Текст книги "Агент ФБР в Кремле. Успех операции «Соло»"

Несмотря на свое положение в партии, Моррис жил довольно бедно и по партийным вызовам в Нью-Йорк добирался на попутных машинах. Странствия эти открыли ему новые стороны жизни, научили, как задержаться в каком-нибудь маленьком городке и попасть там в тюрьму за бродяжничество. Тюрьма гарантировала ужин, теплую постель и завтрак перед утренним освобождением. Носил он по большей части обноски, пожертвованные более состоятельными товарищами; друзья по партии также по очереди угощали их с женой воскресными обедами. В конце концов партия купила ему для служебных разъездов старый «форд» но бензин и обслуживание он оплачивал сам.

* * *

В партии Моррис был известен как «пуританин и правоверный большевик». В выступлениях, письмах и беседах с некоммунистами он казался немного урбанизированным и рассудительным идеалистом. Он ругал изоляционизм газеты «Чикаго трибюн», но мог по-дружески спорить с журналистами из этой и других газет, потому что привык уважительно слушать людей и никого никогда не унижал. Он представлял себя американцем-патриотом, воспитанным на идеях Томаса Джефферсона, Авраама Линкольна и Франклина Рузвельта, к чьим именам нередко взывал, возможно даже более искренне, чем сам думал. Он старался представить коммунизм могучим демократическим политическим движением, а Советский Союз – серьезным противником фашизма. Символично, что, набирая отряд в триста человек для участия на стороне коммунистов в гражданской войне в Испании, он призывал добровольцев сражаться против фашистов, а не за коммунизм. Однако по наиболее важным вопросам он никогда не отступал от советской позиции.

Коминтерн в своем московском досье правильно оценил его преданность и способности. Пример из этого досье был приведен видным специалистом по американскому коммунизму профессором университета Эмори Харви Клером. После того как новое русское правительство разрешило ему познакомиться со старыми досье Коминтерна, профессор Клер нашел и передал автору следующий документ:

«Досье: 495-74 СЕКРЕТНО

3 копии

31 января 1938 года

Чайлдс, Моррис – член ЦК КП США. Секретарь партийной организации в Чикаго (Иллинойс).

Родился в 1902 году, в Америке, еврей. Отец был сапожником. Чайлдс обучался на рабочего обувной промышленности. Образование начальное.

Был членом ЦК США с 1919 по 1929 год и членом ВКП(б) с 1929 по 1931 год. Вновь стал членом КП США, а затем членом Центрального Комитета в 1934 году.

Начал работать в 1915 году. В 1929 – 1931 годах обучался в Ленинской школе. С 1932 года на партийной работе.

Чайлдс был арестован в 1928 и 1929 годах в Чикаго в связи с митингами и демонстрациями.

Жена Чайлдса – член коммунистической партии с 1919 года. Работает портнихой, имеет родственников в Киеве, рабочих, М. и И. Лерман.

Ленинская школа оценивает его на отлично. 17 января 1938 года товарищи Броудер, Фостер и Райан дали следующую оценку товарищу Чайлдсу:

«Политически грамотен и устойчив. Повышает уровень политических знаний, является хорошим партийным и массовым организатором, может быть самостоятельным руководителем».

Источник: материалы из персонального дела.

(Белов)».

Вскоре после того как была составлена эта характеристика, Броудер получил от Коминтерна рекомендацию выдвинуть Морриса кандидатом от коммунистов на выборах в Сенат Соединенных Штатов от штата Иллинойс. Даже просто участвуя в избирательной кампании, он мог хотя бы отчасти придать партии налет респектабельности и внедрить советские принципы в политическую жизнь США.

Моррис выступал с программой защиты «труда, безопасности, демократии и мира», призывающей Соединенные Штаты выступить против Германии, Италии и Японии. Его речи, как эхо советской пропаганды, были направлены против опасности нацизма и подчеркивали бедствия, которые тот несет. Кампания против нацизма вызывала одобрение Коминтерна и Броудера, канадских друзей Карра и Бака, рядовых членов партии и даже некоторых некоммунистов.

Меньше чем через год после окончания кампании Советский Союз неприятно удивил его, вступив в сделку с теми самыми нацистами. СССР не вмешался, когда Германия вторглась в Польшу. Взамен нацисты пообещали Советам часть польской территории, и те согласились.

Моррис позвонил Броудеру:

– Как мы объясним это неожиданное и предательское соглашение с нацистами? Что мы скажем?

Не менее ошарашенный Броудер не получил соответствующих инструкций из Москвы и не знал, что ответить.

На публике Моррис старался молчать или уклониться от обсуждения этой темы. Сам же он безуспешно пытался отогнать от себя эти мысли и многочисленные слухи о массовом терроре и убийствах в Советском Союзе.

* * *

Немецкое вторжение в Советский Союз 22 июня 1941 года вернуло ему моральное равновесие. Раз нацисты снова стали врагами, он может призывать американцев выступить против них. Евреям, которые с возмущением покинули партию, он предложил новое обоснование советского сотрудничества с Гитлером. Оно было вовсе не дьявольским сговором, а хитрой уловкой Сталина, чтобы выиграть время для укрепления обороны Советского Союза.

После нападения японцев на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 года Германия начала войну с Соединенными Штатами. Это вновь сделало Советский Союз и Соединенные Штаты союзниками и превратило всех коммунистов в патриотов. Многие годы Моррис поднимал рабочий класс на борьбу с капиталистами, теперь же он призывал запретить все забастовки как непатриотичные. Отчаянно нуждавшийся в поставках американского вооружения и продовольствия Советский Союз был больше заинтересован в росте американской военной промышленности, чем в судьбе американских рабочих.

Коммунистическая партия Соединенных Штатов была призвана поддерживать военные усилия и политических кандидатов – сторонников гармонии в отношениях США и СССР, независимо от их партийной принадлежности.

Самым важным таким кандидатом в 1944 году стал президент Франклин Рузвельт, который баллотировался на четвертый срок. Моррис организовал большой митинг на стадионе в Чикаго, где они с Броудером выступили в поддержку президента. Моррис направил коммунистам директиву, предписывающую проникать в рабочее движение и использовать все свое влияние, чтобы объединить профсоюзы вокруг Рузвельта. Он лично обратился к Джону Л, Льюису, президенту союза горнорабочих, и призвал того побороть личную ненависть к Рузвельту в интересах страны и народа.

Самые важные сведения содержались в хранившемся в Москве секретном досье на Морриса, и любой познакомившийся с его содержанием в 1944 году смог бы увидеть истинное лицо настоящего большевика. Моррис был сыном рабочего, выступавшего против царя. Он преданно и умело служил американской компартии с самого ее начала и помогал сталинистам установить над ней контроль. В Советском Союзе он прошел все проверки и проявил себя и как студент, и как информатор секретной политической полиции. Он обладал физической и моральной отвагой. Августейшие лидеры международного коммунизма могли за него поручиться. Он никогда не отступал от линии партии, начертанной Коминтерном. И постоянно доказывал, что во всех своих помыслах был человеком Москвы.

Часть 2
Забыт и найден

В начале 1946 года Моррис переехал в Нью-Йорк и начал выполнять обязанности редактора «Дейли уоркер». В 1947 году он выехал в Москву для освещения открывавшейся там конференции министров иностранных дел.

В Нью-Йорке ходили слухи, что Сталин возобновил преследования евреев, и Пол Новик, редактор еврейской газеты «Морнинг фрайхайт» настоятельно просил Морриса призвать Советы прекратить репрессии. Он также дал Моррису пенициллин и другие лекарства для передачи еврейским артистам и интеллектуалам в Москве.

Моррис вылетел в Москву в компании тридцати четырех других корреспондентов, среди которых были такие известные журналисты, как Уолтер Кронкайт, Говард К. Смит и Кингсбери Смит. В гостиницу, где разместились корреспонденты, приехала южноафриканская коммунистка Молли Перлман, которая сообщила Моррису, что Советы поручили ей быть его секретарем. Она передала ему билет на балет и сказала, что там обязательно нужно быть.

На следующий вечер в театральной ложе к нему присоединились два представителя Международного отдела (ранее известного под названием Коминтерн). Они настоятельно хотели услышать детальный рассказ обо всем, что происходило в американской компартии после 1943 года, оценку ее сегодняшнего состояния и характеристики ее ведущих лидеров. Еще они просили оценить президента Гарри Трумэна. Моррис охарактеризовал того как «крепкий орешек» и сказал, что далеко не разделяет мнение американской прессы, будто бы тот проиграет выборы 1948 года.

Днем Моррис занимался обычной корреспондентской работой, посещал пресс-конференции и брифинги, работал над репортажами. Большую часть вечеров он тайно совещался с Советами. Когда он поднял вопрос о преследовании евреев, хозяева притворились шокированными тем, что кто-то кроме злобных империалистов мог вообразить нечто подобное. Ничего похожего не было, и они будут рады направить советских евреев в Нью-Йорк, чтобы те заверили в этом еврейскую общину. Что же касается артистов и интеллектуалов, для которых он привез лекарства, те находятся либо на дачах, либо в санаториях и получают достаточную медицинскую помощь.

В подарок старым друзьям еще по годам учебы в Ленинской школе Моррис привез виски «Кентукки», сигареты «Кэмел», лекарства, духи, нейлоновые чулки и американские консервы – мясную тушенку, ставшую в Москве популярной со времен американской военной помощи. Эти подарки обеспечили ему приглашения в русские дома с привычной обильной выпивкой. Как правило, он не пил спиртного, но среди русских пересиливал себя, показывая, что был и остается одним из них.

Во время этих долгих пьяных застолий ему довелось услышать кошмарные откровения. Еврейские артисты и интеллектуалы пребывали не на дачах и нe в санаториях; они томились в тюрьмах в ожидании почти неизбежной казни. Многие общие знакомые исчезли. Моррис уже знал, что Карл Радек, Лев Каменев, Григорий Зиновьев и Николай Бухарин, читавшие лекции в Ленинской школе, расстреляны. Та же участь постигла бесчисленных верных партийцев, генералов, ученых, интеллигентов и разведчиков. Миллионы крестьян с семьями были депортированы в трудовые лагеря, где работали как рабы, а на Украине Сталин сознательно уморил голодом сотни тысяч, а может быть, и миллионы людей. Больше того, Сталин вовсе не стратегический гений, который выиграл время для укрепления обороны Советов, заключив сделку с Гитлером, а глупец, который доверял фюреру и верил, что благодаря союзу немецкой промышленности и советских природных ресурсов коммунисты и нацисты вместе смогут добиться мирового господства. Его доверие было настолько полным, что он решительно отвергал все предупреждения советской и британской разведок об угрозе немецкого вторжения в 1941 году. Когда предсказанное вторжение началось, оно буквально лишило его дара речи. Несколько дней он скрывался, переживая потрясение, и министру иностранных дел Вячеславу Молотову пришлось первым призвать нацию к оружию.

Эти признания, полученные от надежных людей и собранные вместе, подтверждали самые ужасные антисоветские высказывания и били в само основание его веры. Моррис понимал, что почти двадцать лет был проповедником всего этого кошмара.

* * *

В Нью-Йорке Моррис вновь столкнулся с враждой и склоками. На заседании Национального комитета в июне 1947 года Моррис просто не поверил своим ушам, когда новый партийный лидер Деннис официально предложил предоставить Моррису бессрочный отпуск, а на время его отсутствия назначить редактором «Дейли уоркер» Джона Гейтса. Фостер поддержал это предложение, и оно прошло единогласно. Все товарищи фактически проголосовали за его увольнение и вывели его из партийного руководства.

Незадолго до того Морриса оставила жена, забрав с собой их сына: она чувствовала, что муж пренебрегает ею ради партии. А теперь партия – его божество – забыла про него, как и все прочие, кроме его братьев. У него не было работы, не было сбережений, не было постоянного дохода, не было будущего и не осталось веры. Он не мог обратиться за поддержкой к своим покровителям в Москве, так как партия могла сообщить им, что он выбыл из строя. Так оно и случилось. Он снял комнату в общежитии в Гринвич-виллидж, и вскоре обширный инфаркт поставил его на грань между жизнью и смертью.

Джек, который организовал свое дело по торговле электротоварами и красками, заботился о нем как мог и оплачивал его медицинские счета. Бен тоже присылал деньги. И тем не менее, если не считать визитов Джека, он был отчаянно одинок до тех пор, пока о его состоянии не услышала Соня Шлоссберг. Бывший член партии из Чикаго всегда восхищалась Моррисом и глубоко его уважала, поэтому она перевезла его из Нью-Йорка к себе и принялась за ним ухаживать.

Если бы не увольнение и болезнь, Морриса, несомненно, арестовали бы. Конгресс в 1940 году принял так называемый закон Смита, согласно которому призывы к насильственному свержению правительства США считались преступлением. После начала «холодной войны» администрация Трумена принялась использовать этот закон против коммунистов, и ФБР арестовало двенадцать ведущих лидеров партии: Денниса, Фостера, Гейтса, Гэса Холла, Бена Дэвиса, Джона Уильямса, Роберта Томсона, Джека Сатчела, Ирвинга Поташа, Джила Грина, Генри Уинстона и Карла Уинтера.

Власти собирались арестовать и Морриса, но следившие за ним агенты ФБР видели, что он почти лишился сил. Пройдя каких-то полсотни шагов, он был вынужден присаживаться на бордюр, чтобы набраться сил и подняться вновь. Учитывая его состояние и тот факт, что он отошел от активной работы в партии министерство юстиции приняло решение обвинения против него не выдвигать.

Судебное преследование Фостера также отложили, потому что тот тоже был очень серьезно болен, но остальных одиннадцать человек осудили. Верховный суд шестью голосами против двух в июне 1951 года подтвердил конституционность закона Смита и вытекающие из него обвинительные заключения. Холл, Гейтс, Томсон и Грин бежали, остальных отправили в тюрьму. Распаленное страстями военного времени ФБР при поддержке Верховного суда задержало по всей стране больше сотни партийных функционеров рангом пониже, и скорее всего всем им предстояло пойти под суд. Остальных партийных функционеров затравили со всех сторон. В значительной степени лишенные руководства, они ушли в подполье.

В надежде поймать бежавших лидеров и разгромить подполье ФБР создало программу под названием «Топлев» и сформировало в Нью-Йорке и Чикаго подразделения по борьбе с подпольем. Чтобы выяснить, с кем чаще всего контактировали Холл, Гейтс, Томсон и Грин, начали с анализа имевшихся разведданных. Потом занялись выявлением бывших членов партии, имевших с ними связи. Эта работа навела на досье Джека Чайлдса, где было указано, что тот не ведет активной работы в партии с 1947 года и поэтому может быть настроен оппозиционно к коммунистам.

* * *

Вечером 4 сентября 1951 года агенты Эдвард Бакли и Герберт Ларсон остановили Джека, когда тот прогуливался возле своего дома в Квинсе. Многие члены партии, к которым они подходили, давали грубый отпор. И когда Джек язвительно улыбнулся, они ожидали столкнуться с таким же приемом. Вместо этого он сказал:

– Парни, где вы были все эти годы? За то время, что вы крутились вокруг, я успел зачать и воспитать сына.

Джек согласился поговорить с ними на следующий вечер в одном из номеров отеля «Тюдор». В ходе этой первой беседы Джек утаил информацию о некоторых обстоятельствах своего прошлого и кое-что исказил. Но он честно ответил на главный поставленный вопрос: да, он согласен помогать ФБР.

Настоящий разговор состоялся в роскошном загородном доме на склоне холма в графстве Вестчестер. Дом принадлежал Александру С. Берлинсону, агенту ФБР с каменным лицом и проницательными серыми глазами.

Берлинсон окончил в Форхеме школу, колледж и юридический факультет и стал настоящим литератором, пианистом и лингвистом. Он писал стихи на латыни и иногда сердил начальников тем, что на латыни же срывал собственное раздражение. Грудь дорогих рубашек, которые он ежедневно менял, к вечеру оказывалась засаленной и грязной, так часто он потирал живот, чтобы успокоить мучившую его язву. Несмотря на язву и настойчивые предупреждения врача, он выкуривал в день две пачки сигарет и выпивал огромное количество шотландского виски с молоком.

Некоторые агенты ФБР наслаждались нервным напряжением, сопровождающим оперативную работу, и возбуждением от ареста врагов. Берлинсон предпочитал интеллектуальную работу детектива, поиск ключевых моментов в старых архивах или новых источниках. Он получал немалое удовольствие, тонко переигрывая коммунистов или нахально проводя бюрократов. Однажды по дороге в Вашингтон, где предстояло совещание высших сотрудников с помощниками директора ФБР, он сказал своему изумленному подчиненному:

– Не беспокойтесь. Они знают только то, что мы им сообщаем.

Он не питал больших личных амбиций, но обладал столь многими талантами, что, по мнению коллег, неизбежно должен был занять высокий пост в штаб-квартире Бюро. В результате событий, начавшихся в 1951 году, он остался в Нью-Йорке и следующие двадцать четыре года сконцентрировал все свое внимание на одном деле.

Берлинсон и Джек Чайлдс были совершенно разными людьми, но вместе они составляли отличную пару. Берлинсон был великолепным слушателем, а Джек – великим рассказчиком, и вскоре они стали партнерами и друзьями.

В самом начале беседы Джек заявил, что «никогда по-настоящему не верил во все эти коммунистические бредни». Он присоединился к партии и работал в ней только ради своего брата. Теперь он осуждал коммунистов за то, что те брата безжалостно вышвырнули. Когда тот отчаянно нуждался в помощи, ему не только не прислали ни гроша, но даже не послали почтовой открытки. Он гордился тем, что он – американец. Еще несколько лет назад он не понимал, что Советский Союз – опасный враг Соединенных Штатов, теперь же, когда он это осознал, вопрос, на чьей он стороне, просто не возникал. Вот почему он готов был работать на ФБР.

Существовала еще одна причина, на которую он намекнул позднее.

– Вообще-то по характеру я – игрок. Если я стою перед выбором – войти в дом спереди через дверь или пробраться сзади через окно, я предпочту окно, это сильнее возбуждает.

Хотя его дело процветало, торговля красками и осветительной аппаратурой его не возбуждала. А вот перспектива померяться силами с коммунистической партией – очень.

Несколько следующих недель Джек рассказывал о своем обучении в Москве, двух поездках в Берлин и шалостях с симпатичной немочкой. Он признал, что снабжал партию свидетельствами о смерти и рождении и нелегальными паспортами. Он приводил подробности о состоянии финансов партии, называл спонсоров и рассказал о секретном резервном фонде. Конечно, он знал Сэма Карра и многих других коммунистов, о которых спрашивал Берлинсон, и выразил готовность возобновить с ними отношения.

Берлинсон без особого нажима заметил, что помимо ареста беглецов ФБР нуждается в том, чтобы проникнуть в руководство подполья. Как только Джек услышал об этой задаче, он тотчас заявил:

– Послушайте, пропуском наверх для вас может стать Моррис.

* * *

Они договорились, что Джек навестит Морриса и попробует уговорить его по крайней мере выслушать человека из ФБР. Перед тем как отправиться к Моррису, Джек в номере чикагского отеля долго беседовал с Карлом Фрейманом. Не знай Джек, кто тот на самом деле, он мог бы принять его за добродушно попыхивающего трубочкой профессора научного коммунизма.

Его познания о партии и о Моррисе сначала изумили Джека, а потом придали ему уверенность в успехе задуманного.

Когда Фрейман позвонил Моррису и попросил о встрече, тот ответил:

– Я больше не участвую в коммунистическом движении и у меня нет никаких связей. Но если хотите поговорить со мной, приходите.

Немощный, прикованный к постели, с трудом способный поднять голову, Моррис представлял собой жалкое зрелище, и Фрейман понял, что не следует слишком долго задерживаться. Он начал с того, что по роду своей работы узнал Морриса как умного и твердого человека, большую часть своей жизни посвятившего делу коммунизма.

Фрейман вслух усомнился в том, была ли оправданна такая жертва, и сказал, что был бы признателен Моррису, если бы тот ответил на несколько вопросов. Не отличалось ли преследование евреев, проводившееся Советами и нацистами, только методами и формой? Как он думает, что больше служит благу отдельных людей и всего мира – советский коммунизм или американская демократия?

– Мы оба знаем ответы на эти вопросы, – сказал Моррис.

– Как же мог добрый и порядочный человек служить такому делу?

– Когда участвуешь в движении, стараешься отгородиться от всего, что может подорвать твою веру. И не можешь себе позволить спрашивать, правильно это или нет.

– Вы же сказали, что больше не участвуете в движении?

– Да, не участвую.

– Тогда вы можете спрашивать.

– Думаю, что могу.

Неожиданно Моррис побледнел и проглотил таблетку нитроглицерина. Фрейман поднялся, извинился за назойливость и спросил, не могли бы они поговорить еще.

– Приходите, когда хотите, на этих днях я не буду выходить из дома.

Фрейман понимал, что Моррис настолько зависит от своей благодетельницы Сони Шлоссберг, что без ее одобрения не согласится сотрудничать с ФБР. Когда она провожала Фреймана до двери, тот задержался, чтобы поговорить, и как бы невзначай спросил ее, что она в настоящее время думает о коммунизме.

– Я его ненавижу. Я ненавижу их за то, что они сделали с Моррисом, с евреями, со всеми.

– В таком случае, не могли бы вы нам помочь?

– Что вы хотите от меня?

– Помогите нам убедить Морриса.

– Ладно.

Соня принялась уговаривать Морриса сотрудничать с ФБР и заверила, что будет рядом, если он на это решится. Наконец Моррис принял решение:

– Хорошо, я сделаю для вас, что смогу.

* * *

Фрейман не имел права тратить деньги ФБР на дорогостоящее лечение человека, который не выполнял никаких заданий и мог не протянуть достаточно долго, чтобы выполнять такие задания в будущем. Однако тут он проявил инициативу, надеясь, что начальство с ним согласится. Когда это произошло, через друзей ФБР в медицинских кругах он сформировал команду выдающихся кардиологов, которые должны были заниматься Моррисом столько, сколько понадобится, и того перевели в клинику Майо в Рочестере, штат Миннесота.

Возник вопрос, как сможет Моррис объяснить, откуда он взял денег на такое дорогостоящее лечение. Джек в Нью-Йорке нашел Берлинсону ответ:

– Я обойду весь город и скажу, что врачи обещают вылечить Морриса, если его перевести в клинику Майо и продержать там достаточно долго. Скажу, что эти знаменитые врачи и знаменитая больница стоят уйму денег, а Моррис буквально при смерти, и попрошу наших старых товарищей помочь спасти его жизнь. Наверняка ни одна из этих задниц не даст ни цента. Однако никто не сознается, что ничего не дал.

Еще Джек подчеркнул, что такая просьба может дать повод обратиться к членам партии и начать восстанавливать отношения.

Лечение и новые медикаменты, применявшиеся в клинике Майо, буквально воскресили Морриса. К нему вернулся прежний цвет лица, он прибавил в весе, начал Уверенно разговаривать и легко ходить, теперь он мог часами говорить, не уставая. Врачи предсказывали, что если он будет придерживаться предписанного режима, соблюдать Диету и выполнять упражнения, постепенно увеличивая нагрузки, то примерно через полгода сможет вернуться к нормальной жизни.

Фрейману более заметны были перемены не в организме Морриса, а в его душе, и он понимал, почему это произошло. Партия лишила его жизнь смысла и цели, а значит, и стимула к выздоровлению. Решение сотрудничать с ФБР снова вернуло ему цель в жизни, и он покинул больницу, полный желания начать все заново, посвятить себя новому делу.

В Нью-Йорке Джек продолжал понемногу забрасывать приманку: из клиники Майо проходят хорошие вести. Моррис поправляется. Он начал вставать, и все такое. Вчера вечером я разговаривал с ним по телефону и голос его звучал великолепно. Моррис выходит из больницы и проходит по миле в день. Через несколько месяцев Моррис достаточно окрепнет и хочет снова вернуться к работе.

В 1954 году партийное подполье клюнуло.

Моррис позвонил Фрейману по зарезервированному для него телефону.

– Был анонимный звонок, мне приказали к двум тридцати пополудни прибыть к определенной телефонной будке на Норт-сайд и ждать звонка, – сообщил он. – Кто звонил и о чем идет речь, не знаю. Я поеду и свяжусь с вами, как только смогу.

Руководство потребовало, чтобы Фрейман немедленно взял Морриса под наблюдение, чтобы установить, с кем он будет встречаться. Фрейман категорически отказался.

– Раз этот человек действовал настолько профессионально, он наверняка будет проверять, нет ли слежки, – сказал он. – Если он ее обнаружит, все будет кончено. А если Моррис с кем-то встретится, он нам сообщит.

* * *

Примерно в два тридцать пять телефон в будке зазвонил, и тот же самый неизвестный приказал Моррису отправиться в номер отеля «Соверен».

Ожидавший там человек оказался Филиппом Бартом – оргсекретарем и главным ответственным в партии за безопасность; теперь он стал лидером подполья. Он по-дружески приветствовал Морриса и принялся расспрашивать, чтобы убедиться, верно ли говорил Джек о его выздоровлении и не осталось ли у Морриса горечи от устранения с поста редактора.

Моррис сказал, что, хотя еще не совсем восстановил силы, врачи уверяют, что это не за горами и он будет чувствовать себя вполне прилично. Заодно он поблагодарил за сбор средств, которые позволили ему пройти курс в клинике Майо. Конечно, он не испытывает никакой обиды на партию, ведь по состоянию здоровья он не мог продолжать работу в газете. И кроме того, в партии нет места личным счетам.

Тогда нет ли у него желания возобновить партийную работу в подполье?

– Что это за работа?

– Резервный фонд исчерпан, нам нужны деньги, – пояснил Барт. – Чтобы их получить, придется восстановить контакты с русскими. Вы всегда были близки с ними. Могли бы вы помочь нам восстановить связь?

Моррис пообещал это сделать и спросил:

– Как я смогу связаться с вами?

Барт сказал, что сам он постоянно в разъездах, но отправляет и получает сообщения через Бетти Ганнет, работавшую в штаб-квартире партии в Нью-Йорке. Она занимала слишком незначительную должность, чтобы угодить под суд, и Моррис совершенно безопасно может с ней общаться.

Словно после долгого размышления, Моррис заметил, что для восстановления контактов с русскими могут потребоваться дальние поездки, а он не совсем уверен, разрешат ли ему это врачи. Если понадобится, можно будет использовать Джека?

Барт счел это блестящей идеей.

Остававшийся в офисе Фрейман услышал в телефонной трубке голос Морриса в два часа тридцать минут ночи.

– У меня была очень удачная встреча. Когда минует опасность, я вам о ней расскажу.

Едва в штаб-квартире ФБР узнали, что встреча состоялась, оттуда тотчас пришел по телетайпу приказ Фрейману немедленно отправляться к Моррису и допросить его. Фрейман отказался. Если бы Моррис полагал, что немедленная встреча будет безопасной, он не сказал бы: когда минует опасность.

Когда они наконец встретились, Моррис сообщил:

– Это был Фил Барт.

Фрейман широко улыбнулся. После того как Моррис пересказал весь разговор, Фрейман улыбнулся еще шире: он увидел новые блестящие возможности. Лидер подполья приглашает Морриса и Джека перейти на подпольную работу. Если Моррис сможет доставлять деньги Советов, он станет незаменим и обеспечит себе надежное положение в высших кругах американских коммунистов. Он вполне может стать главным посредником Советов: ведь он им нравился и ему доверяли. Если бы Моррису удалось упрочить с ними тайные связи, возможно, ему удастся постепенно найти ходы к их руководству. Операция, которая начиналась с довольно ограниченными и скромными целями, значительно расширялась и выходила на качественно новый уровень.

* * *

Первоначально ФБР присвоило операции кодовое название САСХ. Моррису было присвоено кодовое обозначение CG-5824S*; Джек стал NY-694S*. Между собой агенты ФБР называли Морриса «58» или «Джордж», а Джека – «69». Звездочка в кодовом обозначении означала, что данный источник никогда не следует вызывать в суд для дачи показаний или опознавать каким-либо другим образом. Обычно это означало, что источником служит магнитофонная лента, жучок или результат кражи со взломом. Непосвященные в дело аналитики, работавшие с сообщениями, приходившими от 58-го и 69-го, считали, что ФБР проводит чертовски удачную операцию по подслушиванию.

В штаб-квартире ФБР на Пенсильвания-авеню какой-то начальник, имя которого по имеющимся материалам установить не удалось, проявил глубокую способность вникнуть в суть происходящего. За время работы в ФБР Фрейман получил от Дж. Эдгара Гувера семь письменных претензий (наряду с девятнадцатью благодарностями). Однако без ведома Гувера Фрейман дважды за двадцать четыре часа отказался выполнить прямой приказ. Совершенно очевидно, что такой отказ мог бы повлечь со стороны Гувера выговор или что-то похуже. Но Гувер никогда об этом не узнал, так как неизвестный начальник подтвердил ранее принятое штаб-квартирой решение: Берлинсон и Фрейман ведут дело самостоятельно. По крайней мере до сих пор они все делали правильно. Они находятся на месте и знают, что делают. Зачем им надоедать? Пусть Чикаго и Нью-Йорк ведут дело и взаимодействуют друг с другом.

А за долгие-долгие годы много чего случилось…