Текст книги "С Барнаби Бракетом случилось ужасное"

Глава 5
Волшебник на мосту

Две недели спустя Барнаби лежал, привязанный к дивану в гостиной, и читал «Похищенного» Роберта Льюиса Стивенсона. В комнату вошла Элинор, за собой она тащила тяжелую посылку. На ней висела бирка: «Барнаби от Элинор Бракет (миссис)».

– Это мне? – спросил Барнаби, удивленно поглядев на маму.

– Да, это особый подарок, – ответила она. – Тебе понравится, честное слово.

Барнаби развернул обертку и увидел новенький рюкзак. Для него он был великоват, по бокам висели две крепкие лямки.

– Это для школы, – сказала Элинор. Она уже отчаялась найти для сына такую школу, о которой бы не слыхал никто из ее знакомых, и с неохотой все-таки выбрала местную начальную.

– Но у меня уже есть портфель, – сказал Барнаби.

– Да, но в нем ты носишь учебники. А этот новый… – объяснила Элинор. – В общем, попробуй его надеть и увидишь, зачем он.

Барнаби протянул руку, но, к своему удивлению, понял, что не может оторвать рюкзак от пола.

– Такой тяжелый, – сказал он. – Будто набит камнями.

– Не бери в голову, – сказала Элинор, а Капитан У. Э. Джонз забрел в комнату проверить, как там у хозяина дела. – Надевай – и все, ладно? Я хочу посмотреть, работает или нет.

Барнаби с трудом поднял рюкзак, и в итоге ему удалось накинуть лямку на левое плечо. Он чуть не упал, но и правую руку как-то исхитрился просунуть. Равновесие восстановилось. Ноги его несколько секунд повисели над землей, и он чуть подлетел кверху, но рюкзак был слишком тяжелый, и Барнаби снова опустился на пол. Ботинки с удовлетворительным стуком топнули по ковру.

Капитан У. Э. Джонз разочарованно гавкнул.

– Получилось! – воскликнула Элинор, радостно хлопнув в ладоши. – Я попросила в мэрии мешков с песком – сказала, что боюсь наводнения. В рюкзак положила два, чтобы уравнять твой вес. Идеально, правда?

– Но я же не смогу с ним ходить, – возмутился Барнаби. – Очень больно.

– Ох, не будь таким капризным.

Барнаби очень хотелось угодить маме, и он послушался, но далось это нелегко. Первую неделю все плечи у него были в синяках от такой тяжести, но со временем окрепли, и Барнаби уже почти не замечал веса. Он подрастал с каждым месяцем, Элинор клала в рюкзак все больше песка – и муки начинались сызнова. Однако странное дело – всякий раз, когда Барнаби приходилось вот так вот оставаться на земле, у него немножко болели уши.

В классе его за щиколотки приковывали к стулу наручниками, а руки и все тело у него оставались свободны – вдруг к ним на урок зайдет с официальным визитом премьер-министр или кто-нибудь из сестер Миноуг[6]6
  Сестры Данни (р. 1971) и Кайли (р. 1968) Миноуг – австралийские популярные певицы и актрисы.


[Закрыть]. Школа, как Элистер и Элинор, не очень стремилась выделяться.

Грустно Барнаби было только от того, что в эту же школу не отправили его друга Лиэма Макгонагалла. Вся семья переехала в Индию, где его папе предложили работу – разрабатывать компьютерные приложения, и связь друг с другом они потеряли. Как иногда бывает даже у самых близких друзей.

Прошел год, за ним – еще, потом два сразу. Барнаби исполнилось восемь. Он по-прежнему спал на нижней койке в комнате Генри, а в книжном шкафу ему выделили самую верхнюю полку, чтобы он держал на ней свою библиотеку. Книг у него становилось все больше, и это было очень разумно: он теперь мог парить под потолком сколько душе угодно и расставлять их сколько влезет. Все тома «Трех мушкетеров» – в один угол, свое драгоценное собрание книг про сирот – «Оливера Твиста», «Правила сидроварни»[7]7
  Роман (1985) американского писателя Джона Ирвинга (р. 1942).


[Закрыть], «Джейн Эйр» – в другой, чтоб всегда были под рукой.

У Барнаби Бракета была особая тяга к сироткам.

А потом, одним ясным февральским утром, его учитель мистер Пелфорд объявил ученикам, что они едут на особую экскурсию.

– Самая знаменитая достопримечательность Сиднея? – спросил он, оглядывая класс и ожидая лес рук, который так и не вырос. – Кэтрин Флауэрз?

– Вестфилдский торговый центр? – ответила та, пожав плечами.

– Не смеши меня, – рявкнул мистер Пелфорд. – Глупая девчонка. Маркус Фут, самая знаменитая достопримечательность Сиднея, пожалуйста?

– Оперный театр, – ответил мальчик, который однажды ходил туда смотреть спектакль и с тех пор мечтал сыграть великого шекспировского героя на большой сцене. Желательно такого, чтоб в трико и с саблей. Маркус Фут был мальчик замечательный во многих отношениях и считал, что нет ничего лучше в жизни, чем скакать по сцене в трико, размахивая саблей.

– Да, но я не его имел в виду, – сказал мистер Пелфорд. – А что я имел в виду? Ну давайте, еще кто-нибудь? У кого в голове есть мозги.

– Великая китайская стена, – высказался Ричард Лестрэндж.

– Ниагарский водопад, – сказала Эмили Пайпер.

– Биг-Бен, – крикнули близняшки Миклсон, Эми и Эйми.

– Ради всего святого, дети, – всплеснул руками учитель. – Это, конечно же, мост через гавань. Потрясающее достижение инженерного искусства, на котором, помимо всего прочего, я вынужден добавить, некто Джина Люэллин одним дождливым июльским днем около семи лет назад согласилась стать второй миссис Дэйвид Пелфорд.

Дети посмотрели на учителя отчасти скептически: маловероятно, чтобы мистер Пелфорд сумел убедить хотя бы одну женщину стать его женой, а уж двух – и подавно.

– А самое занимательное, – продолжал меж тем он, – я договорился, чтобы мы сегодня залезли на его вершину, как делают все туристы. Да, и даже ты, Стивен Хебден. Я ни слова не желаю слышать о том, что у тебя хронически кружится голова.

Довольные тем, что им предстоит заняться чем-то другим, а не уроками, дети вышли к поджидавшему их автобусу. Всю короткую поездку до моста Барнаби с потолка смотрел, как его одноклассники читают комиксы, изучают, что у них в носовых платках, или слушают свои «айподы». Ему очень хотелось сесть к ним – на то свободное место, которое принадлежит ему по праву.

У моста их встретил студент по имени Дэррен («Зовите меня Дэз», – сказал он) – очень лохматый блондин с обгорелым на солнце лицом и такими белыми зубами, каких Барнаби у людей никогда раньше не видел.

– Доброе утро, мостолазы! – крикнул он. Похоже, он никогда в жизни не бывал счастливее, чем в этот самый миг. – Все готовы увидеть Сидней сверху?

Дети что-то похмыкали в ответ, и Дэз принял это за согласие, потому что хлопнул в ладоши и заорал еще громче и истеричнее:

– Ну вот и отлично!

Вообще-то некоторые одноклассники Барнаби очень оживились, когда перед ними выросла махина моста. Большинство сотни раз ездили по нему взад-вперед в родительских машинах, но вблизи его так и не рассмотрели. И для них – тех немногих наблюдательных – мост был невероятно красив.

– Конечно, в городской одежде мы лезть на него не можем, – сказал Дэз и завел их в особую комнату, где им приготовили серо-синие спортивные костюмы, а также шапочки, свитера, ветровки и особые ботинки для лазания по мостам. Еще там лежали связки примечательных на вид тросов. – Нам нужно специальное обмундирование.

Они переоделись. Всем понравилась фантастическая новая амуниция, а девочки собрали волосы особыми резинками, которые им тоже выдали, чтобы волосы не лезли в лицо.

– Наверху бывает довольно ветрено, – сказал Дэз и счастливо рассмеялся, будто оказаться сдутым с моста в залив – великолепная шутка. – Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь упал, правда? Больше ни разу – вот мой девиз! Так, кто-нибудь из вас пил?

Дети недоуменно посмотрели друг на дружку, и Маркус Фут робко поднял руку.

– Я в автобусе выпил микстуру от сердца с черной смородиной, – волнуясь, признался он. – Но в туалет я уже сходил, если вас это беспокоит.

– А я четыре раза сходил, – выдал Стивен Хебден, который искал любой предлог, чтобы никуда не лезть.

– Да не газировку! – рассмеялся Дэз. – Грог! Мы не можем брать с собой на мост поддатых. Всем придется подышать в трубочку.

– Да ради всего святого, – вмешался мистер Пелфорд, опасаясь, что сам не пройдет тест на трезвость. – Им же по восемь лет.

– Таковы правила, старина, – сказал Дэз и заставил каждого ученика дунуть в трубочку, а сам посмотрел результаты. – Не могу никого туда пропустить без проверки, мне работа дороже.

Через десять минут все доказали, что они трезвы, к их костюмам сложным манером прицепили шнуры и тросы и всех вывели на железную лестницу. Едва Барнаби оказался снаружи, он начал взлетать – его немного удерживал только вес костюма и тросов. Но Дэз оказался проворным: схватил его за лодыжку и спустил на ступеньки.

– Ты куда это собрался, старина? – спросил он, удивленно глядя на мальчика.

– Я не виноват, – объяснил Барнаби. – Я летаю.

– Ну, это прям что-то с чем-то! – взревел Дэз. Он был из тех людей, кто не боится тех, кто от них отличается; такие ему скорее нравились. Выстраивая детей гуськом, он крепко держал Барнаби. Карабины на тросах у каждого он пристегнул к железной трубе, которая шла вдоль дорожки через весь мост.

– Знаете, вообще-то таких маленьких, как вы, на мост водить не положено, – сказал Дэз, когда все готовы были выступить в поход. – Но сегодня – день особенный.

– Это почему? – спросил Джордж Джоунз, мальчик, известный обильным испусканием газов; через минуту он эту свою репутацию только подтвердил.

– А просто так, старина. – Дэз подмигнул ему. – Считайте меня волшебником на мосту. Со временем все вам откроется.

Они начали взбираться. Поскольку Барнаби прицепили к самому мосту, он обнаружил, что может идти сам и никому не надо его держать.

– Ты теперь такой же, как мы все, – ухмыльнулся ему Филип Уэнслидейл.

– Да, – ответил Барнаби, так нахмурившись, что между бровей у него пролегла вертикальная складка. – Наверное, такой же.

Вот только при этом он очень удивился: быть как все ему не сильно понравилось. Как будто он притворяется кем-то другим.

Они шли наверх, и одна девочка, Джинни Дженкинз, попробовала бодро запеть «Вперед, прекрасная Австралия»[8]8
  Государственный гимн Австралии с 1984 года. Песня написана композитором Питером Доддзом Маккормиком (ок. 1834–1916), шотландцем по рождению, в 1878 году.


[Закрыть], но ее никто не поддержал, и после первого куплета она умолкла. Доналд Сатклифф и его смертельный враг Джеймс Карузерз, пристегнутые к трубе один за другим, завели беседу о своих собаках – у обоих были спаниели короля Карла II; они быстро забыли про все те жуткие вещи, которые много лет творили друг с другом, и между ними завязалась новая дружба. Кейти Линч, девочка прилежная, в уме декламировала стихи. Корнелиус Хейстингз, всем известный под кличкой «Корняшка», выглядывал за бортик, показывал на каждое здание в городе, ахал от изумления и твердил:

– Надо было фотоаппарат захватить, – снова и снова, пока Лиса Фаррагер, шедшая за ним следом, не пригрозила нанести ему какое-нибудь увечье.

Дилан Коттер считал ступеньки. Джин Кэвэно теребила себя за волосы. Энн Гриффин рассуждала, не убил ли ее сосед свою недавно усопшую жену; спустившись на землю, решила она, надо обязательно начать расследование.

В общем, поднимаясь на мост через Сиднейскую гавань, все были очень заняты.

Примерно через час дошли до самого верха и повернулись рассмотреть город, раскинувшийся под ними. Зрелище было необычайное. Вдали на зеленый луг где-то за городом спускался воздушный шар, и Барнаби различил в корзине две фигурки, прыгавшие от восторга. Под детьми с одной стороны Сиднея на другую неслись рядами машины, и шум от них заглушал вопли Стивена Хебдена и выхлопы Джорджа Джоунза. Направо видно было далеко – почти до острова Какаду, а когда Барнаби повернулся налево, сразу под ним оказались белая чешуя Оперного театра и паромы, что возят сиднейцев туда-сюда с Круглой набережной к разным заливам и бухтам.

Стоя на такой высоте, легко было поверить, что Сидней – действительно великолепнейший город на свете. Барнаби отлично понимал, что только глупый человек предпочтет жить в каком-нибудь другом месте.

– Ну все, спускаемся, – объявил Дэз, когда все нафотографировались.

Группа отправилась вниз.

На полпути Барнаби заметил, что у въезда на мост собралась большая толпа. Спустившись ближе, он разглядел телевизионные фургоны со спутниковыми тарелками на крышах – они загораживали собой всю улицу, а толпа фотографов снимала с террасы отеля «Вид на гавань».

– Что происходит? – спросила Люси Ханифилд.

– Я же сказал вам, что сегодня особый день, – улыбнулся в ответ Дэз, но объяснять что-либо еще отказался.

Они спустились к подножию, а там по обеим сторонам дорожки в два ряда выстроились люди – они встречали экскурсию, как мальчики, подающие мячи, в почетном карауле на «Арене Рода Лейвера».

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто семь, – сказали они в один голос – что было нелегко, – когда между ними, отстегнувшись от моста, прошел Дэннис Пил.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто восемь, – воскликнули они, когда за ним спустилась Эмили Пайпер.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, – закричали все, когда последний шаг с моста сделала Джинни Дженкинз, и голоса их возбужденно зазвенели.

И тут…

– ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ! – взревела толпа.

На нижнюю ступеньку поставил ногу Барнаби Бракет. Вокруг внезапно забурлили операторы, и фотографы кинулись отталкивать журналистов, чтобы захватить точку съемки получше.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил пожилой мужчина в полосатом твидовом костюме, сунув Барнаби под нос микрофон с кубиком, на котором было написано «НОВОСТИ 9 КАНАЛА».

– Барнаби Бракет, – ответил Барнаби Бракет.

– И каково тебе быть десятимиллионным человеком, взобравшимся на мост через Сиднейскую гавань?

Барнаби огляделся – его немного ошарашило такое внимание. Дэз подошел, отстегнул ему карабин от трубы и поднял его себе на плечи, чтобы не улетел. Потом внес куда-то внутрь – там начиналась пресс-конференция – и усадил на стул рядом с очень старым человеком. Тот хлопнул Барнаби по коленке и руку после этого не убрал – держал твердо, а сам прищурился и всмотрелся в мальчика.

– Я последний в живых остался, – сказал он.

– Последний из кого в живых? – спросил Барнаби.

– Я строил мост, – ответил старик. – Ну, не в одиночку, само собой, но это без разницы.

Тут он убрал руку – и Барнаби взлетел к потолку и там застрял. В зале немедленно разразилась буря – фотовспышки, софиты от телекамер.

– Поразительно! – кричали журналисты.

– Необычайно!

– Кошмар, сущий кошмар!

Последний крик раздался уже не на пресс-конференции. Это тем же вечером закричала Элинор Бракет, когда смотрела по телевизору новости.

– Они считают его уродом. Они считают, что мы все уроды! – Элинор в отчаянии повернулась к мужу и посмотрела в окно: всю вторую половину того дня перед домом толпились телевизионные фургоны. – Он издевается над нашей семьей. Все это чудовищно.

– Тебе просто нельзя доверять, правда? – рявкнул Элистер, грозя пальцем сыну, прижатому к цветастому матрасу средней жесткости «Беллиссимо» на потолке. – Ты посмотри, сколько внимания на нас обращают. Мы этого не хотели. Ну сколько раз тебе можно говорить?

– Но я же не виноват, – оправдывался Барнаби.

– Да ты всегда во всем виноват, – упорствовал Элистер. – Я был на работе – я работал, Барнаби, – а ты свои трюки откалывал по телевизору. Ты представляешь, каково теперь мне? Когда все на меня смотрят? Все обо мне шепчутся? Хихикают у меня за спиной?

– Простите меня, – сказал Барнаби. В глазах у него набухли слезы.

– Что мне твое «простите»? – сказал Элистер, отворачиваясь и садясь. Он закрыл лицо руками. – Я всегда хотел жить как все, с обычной семьей и обычными детьми. А тут появился ты и все испортил.

Элинор посмотрела на мужа и поняла, отчего он сердится. Ей было точно так же. Задрав голову и глядя на сына, она шумно дышала носом, будто дракон, который намеревался испепелить компанию неопрятных селян. Заговорила она с плохо скрываемой яростью.

– Мы ни секунды больше мириться с этим не станем, – провозгласила она. – Восемь лет – это на восемь лет больше, чем нужно. Мы не потерпим сына, который отличается от нас, – ты меня понял, Барнаби? Нужно что-то делать. Либо ты становишься обычным, либо… либо… – Она подумала, не очень понимая, чем закончить фразу. – Либо мы положим конец твоему эгоизму сами – раз и навсегда.

Глава 6
То ужасное, что случилось в Кресле миссис Мэкуори

Почти неделя прошла, прежде чем журналистам и телевизионщикам надоело торчать перед домом Бракетов и они отправились досаждать кому-то другому. Все это время Элинор не осмеливалась и носа высунуть наружу. Она сидела, насупившись, дома, почти ни с кем не разговаривала, а ее злость на сына все больше росла. Элистер взял на несколько дней отгулы на работе, чего раньше никогда не делал, поскольку обычные люди, заявил он, даже никогда не болеют – они работают пять дней в неделю с девяти до пяти и за свою честную работу получают честную плату. Наконец мрачным вечером в четверг муж и жена собрались на кухне и закрыли за собой дверь. Генри и Мелани отправили по комнатам. Барнаби оставили парить под матрасом в гостиной. Даже Капитана У. Э. Джонза изгнали в сад, хотя он уже сделал все свои дела в укромном углу за яблоней и добавить к сделанному ему было нечего.

Разговор начала Элинор – сказала Элистеру, что недавно ей в голову пришла мысль. (Вообще-то мысль пришла ей в голову не совсем недавно; Элинор подумала об этом восемь лет назад в такси, когда возвращалась из роддома, но признаваться в этом ей не хотелось.)

Элистер счел, что мысль эта годная, и предложил пару улучшений.

Элинор на них согласилась и добавила несколько своих; от одного они решили отказаться – необязательно, мол, это будет только ради смеху.

Элистер выдвинул последнее предложение, и Элинор сбегала к кухонному буфету и проверила: самые острые ножницы по-прежнему лежали на месте.

– Они здесь, – сказала она, взяв их в руку. Закатное солнце, бившее в окно, заиграло на лезвиях удовлетворительно.

Так они и приняли это свое ужасное решение.

– Мы уверены? – спросила Элинор.

– Я уверен, если ты уверена, – ответил Элистер.

– Да, – решительно сказала Элинор. – Я уверена на все сто процентов.

– Пути назад у нас не будет, ты это понимаешь?

– Элистер, тут никто не виноват, кроме него самого. Вот ты разве устраивал своим родителям такой кошмар? А я?

– Значит, по рукам? – спросил Элистер, протягивая ей руку.

– Вряд ли, – ответила Элинор, не желая совершать такое банальное действие. – Мы же не преступники какие-нибудь.

Следующее утро настало взрывом солнечного света, и компания из шести красноглазых коэлей[9]9
  Вид кукушек, живущих в Азии, Австралии и на островах Тихого океана.


[Закрыть] принялась вить временные гнезда в саду у Бракетов – к большому неудовольствию Капитана У. Э. Джонза, который охранял свой участок с таким авторитетом, какого не видали со времен римских центурионов. Семейство, как обычно, собралось на кухне завтракать: дети бурлили, родители вели себя необычайно пришибленно.

– А Барнаби не переоделся в форму, – сказала Мелани, задрав к потолку голову. – Он что, сегодня не идет в школу?

– Сегодня – нет, дорогая моя, – ответила Элинор.

– Но ведь все журналисты уехали. У него мозги прокиснут, если он и дальше будет сидеть дома.

– Это нам решать, девушка, – промолвил Элистер. – А не тебе.

– И мы решили, – сказала Элинор, строго глядя на мужа. Она хотела убедиться наверняка, что нынче утром никто не смалодушничает. – Не правда ли?

– Да, – ответил Элистер. – Могу сказать с уверенностью, что это лучшее решение в моей жизни.

– Ну, это несколько чересчур, не думаешь? – спросила Мелани, удивленно глядя на папу. – Вы же просто разрешили Барнаби не ходить лишний день в школу.

– У меня в классе все считают, что Барнаби очень здоровский, – заметил Генри, беря еще один тост – седьмой за утро. Влезет ли до конца завтрака и восьмой? – думал он. – Им всем интересно, могу ли я тоже летать.

– Вот видишь? – торжествующе осведомилась Элинор. Она была довольна, что одно ее предсказание сбылось, хотя старшему сыну от этого могли быть только неприятности. – Они тебя обижают?

– Нет, конечно, – ответил тот. – В смысле, посмотри на меня, а? – Тут не поспоришь. Генри исполнилось пятнадцать, и он занимался множеством видов спорта. Маловероятно, чтобы кто-то из одноклассников попробовал его задирать. Даже весь джем, который он обычно ел, не мог бы размягчить ему столько мускулов. – Да и какое мне дело, если они считают, будто я умею летать, как Барнаби? Мне все равно, что другие думают.

– Это отнюдь не все равно, – произнес Элистер, с раздраженным вздохом отставив чашку кофе и беря в руки «Повесть о двух городах», – Барнаби уронил книжку, пришлось вставать и отдавать ему. – Как тебе понравится, если люди будут ходить и всем рассказывать, что ты… ну я не знаю… кусок швейцарского сыра? Или фигурный чайник? Когда это неправда?

Мелани прыснула. Ее явно развеселила мысль, что ее старший брат может оказаться швейцарским сыром или чайником. Даже Капитан У. Э. Джонз радостно загавкал, перевернулся на спину и победно замолотил в воздухе всеми четырьмя лапами.

– Пусть говорят что хотят, – сказал Генри, не обращая внимания на общий восторг. – Кто первый обзывается, тот сам так называется.

– Ты хочешь мне сказать, – начал Элистер, подаваясь вперед и глядя на старшего сына так, словно они плохо знакомы, – ты пытаешься на самом деле сказать мне, что тебе совсем не стыдно от того, что все твои друзья знают про этот ужас с твоим братом?

Генри на миг задумался.

– Да, – кивнул он наконец. – Именно это я тебе и говорю.

– Хотя большинство, вероятно, все равно будет думать, что ты летаешь втайне?

– Может, и летаю, – пожал плечами Генри. – Особого желания у меня никогда не было, но кто знает – вдруг на меня стих найдет, и при должном стечении обстоятельств…

– Генри, ты меня специально расстраиваешь? – спросила Элинор, пристукнув чашкой по столу.

– Я же правду говорю, – сказал Генри. – Мне все равно, летает Барнаби или нет. И всегда было безразлично. Приятных полетов, что тут сказать?

– Мне тоже, – вставила Мелани, глядя на старшего брата с гордостью. Иногда Генри ужасно ее изводил, но милый боженька, сердце у него – чистое золото, и он не боялся это показывать.

– Я лучше пойду на работу, – сказал Элистер, встав и в отчаянии поглядев на детей. – Иногда я себя спрашиваю, в чем я ошибся, знаете? В чем мы оба ошиблись, Элинор. – Он нагнулся, поцеловал жену в щеку, и они многозначительно переглянулись. – Ты уверена, что я тебе сегодня не пригожусь? – тихо спросил он.

– Мне кажется, легче будет, если я сама, – ответила Элинор, пристально глядя на кофейную гущу у себя в чашке.

– Ну тогда ладно.

– Что будет легче, если ты сама? – спросила Мелани.

– Ничего, – ответил Элистер и взял портфель. – До вечера. – Он задрал голову, поглядел на Барнаби – и как-то замялся, не в силах смотреть мальчику в глаза. – У тебя все будет хорошо, – произнес он, а потом повернулся и пошел на работу, низко повесив голову: отчасти он понимал, что совершает позорнейшую жестокость.

– А я, наверное, сегодня тоже мог бы пойти в школу, – сказал Барнаби, когда через несколько минут Генри и Мелани ушли, а Капитан У. Э. Джонз отправился гонять белочку, которой хватило безрассудства устроить себе привал у них в саду. (Он намеревался поучить эту белочку вежливости.) – Не хочу я весь день на потолке валяться.

– Я думала, мы пойдем погуляем, – ответила Элинор. – Такой погожий денек стоит, в конце концов, а мы уже неделю из дому не выходили. Что скажешь, хорошо я придумала?

– И ты не станешь на меня ошейник надевать? – спросил Барнаби.

– Сам выбирай, – сказала его мама. – Поводок или мешки с песком.

Барнаби поразмыслил.

– Лучше мешки, – сказал он.

Небо было совершенно синим и ясным, когда Элинор, Барнаби и Капитан У. Э. Джонз вместе вышли из дому; последний хорошенько обнюхивал все кусты и ограды, мимо которых они шли, – вдруг ночью здесь злонамеренно гуляли какие-нибудь чужие собаки и провокационно наоставляли своих запахов. Шли они на юг – к домам, выходившим на гавань, – потом свернули к мосту. Барнаби поднял голову и посмотрел на два флага, трепетавших на его северном конце: флаг австралийцев и флаг аборигенов. Трудно поверить, что всего неделю назад он стоял прямо под ними. Барнаби видел цепочку крохотных фигурок – они ползли наверх в своих серо-синих костюмах. Интересно, Дэз ведет эту группу или нет?

– Мы же на мост не пойдем, правда? – спросил он, и Элинор покачала головой.

– Господи боже мой, нет, – ответила она. – По-моему, с этим мостом нам уже хватит неприятностей на всю жизнь, нет? Он – угроза обществу. Его надо бы снести.

– Но как тогда люди будут добираться с одной стороны Сиднея на другую?

– Им это сто лет как-то удавалось, пока его не построили, – сказала Элинор. – Я уверена, они придумают как.

Барнаби уже немного устал: последний раз он носил рюкзак с песком девять дней назад, и теперь тот давил на плечи. И у него опять болели уши – так случалось всякий раз, когда ему приходилось оставаться на земле.

– Ну если мы на него не полезем, тогда куда же мы идем? – спросил он, когда они начали подниматься по лестнице, уводившей влево на длинную пешеходную дорожку, что тянулась вдаль над водой.

– Мы немножко пройдемся, вот и все, – ответила Элинор. – Погуляем вокруг Оперного театра, зайдем в Ботанический сад. Знаешь, я туда не заглядывала уже очень много лет. Твой папа раньше меня туда все время водил в молодости, когда у нас не было таких проблем, как сейчас.

Барнаби, прекрасно знавший, что главная из этих проблем – он сам, ничего на это не сказал. Он просто рассматривал на ходу залив и жалел, что не прихватил с собой бутылку воды, – очень хотелось пить. Когда они почти дошли до другого берега, Элинор остановилась и встала на одно колено – завязать шнурок. Барнаби повернулся налево – посмотрел на зонтики верхней террасы отеля «Гленмор» и представил себе, каково было бы сидеть там всей семьей и обедать, а не парить под тентом. Но Элинор опять выпрямилась – и тут о стальную палубу дорожки лязгнуло что-то тяжелое. Она быстро нагнулась и подняла то, что выпало у нее из кармана.

– Это что? – спросил Барнаби, обернувшись. В маминых руках тускло блеснуло что-то железное.

– Это я сглупила, – ответила она и показала сыну острые кухонные ножницы, которые положила в карман, когда они выходили из дому. – Я ими что-то резала, а потом, должно быть, забыла положить обратно в ящик.

– Это же опасно – ходить с ножницами в кармане, – сказал Барнаби.

– Да, я знаю. Но не волнуйся. Я буду осторожна.

«Гав, – гавкнул Капитан У. Э. Джонз, знавший, что дело тут нечисто. – Гав, гав, гав!»

– Ох, да умолкни ты, – велела Элинор, дернув его за поводок.

Спускаясь по лестнице на Скалы, они протолкались через людей, пивших кофе с утра, потом по другой лестнице – круче – вышли на Круглую набережную. Барнаби задержался послушать старого аборигена, который играл на диджериду перед выходами к пирсам.

– Пойдем, Барнаби, – раздраженно поторопила его Элинор.

– Я послушать хочу.

– У нас нет времени. Пойдем скорее, пожалуйста.

Барнаби вздохнул и отвернулся в тот миг, когда старик как раз закончил дуть в трубу, и они посмотрели друг на друга, ни слова не сказав. Мальчику стало как-то совсем не по себе. Что-то сегодня у нас не так.

Дойдя до фасада Оперного театра, они остановились и посмотрели, как вверх и вниз по ступенькам бегают и фотографируются туристы. Барнаби это здание всегда завораживало. Похоже на корабль, выплывающий в открытый океан.

– Сколько опер ты там слушала? – спросил он.

– О, нисколько, – ответила Элинор. – В оперу уже никто не ходит. Это не обычное занятие. Если мне хочется стать чуточку культурнее, я включаю программу «Шеф-повар», как любой обычный человек. Пойдем, давай не будем останавливаться.

Они обогнули Оперный театр по дорожке и вошли в Ботанический сад сквозь большие железные ворота. Людей там было немного – лишь несколько мамаш с младенцами в колясках. На перекрестке дорожек стоял фургон с мороженым, в окошке сидела девушка и увлеченно читала книжку. Время от времени она поднимала голову, проверяя, нет ли у нее покупателей.

– Идеально, – сказала Элинор. Похоже, ей понравилось, как здесь тихо.

– Я уже устал, – сказал Барнаби. – Может, передохнем немножко?

– Еще рано, – ответила Элинор. – Давай хорошенько прогуляемся вокруг бухты, а потом сделаем перерыв, честное слово.

Они вышли на ту дорожку, которая бежала через весь Ботанический сад, и Барнаби посмотрел на бухту Вулумулу. Вода в ней искрилась на утреннем солнце, а на поверхности весело плескалась радуга, словно по гребешкам волн запустили монетку. В море уже вышло несколько яхт; Барнаби видел на них целые семьи – мамы и папы вместе с детьми, все радовались приятному утру. Совсем как в «Гленморе». Семьи вместе и счастливы. И никому за своих детей не стыдно.

– Далеко еще? – спросил он через десять минут, но Элинор ничего ему не ответила. Она лишь целеустремленно шагала вперед, как спортивный ходок, словно подавляла в себе ярость.

– Тут можно остановиться, – наконец сказала она, и Барнаби просто рухнул на большую скамью, вытесанную в скале, а Капитан У. Э. Джонз пал к его ногам, трагически хрюкнув, и громко засопел. – Пришли.

– Куда? – озираясь, спросил Барнаби.

– К Креслу миссис Мэкуори, – ответила Элинор. – Вы же в школе проходили, нет?

– Нет.

– Поразительно, – вздохнула она. – И чему только нынче детей учат? Это ваша история.

Барнаби пожал плечами.

– Может, я болел в тот день, – предположил он. – Или вы меня в школу не пустили.

– У тебя вечно оправдания найдутся, – сказала Элинор. – В общем, если б у вас был нормальный учитель, он бы устраивал вам экскурсии в такие вот места, а не заставлял карабкаться на мосты, только чтобы про вас потом в газетах напечатали. Вот здесь-то и началась Австралия. На этом самом месте. Отсюда мы все родом. – Она окинула взглядом бухту и глубоко вдохнула, словно с далекого Тихого океана морским бризом ей могло принести воспоминания о былых жизнях и временах. – Двести лет назад, – объяснила она, – недалеко отсюда жил Лэхлен Мэкуори, губернатор Нового Южного Уэльса. Его жена Элизабет каждое утро любила гулять на этом вот мысу, смотреть, как из Англии приходят суда. Сидела здесь – вот ровно где ты сейчас сидишь – и просто на них смотрела. И так – день за днем. Это место назвали в ее честь Креслом миссис Мэкуори.

Барнаби встал и огляделся, не занял ли он место призрака.

– Сюда раньше из Англии возили осужденных преступников, – продолжала Элинор. – Но про это же ты все знаешь, правда?

– Еще бы, – ответил Барнаби. По крайней мере такое по истории им задавали.

– А на этих судах, знаешь, были не только мужчины и женщины. Детей сюда тоже ссылали. Некоторые – очень маленькие. Вообще-то – как ты. Они сходили здесь на берег после долгого плавания, чтобы начать в Австралии новую жизнь, и не знали, что их тут ждет, но старались изо всех сил. И у них все получалось.

Барнаби попробовал представить, каково было такому же, как он, восьмилетнему мальчику проснуться однажды утром на корабле и увидеть Сиднейскую гавань. И при этом – не знать, какая жизнь его ждет на этом новом континенте.