Текст книги "Миллион открытых дверей"

Часть вторая
МИССИЯ НА ХОЛОДНОЙ ПЛАНЕТЕ

Глава 1

Светило солнце, и от этого в кухне все казалось ярким и веселым. Мы с Биерис сидели за столом напротив друг друга и время от времени делали большие глаза, слушая разговор двух людей о событиях, которые происходили еще до нашего рождения. Время от времени то она, то я пожимали плечами.

Следовало признаться, что физически я себя чувствовал совсем неплохо. Впервые за два стандартных дня меня не мучило похмелье, я выспался, и меня не гнали из одного места в другое. Тем не менее я начал все отчетливее понимать, что мне предстоит провести на этой несимпатичной обледенелой скале, заселенной несимпатичными жителями двух колоний, не меньше двух стандартных лет.

Между тем Аймерик с Брюсом говорили и говорили о том, кто умер, кто на ком женился, кто кем работал, а мы с Биерис ждали. Еда по крайней мере была приличная, если рассчитывать на любителей англосаксонской кухни. (Если вы никогда не пробовали блюд этой кухни, то я вам скажу, что в основном они представляют собой жареное мясо, вареные корнеплоды и густые, жирные и жутко соленые соусы. Мне в общем такая еда не нравилась, но Брюс не слишком перебарщивал с жирами и солью и специй добавлял не слишком много. Кофе был крепкий и в меру горчил.) А поскольку рядом со мной не было companho, который напоминал бы мне о Гарсенде, я имел возможность просто-напросто не думать об этой маленькой неверной шлюхе и наслаждаться жизнью. Единственная проблема заключалась в том, можно ли было вообще наслаждаться жизнью в Каледонии.

Наконец я улучил момент, когда в разговоре Брюса с Аймериком возникла маленькая пауза, и спросил:

– Гм… Брюс, я не сомневаюсь, что техника у вас тут такая же, как у нас. И чем же тогда занимаются фермеры?

Брюс вздохнул.

– Ты очень удивишься, узнав, сколько у нас тут редкостных профессий. Мой двоюродный брат – кузнец, его жена – компьютерный программист, а их сын – поставщик молока. Я занимаюсь тем же самым, чем занимаются все в Каледонии, кроме учителей и тех, чья работа требует личного присутствия и участия. Незадолго до того как я прихожу на свое рабочее место, робот отключается, после чего я работаю в течение четырех часов. Видимо, Аймерик не сказал вам о том, что здесь этим обязаны заниматься все, включая и приезжих.

– Но я думала, что мы будем работать при Аймерике, – удивилась Биерис.

– Гуманитарный Совет считает это работой, – объяснил Аймерик, – но каледонское правительство печатает местные деньги, и тратить здесь можно только их. Заработать же местные деньги можно только тем, что ты будешь по четыре часа каждый день заменять робота.

– Вот-вот, – кивнул Брюс. – Черт подери, они даже посла пытались заставить работать. Теперь у власти те самые твердолобые, с которыми мы когда-то боролись, Аймерик, и они ни на йоту не прогнулись. Практически Гуманитарный Совет как бы одолжил вас каледонскому правительству, а поскольку за работу в правительстве никто ни гроша не получает, вам придется отрабатывать свою Рыночную Молитву, как всем остальным.

– Рыночную Молитву? – ошарашенно переспросила Биерис.

– Так здесь называют работу по замещению роботов. – Аймерик вздохнул и подлил себе кофе. – Я тебя еще кое о ком не спросил, – сказал он, посмотрев на Брюса.

– Верно. Он теперь – председатель Совета Рационализаторов.

Кто такой «он», Брюс не сказал. Я посмотрел на Биерис.

Та пожала плечами.

В конце концов Аймерик спросил:

– Брюс, что случилось?

Брюс облокотился о стойку и поскреб ногтем мозоль на пальце.

– Я боялся, что ты спросишь меня об этом. Ну, скажем так: интерес пропал.

– Но ты в это не веришь.

– Ноп, не верю. Но, уж конечно, я не могу винить никого из вас за то, что вы махнули на Уилсон. – Брюс посмотрел на Аймерика, поджав губы. – Господи, я ведь сам так отчаянно пытался туда попасть. Но когда вы все улетели, у движения словно вырвали сердце.

– В Либеральной Ассоциации было семь тысяч членов. Что же такого могло произойти из-за того, что улетели двадцать-тридцать человек?

– Почти все, кто отправился на Уилсон, занимали ключевые посты в руководстве Ассоциацией – кроме Чарли, с вами улетели еще пять региональных руководителей.

– В то время в Либеральной Ассоциации состояли все умные люди, вся интеллигенция!

Аймерик забарабанил пальцами по столу и уставился в одну точку.

Брюс негромко проговорил:

– А ты подумай о том, какого мнения по этому поводу придерживались университетские бюрократы. Им представился шанс избавиться от шестидесяти-семидесяти еретиков и смутьянов и в итоге заполнить несколько нужных вакансий в университете, не прибегая к риску запрета чтения кое-каких запрещенных книг в ходе обучения. Я не говорю, что кто-то из вас был не прав, решив улететь, Аймерик. Я говорю только о том, что в то время, когда вы улетели, мы потеряли больше, чем догадывались, и думаю, что бюрократы все подстроили так, чтобы все вышло именно так, как вышло.

Аймерик довольно долго ничего не говорил. Он просто смотрел в окно и молчал. Наконец губы его тронула едва заметная усмешка, и он сказал:

– Нет, ты только полюбуйся на нас. Ни дать ни взять – точные копии наших папаш, ну разве что мы не просим у Иисуса прощения за то, что проявляем иррациональность.

Брюс рассмеялся и затянул песню «Клятва прохвоста».

Аймерик подпел ему, и голоса их слились в безумное крещендо: «Клянусь, что каяться не стану я в том, что жизнью наслаждался, и ни за что похож не буду я на папашу моего!»

– Это Чарли сочинил, когда нам было по тринадцать, – сообщил нам Аймерик. – Он был лучшим из нас.

– Это точно, – согласился Брюс и развернулся к интеркому, чтобы выяснить, какую работу нам поручат сегодня. – Нам повезло, – сообщил он через пару секунд. – Сегодня – сбор яблок.

Путь до садов был неблизким. Стояла тишина, и пока мы шагали по дороге, мы слышали только, как шелестит под ленивым ветерком листва да как похрустывает гравий под подошвами. Поразительно, но после вчерашнего холода и сырости Утилитопии здесь казалось по-настоящему тепло.

Те разрушения, которым здесь подвергалась земля, меня неприятно поразили. В Новой Аквитании на открытых пространствах росли только те растения, которые нельзя было успешно растить в гидропонных теплицах – типа винограда.

Все остальные земли либо оставляли нетронутыми, либо отводили под парки и города. Здесь же не было никаких открытых пространств, лесов или хоть какого-нибудь ландшафта, который мог бы возникнуть в результате правильно осуществляемого терраформирования и внедрения растительности, которая создала бы такие природные ландшафты. Здесь я видел только уродливые квадратные поля, разделенные каменными стенами и живыми изгородями, ряды деревьев вдоль реки, и все это выглядело искусственно и казалось тем более некрасивым, что никакого дизайна и планирования не было и в помине. Чем-то все это напоминало старинные фотоснимки пейзажей Вермонта или Нормандии.

– Так на кого же конкретно мы работаем, Брюс? – спросила Биерис. – На тебя?

Брюс вынул из кармана портативную кофеварку и сказал:

– Не знаю, хочет ли кто-нибудь из вас еще кофе, но позвольте, я вам кое-что покажу.

Мы остановились на обочине и уселись, прислонившись спинами к большому, нагретому солнцем валуну. Брюс взял чашку, установил маленький цилиндрик кофеварки поверх нее и указал на крошечный дисплей. Затем он нажал на кнопку включения. Послышалось шипение – кофеварка начала всасывать воду из воздуха, а затем, после паузы длиной в несколько секунд, в чашку полился кофе.

На дисплее появилось сообщение:

ЗЕРНА КОФ.

0082

ВОДА.

0005

ЭЛЕКТР.

00002

ПОЛЬЗ. КОФЕВ.

000001

ПОЛЬЗ. ЧАШ. 2Е-8

ХВАЛИТЕ ГОСПОДА

БЛАГОДАРИТЕ ЕГО

ДУМАЙТЕ РАЦИОНАЛЬНО

БУДЬТЕ СВОБОДНЫ

– Здесь по любому поводу выдается такая вот распечатка, – объяснил Аймерик. – Что бы вы здесь ни получали, за все надо кому-то платить, – Вплоть до застежки на штанах, – добавил Брюс. – Но за счет того, что описаешься, денег не сэкономишь – все равно сдерут за порчу нижнего белья.

– Ну хорошо, – кивнула Биерис. – У кого же все это приобретается?

Брюс набрал на крошечном пультике комбинацию цифр.

Дисплей сообщил:

ПРЕД. ОПЛ. ДАН. СИСТ.

КОФ. КОРП. «ЛИБЕРТИ»

ЛИЦ «ГОСПОДНИ НАПИТКИ»

ЛИЦ. «КАЛЕДОНСКАЯ ВОДА»

МОНОПОЛИЯ

«ЧАЙ И КОФЕ ИИСУСА-МАЛЬТУСА», ЛТД

ЛИЦ. «КАЛЕДОНСКОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО»

МОНОПОЛИЯ

«БЫТОВЫЕ ПРИБОРЫ РОДЖЕРСА»

ЛИЗИНГ

«МЭРИ КАРТЕР И ДЕТИ»

ПРОКАТ КУХОННОЙ ПОСУДЫ

ХВАЛИТЕ ГОСПОДА

БЛАГОДАРИТЕ ЕГО

ДУМАЙТЕ РАЦИОНАЛЬНО

БУДЬТЕ СВОБОДНЫ

– Ладно, это я понимаю, но кто владеет всеми этими компаниями и корпорациями? Ведь у них обязательно должны быть держатели контрольных пакетов и всякое такое!

– Похоже, Биерис все это восприняла как личное оскорбление.

– Владельцы – мы, – объяснил Аймерик. – Но все дивиденды поступают в фонды здравоохранения и страхования жизни, дабы мы не стали обузой для общества. Потом, когда мы умираем, все, что остается от наших накоплений, переходит к правительству, которое затем приобретает акции для новых работников, вступающих в систему, – Значит, здесь все берется в аренду, лизинг или поднаем? – спросил я, чувствуя себя полным идиотом из-за того, что задал этот вопрос, но при этом отчаянно надеясь на то, что получу другой ответ.

– Так и есть. Наш багаж, который мы получим в ближайшее время, станет, пожалуй, самым крупным объемом частной собственности, когда-либо имевшимся в Каледонии. Все это – часть доктрины, только так рынок может спать спокойно, будучи уверенным в том, что все работают, потому что работа – это то, чего от нас хочет Бог.

Последовала долгая пауза. Дело было не в том, что я так уж боялся работы – то есть я так думал, что не боюсь. Я всегда оставался в форме в промежутках между вылазками, танцами и дуэлями, но что-то в мысли о том, что я должен заменять машину, было такое, что мне нестерпимо хотелось дать по физиономии тому, кому эта мысль пришла в голову.

– Но почему Бог этого хочет? – пылко вопросила Биерис.

Брюс рассмеялся так, словно этот вопрос его задел.

– Я могу ответить на этот вопрос так, как ответил бы, если бы ты задала его мне тогда, когда я был священником. Он любит нас, в работе Он учит нас думать и становиться мыслящими существами, потому что в моральном обществе выбор, правильный с точки зрения морали, всегда дает наибольшую выгоду.

Остальную часть пути мы разговаривали мало. Мы свернули с дороги и пошли по узкой тропе, которая вела в сад.

Вскоре мы подошли к четырем роботам, которые стояли неподвижно, как обнаженные манекены. Солнце играло на их бежево-розовой поверхности. Их головы, лишенные черт и снабженные единственным глазом, были повернуты в нашу сторону.

Брюс подпрыгнул, ухватился за ветку суковатого старого дерева и спрыгнул, держа в руках четыре ярко-желтых яблока.

– Попался, воришка, – сказал он самому себе, раздал нам по яблоку и замахал на нас рукой, когда мы попытались всучить ему монетки. – С вашей стороны было бы весьма вежливо заплатить мне за угощение, и вы, как я вижу, начинаете осваиваться с нашими обычаями, но мы с Аймериком можем вам точно сказать, мы это с детства знаем: яблоки вкуснее всего, когда их крадешь.

Аймерик торжественно кивнул.

– Чистая правда.

Яблоко оказалось холодным, хрустящим и очень сочным. Когда я его надкусил, у меня по бороде потек сладкий густой сок.

– Ой, простите, – сказал Брюс. – Надо было предупредить. В целях морозоустойчивости яблоки должны иметь густой липкий сок.

Я достал из-за рукава носовой платок и вытер бороду и губы. Все мы были смущены.

Но несмотря ни на что, мне было весело. В такой прекрасный день сбор яблок казался не самой плохой работой.

Небо было темно-голубым – я такого никогда в жизни не видел, и все, что нас окружало, в янтарных лучах Муфрида казалось необыкновенно ярким, как на картинке гениального ребенка, который успел освоить азы рисования, но рисовал только основными цветами, без оттенков. Далекие горы были видны в мельчайших подробностях, высокогорные водопады, стекавшие в долину, сверкали подобно расплавленному серебру.

Посреди ветвей царил сладкий аромат яблок. По настоятельному совету Брюса время от времени мы прерывали работу для того, чтобы попробовать самые спелые или красивые плоды. Кожа у меня стала липкой от сока, руки ныли от непривычного напряжения, начался насморк, першило в горле – солнце садилось, и быстро становилось холодно и сыро. Так не уставал я уже много лет, но когда сработали сигнализационные устройства роботов и предупредили нас о том, что они вот-вот включатся и заработают, мне даже стало немного жаль, что все закончилось.

На обратном пути Брюс сказал:

– Вы можете жить у меня сколько пожелаете, но я так думаю, что, как только будет доставлен ваш багаж, вы захотите перебраться в гостевые домики. Это по дороге. Хотите заглянуть и посмотреть?

Гостевые домики оказались тремя маленькими побеленными бетонными коттеджами в рощице абрикосовых деревьев, которые закрывали их от ветра. В коттеджах было пусто и чисто в преддверии прибытия роботов с нашей мебелью и пожитками. Мне показалось, что гостевые домики сильно напоминают те временные жилища, в которых мы селились на Уилсоне.

Аймерик огляделся по сторонам, широко улыбнулся и спросил:

– Твоя работа, Брюс?

Брюс потупился и покраснел, но признался, что так оно и есть. Я вполне мог понять его смущение.

Биерис похлопала в ладоши и сказала:

– Замечательно! Какой у тебя интересный подход. Даже не думала, что можно такого добиться, пользуясь элементарной геометрией.

А я подумал, что она сильно преувеличивает.

Она обернулась к Аймерику и наполовину шутливо поинтересовалась:

– Почему же ты не говорил, что твой друг – такой отличный архитектор?

Брюс побагровел, но не сказать, чтобы расстроился.

Я с ужасом понял, что Биерис действительно восхищена, и снова огляделся по сторонам, чтобы уразуметь, что же такого мои товарищи находят в этих унылых прямых линиях.

Мы прибыли сюда в то время, как в Новой Аквитании пышным цветом расцветало второе барочное Возрождение, характеризовавшееся обилием шпилей, использованием множества многоцветных тканей со сложным рисунком, причудливой тонкой резьбы. Этот стиль один критик назвал «роскошными сетями безумных, романтичных полуэльфов, полупауков». А эти прямые линии просто шокировали. На мой взгляд, ни один аквитанец просто не смог бы такого стерпеть.

Я так и не сумел понять, что в этом находят мои спутники.

Успокоил я себя мыслью о том, что предпочитаю все более теплое и человечное, но даже эта мысль никак не согласовалась с тем, как вела себя Биерис, а Биерис радостно, порывисто переходила от стены к стене, от окна к окну, наблюдая за игрой света на едва заметно изогнутых поверхностях.

Когда мы наконец вернулись в дом Брюса, было совсем недалеко до второго заката, и стало ощутимо холодно. Я огляделся по сторонам, увидел на небе первые яркие звезды, загоравшиеся в удивительных темно-синих глубинах неба над Нансеном, вдохнул чистого, покусывающего язык воздуха и почувствовал, как с краев теплой котловины тянет холодом. Я знал, что на здешних полюсах лежат многометровые шапки замерзшей углекислоты. Мои спутники вошли в дом, а я немного задержался, чтобы полюбоваться на последние розоватые отблески заката над горами на западе.

Потом взошла луна Нансена – там же, над западными горами, ослепительно яркая и довольно теплая. Период ее обращения вокруг планеты составлял чуть меньше десяти часов, и по небу она ползла медленно, диск ее по мере подъема расплывался, озаряемая ею земля светлела, а тени, кравшиеся по земле, становились глубже. Казалось, будто они всасываются В какие-то источники. «Видимо, лет эдак через тысячу, – подумал я, – нансенцам придется оттолкнуть луну подальше от планеты». Приглядевшись получше, я рассмотрел на темном фоне поверхности луны крошечную светящуюся точку – это работал здоровенный искусственный вулкан, обеспечивающий движение спутника. Это зрелище дало мне отличную идею для новой песни, и я поспешил войти в дом, чтобы над ней поработать.

Я сидел, наигрывая на лютне, и тут нам позвонили из Совета Рационализаторов. Нам предлагали встретиться через три дня, чтобы поговорить о том, чем мы можем быть им полезны, К этому же времени мы должны были обратиться в бюро по трудоустройству в Утилитопии и выбрать себе постоянную работу. До этого времени мы могли работать на ферме у Брюса в качестве наемных рабочих.

Мы немного вздремнули во время Первой Тьмы – большинство жителей Каледонии в Первую Тьму спали по два-три часа, а для ночного, продолжительного сна отводили Вторую Тьму, – а потом сытно пообедали. До рассвета еще оставалось порядком времени, поэтому я довольно долго просидел у компьютера, пытаясь выяснить, как каледонцы развлекаются.

Сначала я поискал что-нибудь типа обзора развлекательных мероприятий, но ничего подобного не обнаружил и стал просматривать обычные объявления.

Здесь, как выяснилось, имелось несколько учителей музыки, но ни одного музыканта. Ни одной галереи живописи, ни одного театра. Только я было возрадовался, обнаружив такую категорию, как «учителя литературы», но тут же стало ясно, что занимаются они репетиторством со студентами колледжей. Ну и конечно, здесь было полным-полно «учителей математики».

Я не обнаружил никаких спортивных соревнований, а в таком огромном городе, каким была Утилитопия, кафе, таверн и ресторанов оказалось меньше, чем в Элинорьене, моем родном городке. Зато я обнаружил порядочное количество «крулосут. комф. совр. уч. пом.» в студенческих кварталах вокруг университета. Поначалу я решил, что это какие-то местные эквиваленты питейных заведений. Однако аббревиатуру «ПСП» я разгадать не сумел, а местного языка, который, как многое здесь, назывался «рациональным», я не понимал. Когда же я обратился за справкой, оказалось, что загадочные заведения представляют собой гигантские учебные залы.

В Элинорьене было двадцать профессиональных поэтов, а для того чтобы перечислить всех людей, которые умели играть на разных музыкальных инструментах и петь в нупетском Молодежном Квартале, где я ныне обитал, мне пришлось потратить немало времени. Я всегда думал, что везде живут примерно так, как у нас в Новой Аквитании, и что проблема функционирования полностью автоматизированной экономики в значительной мере решается за счет того, что каждый может найти для себя интересное занятие. Здесь же явно придерживались иного мнения на этот счет и искали иные решения. Под заголовком «Неквалифицированный физический труд» я обнаружил сто семьдесят тысяч объявлений, и большей частью то были работодатели, искавшие наемных рабочих.

Тут я вдруг понял, что отбыл с Уилсона впопыхах и даже не успел сказать Маркабру о том, что произошло и куда я направляюсь. Я набросал маленькое сообщение для него, подчеркнув, как это романтично – ускакать на другую планету, и назвав каледонскую культуру бескультурной.

Вечер Второго Света я употребил на прогулку с лютней, украл в саду пару яблок и старательно пытался свыкнуться с прямоугольными подробностями пейзажа. Когда солнце село за Оптимальными горами, я уже знал, что у наиболее далекой горной цепи названия не было, потому что там никто никогда не бывал, но местные жители в шутку окрестили их «Пессимальными» – у меня уже имелись заготовки двух новых песен, и я даже успел немного привыкнуть к тому, как выглядят окрестности. Я решил, что дней через десять я, пожалуй, буду готов поверить в то, что существует разница между «привлекательным» и «непривлекательным» способами посадок растений. Я вынужден был признаться, что и в каменных стенах, и в извилистых руслах ручьев было своеобразное очарование.

Домой я вернулся тогда, когда стремительно подступала Вторая Тьма. После ужина я быстро и крепко уснул, а проснулся, чувствуя себя виноватым в том, что совершенно не думаю о Гарсенде.

Глава 2

Утром нас ожидали новые назначения. Аймерику с Брюсом было поручено снова заняться сбором яблок. Биерис предстояло сесть за пульт маленького автокара и развезти пропитание овцам Брюса, составлявшим часть местного поголовья.

А на мою долю выпала уборка коровника.

Зловредный компьютер радостно оповестил меня о том, что данная работа рассчитана на двенадцать часов, поэтому я могу посвятить ей свои оставшиеся три смены в должности наемного рабочего на ферме Брюса.

Отработав первые четыре часа в качестве экскаватора, я просто стонал от изнеможения. Кроме того, до этого дня я как-то не удосужился заметить, что на Нансене сила притяжения чуть больше чем на восемь процентов выше, чем на Уилсоне. Но тут каждая лопата с навозом весом в три килограмма весила почти на четверть килограмма больше, а каждые тридцать килограммов того же навоза, наваленного на тачку, весили тридцать два килограмма четыреста граммов, так что к концу смены я очень даже хорошо ощущал все эти лишние граммы. Несколько часов у меня ушло на то, чтобы привыкнуть к новым соотношениям между инерцией и весом, поэтому в течение первого часа содержимое лопаты я время от времени швырял в стену вместо тачки, а оно, будь оно трижды неладно, отлетало от стены и попадало на мою одежду. Еще час я потратил на то, чтобы научиться предотвращать недолет навоза до тачки, иначе он падал мне на ботинки.

Я написал еще два письма Маркабру. В первом я поведал ему о симпатичном местном обычае возрождения древнего насильственного труда, а во втором – о своем открытии, суть которого заключалась в том, что за последние пятьдесят лет восемнадцать миллионов обитателей Каледонии произвели на свет девятнадцать романов, около тысячи опусов светской музыки (причем все это были сольные инструментальные пьесы, а почему – оставалось только гадать) и двести шестьдесят два общественных здания, спроектированных людьми, из них тринадцать спроектировал Брюс. Просмотрев фотографии этих построек, я пришел к выводу, что в некотором роде Брюс действительно архитектор – по здешним меркам. Затем я добавил:

И все же я воодушевлен, поскольку за это же самое время каледонцы отслужили около семидесяти миллионов месс и сочинили сто тысяч гимнов. Маркабру, когда я вернусь – быть может, мне повезет, и я застану хотя бы последний месяц правления Исо, – я буду тебе весьма признателен, если ты уделишь мне трое суток, в течение которых мы с тобой будем непрестанно повторять: «А теперь не делай ничего неразумного». Если я еще сумею двигать ногами после того, как буду здесь все время грузить навоз, из меня получится просто идеальный Риголетто, а судя по тому, как ноют у меня плечи, оно так и будет. Брюс уверяет меня в том, что скоро я перестану жаловаться.

Брюс меня обманул. Когда прошло еще двое суток и мы собрались в Утилитопию, у меня по-прежнему ныли не только плечи. Может быть, из-за того, что он так за меня переживал, он предложил мне обучить меня водить «кота». Я с радостью согласился.

Когда мы рядом сели за руль, он сказал:

– С этими рычагами не так-то просто управиться. Ты уверен, что хочешь научиться?

– Что угодно, только бы не возиться с дерьмом.

– Ха, – сказал Аймерик, с удобством усевшийся позади. – Ты – официальный помощник правительственного экономиста. Можешь считать, что ты еще и не начинал возиться с дерьмом.

– Всякий, кто не видит разницы между образными высказываниями и буквальными, никогда не занимался тем, что обозначено буквальными высказываниями, – гордо ответил я.

Следуя указаниям Брюса, я потянул за рычаг подъема.

«Кот» приподнялся на пару сантиметров. Поршни выдвинули гусеницы.

– Почему же не занимался? – возмутился Аймерик. – Очень даже занимался. Только этим и занимался – подростком, в столовой в Утилитопии. Мой отец считал, что это – отличная подготовка к будущей политической карьере. Это очень престижно – иметь в анамнезе грубую физическую работу. Господи, как я его ненавидел!

– А он еще… – начала Биерис.

– Да, – не дал ей договорить Аймерик. – Он – председатель Совета Рационализаторов. – Здесь это примерно то же самое, что у нас – премьер-министр.

Брюс заканчивал проверку исправности систем. Как только по голографическому кубику, на который он внимательно смотрел, пробежала последняя зеленая волна, он спросил:

– А ты не звонил ему вчера вечером, Аймерик?

– Он знает, где я. И кто я такой. Он сам может мне позвонить. Если захочет.

Брюс сделал вид, что ничего не слышал, повернул голову ко мне и сказал:

– А теперь постарайся запомнить: правая педаль – скорость, левая – тормоз, правый рычаг управляет правой гусеницей, левый – левой гусеницей. Кнопка наверху левого рычага уравнивает угол поворота обеих гусениц, кнопка наверху левого – фиксирует их в положении, при котором они развернуты на полградуса внутрь. Нажав дважды на педаль скорости, ты выводишь ее в постоянный режим, нажав трижды, Даешь постоянную нагрузку, а потом можешь убрать ногу с педали, если тебе не понадобится непосредственно управлять скоростью или задать другие ее параметры. Как только твоя нога коснется педали, ты получишь прежнюю скорость. И не бойся! На протяжении двадцати пяти километров тебе не попадется по дороге ничего такого, во что можно было бы врезаться и откуда можно было сверзиться. На ровной дороге гусеницы держи параллельно, на подъеме сдвигай, на спуске раздвигай, то же самое делай, если понадобится быстро затормозить.

С места я сдвинул «кота» рывком, но никто не пожаловался. Я подумал, что Аймерик еще что-нибудь расскажет о своем отце, но он молчал, а я вел машину со скоростью сто пятьдесят километров в час и старательно выполнял все рекомендации Брюса. К тому времени, когда я наконец начал более или менее соображать, чем занимаюсь, мы уже одолели половину Содомской котловины. Местность была настолько хороша, что все разговоры сводились к восторженным восклицаниям, а я смотрел только на дорогу. Через полчаса мы достигли перевала, спустились в Каньон и помчались по извилистой дороге к Утилитопии.

* * *

Заседание Совета Рационализаторов проходило в небольшой комнате без окон и каких-либо украшений. На стене под потолком был размещен большой интерактивный экран, напротив каждого из пятидесяти с лишним стульев стояло по небольшому терминалу. Стул, на котором сидел я, был ужасно неудобный. Спинка немилосердно жала спину, а край сиденья врезался в ляжки. Судя по тусклым цветам всего, что находилось в комнате, здесь должно было противно, кисловато пахнуть, но из ароматов я отметил только едва ощутимый, стерильный запах мыла, какого-то дезинфицирующего средства и холодного пластика.

Заседание началось с молитвы, которая сильно смахивала на пункты контракта. «Отче наш, признавая, что единственно разумным… как существа, сотворенные наделенными способностью к рациональному мышлению… отсюда вывод о том, что… как следует из рассмотренной части Твоего Закона…» И так далее, и тому подобное. Завершилась молитва следующей фразой: «Ибо нет сомнений в том, что ни один человек в обозримом мире не может быть, не был и никогда не будет более великим, нежели Ты».

Затем началось обсуждение всяких злободневных вопросов. Было утверждено множество изменений в ценах (очевидно, здешний рынок не имел ничего общего с понятием «рыночных механизмов»), было зачитано неимоверное количество отчетов, авторы которых, по-моему, всеми силами стремились доказать, что аморальность сведена к максимально возможно низкому уровню.

Наконец дошли до Нового Дела – то бишь до нас. Советникам явно не нравилось то, что Аймерик настаивает на том, чтобы к нему обращались, употребляя его аквитанское имя, но все время, пока он вычерчивал на экране всякие графики, его вежливо слушали. Я сидел в таком положении, при котором стул медленно пожирал мой копчик и ягодицы, но терпел это истязание.

Затем последовали трехчасовые дебаты. Я в них ничегошеньки не понял и тем более не понял, зачем нужно было три часа кряду спорить о том, что явно ни у кого не вызывало интереса. После продолжительных споров, суть которых, я так думаю, сводилась к тому, что важнее: принцип или выгода, советники решили, что, пожалуй, на сегодняшний день их рынки сами не справятся с последствиями нововведения, и Аймерика, Биерис и меня назначили консультантами пастора, ведавшего функционированием рынка. Я сразу понял, что раз пастором, ведавшим функционированием рынка, является тусклого вида особа по имени Кларити Питерборо, должность эта наверняка формальная. Нам было сказано, что наша работа будет состоять в том, чтобы помогать Кларити Питерборо в выдвижении предложений о том, как справляться с ожидаемыми изменениями.

Когда заседание закончилось, председатель Совета Каррузерс сказал, что желает побеседовать с нами и пасторшей, и мы перебрались поближе к нему. Никто из советников не обратился к нам, прежде чем уйти, но и друг с другом они тоже не разговаривали – все встали и ушли после заключительной молитвы.

Когда за советниками закрылась дверь, Аймерик обратился к отцу:

– Приятно видеть вас в добром здравии, сэр. Надеюсь, эта работа принесет нам совместную выгоду.

Каррузерс-старший резко кивнул.

– Я ценю твою любезность. У нас очень много дел. Ты доволен своей новой жизнью?

– Яп, очень.

Голос Аймерика, напрочь лишенный выразительности, звучал так, словно этот тон он отрабатывал не один год.

Каррузерс даже не удостоил сына взглядом. Он сказал тихо, еле слышно:

– Следовательно, твое желание эмигрировать наверняка было основано на высокорациональной оценке скрытых факторов ситуации. Позволь тебя поздравить.

– Я вам весьма признателен.

У меня было такое впечатление, что двое людей говорят о любви с помощью семафора.

Отец и сын обменялись низкими официальными поклонами. Аймерик едва заметно усмехнулся – а может быть, мне показалось, и это была всего-навсего гримаса, вызванная напряжением.

Затем, словно ничего особенного не произошло, не подумав обнять или хотя бы пожать руку сыну, которого он не видел четверть века, старик председатель заговорил о деле.

– Прошу всех садиться. Теперь, когда это глупое собрание закончилось, мы можем отказаться от официоза. Аймерик – я правильно произнес? Ударение на первом слоге? Отлично. Думаю, с ее высокопреподобием Кларити Питерборо ты был знаком до отъезда.

Мы все склонили головы – похоже, это была местная традиция. «Высокопреподобие» звучало как настоящий титул. На самом деле в составе Совета Рационализаторов половину составляли женщины. Я поначалу подумал, что советники захватили с собой жен, но потом заметил, что все женщины голосовали. Я все еще был ощутимо потрясен тем, что здесь женщины выполняли работу, до которой аквитанки ни за что на свете не опустились бы, но мне явно следовало привыкать к местным традициям, посему я постарался смотреть на Кларити со спокойным равнодушием.