Текст книги "Миллион открытых дверей"

Глава 2

У Маркабру и Исо была назначена какая-то встреча, по поводу которой они ужасно скрытничали, поэтому к Южному Полюсу в тот день ушли только Аймерик, Биерис, Гарсенда и я. Поскольку до конца лета уже оставались считанные дни, мы решили добраться за день, без ночевки, и тронулись в путь сразу же после завтрака. Путь до места, откуда лучше всего можно было наблюдать за орок-де-мерами, занял шесть часов. Арктур, как ему и полагается в это время года, брел по небу низко, над самым горизонтом, и его ало-оранжевые лучи отражались от огромных труб, подводивших воду к далеким горным ледникам, из которых вода затем стекала к Великой Полярной Реке.

– Наверное, художнику непросто зарисовать такой пейзаж, – заметил я, обратившись к Биерис. – Чепуха какая-то получается: с одной стороны, окрестности в натуральном виде не изобразишь, потому что они еще не обрели окончательного вида, а с другой стороны, их невозможно изобразить такими, какие они сейчас, потому что мешают все эти трубы.

Она вздохнула.

– Понимаю. И говорят, пройдет еще сто стандартных лет, прежде чем Море Тотц прогреется достаточно для того, чтобы тут начали идти обильные дожди. Не говоря уже о том, что посадка бамбука и вековых ив по берегам рек пока только в стадии проекта, поэтому пока существуют они только как «художественная концепция». Ну а поскольку «художником» в данном случае является компьютер, концепции, само собой, плоские и унылые. Но все жаждут увидеть, как будет выглядеть Уилсон, когда все будет сделано. А к тому времени, когда он действительно будет так выглядеть, людям все это порядком поднадоест.

Это было странное высказывание – особенно если учесть, что оно прозвучало из уст художницы. Но с другой стороны, и путешествие наше было странным. Для меня единственной веской причиной пойти вместе с остальными было желание показать все это Рембо, а Рембо исчез вместе со своим псипиксом за два дня до похода. А если он был лишен памяти, что толку было бы от того, если бы он все и увидел, даже если бы мог увидеть?

Но за время после похорон Рембо Аймерик успел заразить идеей путешествия и Гарсенду, и даже, пожалуй, Биерис, так что, хочешь не хочешь, и мне тоже пришлось пойти с ними. В буше Биерис ориентировалась не хуже меня, и странствий совершила не меньше, чем я, но бушмены, конечно, не стали бы слушать какую-то там donzelha, и к тому же в это время года моим друзьям опасно было выбираться в Террост одним, без кого-нибудь, кто подсказал им, как вести себя в момент опасности.

Башня, стоявшая на обзорной площадке, была построена на манер обшарпанного донжона древнего замка. Ее сложили из гранитных блоков без строительного раствора. Но, наверное, какие-то невидимые невооруженным глазом внутренние крепежные конструкции все-таки существовали, иначе башне ни за что бы не пережить нескольких пожарищ, отбушевавших в окрестных степях, заморозков, снежных заносов, наводнений и оттепелей.

Настроение у меня явно было не из лучших, если Биерис удалось заразить меня скептицизмом, в результате чего я стал размышлять о том, как сделано то-то и то-то, вместо того чтобы просто любоваться красотой.

Когда мы поднимались по каменным ступеням, я изумился тому, как сильно нагрет гранит, из которого сложена башня. Аймерик, задев стену плечом, поморщился.

– Наверное, – сказал он, – для того чтобы вот так нагреться, башня должна была бы лет шесть без перерыва простоять под палящим солнцем. Подумайте только, а что с ней будет, когда впервые взойдет солнце!

– Вот ты сам это и выясни, – сказал я. – А потом можешь об этом написать и мне рассказать.

Он рассмеялся.

– Не забывай, я вырос в Каледонии. Я про морозы все знаю. На Нансене, кроме морозов, ничего и нет.

Это было сказано походя, но я удивился. Аймерик крайне редко упоминал о своем происхождении и почти никогда не говорил о родной планете. Его происхождение и его возраст были теми двумя темами, которые он никогда не обсуждал.

Когда мы добрались до вершины, солнце стояло почти у нас за спиной. Внизу открывался вид на речную долину.

Коричневели под солнцем поросшие жухлой травой уступы, на которых кое-где торчали острые скалы. Арктур казался багровым сгустком на фоне разведенной водой крови небес. Во многих районах Терроста уже полыхали пожары.

Справа от нас блестели трубопроводы и сверкали ледники, а слева тянулись равнины до самой речной долины. Противоположный берег представлял собой неприступную скальную стену.

Мы надели очки-бинокли и навели на резкость.

– Вон там, – взволнованно проговорил Аймерик, – у того крутого поворота…

Я перевел взгляд в ту сторону. Далеко внизу, у кромки воды расположились несколько сотен орок-де-меров.

Прямо у меня на глазах они неожиданно начали нырять в реку, убирая ноги. При этом головы их почти целиком исчезали под водой, а потом они плыли ровно и плавно, постепенно выпуская ласты. Из-за того что столько крупных животных одновременно оказалось в реке, уровень воды в ней поднялся почти до обычной для этого времени года отметки.

Но все-таки этого было недостаточно.

– Посмотрите туда, ниже по течению, – ахнула Гарсенда.

Там река текла широко, но было мелко, и барахталось не менее тысячи орок-де-меров. Те из них, кому больше повезло, оказавшиеся с краю, распрямляли ноги и сбегали к более глубоким участкам ниже по течению, а те, что оказались посередине, безнадежно тонули. Некоторые уже успели захлебнуться и образовали непреодолимое препятствие на пути у других своих собратьев.

– Что же с ними будет? – шепотом спросила у меня Гарсенда.

– Те, кому повезет, утонут. Слабые будут голодать и умрут от истощения. А через пару недель, самое большее, пожары прикончат остальных.

Она могла бы и не спрашивать. Небо от дыма уже стало красно-коричневым.

– Лучше бы мы этого не видели, – жалобно проговорила Гарсенда.

Я тоже так думал, потому обнял ее, сожалея о том, что произнес такие жестокие слова. Прядь волос над ухом Гарсенды откинулась назад, и в глаза мне бросились две свежие царапинки. Только я собрался спросить у нее, откуда они взялись, как меня отвлекли Аймерик и Биерис.

Они тоже смотрели на обреченное стадо орок-де-меров, застыв, точно статуи. Лица их покрывала мелкая пыль. По ней бежали бледные полоски – струйки слез.

Я перевел взгляд на равнины, на речную долину, почувствовал тепло тела прижавшейся ко мне Гарсенды и ощутил бренность наших жалких жизней на фоне происходившей раз в год смерти целого материка. Я уже вознамерился было завести песню об ужасе и величии всего на свете, когда вдруг все мы вздрогнули, услышав, оглушительный грохот позади.

На ровную площадку за башней опускался спасательный модуль. Какой-то компьютер-бюрократ решил, что мы подвергаем себя слишком большой опасности, и отправил его за нами.

Мы поспешили спуститься с башни. Не стоит отказываться от собственного спасения – это, помимо всего прочего, неприлично. А когда мы бежали к спасательному модулю, мы видели впереди, на горизонте, пламя и дым. Запертым на мелководье орок-де-мерам грозила не смерть от голода. Они должны были сгореть заживо.

Войдя в люк спрингер-камеры спасательного модуля, мы оказались в огромном гулком прохладном терминале центральной спасательной станции.

Судя по тому, как много здесь скопилось народа, одетого по-походному, пожары бушевали по всему Терросту. Некоторые были в альпинистском снаряжении, одна парочка – в купальных костюмах, а завершал процессию злющий-презлющий аквалангист.

– Удивительно, – произнес я насмешливо. На самом деле, мне очень хотелось поглазеть на пожарища – ну хотя бы немножко, до того, как компьютер озаботился нашим спасением. Можно было не сомневаться: если бы я накатал жалобу, мне бы выплатили денежную компенсацию. Вот только зрелища пожарищ мне никто бы не вернул. – Это здание возвели всего через шесть стандартных лет после того, как мы обзавелись спрингерами, а оно уже стало самой уродливой постройкой на Уилсоне.

Гарсенда хихикнула и, остановившись, наклонилась и что-то подобрала с пола – какой-то странный предмет; металлический шарик, из которого торчали шипы разной длины.

– Что это такое? – поинтересовался я.

– Ничего особенного. Сережка, – ответила она и положила ее мне на ладонь. Сережка противно кололась. Ее шипы были острыми, как иголки.

Это почему-то тоже показалось мне странным. До сих пор мне еще не встречался никто, у кого были бы проколоты уши.

Тем более странным было то, что она мне никогда об этом не говорила. А считается, что твоя entendedora должна рассказывать тебе положительно обо всем. Штуковинка, лежащая у меня на ладони, больше смахивала на крошечное оружие или на орудие пытки. Ничего в ней не было традиционного и стильного. Примитивная, даже грубая…

– Смотрите, – сказал Аймерик. – Через шесть минут спрингер доставит нас на главную станцию в Квартьер де Джовентс. – Он указал на табло. – Там написано, что нам нужно идти к седьмому выходу. Это где?

Биерис взглянула на одну из многочисленных схем и фыркнула:

– На другом конце терминала. Лучше бегом.

Мы так и сделали и еле успели. После всего, что мы пережили, мне хотелось, чтобы Гарсенда пошла со мной ко мне домой, но она сказала, что у нее есть дела. Я провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол. Ее черные волосы, схваченные в «конский хвост», развевались у нее за спиной, задевая длинную пышную юбку. В голове у меня начала рождаться песенка, и я поспешил наверх, чтобы успеть записать первые строчки.

* * *

Непонятно почему вечером мы все вчетвером оказались в заведении у Пертца, да еще и Маркабру с Исо пришли. Прошло тридцать суток – то есть около двадцати пяти стандартных дней, с того вечера, когда погиб Рембо.

– По прогнозу Тьма начнется через неделю, – сообщил Маркабру и поднял стакан, сказав:

– Рембо: que valor, que enseingnamen, que merce.

Мы все выпили за Рембо, а я в который раз пожалел о том, что во мне уже нет его псипикса – ведь тогда все это попало бы к нему в мемоблок и хранилось бы там до тех пор, пока технари не придумали бы, как его оживить.

Янтарный свет ламп резал глаза – так бывает, когда смотришь видюшку про приключения в системе звезды типа G. Большинство оккитанцев у себя дома настраивают лампы так, чтобы они давали красноватый свет – такой же, как снаружи, но старина Пертц был дальтоником и оттенки цветов различал плоховато – по крайней мере сам он так говорил.

– Пусть сдохнут все межзвездники, – сказал Маркабру. – После стольких столетий изоляции, когда начинается самая грандиозная авантюра всех времен и народов, когда Тысяча Цивилизаций вдруг снова объединились, единственное, что приходит на ум юным оккитанцам, – так это вырядиться, как жалкие клерки с Земли, напрочь забыть о собственной культуре и истории и начать подражать всему тому омерзительному, что берет начало на Земле… А знаешь ли ты, Жиро, что тот ублюдок, которого ты кокнул, был самым выдающимся творцом в своей шайке?

– Это в какой же такой области?

– А он снял пару сотен полнометражных порнографических видюшек да еще с десяток короткометражек. Во всех фильмах главный герой – он сам и занимается тем, что избивает и насилует юных девушек. Это у них сейчас мода такая. Парни межзвездники водят своих девиц на поводках или заставляют их носить острые побрякушки, которые в кровь царапают кожу.

В общем, типичная земная садопорнография, грубейшее нарушение Хартии, как и то тряпье, в котором они разгуливают, если тебе угодно знать мое мнение. Но когда их пытаются обвинить в нарушении Хартии, межзвездники утверждают, что вся эта мерзопакость – вполне легальный протест против традиции finamor, и бегом бегут в Посольство, чтобы там защитили их права.

– Но девушки-то почему эти занимаются?

– Кто знает? Мода такая. И потом, какой оккитанец когда мог честно и откровенно признаться в том, что понимает donzelha? Мы просто почитаем их – поскольку должны почитать. – Он залпом допил вино. – Как бы то ни было, они прикончили Рембо. Вполне веская причина для того, чтобы их ненавидеть.

Я обвел взглядом компанию. Аймерик холодно кивнул.

Исо прижалась к плечу Маркабру и мечтательно улыбалась, думая о том, о чем только может думать юная trobadora. Биерис была печальна – даже скорее расстроена, но я не понимал, почему бы ей расстраиваться, точно так же, как не совсем понимал, почему бы Исо улыбаться. Но с другой стороны, действительно, кто и когда мог утверждать, что понимает donzelha?

Гарсенда ласково поглаживала под столом мою ногу. Вот это мне было очень даже понятно.

Я тоже ненавидел межзвездников, но настроения произносить тост у меня пока не было. Кроме того, мне начало становиться как-то не по себе. Гарсенда была совсем юна».

Редко встретишь такую юную девушку среди «старорежимных» – так межзвездники презрительно называли молодежь, уважающую древние традиции. Вся молодежь постепенно переходила в стан межзвездников. Через несколько лет, когда люди моего возраста уже перестанут называться jovents, вся молодежь, все обитатели нашего Квартьера станут межзвездниками. Мне казалось, что это поистине преступно, но было ясно, что помешать этому невозможно.

И вдруг у меня на миг замерло сердце. Я смотрел в глаза Рембо, а он улыбался.

Но тут я все понял. Старина Пертц разместил видюшку Рембо на Стене Почета, вместе с видюшками всех остальных навсегда почивших завсегдатаев. Сама стена была из настоящего дерева, которое по-прежнему было очень редким и дорогим, хотя в будущем наша цивилизация должна была проживать на острове, поросшем густыми лесами – да-да, именно такой должна была стать впоследствии Новая Аквитания.

Здесь предполагалось выращивать деревья, которые затем планировали высадить на полярных континентах Уилсона.

– Гвиллем-Арно никогда не видел настоящего, взрослого леса, – сказал я. – Не исключено, что он и вообще никакого леса никогда не видел.

Маркабру приготовился отмочить какую-то шутку по поводу моего высказывания, но Аймерик увидел, куда я смотрю, и удержал Маркабру, коснувшись его руки.

Все обернулись и посмотрели туда, куда смотрел я, и увидели Рембо и всю Стену Почета. Видюшка, которую неведомо где раздобыл Пертц, длилась всего-то пятнадцать секунд.

Рембо сначала смотрел серьезно, потом улыбнулся, отвел взгляд в сторону – словно услышал что-то, что его встревожило, а потом снова серьезно посмотрел – как бы прямо на нас. А потом снова улыбнулся, и так далее…

Я понимал, что все ждут от меня объяснений того, что я только что сказал. Гарсевда улыбалась и смотрела на меня, выжидательно выгнув бровь. Она явно ждала, что я сейчас сделаю честь нашей finamor каким-нибудь умным высказыванием.

– Ну вот… – медленно проговорил я. – Дело в том, что роботы-терраформаторы не прикасались к этой планете до две тысячи триста пятьдесят пятого года, и потом цивилизация здесь появилась только через тридцать лет. Теоретически терраформирование здесь должно завершиться не раньше три тысячи двухсотого года. Следовательно, мы одолели только полдороги, верно? Это означает, что все это время, пока мы пытались сохранить оккитанские традиции, созданные творцами нашей культуры и привезенные нами сюда в виде корабельных библиотек, планета на самом деле росла и изменялась. Очень многое из того, что мы сделали, происходило в ожидании того, что еще не существовало. Гвиллем-Арно почти наверняка не видел ни одного дерева выше себя за пределами ботанического сада. И потому, когда в «Canso de Fis de Jovent» он писал о том, как ветви, покрытые весенней листвой, склоняются к Риба Лионес…

– На самом деле он их в глаза не видел! – воскликнул Маркабру. Похоже, моя мысль потрясла его не меньше меня самого. Но, m'es vis, его описание получилось таким точным, что мне и в голову ни разу не приходило, что он этого никогда не видел!

Аймерик негромко проговорил:

– Я думаю. Жиро хочет сказать, что мы все научились смотреть на вещи так, как это получилось в стихотворении Гвиллема-Арно. Мир такой, какой он есть, только потому, что мы научились видеть его таким. «Древняя равнина Терроста» еще пятьсот лет назад лежала подо льдом, а никаких там «волн, волн, волн, непрестанно бьющих о берег и в борт старой лодчонки деда…» еще и в помине не было в то время, когда дед Гвиллема-Арно здесь поселился. За пару лет до его прибытия здесь только-только начали подтаивать льды.

Я кивнул.

– И мы по-прежнему продолжаем этим заниматься. Я сочинил баллады, действие которых происходит в лесах Серрас Верз – а ведь я работал в первой бригаде по посадке деревьев, когда мне было семнадцать. Там и сейчас вряд ли отыщется хвойное деревце выше, чем мне по пояс, и еще сто лет там не высадят дубов и осин, про которые я рассказываю в песнях.

Обстановка была очень странная. Рембо то серьезно смотрел на нас, то улыбался, то опять становился серьезным. Таким ему было суждено остаться навсегда в видеозаписи, Мы все налили себе еще по стакану и выпили, и решили, что на видюшке Рембо выглядит как-то ненатурально, но ни у кого из нас собственной видюшки с Рембо не было, поэтому нам нечего было предложить Пертцу взамен. Мы пили медленно и размеренно и еще не были пьяны, хотя все шло к тому. Только мы вознамерились встать и отправиться в какое-нибудь другое заведение, где бы нам не было так тоскливо, когда в кабачок вдруг вошел король и направился прямехонько к нашему столику.

В этом стандартном году правил Бертран VIII, тихий застенчивый профессор эстетики, с которым я был шапочно знаком через отца. Следом за королем шагал премьер-министр, выглядевший намного представительнее короля, но все равно казавшийся здесь ни к селу ни к городу в своем старомодном suit-biz.

Ничего более необычного я уже давненько не видывал.

Чтобы в заведение к Пертцу пожаловала столь благородная особа, да еще в сопровождении столь высокого чиновника, и притом оба разряжены, как на парад…

– Аймерик де Санья Марсао? – осведомился король.

– Это я, – ответил Аймерик, встал и поклонился.

Тут и мы наконец вспомнили о правилах этикета и повскакали. Нашему примеру последовали все прочие посетители заведения Пертца. Король величаво кивнул всем присутствующим, жестом повелел всем садиться, а сам подошел к Аймерику.

– Я мог бы отправить посыльного с этим semosta, но в преддверии наступления Тьмы все посыльные разъехались по домам. Боюсь, я явился для того, чтобы сообщить вам, что вы призваны на работу в Особый Отдел, и нынче же вечером мне надо с вами об этом поговорить.

Я начал гадать: когда же она началась, эта галлюцинация.

Аймерик был из тех, кого принято называть tostemz-jovent, puer aeturnus или, на худой конец, Питерами Пэнами. Как правило, после того как Жребий уже пару раз призвал тебя на общественную службу – а такое обычно происходит к тому времени, когда тебе исполняется двадцать пять стандартных лет или около того, – ты можешь спокойненько перебираться из Квартьер де Джовентс в центр города, жениться, обзаводиться домом и хозяйством и посвящать себя серьезному образованию или затевать какой-нибудь проект, посвятив его осуществлению остаток жизни. Мне было двадцать два, и я уже полубессознательно подыскивал себе домишко. Но Аймерика уже четырежды призывали на общественную службу, причем один раз – в теневой кабинет, и при этом он всегда возвращался в Квартьер. На вид ему было тридцать пять, но на самом деле – немного за сорок, если считать те годы, что он провел в анабиозе по пути сюда, и он никогда не питал жгучего интереса к тому, чтобы стать взрослее. Когда я был ребенком, он играл роль моего безумного моложавого дядюшки, а теперь он был одним из моих юных товарищей.

Кроме того, на работу в Особый Отдел призывают в случае крайней необходимости профессионалов высочайшего класса, только тогда, когда с работой не справится никто другой. Короче говоря, такие дела не принято поручать подростку-переростку.

Однако, невзирая на все безупречные причины, согласно которым такое не должно было произойти, оно все-таки происходило.

Как ни странно, единственным, что имело смысл в этом безумии, было то, что король самолично явился для того, чтобы передать Аймерику собственное semosta. Когда с Южного Полюса подступала Тьма, когда небеса становились черными от дыма на две-три недели, все предпочитали посиживать по домам, а Тьма должна была наступить через несколько дней.

Semosta отвергать не принято, поэтому мы все пошли следом за королем и премьером: Аймерик – потому что обязан был идти. А все остальные – потому что законы Ну Оккитана позволяют любому гражданину присутствовать при любых правительственных церемониях. А мы все умирали от любопытства.

Король указал, куда нам надо следовать. Оказалось, что следовать нам надо к ближайшей спрингер-станции, до которой было полкилометра. Этот путь мы проделали пешком, в молчании. Я пытался сообразить, что же все-таки происходит.

Когда мы все втиснулись в кабину спрингера, король сказал:

– Мне следует всех вас предупредить о том, что спрингер перенесет нас в Посольство. Постарайтесь не испугаться яркого света.

Он нажал на стартовую кнопку, и в глаза нам ударил ослепительный, жаркий и режущий глаза желтый свет.

Какой-то нервно вскрикивающий служащий Посольства – толком разглядеть я его не успел: к тому времени, как глаза у меня привыкли к свету, он уже исчез – препроводил нас в конференц-зал, где кто-то жалостливый вывел освещение на привычный для оккитанцев уровень.

На миг у всех нас перехватило дыхание от зрелища, представшего перед нашими глазами. Зал был уставлен настоящей деревянной мебелью (древесина отличалась таким рисунком, что можно было не сомневаться: ее не вырастили искусственно), а все стены оформлены экранами, на которых непрерывно показывались сюжеты из жизни Тысячи Цивилизаций. Некоторые сюжеты были довольно долгими – по несколько минут.

Гарсенда вышла вперед, и я только в этот момент понял, что до того она боязливо жалась к моей спине. Она встала, уперев руку в бок – так она всегда делала, когда желала показать, что то, что она видит, не производит на нее ни малейшего впечатления – особенно тогда, когда на самом деле впечатление имело место.

У посла из земного консульского отдела были седые волосы и лицо в глубоких морщинах. Она была одета в простое черное форменное платье, не слишком отличавшееся от той одежды, в которую рядились межзвездники. Я задумался о том какие вольности она могла себе позволить в одежде и, кстати, в пластических операциях. Мне показалось очень странным то, что, зная наши местные традиции, послом назначили женщину – и не просто женщину, а женщину пожилую и некрасивую.

Первым, что сделала посол, было то, что она велела всем принести кофе. Кофе принесли мгновенно. На все блюдечки были предусмотрительно положены антиалкогольные таблетки. Я бросил таблетку в кофе и заметил, что все остальные сделали то же самое.

Я дал посольской даме несколько призовых очков за то, что она не стала спрашивать, кто все эти люди, но, видимо, проработав здесь шесть лет, она успела ознакомиться с нашими обычаями.

– Прошу простить меня за невежливость, – сказала посол, – но просто для того, чтобы удостовериться… Присутствующий здесь Аймерик де Санья Марсао – тот самый, что родился в Утилитопии, в Каледонии на планете Нансен?

– Бывший Амброуз Каррузерс к вашим услугам, – ответил Аймерик с изящным жестом. Улыбка его выглядела притворно, шутка впечатления не произвела, да, похоже, он и не желал того. Он словно бы хотел выразить свое отношение к происходящему, но при этом не собирался никого развлекать.

Мне показалось, что посол удержалась от того, чтобы по-мужски усмехнуться. Премьер-министр откровенно вздрогнул, король испуганно заморгал.

– Хорошо, – кивнула посол. – Позвольте мне вкратце объяснить вам, из-за чего мы, собственно, прервали ваш вечер. Только что мы произвели первый спрингер-контакт с вашей родиной. Они раздумывали около года, получив инструкции по радио, но факт остается фактом: теперь в Каледонии есть спрингер. Вы почти наверняка помните о том, что, когда здесь несколько лет назад был установлен первый спрингер, Кастеллоза де Санья Агнес и Азале Кормань вернулись с Ланжа для того, чтобы помочь нам решить социальные проблемы. У них был четырнадцатилетний опыт в области спрингер-технологии, и они были жителями Ну Оккитана. Они проработали на ваше правительство около года. Работа их большей частью была направлена на преодоление кризиса, возникшего после внедрения спрингеров и периода бурного развития, последовавшего затем.

Говоря, посол не спускала глаз с Аймерика. Казалось, в теле его вдруг обосновался совсем другой человек: более взрослый, серьезный, вдумчивый, беспокойный. У меня вдруг мелькнула мысль о том, что все мы, видевшие его только рядом с собой, в Квартьере, могли и не знать его до конца.

– Я работал с Кастеллозой. Но чего вы от меня хотите? Чтобы я отправился в Каледонию и сделал там для них то же самое? Полагаю, вы и на Землю Святого Михаила кого-то посылаете – то есть пошлете, как только там заработает спрингер?

– Да. То есть мы посылаем Йевана Петравича спрингером в Утилитопию, а оттуда он отправится суборбитальным лайнером к Земле Святого Михаила. Там спрингер заработает не раньше чем через несколько месяцев.

Аймерик одобрительно кивнул.

– Йеван – тот, кто нужен для такой работы. Сюда он прибыл как миссионер, но его не радовала малочисленность новообращенных. Так что он, наверное, рад тому, что возвращается к своей родной церкви в Новоархангельске.

Аймерик глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Пауза затянулась. Биерис смотрела на Аймерика так, словно видела впервые. Мы с Маркабру пялились друг на друга, будто один из нас должен был что-то сказать. Премьер-министр смешно, криво улыбался, а король с послом сохраняли бесстрастность.

Наконец Аймерик встал, взял со стола кофейник и подлил себе кофе.

– Со мной все иначе, понимаете? Совсем не так, как с Йеваном. Ведь я покинул Нансен только из-за того… В общем, мне тогда было восемнадцать, а что это такое? Восемнадцать стандартных лет жизненного опыта, а по часам – двадцать пять. Все равно срок немалый, и улетел я с Нансена только потому, что полет был в одну сторону, без возврата.

Безусловно, я отправился сюда, по большому счету, потому, что мне безумно нравилось все, что я видел или читал о культуре Новой Аквитании и планеты Уилсон. Но что мне больше всего нравилось во всем этом – я признаюсь в этом, companho, – так это то, что Новая Аквитания не была Каледонией и что находилась она не на Нансене.

Так что прежде чем мы будем разговаривать дальше – непременно ли надо посылать именно меня? Перелет сюда благополучно пережили сорок два каледонца, и почти все из нас были экономистами – тогда Каледония экспортировала практически только специалистов в этой области. Но разве хотя бы кто-нибудь из нас когда-нибудь хотел вернуться обратно?

Премьер-министр кивнул и прокашлялся.

– Восемнадцать человек с тех пор покончили с собой. Шестнадцать женаты и имеют малолетних детей, и… ну, в общем, вы понимаете, почему мне не хотелось бы отправлять в Каледонию семью с малолетними детьми.

– Это мудро и гуманно, – отметил Аймерик. – Стало быть, остается восемь.

– Трое страдают тяжелыми эмоциональными расстройствами, – сообщил премьер-министр. – Шесть лет анабиоза да еще шесть лет в замкнутом пространстве корабля, а потом попадание в цивилизацию, где свободы намного больше, чем у вас на родине, – с таким не всякий справится. Думаю, по этой же причине произошло и такое число самоубийств. Из пяти остающихся только у вас есть опыт работы в области экономики и в правительстве, и вы – единственный из троих, против кого не высказывалось серьезных обвинений в преступной деятельности.

Аймерик вздохнул.

– Следовательно: или я, или никто?

Посол пожала плечами.

– Мы могли бы отправить людей из Межзвездного Корпуса Координации…

– Я согласен, – заявил Аймерик.

Посол гневно глянула на него.

– Это прекрасно подготовленные люди, и хотя нам очень хотелось бы, чтобы туда отправились вы, я не сомневаюсь в том…

– Вам непременно нужен тот, кто хорошо знает Каледонию, – прервал ее Аймерик. – У ваших бюрократов и здесь, где все запросто, бед было по горло с освоением местных традиций…

– Что ж, – поджав губы, недовольно проговорила посол. – В свое время персонал в МКК набирался исключительно с Земли, Дунанта, Пасси и Дюкоммона… Теперь все до некоторой степени иначе…

– Ну да, – кивнул Аймерик. – Те работники МКК, которые пытались навести здесь порядок, с тех пор пошли на повышение, и теперь у них еще больше власти. А желание обратить аборигенов в истинную веру, как правило, со временем не ослабевает. И позвольте заверить вас в том, что каледонцы не вынесут и одной десятой того, что способны вынести оккитанцы. – Он бросил взгляд на стену, глубоко задумался и наконец изрек:

– Нет, вы правильно поступили, попросив меня отправиться туда. И я должен это сделать. – Тут глаза его едва заметно сверкнули, и он спросил:

– А кто следующий кандидат после меня?

– Фейт Максуини.

Лично я понятия не имел о том, что это за особа, но для Аймерика это сообщение, похоже, стало последней каплей.

– Полагаю, я должен стартовать отсюда? Как скоро?

Король, посол и премьер-министр переглянулись и медленно кивнули. Тут до меня окончательно дошло, что все происходящее действительно представляло собой собеседование перед назначением на работу и что если бы Аймерик пожелал, он бы мог запросто убедить их в том, что он – не тот кто им нужен. То, что он этого не сделал, было очень на него не похоже, но, собственно, на него не было похоже все, что он делал с того мгновения, как в кабачок Пертца вошел король.

– Отбытие отсюда, верно, – сказала посол. – Завтра в семнадцать часов. Но чем скорее вы там окажетесь, тем лучше будет в плане взаимоотношений Гуманитарного Совета с каледонским правительством. Вас все устраивает?

Аймерик рассмеялся – и я понял, что уже несколько часов не слышал, как он смеется.

– Ja, ja, конечно! – Он в упор посмотрел на премьер-министра и добавил:

– Только помните: я отправляюсь в путь вместе с друзьями и не стану заниматься ничем особо важным.

Посол явно оскорбилась, но продолжала:

– Постарайтесь не есть и не пить за три часа до спрингер-транспортировки. Завтра вам, вероятно, лучше воздержаться от употребления спиртных напитков. Спрингер-транспортировка с дифферентом чуть более одного процента у многих неважно сказывается на желудке. С собой вы можете взять багаж весом до двадцати пяти тонн, так что, если желаете, мы можем сейчас же заняться погрузкой.

– Это было бы славно. Мне бы только не забыть забрать белье из прачечной и раздать долги. – Аймерик медленно обвел взглядом комнату. – Если это все, то получается, что у меня дел – выше крыши. Так что, companho…