Текст книги "Искусство и революция. Эрнст Неизвестный и роль художника в СССР"

Впрочем, особая гражданская и общественная природа свободностоящей скульптуры ясна и без всякого соотношения с архитектурой. Почему существует монументальная скульптура? Почему город Родос воздвиг своего колосса?

Очевидный ответ заключается в том, что металл или камень – в меньшей степени дерево – всегда считались долговечными материалами. Но ответ более глубокий, по-моему, не столь очевиден и связан с первой реакцией человека при восприятии любой скульптуры (не считая кинетической, которую логически следует воспринимать как правомерную, весьма многообещающую, но совершенно особую форму искусства).

Скульптура – это статичная трехмерная структура, заполняющая или ограничивающая пространство. Однако ее отношение к пространству представляется иным, чем в случае любого другого твердого предмета. Сравните скульптуру с деревом зимой. Форма растущего дерева меняется, и это находит отражение в его очертаниях и конфигурации. Поэтому отношение дерева к окружающему пространству представляется адаптивным: граница между ними существует, но не является окончательной или неизменной.

Теперь сравните скульптуру с мостом или зданием. Их отношение к окружающему пространству иное, чем у дерева: их поверхность имеет неизменные границы. Но так как эти сооружения служат практическим целям и должны в первую очередь отвечать своему предназначению, обеспечивая безопасность в полном соответствии с законами природы, они не представляются нам заведомо противопоставленными окружающему пространству, от которого, между тем, отделены неизменной границей: все критические отношения между ними и этим пространством – это отношения структурной взаимозависимости.

Наконец, сравните скульптуру с движущимся механизмом – самолетом или подъемным краном. Из-за того, что механизм движется, пространство вокруг него кажется связанным с ним. Летящий самолет словно бы влечет за собой свое пространство; подъемный кран, поворачиваясь, требует для себя пространства, в котором он может функционировать, однако граница между этим нужным ему пространством и остальным невидима, неразличима. Только когда кран неподвижен, мы замечаем, как оно соотносится с горизонтом или с далью небес.

Скульптура же воспринимается как нечто полностью противопоставленное окружающему пространству. Ее границы с этим пространством четко определены. Ее единственная функция – использовать пространство так, чтобы наделить его смыслом. Она не движется, но и ни с чем не соотносится. Она всячески подчеркивает свою окончательность и тем самым обращается к понятию бесконечности, бросая ему вызов.

Мы же, воспринимая эту абсолютную противопоставленность скульптуры окружающему пространству, переводим ее вызов на язык времени. Так же как скульптура противостоит пространству, она будет противостоять и времени. Вот почему скульптура становится памятником, монументом. Разумеется, мы можем оценивать как монумент любое произведение – стихотворение, дорогу, гидроэлектростанцию. Но ни в одном другом случае и ни в одном другом искусстве монументальное качество произведения не связано с нашим восприятием настолько непосредственно.

Может показаться, что этот аргумент слишком сложен и изощрен, чтобы применить его к вековой традиции монументальной скульптуры. Думали ли жители Родоса или острова Пасхи, глядя на скульптуру, о понятии бесконечности?

Должно быть, они формулировали или анализировали свои чувства не так, как мы. Но можно прийти к тому же выводу более простым путем. Достаточно подойти и посмотреть на скульптурную фигуру или голову, постоянно стоящую на одном и том же месте. Они всегда там, и потому создается впечатление, что они отрицают ход времени и обещают неизменность. Возможное возражение заключается в том, что это утверждение справедливо и по отношению к живописи или любому другому творению человеческих рук. Но скульптура отличается от всех них особой силой присутствия; его можно понять и ощутить, не прибегая к анализу того, как именно оно рождается, то есть не вдаваясь в тонкости отношений между скульптурой и окружающим пространством.

В чем заключается смысл скульптуры, якобы отрицающей время и обещающей неизменность? Монумент противопоставляет времени принцип долговечности. Но долговечности чего? Просто собственной физической формы и собственного присутствия? Достаточно задаться этим вопросом, чтобы оценить важность социальных предпосылок, лежащих в основе любого монумента.

Монумент хранит память о событии, человеке или идее и продолжает оставаться монументом, пока эта память считается важной. Именно отсюда возникает романтический образ разрушенного, забытого памятника:

 
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног – разбитый лик <…>.
 
 
Всё рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней[18]18
  Из стихотворения П. Б. Шелли «Озимандия» (1817; пер. В. Микушевича). – Примеч. пер.


[Закрыть].
 

Своим стихотворением Шелли хотел напомнить, что тираниям приходит конец. Правление Озимандии, Царя царей, не только осталось в прошлом; оно забыто, и это более важно. В том, что статуя разбита и покинута, лишь отчасти виновато время: в действительности это результат социальных перемен.

Теперь мы понимаем, почему в обществе, считающем, что искусство способно глубоко влиять на идеологическое и политическое сознание людей, скульптура занимает центральное и вызывающее острую полемику положение. Речь идет ни больше ни меньше как об увековечении ценностей этого общества – ценностей настоящего, обращенных в будущее; об увековечении, которое не просто подразумевается, как в других видах искусства, но по существу связано с непосредственным воздействием художественного произведения, каким оно воспринимается сегодня, – или с отсутствием этого воздействия. О государстве можно судить по будущему, которое обещают его скульптуры.

Борьба Неизвестного против официально поощряемого искусства не основывается на проблемах, которые мы в данный момент рассматриваем. Однако в контексте этих проблем его борьба обретает философский смысл. И именно смысл его борьбы сделал Неизвестного легендарной фигурой среди молодых советских художников, поэтов и студентов.

Несколько лет назад проводился конкурс на создание монумента Победы под Москвой. Неизвестный представил свой проект: темный туннель, внутри которого стоят фигуры, олицетворяющие ужасы войны. В дальнем конце туннеля сверкает стальная игла высотой с многоэтажный дом, а рядом с нею стоит на своей вершине опрокинутая пирамида. На нависающих гранях пирамиды выбиты имена героев, а на ее основании вверху расположено озеро – озеро слез. Жюри конкурса, в которое входили, среди прочих, генералы Красной армии, проголосовало за этот проект, но после вмешательства Академии он был отклонен. Монумент так и не был установлен.

Этот в некотором роде исключительный случай демонстрирует определенную тенденцию. Борьба, ведущаяся в СССР за освобождение изобразительного искусства от сталинистской ортодоксии, никоим образом не является борьбой между одаренными художниками и политическими лидерами с мещанскими вкусами. Вне сферы искусства есть политические лидеры и группы давления, которые могли бы одобрить или согласиться одобрить менее консервативную политику в области искусства. Однако это неизбежно повлекло бы за собой глубокие изменения в организационной структуре искусства или даже его уничтожение.

Изобразительное искусство по-прежнему находится под централизованным контролем Академии художеств и Союза художников. После смерти Сталина в политике этих организаций не произошло реальных изменений. Благодаря ограничению власти спецслужб и смягчению критериев того, что может считаться государственной угрозой, противостоять официальной политике в области искусства стало не так опасно. Но сколько бы ни говорилось о «культе личности» и о том, что неверно поддерживать только жизнеутверждающее искусство, эстетика социалистического реализма осталась прежней.

Академия художеств, в которой всего тридцать действительных членов, составляет элиту. В Союз художников входят все, кто профессионально занимается искусством. Номинально членами Союза являются даже некоторые неофициальные художники. В его московском отделении 6000 членов. Между Союзом и Академией существует некоторый антагонизм. Члены Союза полагают, что выборы академиков проходят несправедливо. Их разногласия выглядят как разногласия между «консервативной» Академией и «либеральным» Союзом. И всё же в вопросах искусства их расхождения несущественны. Предметом реальной борьбы является распределение должностей и почестей.

В Советском Союзе художники в целом занимают весьма привилегированное положение. Элита живет в роскоши, превосходя по уровню жизни быт некоторых министров. Даже среднему художнику живется гораздо лучше, чем, скажем, среднему инженеру или университетскому преподавателю.

Некоторые из наиболее успешных художников старшего поколения аморальны и циничны. Они давно позабыли об искусстве и отдают все силы одному – защите своих привилегий и укреплению связей с властями.

Однако в большинстве своем советские художники, вероятно, искренни. Они верят в свою полезность и в широкую государственную программу поддержки искусства (на одни только скульптурные монументы тратится примерно пятьдесят миллионов рублей в год). Художники являются частью системы: они управляют своими предприятиями по производству искусства. Подобно государственным чиновникам, они открыты умеренной критике в свой адрес, касающейся частностей, но любые общие выпады против системы представляются им проявлениями личной несправедливости и социальной безответственности.

Среди художников есть те, кто понимает, что изобразительное искусство отстало от перемен – и подчас коренных, с точки зрения теории, – происшедших в других областях: в экономике, физике, агрономии, литературе. Они могли бы приветствовать реформы, но только такие реформы, которые бы не затрагивали основ государственной политики в области искусства и не подрывали веру народа в существующее искусство. (Мы уже видели, что эта вера – не более чем всеобщая привычка к тому, что было навязано.)

И Академия, и Союз противостоят Неизвестному, так как воспринимают его скульптуры как угрозу. Есть и другие художники-нонконформисты, чьи работы стилистически смелее, но к ним относятся более терпимо. Неизвестный представляет угрозу потому, что смысл и цель его произведений публичны, хотя работает он совершенно независимо. Он предлагает альтернативу не столько направлению, в котором мог бы развиваться отдельный художник, сколько официальной концепции публичного искусства. Его обвиняют в индивидуализме не потому, что его скульптуры необычны, а потому, что он сам бросает вызов государственной политике. С точки зрения художественной администрации, этот вызов безответственен. Государственную политику в области искусства невозможно изменить мгновенно, как может кому-то показаться. Но этот конфликт не создан Неизвестным. Он достался ему в наследство.

За последние десять лет Неизвестный получил один официальный заказ – на большую скульптурную композицию в пионерском лагере «Артек» в Крыму. История реализации этого проекта – это история интриг, обмана, переделок и угроз. В 1967 году работа была наконец одобрена. Возможно, само произведение (я не видел его in situ[19]19
  На месте (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть]) носит следы этой борьбы и компромиссов. Неизвестный не пурист: порой он готов пойти на компромисс с властями. Возможно, это покоробит некоторых людей на Западе, исповедующих романтические представления о мятежном художнике.

Но, в сущности, Неизвестный не мятежник. Именно поэтому он представляет собой угрозу и его пример – совершенно особый.

Если не считать этого единственного заказа, Неизвестный работает самостоятельно. Он живет случайными доходами, продавая маленькие скульптуры и рисунки частным лицам, в основном ученым разных специальностей. Все заграничные заявки на покупку его работ отклоняются «Салоном продажи произведений искусства» при Союзе художников СССР.

Для советского скульптора работать независимо и в то же время оставаться в рамках закона практически невозможно. Живописец может купить необходимые материалы в магазине. Писателю они вообще не нужны. Но где скульптору приобрести большие куски дерева или камня и инструменты для их обработки? Академия и Союз художников обладают монополией на все поставки. Купить необходимые материалы частным образом можно только на черном рынке.

Еще труднее положение скульптора, который почти все свои работы отливает из металла. Государственные литейные мастерские принимают работы для отливки только через официальные органы. В дальнем конце своей мастерской Неизвестный соорудил маленькую литейную печь. Большие скульптуры приходится отливать по частям. Отливки получаются грубыми, с шероховатой поверхностью. И, опять-таки, металл для них приходится приобретать на черном рынке.

Таким образом, академическая система вынудила Неизвестного стать мелким правонарушителем. Трагикомичность этой ситуации обнаружила его знаменитая конфронтация с Хрущевым в декабре 1962 года. Для лучшего понимания этой конфронтации и сил, двигавших ее участниками, следует обратиться к истории русского искусства со времен Петра Великого. Подобная сцена не могла бы случиться ни в одной другой стране. Возможно, когда-нибудь ее назовут началом конца второй эры академизма. Но пока говорить об этом рано.

Случилось это так. Союз художников решил устроить выставку к 30-летию своей Московской организации. Выставка, задуманная как «либеральная», должна была привлечь внимание к узости академических критериев. Неизвестного пригласили участвовать, поскольку в данном случае история его отношений с Академией могла придать позиции Союза больший вес.

Неизвестный согласился при условии, что на выставку примут работы некоторых других молодых художников-экспериментаторов. Союз отказался. Однако идея устроить выставку экспериментального неофициального искусства была подхвачена человеком по имени Элий Белютин, который тогда руководил художественной студией. Каким-то образом ему удалось устроить выставку под покровительством Моссовета. На выставке предполагалось показать работы студийцев Белютина, Неизвестного и еще нескольких молодых художников, предложенных Неизвестным. Трудно понять, как ее вообще разрешили. Возможно, Академия хотела устроить провокацию, чтобы убедить правительство в необходимости пресечь дальнейшее развитие «нигилизма» – этот старый ярлык тогда приклеили к нонконформистам. Возможно также, что, по причине бюрократической некомпетентности и отсутствия связи между отделами Союза художников, никто не понимал значения выставки, пока не стало слишком поздно.

Выставка открылась и вызвала сенсацию. Отчасти потому, что подобные работы не выставлялись по меньшей мере последние двадцать лет, но главным образом благодаря энтузиазму, с каким их встретило молодое поколение. Таких огромных очередей, такого наплыва посетителей никто не ждал. Через несколько дней выставку официально закрыли, а художникам предложили переместить свои работы в здание Манежа неподалеку от Кремля, чтобы правительство и Центральный комитет могли обсудить все поднятые ими проблемы.

Эта официальная реакция с неясным обещанием дискуссии и непредвзятых выводов была огромным шагом вперед, по сравнению с абсолютной сталинистской ортодоксией. Но, в то же время, никакого изменения политики провозглашено не было. Никто из художников не знал, как далеко простирается новая терпимость. Никто не знал, какие меры последуют далее. Никто не мог оценить ни риски, ни открывшиеся возможности. Всё зависело от того, удастся ли в чем-то убедить самого Хрущева. Загадка его личности оставалась решающим фактором.

Белютин предложил художникам выставить в Манеже наиболее традиционные произведения, отказавшись от наиболее радикальных. Неизвестный возразил, что этим никого не обманешь и, к тому же, нельзя не воспользоваться возможностью того, что власти официально признают хотя бы сам факт существования их работ.

Художники развесили свои работы в Манеже[20]20
  Детали посещения Н. С. Хрущевым выставки к 30-летию МОСХа приводятся автором в основном в соответствии с воспоминаниями Эрнста Неизвестного, изложенными им в статье «Диалог с Хрущевым» (Время и мы. 1979. № 41) и включенными затем в книгу «Говорит Неизвестный» (М., 1991). Несколько иную версию см.: Другое искусство. Москва 1956–1976: К хронике художественной жизни. В 2 т. Т. 1. М.: СП «Интербук», 1991. С. 98–107. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Некоторые трудились всю ночь. Потом они стали ждать. Здание оцепили сотрудники органов безопасности. Галерею обыскали. Проверили окна и шторы.

В здании появилась свита – около семидесяти человек. Хрущев, не успев подняться по лестнице, начал кричать: «Дерьмо собачье! Безобразие! Мазня! Кто за это отвечает? Кто здесь главный?»

Один из художников выступил вперед.

– Вы кто?

– Белютин, – еле слышно ответил он.

– Кто? – заорал Хрущев.

Кто-то из начальства сказал:

– Не этот главный, а вот этот! – И указал на Неизвестного.

Хрущев опять начал орать. Однако на этот раз Неизвестный заорал в ответ:

– Вы, может быть, премьер и первый секретарь, но не здесь, перед моими работами. Здесь я премьер, и мы будем говорить на равных.

Многим из друзей Неизвестного его ответ показался более опасным, чем гнев Хрущева.

Стоявший рядом с Хрущевым министр сказал:

– С кем вы разговариваете? Это же председатель Совета министров. А вас мы отправим на урановые рудники.

Два сотрудника безопасности схватили Неизвестного за руки. Проигнорировав министра, тот обратился прямо к Хрущеву. Они оба невысокого роста и примерно одинаковой комплекции.

– Вы разговариваете с человеком, который в любой момент может сам себя шлепнуть. И ваших угроз я не боюсь!

Форма заявления делала его чрезвычайно убедительным.

Человек, приказавший сотрудникам госбезопасности схватить Неизвестного, сделал знак его отпустить.

Почувствовав, что он свободен, Неизвестный медленно повернулся спиной к толпе и направился к своим работам. Некоторое время все стояли на месте. Он понимал, что второй раз в жизни близок к гибели. То, что случится в следующий момент, решит все. Он продолжал идти, напряженно вслушиваясь. Художники и зрители хранили молчание. Наконец он услышал за спиной тяжелое дыхание. За ним шел Хрущев.

Оказавшись перед работами Неизвестного, они продолжили спор, порой переходя на крик. Люди из свиты премьера часто перебивали Неизвестного.

Министр госбезопасности[21]21
  А. Н. Шелепин возглавлял КГБ до 1961 года; в 1962 году он был назначен председателем Комитета партийно-государственного контроля при ЦК КПСС. – Примеч. пер.


[Закрыть]:

– Взгляните на себя! В каком вы виде!

Неизвестный:

– Я готовился к выставке, всю ночь работал. Сегодня утром ваши люди не позволили моей жене передать мне чистую рубашку. В обществе, где уважают труд, стыдно делать такие замечания.

После того как Неизвестный упомянул работы своих друзей, его обвинили в гомосексуализме. Он ответил, снова обращаясь прямо к Хрущеву:

– Никита Сергеевич, мне трудно опровергнуть это обвинение в одиночку, но дайте мне сейчас девушку, и я вам докажу, какой я гомосексуалист.

Хрущев расхохотался. Потом, когда Неизвестный снова стал ему противоречить, он внезапно спросил:

– Где вы берете бронзу?

Неизвестный:

– Я ее достаю.

Министр:

– Он связан с черным рынком и занимается разными махинациями.

Неизвестный:

– Эти тяжкие обвинения выдвинуты против меня главой государства, и я требую тщательного расследования. А в ожидании результатов я хотел бы заявить, что достаю ее не так, как вы думаете. Я не ворую бронзу, я использую металлолом. Но чтобы вообще иметь возможность работать, я делаю это нелегально.

Постепенно накал разговора спадал, речь зашла не только о выставленных работах.

Хрущев:

– Что вы думаете об искусстве при Сталине?

Неизвестный:

– Я думаю, что оно насквозь прогнило, и те же самые художники теперь дурачат вас.

Хрущев:

– Ошибочными были методы Сталина, а не искусство.

Неизвестный:

– Не понимаю, как мы можем так думать, будучи марксистами. Методы Сталина служили культу личности, и это стало содержанием искусства, которое он одобрял. Поэтому искусство тоже было гнилым.

Так продолжалось около часа. В помещении было невыносимо жарко. Все продолжали стоять. Атмосфера накалилась до предела. Кому-то стало плохо. Однако никто не решался перебить Хрущева. Положить конец спору мог один Неизвестный.

– Пора кончать. – Раздался у него над ухом голос кого-то из правительства.

Неизвестный послушно протянул Хрущеву руку и сказал, что, наверное, пора подвести черту.

Свита устремилась к выходу. Хрущев обернулся.

– Вы интересный человек. Такие люди мне нравятся. Но в вас одновременно сидят ангел и дьявол. Если победит ангел, то мы поладим. Если победит дьявол, мы вас уничтожим.

Неизвестный покинул здание, ожидая, что его арестуют прежде, чем он повернет за угол улицы Горького. Но его не арестовали.

Впоследствии было проведено расследование, которого требовал Неизвестный. Министр снял свои обвинения и объявил, что серьезных доказательств нечестности Неизвестного нет. В ходе расследования Неизвестного даже подвергли осмотру на предмет психического здоровья.

Перед этим осмотром, но после столкновения в Манеже, Хрущев после нескольких продолжительных бесед с Неизвестным спросил, как ему удается так долго выдерживать государственное давление.

Неизвестный:

– Есть такие бактерии, очень маленькие и безобидные, которые могут жить в перенасыщенном соляном растворе, который растворяет копыто носорога.

Врачи доложили Хрущеву, что Неизвестный здоров.

Эрнст Неизвестный. Вихрь. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Вихрь. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Пара в вихре. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Минотавр. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Рука Ада. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Странное рождение. Из этюдов к «Аду» Данте. 1965–1967

Эрнст Неизвестный. Анатомия человека. Офорт. 1966. Из этюдов к «Аду» Данте

Эрнст Неизвестный. Лежащая женщина. Офорт. 1967. Из этюдов к «Аду» Данте