самых невероятных людей – свою мать, тетю Нелл из Дорсета, отставного учителя, у которого она убиралась и который всегда говорил, что Танзи умная девочка, – но даже если удастся выпросить пятьдесят фунтов здесь и там, никто не даст в десять раз больше. Ни у кого из знакомых даже не водится таких денег.

Разве что у акул, которые кружат по району со своими скрытыми четырехзначными ставками процента. Джесс не раз видела, как дружелюбные кредитные представители превращаются в финансовых стервятников с глазами-буравчиками. И она вновь и вновь вспоминала слова Марти. Может, в Макартурз не так уж и плохо? Некоторые дети спокойно в ней учатся. Танзи тоже может, если станет держаться подальше от нарушителей спокойствия. Горькая правда была видна как на ладони. Джесс должна сказать дочери, что не может наскрести денег. Джесс Томас, которая всегда находит выход, которая всю жизнь твердит детям, что все будет хорошо, не может сделать так, чтобы все было хорошо. Она закончила прибираться в столовой, в которой никто никогда не обедал, и дальним уголком сознания отметила, что громкий разговор прекратился. Очевидно, мистер Николс наконец положил трубку. Она потащила пылесос по коридору, поморщилась, когда тот ударил ее по голени, и постучала в дверь, чтобы узнать, не надо ли убраться в кабинете. Никто не ответил, и когда она постучала еще раз, мистер Николс внезапно крикнул:

– Я прекрасно это знаю, Сидней. Вы пятнадцать раз это повторили, но это не значит…

Слишком поздно: она приоткрыла дверь. Джесс попыталась извиниться, но мужчина поднял руку, даже не взглянув на нее, как будто она была кем-то вроде собаки: «Сидеть!» Затем он захлопнул дверь у нее перед носом, так что весь дом содрогнулся. Джесс смущенно стояла, не в силах пошевелиться от потрясения, и по ее коже бегали мурашки.

– Я же тебе говорила, – сказала Натали через несколько минут, яростно надраивая гостевую ванную. – В частных школах не учат хорошим манерам.

Через сорок минут они закончили. Джесс со злостью запихала нетронутые белые полотенца мистера Николса в свой мешок. Спустилась в прихожую и поставила мешок рядом с ящиком с принадлежностями для уборки. Натали полировала дверные ручки. Это было ее коньком. Она терпеть не могла отпечатки пальцев на кранах или дверных ручках. Иногда задерживалась минут на десять, чтобы все протереть.

– Мистер Николс, мы уходим.

Он стоял на кухне и смотрел через окно на море, рассеянно положив руку на голову. У него были темные волосы и якобы модные очки, в которых кто угодно похож на Вуди Аллена. Костюм сидел на нем, как на двенадцатилетнем ребенке, которого заставили явиться на крестины.

– Мистер Николс.

Он едва заметно покачал головой, вздохнул и пошел по коридору.

– Хорошо, – рассеянно произнес он, не сводя глаз с экрана мобильного телефона. – Спасибо.

Они ждали.

– Гм, как насчет денег?

Натали закончила полировать дверные ручки и сложила салфетку, затем развернула и сложила заново. Она ненавидела разговоры о деньгах.

– Я думал, вам платит управляющая компания.

– Они не платят уже три недели. А в офисе вечно ни души. Если вы хотите, чтобы мы и дальше убирались у вас, рассчитайтесь с долгами.

Он порылся в карманах, достал бумажник:

– Хорошо. Сколько я должен?

– Тридцать умножить на три недели. И три недели стирки. – (Он взглянул на них, подняв бровь.) – На прошлой неделе мы оставили сообщение на вашем телефоне.

Он покачал головой, как будто помнить подобные мелочи – ниже его достоинства:

– Сколько всего?

– Итого сто тридцать пять.

Он пошуршал банкнотами:

– У меня нет столько наличных. Могу дать шестьдесят и велеть компании прислать чек на остаток. Хорошо?

В другой раз Джесс согласилась бы. В другой раз спустила бы ему это с рук. В конце концов, он же не собирался их грабить. Но внезапно она до смерти устала от богатых людей, которые никогда не платят вовремя, которые полагают, что если семьдесят пять фунтов – пустяки для них, то семьдесят пять фунтов – пустяки и для нее. Она до смерти устала от клиентов, которые считают ее настолько ничтожной, что могут захлопнуть дверь у нее перед носом и даже не извиниться.

– Нет! – звонко возразила она. – Заплатите сейчас, пожалуйста.

Он впервые посмотрел ей в глаза. За ее спиной Натали лихорадочно протирала дверную ручку.

– У меня есть неоплаченные счета. И мне не позволят неделями тянуть с оплатой.

Она не могла выбросить из головы, как он небрежно взмахнул рукой и грубо захлопнул дверь у нее перед носом.

Он нахмурился, как будто она была слишком несговорчивой. За это она невзлюбила его еще больше. Ей захотелось посоветовать ему засунуть свою дурацкую работу куда подальше. Но некоторые принципы обходятся слишком дорого.

– Гляну наверху. – Он исчез.

Они неловко молчали и слушали, как он решительно задвигает ящики, гремит вешалками в шкафу. Наконец он вернулся с пригоршней банкнот. Отлепил несколько штук и не глядя сунул Джесс. Она собиралась что-нибудь сказать – например, что не обязательно вести себя как козел, что жизнь становится приятнее, если не хамить друг другу. От ее слов Натали наверняка принялась бы натирать дверную ручку. Ну и пусть. Нечего протягивать ей деньги как подачку. Но едва она открыла рот, как зазвонил телефон. Не проронив ни слова, мистер Николс отвернулся и зашагал по коридору с трубкой у уха.

– Что это в корзине у Нормана?

– Ничего.

Джесс разбирала покупки, вытаскивала продукты из пакетов, поглядывая на часы. Впереди была трехчасовая смена в «Перьях», и оставался всего час, чтобы выпить чая и переодеться. Она спрятала две банки в глубине шкафа, за пакетами с хлопьями. Ее тошнило от магазинных наклеек «Выгодная покупка». Каждый раз, когда она открывала шкаф, кто-то словно кричал: «ЭЙ! ТЫ НИЩАЯ!»

Никки нагнулся и потянул какую-то тряпку, так что пес неохотно поднялся.

– Это белое полотенце, Джесс. Дорогущее. Оно все в шерсти Нормана. И в слюнях. – Он поднял полотенце двумя пальцами.

– Позже постираю, – отозвалась она, не оборачиваясь.

– Это папино?

– Нет, не папино.

– Я не понимаю…

– Могу я себя побаловать? Убери продукты в холодильник.

Никки наклонился над кухонной столешницей, глядя на сад. Сушилка крутилась на ветру, развешанные тряпки реяли, словно флажки, над геранями в горшках и велосипедом, который Джесс выкрасила розовой краской с блестками, теперь облупленной, словно лак для ногтей.

– Шона Брайант издевалась над Танзи на автобусной остановке. Из-за одежды.

– А что не так с ее одеждой? – Джесс повернулась к Никки с банкой консервированных помидоров в руках.

– Ты сама ее шьешь.

– Откуда Шона знает, что я сама ее шью?

– Спросила у Танзи, где она покупает одежду, и Танзи не стала скрывать. Ты же ее знаешь.

– Но ей нравится то, что я шью. В смысле… она охотно это носит.

– Это Шона Брайант заявила, что у нас странный дом, потому что у нас слишком много книг.