Текст книги "Семь элементов, которые изменили мир"

Летом 1998 г. BP стала замечать, что нефтяные месторождения СИДАНКО, контролировавшиеся мелкими дочерними предприятиями компании, начали постепенно исчезать. Новый закон о банкротстве, принятый в начале года, использовался для приобретения активов по заниженным ценам. Директор одной из дочерних фирм СИДАНКО выпустил краткосрочное долговое обязательство. Затем оно было выкуплено третьим лицом. По истечении срока обязательства новый владелец потребовал денег, но директор отказался возвращать долг. Тогда третье лицо обратилось в суд с требованием признать ответчика банкротом, не поставив об этом в известность BP. Третье лицо, выиграв дело, получило дочернюю фирму по многократно заниженной цене, а директор – щедрое вознаграждение за участие в махинации.

В ноябре 1999 г. BP узнала: СИДАНКО лишилась крупнейшего актива, «Черногорнефти», обеспечивавшей три четверти объема производства компании. Месторождение было продано на аукционе по той же процедуре фиктивного банкротства Тюменской нефтяной компании (ТНК). К тому времени BP потеряла большинство начальных инвестиций, но, позволив выдавить себя из России, она почти наверняка не смогла бы вернуться туда снова. Россия оказалась слишком важной, и поэтому BP была вынуждена играть в «игру ТНК». Чтобы выкупить долг СИДАНКО, ТНК взяла много денег в долг, и BP проследила поступление заемных средств из нескольких западных банков. BP объяснила заимодателям, что предоставляемые ими кредиты используются в коррупционных схемах. Постепенно кредитные средства иссякли. Когда они закончились, Михаил Фридман, главный акционер ТНК, вступил в контакт с BP.

Оказалось, что, как часто бывает в конфликтных ситуациях, «воровство» активов СИДАНКО не совершенно очевидно. Фридман стремился реализовать свои законные права как одного из первых акционеров, доля которого была несправедливо приобретена Потаниным за малую часть действительной стоимости. Власть Потанина ослабла в результате финансового коллапса в России в 1998 г., и поэтому Фридман решил воспользоваться преимуществом. В конце концов British Petroleum пришла к соглашению с Фридманом: компания получала обратно свои активы и половину ТНК в обмен на инвестиции в 8 млрд долл. Казалось, что BP прочно утвердилась в России. Однако уже в конце 2012 г. компания и ее партнеры были готовы продать ТНК-ВР с приличной прибылью контролируемой государством нефтяной компании «Роснефть». Так менее чем через два десятилетия «продажа века» повторилась в обратном направлении.

Олигархи становились все более успешными и влиятельными. Со временем они захотели защитить свои состояния и от государства, которое могло бы толковать законы для своей выгоды, и от простого воровства. В этом отношении они походили на американских баронов-разбойников XIX в. Они использовали политическое влияние, чтобы как можно дольше сохранять власть. Как показала история, добыча нефти приводит к концентрации власти и богатства в руках узкого круга людей. Даже после того как в 1911 г. был побежден «дракон» Standard Oil, власть, предоставленная нефтью, продолжала оставаться в руках немногих [65].

От Standard Oil к «семи сестрам»

В первой половине XIX в. «семь сестер», то есть три крупнейших фрагмента Standard Oil, ее американские конкуренты Texaco и Gulf и европейские компании British Petroleum и Royal Dutch Shell контролировали добычу нефти на крупнейших месторождениях [66]. Действуя как картель, они уважали рынки друг друга и устраняли конкурентов – почти так же, как Рокфеллер в США.

«Семь сестер» получали поддержку от своих правительств. В 1914 г. Уинстон Черчилль, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, приобрел для британского правительства контрольный пакет Англо-Иранской нефтяной компании, чтобы обеспечить надежное снабжение топливом британского военно-морского флота. А правительство США попросило свои нефтяные компании заключить на Ближнем Востоке соглашения, противоречившие тем самым законам, которые использовались для разделения Standard Oil.

Начальный успех British Petroleum и Royal Dutch Shell зависел от разведки нефтяных месторождений в Британской и Голландской империях. Хотя после Второй мировой войны они постепенно распадались, колониальные отношения сохранились, и «семь сестер» по-прежнему обладали значительной властью над странами – экспортерами нефти вплоть до 1940-х гг.

Баланс власти начал изменяться в пользу нефтедобывающих стран, когда Венесуэла заключила первую сделку «50 на 50» в 1943 г. В соответствии с новым законом о нефти нефтяные доходы государства должны были равняться прибыли после уплаты налога и величине роялти любой работающей в Венесуэле нефтяной компании. Принцип «50 на 50» вскоре распространился по всему Ближнему Востоку и стал стандартной практикой в глобальной нефтяной индустрии. Но многие экспортирующие нефть страны хотели большего: ведь нефть принадлежала им, и поэтому они полагали, что должны получать львиную долю прибыли.

Принцип «50 на 50» был в конце концов нарушен в 1957 г., когда Энрико Маттеи, президент итальянской нефтегазовой компании ENI, согласился на беспрецедентное разделение в пропорции 25:75 между ENI и Ираном. Италия хотела иметь долю в новых гигантских месторождениях нефти на Ближнем Востоке, открытых в 1960-х гг. и получивших название «слонов». Маттеи с иронией относился к связям между крупными международными нефтяными компаниями и хотел ослабить их положение на мировом рынке. Стремясь получить доступ к нефтяным месторождениям, он заключил сделку, на которую не соглашалась ни одна нефтяная компания.

Ослабление «семи сестер» наряду с неожиданным обнаружением огромных новых запасов нефти создало для компаний возможность активно включиться в игру. Рост числа новых месторождений привел к избытку нефти на рынке. Неспособные конкурировать с дешевой советской нефтью, компании начали снижать цену, которую готовы были платить («официально объявленная цена»), но это также подрезало доходы стран-экспортеров.

В ответ на сложившуюся ситуацию в сентябре 1960 г. пять крупных нефтедобывающих стран основали ОПЕК. Они надеялись взять под контроль мировые цены. Однако предложение нефти превышало спрос, и компании, контролировавшие рыночные площадки, относились к странам-экспортерам с пренебрежением. Соперничество внутри ОПЕК делало установление цены еще более трудным, и потому в следующем десятилетии нефть продолжала дешеветь [67]. ОПЕК не смогла не только поднять цену, но даже сохранить ее на прежнем уровне.

В 1970-х гг. спрос сравнялся с предложением. Осознав обретенную власть, страны ОПЕК начали использовать «нефтяное оружие».

Надежны ли поставки?

Шестого октября 1973 г. коалиция арабских государств во главе с Египтом и Сирией осуществила неожиданное нападение на Израиль, начав войну в еврейский священный праздник Йом Кипур. Выбрав для атаки день религиозного поста, арабские войска надеялись захватить израильтян врасплох. Израильская армия была сильна, но военачальники неверно рассчитали срок, на который ей должно было хватить запасов вооружения. Когда в сражениях с арабскими войсками, поддержанными Советским Союзом, запасы вооружений стали подходить к концу, израильтяне обратились за помощью к США и вскоре получили ее.

В ответ на поддержку Америкой Израиля арабские страны из ОПЕК сократили добычу нефти на 5 % относительно уровня сентября того же года. Затем они объявили о намерении снижать добычу еще на 5 % каждый месяц, с тем чтобы усиливать давление на США.

Постоянное снижение поставок нефти сдерживало развитие американской экономики. Война продолжалась, и в конце октября президент Никсон заявил о предоставлении военной помощи Израилю на сумму 2,2 млрд долл. Саудовская Аравия, крупнейший в то время экспортер нефти, объявила о полном эмбарго на поставки нефти Соединенным Штатам. Другие арабские страны вскоре последовали ее примеру.

Цены мгновенно взлетели до 50 долл. за баррель в сегодняшних деньгах, достигнув наивысшего уровня со времен нефтяной лихорадки конца XIX в.

Повышение цены подкреплялось заявлением ОПЕК о намерении взять под полный контроль официальную мировую цену на нефть и поднять ее еще на 70 %. Все это послужило причиной серьезной озабоченности бесперебойными поставками нефти.

В то время я жил в Нью-Йорке и занимался вопросами нефтедобычи на Аляске. Заявление ОПЕК ввергло город в состояние хаоса. Очереди у бензоколонок растянулись на несколько кварталов, люди переезжали от одной заправки к другой. Даже при почти полных баках они были готовы несколько часов простоять в очереди, чтобы запастись под завязку: а вдруг завтра бензина не будет вовсе? Эмбарго подтолкнуло Америку к решительным действиям: в январе 1974 г. пришло долгожданное разрешение на строительство нефтепровода между гигантским нефтяным месторождением в заливе Прюдо на севере Аляски и терминалом Вальдес на юге [68]. Нефтепровод заработал в 1976 г., и в пиковые периоды (1988) по нему перекачивали более 2 000 000 баррелей в день, что составляло около 12 % потребности США в сырой нефти.

Нефтяной кризис 1973 г. положил начало новым отношениям между теми, кто добывал нефть, и теми, кто ее потреблял. Нефть перестала быть ресурсом, обильные поставки которого всегда гарантированы. Теперь она превратилась в политическое оружие, жизненно важный стратегический продукт и причину частых кризисов глобальной экономики. Следующий из кризисов возник в результате революции в Иране (1978). Иран в ту пору добывал 20 % мировой нефти, и, когда поставки прекратились, цена на сырье снова выросла.

Богатые иранские месторождения послужили причиной ирано-иракской войны 1980-х гг. и вторжения Ирака в Кувейт в 1990 г. Обеспокоенный большими запасами нефти у соседнего Ирана, Саддам Хусейн хотел усилить мощь Ирака, и одним из способов оказалось увеличение собственных нефтяных резервов. Когда Ирак вторгся в Кувейт в августе 1990 г., многие нефтяные скважины перестали работать, и поставки нефти вновь оказались нарушены. Через несколько месяцев иракская армия отступила под ударами войск коалиции во главе с США, но перед этим она подожгла нефтяные скважины, что вызвало длительный перерыв в поставках нефти. Мы все хорошо помним фотографии высоких столбов черного дыма, поднимающихся из горящих нефтяных скважин в Кувейте. British Petroleum давно занималась добычей кувейтской нефти и поэтому, будучи в то время единственным обладателем информации о местных месторождениях, активно участвовала в ликвидации последствий пожаров [70]. В конце того же года я посетил Кувейт и проехал по тамошним нефтяным месторождениям. Огонь только недавно был потушен, и груды искореженного и расплавленного металла – вот все, что осталось от нефтяных вышек. Черного цвета пустыня выглядела так, как будто ее кто-то заасфальтировал.

Нестабильность политической ситуации, рост спроса на нефть и усиление контроля ОПЕК привели к сохранению высоких нефтяных цен на протяжении 1970-х гг. Однако высокие цены также стимулировали увеличение инвестиций в разведку и добычу черного золота. Они принесли плоды, и к середине 1980-х гг. появились новые источники поставок. Вкупе с общим экономическим спадом они привели к падению цен до очень низкого уровня, сохранявшегося в 1990-е гг. Это стало для нефтяных компаний новым испытанием.

Чтобы выжить в сложившихся условиях, нужно было консолидировать отрасль и извлечь выгоду из эффекта масштаба. British Petroleum была слишком мала. Если бы она не приобрела другую компанию, то просто оказалась бы поглощенной кем-то другим. Я начал переговоры с Ларри Фуллером, председателем совета директоров и президентом Amoco, и в августе объявил о слиянии BP и Amoco, что вызвало волну слияний в нефтяной отрасли. Exxon слилась с Mobil, Chevron с Texaco, Conoco с Phillips и Total с Fina и Elf [71]. В 1998–2002 гг. отрасль претерпела самые серьезные изменения с момента разделения Standard Oil Trust в 1911 г. Самая заметная сделка – слияние Exxon и Mobil – объединила две крупнейшие компании на период до 1991 г., когда союз распался. Новый масштаб операций повысил эффективность, надежность и напористость недавно образованных гигантов. Теперь они могли конкурировать с государствами и правительствами и браться за более сложные в техническом отношении проекты. Ведь большее количество баррелей минимизировало риски.

В 1990-х гг. цены оставались низкими, и национальные нефтяные компании (ННК) не были уверены в своей конкурентоспособности. Размер супергигантов и их огромный опыт делали их бесценными партнерами для нефтедобывающих стран. Но сегодня увеличение размеров ННК и повышение цен на нефть вновь изменили баланс власти в пользу стран, обладающих большими запасами. Во всем мире нефтедобывающие страны передают зарубежным гигантам все меньшую долю запасов. В Боливии государство полностью вернуло себе все месторождения, в Венесуэле правительство переписало действующие контракты, чтобы поставить нефтедобычу под контроль национальных компаний. Недавно и в Аргентине контрольный пакет акций бывшей государственной энергетической компании YPF был отобран у испанской Repsol.

Отношения между супергигантами и нефтедобывающими странами часто становятся напряженными: одна сторона несет ответственность перед своими акционерами, другая – перед своими гражданами. Каждая хочет получить максимально возможный доход, и ответ на вопрос, кто и что получит, зависит от того, кто какой властью обладает.

Проблема ренты Рикардо

В 1999 г. я приехал в Лондон и поселился в отеле Claridge’s, где должен был встретиться с Уго Чавесом, президентом Венесуэлы с декабря предыдущего года. Я был преисполнен надежд. Чавес не раскрыл деталей своих планов по развитию нефтяной промышленности страны, но заявил, что считает сохранение притока зарубежных инвестиций жизненно важным для Венесуэлы.

С 1993 г., во времена президентства Карлоса Андреса Переса, а позднее Рафаэля Кальдеры, международные нефтяные компании приглашали вернуться в страну в рамках политики придания венесуэльской экономике большей открытости (l’apertura) [72]. Новый глава государственной нефтяной компании Petrуleos de Venezuela SA (PDVSA) Луис Хусти играл в этом ключевую роль, разумеется, так же как и исполнительный директор BP Питер Хилл. На протяжении нескольких лет сохранялся постоянный приток зарубежных специалистов и капиталов. Размеры инвестиций составили миллиарды долларов; добыча нефти на приходивших в упадок венесуэльских месторождениях стала расти. PDVSA и международные нефтяные компании с оптимизмом смотрели в будущее.

С первых минут встречи с Чавесом стало ясно: скоро все изменится. Свою речь он начал с рассуждений о «зле, которое творят иностранные нефтяные компании» [73]. По словам Чавеса, мы продолжали дело тех, кто веками разграблял природные богатства Южной Америки. Для остального мира сам Чавес символизировал новый «ресурсный национализм».

Конфликт между частными нефтяными компаниями и нефтедобывающими странами разворачивается вокруг вопроса о ренте; эта концепция впервые была сформулирована Дэвидом Рикардо в начале XIX в. [74]. Согласно закону ренты, земля приобретает ценность исходя из ее «природной щедрости». Венесуэла традиционно была сельскохозяйственной страной, производившей какао, кофе и сахар. Их низкая стоимость могла обеспечить существование немногочисленному бедному населению; земля как таковая признавалась малоценной. Открытие запасов нефти в Венесуэле в начале XX в. произвело переворот в экономике страны. Цена на нефть была достаточно высокой, чтобы после вычета производственных издержек и разумной прибыли инвесторам оставалась еще приличная сумма. Этот избыток определяется как рента, то есть внутренняя ценность земли.

Кто должен получать ренту и в какой пропорции? Компании, добывающие нефть, или государство, владеющее землей? Обе стороны заявляли свои претензии. Нефтяные компании берут на себя большие риски, связанные с разведкой и добычей нефти в зарубежных странах: например, на Аляске British Petroleum едва не прекратила изыскательскую деятельность, понеся огромные убытки в результате бесплодных десятилетних усилий по поиску месторождений. С другой стороны, земля с ее «природной щедростью» находится в собственности государства, и оно хочет получить максимально возможную выгоду. Компании приглашают для поиска и освоения месторождений, и в идеале правила, по которым они работают, неизменны. Однако опыт показывает: когда появляется нефть, государство начинает усиливать давление. Инвестиции заканчиваются, и компании остаются беззащитными. В редких случаях государство отказывается от подобных тактик, чтобы не отпугнуть других инвесторов. В конце концов компании уходят, забирая с собой высококвалифицированный персонал, накопленный опыт и инвестиции.

Прогрессивные реформы в нефтяной индустрии, проведенные Хусти и Пересом в начале 1990-х гг., позволили преодолеть экономический спад 1980-х гг., но действия Чавеса прервали процесс экономического оздоровления страны [75]. Когда Чавес в 1998 г. пришел к власти, то сразу же объявил Хусти «дьяволом, продавшим душу Венесуэлы империалистам». Теперь государство хотело получать всю ренту. PDVSA быстро стала «денежным ящиком» государства. Поскольку финансовый контроль за деятельностью компании осуществляло правительство, то государство могло теперь делать все, что хотело. После забастовки, организованной его политическими противниками, Чавес уволил почти половину персонала. Многие из его сторонников, главным образом военные, заняли руководящие посты в PDVSA.

С момента избрания Чавеса президентом в 1997 г. добыча нефти в Венесуэле снизилась на 20 % с 3 500 000 до 2 700 000 баррелей в день. К счастью, рост цен на нефть работал в пользу Чавеса, сглаживая последствия падения объемов добычи. Но он лишился опытных специалистов и инвестиций, что серьезно замедлило разведку месторождений и лишило граждан Венесуэлы и остального мира части преимуществ, которые могла бы предоставить венесуэльская нефть.

Сходная картина наблюдалась и в Ливии после того, как полковник Каддафи провел серию экспроприаций в 1970-х гг. Около 30 лет тому назад я посетил его шатер. Тогда он спросил меня, почему его страна лишилась всех ценных специалистов в нефтяной отрасли и почему добыча нефти в Ливии падает. Он восхищался другими африканскими странами. Ему хотелось, чтобы в Ливии было так же. Он видел, что даже после национализации части активов зарубежных нефтяных компаний [76] там сохранились ценные кадры, но не мог понять одного: люди бегут из страны, когда ничего своего у них не остается.

Чтобы добыча нефти оставалась устойчивой и осуществлялась с помощью современных технологий, между государством и частными компаниями должно сохраняться долгосрочное сотрудничество. Глобализм и национализм часто оказываются несовместимы. Правильный баланс между крайностями принесет выгоды от использования природных ресурсов всем сторонам. Когда отношения между государством и иностранным бизнесом принимают конструктивные формы, это позволяет успешно добывать нефть и для удовлетворения глобального спроса, и для обогащения нефтедобывающей страны. И об этом нужно помнить постоянно. Вчерашние Венесуэла и Ливия – не примеры для подражания, что стоит помнить африканским странам, новым экспортерам нефти.

Проклятье или благо

«Я называю нефть экскрементами дьявола. Она приносит горе. Взгляните на это безумие – растрата ресурсов, коррупция, государственные службы разваливаются. И долги, долги, которые мы будем иметь еще многие годы» [77]. Что же могло побудить Хуана Пабло Переса Альфонсо, одного из основателей ОПЕК, так выразиться? В 1948 г. Альфонсо впервые договорился о разделении ренты между международными нефтяными компаниями и государством в пропорции 50:50, что значительно увеличило государственную долю. Но с тех пор ему не раз приходилось наблюдать пагубное влияние нефтяного изобилия на венесуэльскую экономику и общество.

Джон Д. Рокфеллер всегда считал: «Нефть – как деньги» [78]. Легкое обогащение порождает самодовольство, а без достаточных усилий к достижению экономических успехов инновационность и конкурентоспособность снижаются. Время уходит на споры о доходах, а не на развитие. К тому же экономика, основанная на добыче нефти, крайне неустойчива: при высокой цене она процветает, но при обвале рушится. Алан Гринспен, один из лучших руководителей центральных банков нашего времени, прекрасно осознавал деформирующие эффекты нефти, говоря, что посоветовал бы лидеру любой африканской страны, в которой нашли нефть, забыть о ней и постараться скрыть эту новость.

Потенциал развития богатой нефтью страны может быть еще более ограничен при коррумпированной системе государственного управления, когда доходы от ренты никогда не попадают к рядовым гражданам. Такая система возникает в период гражданских войн или после ухода из страны бывших колониальных властей. Коррумпированные лидеры могут сохранять богатство и могущество, контролируя ключевую инфраструктуру. Им не нужно уделять никакого внимания экономике или заботам о гражданах. В этом заключается суть «нефтяного проклятия» [79].

В начале 1990-х гг. я посетил Анголу для обсуждения возможного участия страны в добыче нефти на морском шельфе [80]. Проезжая по улицам разрушенной в войну столицы Луанды, я убедился: очевидная бедность населения свидетельствует, что Ангола стала жертвой «нефтяного проклятия». Гражданская война разразилась в Анголе сразу после освобождения страны от двухвекового владычества португальских колонизаторов. Война началась в 1975 г. и продолжалась с перерывами до 2002 г. Вооруженная борьба шла между двумя основными политическими силами: социалистическим Народным движением за освобождение Анголы (МПЛА) и антикоммунистическим Национальным союзом за полную независимость Анголы (УНИТА).

Ангола обладает огромными запасами полезных ископаемых, особенно нефти и алмазов (чистая форма кристаллического углерода) [81]. В начале конфликта УНИТА захватила самые богатые ангольские месторождения алмазов, а МПЛА получила контроль над нефтяными месторождениями. Две формы углерода, источники огромного богатства, обеспечивали две разные политические силы, воевавшие друг с другом. На первый взгляд, алмазы и нефть – только средства вести войну. Однако богатство и власть, которые они предоставляли обеим сторонам конфликта, делали их причиной продолжения боевых действий. Граждане Анголы, непосредственно затронутые конфликтом, впали в ужасающую нищету.

В 1998 г. британская неправительственная организация Global Witness опубликовала убийственный доклад о влиянии нелегальной торговли алмазами на продолжение военного конфликта в Анголе [82]. В докладе утверждалось: «Международное сообщество… стало соучастником преступлений алмазных баронов», помогающих УНИТА перевооружаться для продолжения войны, которая только в середине 1990-х гг. унесла около полумиллиона жизней [83]. Алмазы могут использоваться для сокрытия огромных богатств и, при отсутствии документальной регистрации сделок, бесконтрольно переходить из одних рук в другие. Запреты ООН на продажи часто нарушались, а компании-нарушители никак не наказывались. В частности, Global Witness называла в их числе De Beers, контролирующую около 80 % мировой торговли алмазами [84].

На следующий год Global Witness опубликовала еще один доклад о нефтяной индустрии Анголы [85]. Нефть оставалась главным источником валюты в стране и на тот момент обеспечивала 90 % доходов государства. Global Witness сообщала: значительная часть богатства присваивается коррумпированными чиновниками, а не используется для восстановления страны. Она предложила, чтобы BP пошла на решительный шаг и опубликовала все данные о выплатах ангольскому правительству в соответствии с заключенными ранее контрактами. И BP так и поступила.

Обеспечив прозрачность финансовых потоков и возможность тщательного анализа, BP надеялась вынудить правительство Анголы использовать нефтяные доходы на нужды населения. В долгосрочной перспективе это могло бы ограничить размер налогов, которые пришлось бы платить BP: если бы правительство использовало деньги разумно, оно не обращалось бы к компании за дополнительными средствами. Было ясно: чтобы сделать подобную практику устойчивой, ее нужно ввести во всех странах. Поэтому я обсудил этот вопрос с Тони Блэром, согласившимся поддержать наше начинание. В 2002 г. на Всемирном саммите по устойчивому развитию в Йоханнесбурге Блэр выступил с инициативой по обеспечению транспарентности[2]2
  Транспарентность (от лат. transparens – прозрачный) – ясность, отсутствие секретности. – Прим. ред.


[Закрыть] в добывающей промышленности (EITI). Он предложил механизм, поощряющий страны публиковать данные о выплатах, полученных от нефтяных, газовых и горнодобывающих компаний. Поощрение правительств к сотрудничеству имело важнейшее значение. Но независимо от того, сколько компаний публикуют финансовые отчеты, программа повышения транспарентности эффективна лишь в том случае, если правительства также публикуют отчеты о расходах и возможно провести необходимое сравнение. Только тогда получится тщательно проверить финансовые данные [86].

Инициатива, выдвинутая Блэром, обеспечивает лишь частичное решение проблемы нефтяного проклятия, от которой страдают Венесуэла, Ангола и другие страны. В любом случае стремление обеспечить финансовую транспарентность – необходимое условие дальнейшего прогресса. Имеется много возможностей, чтобы сделать в этом направлении еще больше [87]. Например, в выступлении Блэра не были рассмотрены вопросы о том, как оплачивать контракты на разведку и освоение месторождений. Коррупция часто проявляется в более тонких формах, чем простое присвоение государственных средств. Чиновники могут заключать контракты с менее квалифицированными компаниями, если рассчитывают на значительные «откаты».

Инициативы по повышению транспарентности на данный момент добровольны. Но они должны стать обязательными, чтобы никто и нигде не мог скрывать свои действия. Компаниям необходимо предоставлять подробную информацию о выплатах иностранным правительствам, чтобы тамошние граждане знали, куда идут деньги от добытых на их территории природных ресурсов [88]. Тогда, возможно, нефть станет всеобщим благом [89].

Будущее нефти

Обнаружение и освоение новых месторождений и более полное извлечение нефти из старых по-прежнему имеют важнейшее значение, так как спрос на нефть, по-видимому, продолжит расти. Ожидается, что за следующие 25 лет он увеличится с 88 000 000 до 100 000 000 баррелей в день, главным образом вследствие быстрого роста числа грузовиков и личных автомобилей в странах Азии. Достаточная диверсификация поставок и резервные мощности для увеличения добычи в случае необходимости, вероятно, снизят наши тревоги по поводу возможного нефтяного дефицита. Остальное определит геополитика, прежде всего долю ренты, получаемой правительствами, и стимулы для специалистов, способных организовать добычу.

Недавно произошло одно замечательное событие, которое наверняка поспособствует ослаблению озабоченности Запада по поводу поставок нефти. То, что началось как революция в добыче природного газа, быстро распространилось и на добычу нефти.