Текст книги "Овцы смотрят вверх"

Плохая сочетаемость

Некоторые виды лекарств, к каковым относятся прежде всего транквилизаторы, нельзя принимать после сыра или шоколада.

Спасение

Неожиданно все изменилось. Люси Рэмидж больше не видела темных лиц, с которых на нее смотрели полные надежды глаза, обведенные белесыми кругами голода. Закончился казавшийся бесконечным ряд пустых кружек без ручки, кастрюль, жадных до еды тарелок, а также открытых ладоней, которые протягивали к Люси те, у кого уже не было сил поискать какую-нибудь посудинку; да и где та посудинка у людей, у которых отобрали буквально все, у людей, которые уже не верят, что есть хоть какой-то смысл вкладывать иссякающие силы в то, чтобы что-нибудь приобрести или найти.

Но в картонной коробке, из которой она раздавала еду, оставалось еще больше килограмма, да и к тому же позади нее громоздился штабель таких же коробок, полных; и еще больше коробок сгружали с древнего «VC‐10», приземлившегося на импровизированной посадочной полосе, устроенной неподалеку от деревни.

Не веря своим глазам, Люси отбросила со лба прядь своих светлых волос и принялась изучать ту субстанцию, которую она отмеряла в свете ацетиленовой лампы, висевшей на столбе в конце стола.

У этой субстанции было имя. Торговая марка, вне всякого сомнения, зарегистрированная. «Нутрипон Бамберли». Люси достала небольшой кусок продукта, длиною со свой мизинец, и рассмотрела. Кремового цвета, «нутрипон» напоминал засохший сыр чеддер. Если следовать инструкциям, помещенным на картонке, лучший способ сделать этот продукт годным для еды – сварить, но можно растереть с водой, приготовить тесто и испечь слепленные из него маленькие пирожки на металлической решетке.

Но это уже для гурманов. Важно было то, что этот продукт можно было есть в том виде, в котором он прибыл, и сегодня, впервые с того момента, как Люси прибыла сюда четыре жутких месяца назад, она сможет, не испытывая чувства вины, насладиться у себя дома хорошо сбалансированным ужином, поскольку всем местным, кого смогли найти, было дано достаточно еды, чтобы набить желудок. Она видела, как нескончаемой чередой они подходили к ее столу, глядя на огромные запасы предназначенной для них еды: бывшие солдаты без рук или ног, старики и старухи с катарактами, полностью затмевавшими им свет, женщины с маленькими детьми, которых нужно было заново учить есть, потому что они уже забыли, как это делается. Они даже плакать разучились – настолько изголодались! Особенно одна девочка, которую мать пыталась пробудить к жизни и накормить, но у нее так и не получилось…

О боже! Нет на свете никакого Бога, по крайней мере такого, в милосердие которого можно было бы верить! Я не приемлю Бога, который допускает голодную смерть дочери, лежащей на коленях у матери, когда та держит в руках еду, способную спасти ее ребенка.

Чернота небес, чернота земли, чернота человеческой кожи – все это громоздилось вокруг нее и в ее сознании, словно ее поместили в камеру пыток размером с Африку и терзают.

Неожиданно она почувствовала дружеское пожатие и услышала негромкий голос, проговоривший на хорошем английском:

– Боюсь, вы перерабатываете, мисс Рэмидж!

Она повернулась. Перед ней стоял Ипполит Обоу, майор и милейший человек, закончивший Сорбонну. Ему, как и Люси, было не больше двадцати четырех, и он был чрезвычайно красив, если не обращать внимания на ритуальные шрамы, покрывавшие его щеки, – местный мужчина должен быть всегда готов к войне и подвигу!

Чего нельзя сказать про генерала Кайку…

Но Люси прилетела сюда не критиковать, а налаживать нормальную жизнь. И хотя иногда ей казалось, что эта задача невыполнима, сегодня, по крайней мере, все были накормлены, вдоволь еды оставалось назавтра, а еще одна партия прибудет сразу после Нового года.

Да, совершенно иной мир!

– Вы должны посетить меня в моем офисе и немного… прийти в себя, – сказал майор, и это был не вопрос. – А потом я отвезу вас на своем джипе к вам домой.

– Нет необходимости…

Но он отмахнулся от слов, произнесенных Люси, и вновь подхватил ее под руку, на этот раз с изысканной галантностью.

– Это ничтожный жест благодарности для человека, доставившего нам такой рождественский подарок! Прошу вас, сюда!

«Офис» майора, простая лачуга из досок и глины, был раньше одним из помещений регионального штаба захватчиков. Боевые действия в Ношри продолжались и через неделю после объявления перемирия. На одной из стен лачуги Люси увидела цепь сквозных отверстий от пулеметной очереди. На противоположной стене такая же цепь отверстий имела два пробела – в том месте, где на пути летящих сквозь лачугу пуль оказалось некое препятствие. Люси старалась не смотреть в эту сторону, потому что подобные же препятствия составляли сейчас предмет ее забот.

Было ужасно жарко, несмотря на то что солнце давно уже село. Воздух был пропитан душной влагой. Люси давно думала – а может, ей ходить полуголой, как это делают местные девушки? Но так и получилось – совершенно независимо от ее воли. Через несколько дней после прилета ее форма медсестры превратилась в ничто. Аккуратные новые фартуки были разорваны и использованы в качестве перевязочного материала, равно как ее платья, шапочки и даже джинсы. И вот уже несколько недель Люси ходила в том, что еще оставалось от ее одежды, – лохмотья юбки висели поверх колен, а на рубашках не хватало многих пуговиц, и она завязывала их концы узлом. Хорошо, что, по крайней мере, всю ее одежду регулярно стирала Мауа – девушка не из местных, сопровождавшая ее в качестве персональной горничной и служанки. Люси, у которой никогда в жизни слуг не было, поначалу пыталась бунтовать и до сих пор еще не смирилась, но один из членов команды ООН, в которую она входила, объяснил ей: Мауа, кроме как стирать и убирать, ничего не умеет, а потому пусть этим и занимается, освободив Люси для решения тех задач, которые она способна решать как профессионал.

И все это потому, что умерло море, которого она так никогда и не увидела…

Из мебели в офисе майора были только стулья да пара шатких столов, за одним из которых высокий стройный сержант вносил в распечатанную таблицу какие-то данные. Майор Обоу приказал ему выйти, после чего достал из стоящего здесь же потертого зарядного ящика бутылку хорошего французского бренди и стакан. Налил в стакан на два пальца и, протянув Люси, приложился широкими губами к горлышку.

– Вот так, – сказал он, оторвав губы от бутылки. – И присаживайтесь!

Люси подчинилась. Бренди был слишком крепок, и, отпив немного, она опустила стакан на колени, удерживая его обеими руками и стараясь подавить дрожь усталости. Люси захотела попросить воды, чтобы разбавить напиток, но решила, что это было бы несправедливо – отвлекать сержанта от его дел. Найти в Ношри хорошую питьевую воду было большой проблемой. Дождевая вода, собранная в ведра и баки, вполне безопасна, если добавить обеззараживающую таблетку, но речная вода была перенасыщена дефолиантами, а в местные колодцы оккупанты, отступая, сбрасывали трупы убитых.

– Это вернет цвет вашим щекам, если вы простите мне мое замечание, – сказал, улыбнувшись, майор.

Люси улыбнулась и в который раз за последнее время задала себе вопрос: и что же ей делать с этим красивым чернокожим мужчиной, который прилагает столько усилий, чтобы сдобрить свой английский заимствованными из книжек идиомами – и к месту, и не к месту произносимыми? Она прикрыла глаза, уставшие от дневной жары и пыли, но это не помогло – перед ее внутренним взором всплыли картинки, с которыми она сталкивалась, когда бы ни выходила в этот некогда процветавший город: перекресток, где снаряд, выпущенный из гаубицы и разорвавшийся возле автобуса, оставил после себя воронку, заваленную искореженным металлом; обгоревшие стропила крыши, упавшей на остатки того, что некогда было мебелью и, вероятно, людьми; ветви деревьев, поломанные крылом рухнувшего гражданского самолета – его сбил патрульный истребитель, пилот которого заподозрил, что в этом летательном аппарате перевозят оружие, хотя там были только медикаменты…

Люси потрогала большой палец на левой руке. Разбирая обломки самолета и пытаясь спасти хоть что-нибудь из медикаментов, она глубоко порезалась и вынуждена была наложить на рану три шва. Теперь нерв поврежден, и поверхность пальца площадью в четверть дюйма стала нечувствительной.

Слава богу, у нее есть прививка против столбняка.

Стоящая в углу офиса рация произнесла что-то на местном языке, из которого Люси выучила пока всего несколько слов. Майор Обоу ответил и встал.

– Допивайте бренди, мисс Рэмидж. Через час прилетает правительственный самолет, и мне нужно быть на аэродроме. Но пока я должен выполнить свое обещание и проводить вас домой.

– Нет никакой нужды…

– Есть, – сказал майор, и лицо его вдруг стало суровым.

– Я знаю, что это не иметь смысла, – заговорил он, видимо волнуясь, отчего его английский начал давать сбои, – вешать на кого-то всю собаку, и что причина наша война сложна. Но люди здесь поняли один вещь – это жадность и равнодушность – простите меня – таких людей, как вы, который отравили Средиземный море и начал цепь событий, который привел нашего соседа с севера нападать на нас. Пока наш человек быть голодный, он молчать от слабости. Но теперь он накормить, и я боюсь, что он станет вспоминать то, что ему сказать агитаторы. Я знаю, что вы приехал из Новой Зеландии, далеко, и с хорошие мотивы. Но человек, который распирает злость потому, что он терял жена, дети, дом, не станет спрашивать вас, откуда вы приехал, когда встречать вас на дорога.

– Я знаю, – кивнула Люси и, залпом допив бренди, едва не закашлялась.

– Отлично! – отозвался майор, вновь надев свою обычную маску настойчивой учтивости, и, встав, вывел Люси к стоящему у дверей джипу. Отправив водителя на заднее сиденье к пулеметчику, майор сел за руль. Люси села рядом. Мотор взревел. На скорости почти в сорок миль они проскочили границу аэродрома и помчались, подпрыгивая на дороге, разбитой снарядами, в сторону сияющего огнями города.

– Когда мы восстановим нашу страну, – почти прокричал майор, вновь на почти идеальном английском, – я надеюсь, мисс Рэмидж, у меня будет возможность предоставить вам более интересную экскурсию. Кстати, сегодня я узнал, что мы можем подавать заявления на отпуск. Если вам интересно, я мог бы на время покинуть армию и познакомить вас с более… так сказать, привлекательными сторонами жизни моей страны. Я был бы счастлив сделать это. Нам совсем не хочется, чтобы приезжающие к нам иностранцы думали, что мы только и делаем, что стреляем друг в друга.

И вдруг до Люси дошло – с опозданием, поскольку такие вещи случаются совершенно в иной вселенной, – что этот чернокожий офицер пытается к ней подкатить. Она была ошарашена – пусть и на одно мгновение. Дома она никогда не вступала в какие-либо отношения с темнокожими, а с маори – крайне редко. Через мгновение она поняла, что расстроена главным образом тем, как восприняла слова майора Обоу. Она принялась искать более или менее вежливый способ сформулировать ответ, но, прежде чем ей удалось сделать это, майор, перемахнув то, что когда-то было главной улицей Ношри, а теперь превратилось в ряд разрушенных строений, резко затормозил.

– О, кто-то еще понял, что мы получили подарок к Рождеству! – сказал он.

Возле бывшего тротуара на главной улице стояла пародия на рождественское дерево: к высокому столбу были привязаны собранные по округе ветки (что непросто было сделать, поскольку вся местность вокруг была стерилизована гербицидами), на которых кто-то установил и зажег три свечки. На куске белой ткани, бывшей когда-то чьей-то повязкой, было написано по-французски: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР! СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА!».

– Вы христианка, мисс Рэмидж? – спросил майор.

Люси слишком устала, чтобы вступать в теологические споры, а потому просто кивнула.

– Я тоже, конечно, – сказал Обоу и, повернув, устремил машину в направлении ряда сравнительно целых зданий, в которых разместились иностранные специалисты, наблюдатели от ООН, а также высшие чиновники местного правительства, руководившие зачисткой страны от захватчиков.

– Когда я впервые приехал в Европу, – говорил между тем Обоу, – меня поразило то, как мало людей ходит в церковь. Для моей семьи и для меня регулярно ходить в церковь всегда было… правильной вещью. В провинции, даже здесь, например, люди продолжают поклоняться идолам, верят в духов и джуджу. Но образованные люди, и это не обсуждается, обязаны принадлежать либо к христианам, либо к мусульманам. Хотя христианином в нашей стране быть трудно, если помнить, сколько бед нам принесла жадность христиан… О, взгляните, какие изменения уже принесла ваша работа в это печальное место!

Вновь замедлив ход, майор помахал группе из десяти-двенадцати местных, куда входила и парочка женщин, которые разожгли костер перед когда-то красивым домом и танцевали в круге, ритмично хлопая в ладоши. Все они были босыми, и Люси показалось, что одна из женщин была пьяна – цветастый кусок ткани, которым она была обернута, сполз, и теперь ее груди, вяло свисавшие вниз, при каждом движении танца мотались из стороны в сторону.

– Хорошие люди, – сказал майор Обоу. – Простые, но милые и добродушные. Я так рад, что эта чертова война закончилась и…

В его голос вкрались дерзкие нотки.

– …что у нас есть такие друзья, как вы.

Майор остановил джип. Они добрались до дома, где остановилась Люси. Дома эти когда-то построили парижские компании для своих сотрудников не самого высокого полета. Тогда эти дома окружала буйная растительность. Нынче деревья и кустарники исчезли, став жертвами дефолиантов, а вся земля вокруг была испещрена воронками от снарядов. Когда Люси сюда приехала, над местностью висела вонь разлагающихся тел, главным образом людских. Неприятные запахи с тех пор никуда не делись, но это были в основном запахи сожженного топлива – от машин и самолетов.

Майор помог Люси выбраться из джипа, галантно подав руку, как это делалось в стародавние времена в Европе. Люси едва не засмеялась, представив то, как она выглядит – одежда грязная, рвань и лоскуты… Голова ее слегка кружилась от выпитого бренди.

– Не забудьте то, что я предложил, – произнес майор, пожимая ей на прощанье руку, после чего отсалютовал и, вернувшись в машину, уехал.

Мауа приготовила более-менее сносный ужин: консервированные бобы, восстановленные из порошка яйца, консервированные фрукты. Пока служанка накрывала на стол, Люси сняла свою испачканную одежду и, приготовив халат, принялась растирать тело влажными антисептическими салфетками. Воды здесь не хватало, и ее использовали только для питья.

Постепенно до нее стал доходить шум из соседних домов, куда возвращались их обитатели: врачи, один швед, другой чех, агроном-мексиканец и несколько чиновников ООН, приписанных к Комиссии по перемещенным лицам. Чуть дальше проживала небольшая компания итальянских монахинь. Люси никогда не видела, чтобы монахини носили рубашки или шорты. На них неизменно красовались закрывавшие лицо куколи. От кого монашки прятались? От мужчин?

Подумав о мужчинах, Люси вспомнила предложение майора Обоу. Тот был весьма настойчив, а у нее не было никакого желания принимать это предложение. Почему? Потому что он темнокожий? Конечно, нет! Она надеялась, что нет. Просто сейчас ей не до серьезных отношений. А майор, в конце концов, был красив, очевидно, умен, если говорил как по-английски, так и по-французски. Говорил он и на родном языке, который впитал с молоком матери…

Матери!

Желудок Люси вдруг конвульсивно сжался. Самые неуместные во время еды воспоминания! Люси помчалась в уборную в задней части дома и там освободилась от еды, которую с таким трудом в себя затолкала. Может быть, это вовсе не от воспоминаний, думала она, содрогаясь над круглым отверстием в бетонной плите, а от излишка бренди? Хотя какая разница?

Как много всего она видела! Дети, умершие в утробе, умершие при рождении – просто потому, что их тела были деформированы, а потому нежизнеспособны. Можно было подумать, что после вьетнамской войны… Но люди чаще всего вообще ни о чем не думают. Слезоточивый газ, сонный газ, нервно-паралитические газы, дефолианты – весь набор химикатов, используемых в современной войне, содержался в тканях этих людей. Однажды Люси принимала роды у одной из беженок, которая вместе со своими соплеменниками, как ей казалось, наконец попала в безопасное место. У нее была тройня, и все – мертвые, изуродованные химией. А все потому, что по пути в это безопасное местечко люди питались листьями и кореньями, росшими в пропитанной химикатами земле.

Люси вернулась в комнату и, размышляя, погрузилась в полузабытье, на минуту утратив представление о том, где находится и что делает. Где-то вдалеке слышался шум, который она поначалу приняла за тот, который слышала в своих ночных кошмарах, – грохот боев, которые, как она боялась, могли вновь начаться в стране. С усилием она сбросила с себя оцепенение. Грохот явился ей не во сне, он был реален! Слышалась стрельба.

Ужас овладел ею. Она выпрямилась и прислушалась. В комнате царила абсолютная темнота, окна были закрыты шторами. И тут же приступ паники прошел. Она действительно слышала выстрелы, но в их последовательности чувствовалось нечто жизнерадостное, веселое, как в грохоте петард или фейерверка. Кроме того, краем уха Люси расслышала ритмичный стук барабанов и даже пение.

Она двинулась к окну, и вдруг все ее внимание переключилось на то, что происходит с ней самой, – внутренняя поверхность ее бедер была мокрой. О господи! Месячные начались! Забавно, но, приехав в Ношри, Люси забыла об обычной боли, которая раньше предупреждала ее о наступлении этого события, как будто, столкнувшись с царящей здесь смертью, ее тело уже мало обращало внимания на собственные ничтожные недомогания.

Найдя салфетки и приведя себя в порядок, Люси позвала служанку. Ожидая Мауа, она подошла к окну, выходящему на улицы города, и, отодвинув штору, посмотрела наружу. Костры. Ну что ж, это расточительство, но вполне простительное. Люди празднуют. Где-то нашли алкоголь, а может, и приготовили сами. Она же видела танцующую пьяную женщину. А перед Рождеством…

Костры?

Люси пригляделась к желтым огням. Они были не в городе, а далеко за городом, в районе аэродрома. И это были не маленькие костры, а огромные языки пламени.

Это горел самолет!

– Мауа! – крикнула Люси и, схватив фонарик, который всегда был возле ее постели, бросилась в комнату, где спала девушка. Соломенный тюфяк, на котором та обычно лежала, был пуст.

– О господи! – прошептала Люси и поспешила назад, в спальню, чтобы одеться, найти тампоны и пистолет, который перед ее отъездом ей дал отец и которым она ни разу еще не воспользовалась. Но через мгновение из гостиной донесся грохот – входная дверь рухнула под чьим-то вторжением, а потому Люси остановила свой выбор лишь на оружии, решив остаться – как была – в халате.

С пересохшим ртом, босая, Люси выключила фонарик и осторожно вошла в гостиную.

– Руки вверх! – закричала она, вновь включив фонарик и приготовившись нажать курок – движение, которое и удивило ее, и неприятно поразило.

На пороге ничком лежал человек в форме цвета хаки, по которой расплывалось красное пятно. Кровь. Это был майор Обоу: пистолет возле правой руки, левое плечо разбито, из кровавого месива торчит кость.

– Майор! – прошептала Люси, но голос изменил ей. Здоровая рука майора, словно гигантский паук, скребла по полу, пытаясь схватить оружие.

– Бесполезно, – проговорил он хрипло по-французски, после чего поправился, произнеся это слово уже по-английски, и уточнил слабым голосом:

– Патрон кончился.

– Но что случилось?

Люси отложила свой пистолет и, посветив фонариком, склонилась над раненым. В голове ее пронеслись мысли, все – о самом насущном: позвать врача-шведа, промыть рану, запереть входную дверь, удостовериться, что за майором не гонятся…

Она поднялась, чтобы пойти к входной двери, но Обоу собрался с силами и схватил Люси за запястье.

– Не выходите, мисс! Все сошли с ума! Посмотрите, моя рука! Это сделал один из моих человек! Я его поймал, он воровать еда у вдовы с ребенком, а капрал говорить, это уже третий раз. Я показал ему пистолет, я приказал ему вернул еду. Это правильно, когда офицер так говорить, верно? Еда не для солдат, еда для голодный человек в городе. А он взять топор и ударить меня. О, как больно!

– Дайте я возьму бинты! – произнесла Люси, но майор словно не слышал. Его большие глаза смотрели мимо Люси, в никуда. Он еще крепче схватил ее за руку и продолжал бормотать, а его аккуратный английский синтаксис сменился грамматикой его собственного языка.

– Нет! Не выходить! Сойти с ума! Кричать, город полный духи, духи везде, стрелять в духов. Стрелять в каждую тень. Убивать духов, убивать духов, убивать, убивать.

Снаружи послышались шаги. Люси вновь попыталась высвободить руку, но не смогла. Выругалась и, по крайней мере, выключила фонарь, чтобы не привлекать внимания, если какой-нибудь местный бродяга вломится в дом. То, что говорил Обоу, граничило с бессмыслицей, но стрельба не утихала, а даже приближалась, и сквозь открытую дверь Люси видела все новые и новые языки пламени, словно весь город превращался в извергающийся вулкан.

Вновь раздались шаги. Ее собственный пистолет лежал в стороне, оружие Обоу было разряжено. Охваченная паникой, Люси принялась вырываться – вначале мягко, а затем в полную силу. В дверном проеме вспыхнул яркий свет, и в тот краткий момент, пока он не ослепил Люси, она увидела белого мужчину в светлой рубашке, который держал пистолет. Что же явит ему свет его фонаря? Ее, в полурастерзанном виде, в крови – и ее собственной крови, от месячных, и крови Обоу; она лежит на полу, рядом с чернокожим мужчиной! Это что, сцена изнасилования?

– Нет! – крикнула она.

Но было поздно. Пистолет в руках вошедшего грохнул, и Люси почувствовала, как ее забрызгало кровью Обоу.

Когда она очнулась, человек, в котором она признала Бертила, врача-шведа, говорил:

– Мы не знали, что вы здесь. Когда начались беспорядки, нам встретилась ваша служанка, Мауа, и она поклялась, что вас нет дома. Тогда мы отправились в город, где эти сумасшедшие напали на нас со своими ружьями и топорами, крича, что мы – злые духи и нас надо убивать!

«Я уже это слышала». Люси, не открывая глаз, апатично покачивалась взад и вперед, механически потирая левое предплечье, куда ей сделали какой-то укол. Ритмом своих движений она перебивала ритм речей доктора.

– Вам повезло, что вы не видели того, что видели мы. Весь город сошел с ума. Кругом мародеры, все горит, повсюду убивают.

– Единственный убийца, которого я видела, – это вы. Вы застрелили хорошего человека. Я собиралась с ним уехать отсюда. Мне нравилась его улыбка. У него было круглое темнокожее лицо с забавными полосками на щеках. Он умер. Вы его убили.

Люси застонала и сползла на пол.