Текст книги "Север и Юг. Великая сага. Книга 1"

– Вы совершенно правы насчет важности этой темы, – согласился священник. – Еще до конца года каждому публичному деятелю придется открыто заявить о своей позиции.

Ему незачем было добавлять, что многие уже это сделали. Поддержка аннексии Джеймсом Полком и экс-президентом Джексоном была хорошо известна. С этим были также согласны оппозиционеры ван Бюрен и Клей.

– Да, это правда, – ответила Мадлен. – Но есть мнение, что вопрос Техаса на самом деле куда глубже, чем решаются признать политики. Говорят, главная проблема состоит в расширении рабовладельческих территорий.

Священник мгновенно ощетинился:

– Так говорят только подстрекатели, моя дорогая. Беспринципные подстрекатели-янки.

Мадлен вежливо пожала плечами, как бы признавая такую возможность, но потом тихонько пробормотала:

– Сомневаюсь.

– Не пора ли нам перекусить? – недовольно рявкнул священник.

Мадлен поняла, что рассердила его:

– Разумеется. Прошу вас, идемте.

Она улыбнулась мужу, ответная улыбка была довольно напряженной. Когда Мадлен со священником отошли, Фрэнсис, прищурившись, посмотрел на брата:

– У твоей невесты есть свое мнение по многим политическим вопросам.

– Тебя, похоже, это задело? – усмехнулся Джастин.

– Ей не следует разговаривать так свободно. Хорошо, когда женщина умна, но только до известных пределов.

– Все имеет свою цену, мой дорогой брат. И приданое, которое дает за ней старый Фабрей, не исключение.

Поверх края серебряной чашки с пуншем он посмотрел на пышную юбку свадебного платья Мадлен, потом перевел взгляд на солнце. Еще несколько часов – и он станет обладателем того, что скрыто под этим безупречным атласом и кружевами. Он с трудом сдерживал нетерпение.

Как причудливо играет с людьми судьба, подумал он. Года два назад он неожиданно решил съездить в Новый Орлеан, хотя едва ли мог позволить себе такую поездку. Он собирался развлечься за игорным столом и посетить один из легендарных квартеронских балов в прославленном зале на Орлеан-стрит. Однако еще до того, как он пошел на бал или смог увидеть чернокожих красавиц, случай столкнул его с Николя Фабреем в баре одного модного игорного заведения. Сам Фабрей не играл, но часто туда захаживал, потому что это было одно из тех мест, где собирались влиятельные люди города. Уже скоро Джастин догадался, что его новый знакомый также принадлежит к избранному кругу. Он всех знал, был элегантно и дорого одет и тратил деньги с легкостью человека, которому не нужно о них думать. Позже Джастин навел справки и узнал, что не ошибся в своих предположениях.

Через два дня он снова столкнулся с Фабреем в том же месте. Тогда он и узнал, что у владельца сахарной фактории есть дочь на выданье. С этой минуты он был сама любезность и очарование. Фабрей был покорен его обходительностью и тонким юмором – когда Джастин хотел быть обаятельным, никто не мог перед ним устоять.

После того как он несколько раз ненавязчиво намекнул в разговоре, что он в этом городе чужак, Фабрей пригласил его к себе на ужин. Так Джастин познакомился с его дочерью и сразу же потерял голову от вожделения.

Разумеется, он тщательно это скрывал. С Мадлен Фабрей он разговаривал с той же сдержанной учтивостью, которая так привлекла ее отца. Еще до конца вечера Джастин пришел к выводу, что юная красавица совсем не боится его, хотя и испытывает нечто вроде благоговения перед его возрастом и опытом.

Он задержался в Новом Орлеане на неделю, потом еще на одну. Фабрею, кажется, нравилось то, что такой солидный джентльмен, как Джастин Ламотт, ухаживает за Мадлен. Джастин же чем больше узнавал об отце, тем сильнее хотел обладать дочерью.

Немаловажным было и то обстоятельство, что никаких препятствий к их союзу с религиозной точки зрения также не существовало. По происхождению отец девушки был немцем-протестантом, его предки носили фамилию Фабер. Мадлен посещала церковь, в отличие от своего отца, которого больше интересовали деньги, чем бессмертие души. Догадавшись о намерениях Джастина, Фабрей однажды довольно прозрачно намекнул, что даст за своей дочерью солидный капитал в качестве приданого.

О матери Мадлен Джастин узнал только то, что она умерла несколько лет назад. И еще то, что она была креолкой, а значит, родилась в Новом Орлеане от родителей-европейцев, скорее всего французов, хотя, возможно, и испанцев. Внимательно изучив небольшую галерею фамильных портретов Фабрея, Джастин поинтересовался, где же среди них портрет его жены, на что хозяин дома со странной уклончивостью ответил:

– Здесь его нет.

После этого Джастин решил прекратить расспросы. Каждая респектабельная семья, включая и его собственную, имела свои скелеты в шкафу; обычно эти тайны касались жен, сбежавших с другими мужчинами или впавших в нервное расстройство, отчего доживали свой век взаперти. О покойной миссис Фабрей он, впрочем, ничего плохого – да и вообще ничего – не слышал. Никто из тех, с кем он разговаривал об этой семье, ни разу так и не упомянул о ней. Поэтому в конце концов он перестал беспокоиться на этот счет, решив, что неотразимая красота Мадлен и так необходимые ему деньги с лихвой перевесят тот ореол таинственности, который окружал образ ее матери.

Что касается самой Мадлен, если у нее и были какие-то недостатки, то это ее очевидный ум и желание высказывать свое мнение по вопросам, которые обычно являлись привилегией мужчин. Фабрей позаботился о том, чтобы дочь получила лучшее образование, доступное молодой женщине в Новом Орлеане, – его давала школа, основанная урсулинками. У Фабрея было много друзей в городской католической общине, и все знали, что к нему всегда можно обратиться за помощью в трудные для Римской церкви времена. Сначала урсулинки не хотели брать в ученицы протестантку, но Фабрею удалось сломить их сопротивление, после того как он сделал щедрые пожертвования больнице и сиротскому приюту, которые они содержали.

Прямолинейность Мадлен не казалась Джастину серьезным препятствием. Он умел справляться с проблемами такого рода, хотя и не собирался открывать свои методы до того, как девушка станет его законной женой.

Перед отъездом он попросил у Фабрея разрешения сделать предложение Мадлен и получил его. Мадлен выслушала довольно длинное объяснение в любви, и Джастин уже предвкушал ее кроткое согласие. Но она ответила отказом, хотя и поблагодарила его несколько раз за столь лестные слова.

В тот вечер, чтобы облегчить свое физическое и душевное разочарование, Джастин снял на улице шлюху и жестоко ее избил кулаками и тростью. После того как она с трудом выбралась из его комнаты в отеле, Джастин больше часа лежал без сна в темноте, вспоминая выражение лица Мадлен в тот момент, когда она ему отказывала. В конце концов он пришел к выводу, что это был страх. Поскольку самого его она бояться вряд ли могла, решил Джастин, ведь он был сама обходительность, то, скорее всего, прекрасная креолка просто боялась замужества. Это было обычным явлением среди юных девушек, и с этим он вполне мог справиться. Так или иначе, он счел отказ лишь отсрочкой, но никак не полным поражением.

В последовавшие затем недели и месяцы Джастин посылал девушке длинные цветистые любовные письма, снова и снова повторяя свое предложение. Она каждый раз отвечала вежливыми фразами благодарности и отказа. А потом вдруг с ее отцом случился удар, и все изменилось.

Джастин так и не узнал, почему произошли эти перемены. Возможно, Фабрей боялся, что долго не проживет, и удвоил усилия к тому, чтобы надежно пристроить свое дитя, до того как покинет этот мир. Как бы то ни было, Мадлен согласилась, и уже вскоре они обо всем договорились. Финансовое вознаграждение Джастина за долгую осаду оказалось в высшей степени щедрым. И вдобавок уже совсем скоро он с полным правом сможет заполучить Мадлен…

Фрэнсис бесцеремонно вернул брата к реальности:

– Послушай меня, Джастин, ты не должен позволять ей быть слишком независимой для ее же собственного блага. И для твоего тоже. Жена не должна высказываться на политические темы, и уж тем более публично.

– Разумеется, я с тобой согласен, но я же не могу все изменить за один день. Это потребует какого-то времени.

Фрэнсис фыркнул:

– Удивлюсь, если ты вообще сможешь справиться с этой молодой особой.

Джастин положил крупную руку с наманикюренными ногтями на плечо брата:

– Разве твой опыт обращения с чистокровными лошадьми ничему тебя не научил? Норовистая женщина ничем не отличается от норовистой кобылки. И той и другой просто нужно показать, кто тут хозяин. – Он сделал глоток пунша и пробормотал: – Сломать ее.

– Надеюсь, ты понимаешь, о чем говоришь. – В голосе Фрэнсиса звучало сомнение, хотя его опыт общения с женщинами и ограничивался рабынями, проститутками и собственной глупой и забитой женой. – Креолы никогда не отличались покорностью. Это же латинская кровь… Ты здорово рисковал, женясь на ней.

– Ерунда! Это не важно, что Мадлен из Нового Орлеана. Она всего лишь женщина. А у женщин ума не намного больше, чем у лошадей, что бы они ни пытались из себя изображать. Она не посме… Черт, это что такое?

Он резко повернулся, услышав громкие крики и грохот перевернутого стола.

– Там что, уже драка? – И бросился на шум.

* * *

За несколько минут до этого кузен Чарльз сидел, привалившись к стволу виргинского дуба, в окончательно измятом и испачканном костюме и держал на коленях вторую тарелку жареного мяса, такую же огромную, как и первая. На его ноги упала чья-то тень.

Подняв голову, Чарльз увидел тощего расфуфыренного мальчишку, за спиной которого стояли трое его приятелей. Мальчик, на пару лет старше самого Чарльза, был из семьи Смит.

– Ну и ну! Это же тот зверек из Монт-Роял! – глядя на сидевшего Чарльза сверху вниз, произнес юный Смит, красуясь перед дружками. – Нашел укромное местечко. Прячешься?

Чарльз посмотрел на него и кивнул:

– Верно.

Смит улыбнулся и потрогал свой шейный платок:

– Вот как? Боишься?

– Кого? Тебя? Не слишком. Просто хотел спокойно поесть.

– А может стыдишься своего затрапезного вида? Вы только взгляните на него, джентльмены, – продолжил Смит с преувеличенной важностью. – Подивитесь на его замызганную одежду! Обратите свои лорнеты на отвратительную стрижку! И уж конечно, не обойдите вниманием эти вымазанные грязью щеки! Разве похож он на Мэйна? Скорее на какую-нибудь белую шваль!

Чарльз почувствовал, как закипает кровь, но сдержал гнев, сообразив, что только еще больше разозлит Смита, если сохранит невозмутимость. Так и случилось. Пока дружки Смита продолжали изощряться в остроумии, подшучивая над Чарльзом, сам Смит вдруг перестал улыбаться.

– А ну-ка, встань и посмотри на тех, кто лучше тебя, когда к тебе обращаются, щенок! – Он взял Чарльза за левое ухо и резко дернул.

Недолго думая, Чарльз швырнул в него тарелку. Мясо и подлива заляпали небесно-голубой жилет. Друзья Смита расхохотались. Взбешенный, он обернулся к ним, а Чарльз за это время успел вскочить, схватить его сзади за оба уха и что есть силы вывернуть их.

Смит завизжал.

– Ах ты, маленький оборванец! – рявкнул один из его друзей.

Он попытался поймать Чарльза, но тот увернулся, со смехом отскочил за дерево и помчался к гостям. Он был уверен, что Смит и его компания не посмеют устроить драку на людях, но недооценил их горячий нрав – мальчишки рванулись следом за ним.

На лужайке, где кто-то пролил выпивку, Чарльз поскользнулся. Хлопнувшись на спину, он не успел прийти в себя, как подоспевший Смит схватил его и рывком поставил на ноги.

– Ну а теперь, деревенщина, я намерен преподать тебе урок…

Чарльз боднул его в живот, и на его волосах налипли остатки мясного соуса. Но результат того стоил. Смит схватился за живот и согнулся пополам, подняв голову. В таком положении он оказался весьма уязвим, и Чарльз ткнул его большим пальцем в глаз.

– Убить его! – взвыли остальные.

Чарльз не поручился бы, что это была простая угроза. И побежал к накрытым столам.

Друзья Смита бросились в погоню. Чарльз, упав на четвереньки, нырнул под один из столов. Но чьи-то пальцы тут же вцепились в его лодыжки и потащили назад. Чарльз сопротивлялся… и в результате перевернул стол. Именно этот шум и привлек внимание Джастина Ламотта, его брата и множества гостей.

С удивлением обнаружив, что Смит не имеет понятия о том, что такое настоящая драка, и предположив, что его дружки так же необразованны, Чарльз начал веселиться вовсю. Он резко развернулся к парню, державшему его за лодыжку. Когда подбежали Джастин и Фрэнсис, а за ними и десятилетний сын Фрэнсиса Форбс, Чарльз уже сидел верхом на своем незадачливом сопернике и от души колотил его по голове разбитыми в кровь кулаками.

– Да отстаньте вы от него! – выкрикнул мальчик постарше. – Он же не умеет драться, как джентльмен!

– Нет, сэр, я дерусь, чтобы победить.

Чарльз схватил лежавшего под ним горемыку за уши и стукнул головой о твердую землю.

– Чарльз, довольно!

Этот голос удивил и встревожил Чарльза. Он вскочил и обернулся. Перед ним стоял Орри в своем великолепном мундире, с горящими глазами. За спиной Орри Чарльз увидел Купера, тетю Клариссу и толпу гостей.

– Какой стыд! – воскликнула одна женщина. – При таком уме и такой милой внешности такой испорченный. Вот увидите, этот юный Мэйн плохо кончит.

Несколько человек с ней согласились. Чарльз вызывающе уставился на толпу. Орри крепко взял его за руку, а тетя Кларисса стала извиняться за беспорядок и предложила возместить ущерб. Ее тон заставил Чарльза покраснеть и наконец опустить голову.

– Думаю, будет лучше, если мы сейчас же уедем, – сказала тетя Кларисса.

– Мне очень жаль, что вы не можете остаться! – откликнулся Джастин.

Чарльз прекрасно видел, что он лжет.

По дороге домой Орри принялся читать кузену наставления:

– Это была постыдная сцена! Мне все равно, что они сделали, но ты должен был сдержаться! Пора уже вести себя как джентльмен.

– Не могу, – возразил Чарльз. – Я не джентльмен. Я сирота, а это совсем не одно и то же. Все в Монт-Роял только и делают, что мне об этом напоминают.

В гневных глазах мальчика Купер заметил скрытую боль. Орри расправил плечи, как какой-нибудь генерал, столкнувшийся с неповиновением:

– Да ты просто дерзкий…

– Оставь его, – негромко перебил брата Купер. – Он уже получил свое наказание, когда все эти люди говорили о нем.

Чарльз внимательно посмотрел на Купера и с изумлением понял, что этот худой серьезный человек знает о нем очень много. Чтобы скрыть смущение, он отвернулся и уставился в окно кареты.

Орри все никак не мог успокоиться и хотел поспорить. Но Кларисса коснулась его руки:

– Купер прав. Не стоит ни о чем говорить, пока не доберемся до дому.

Несколько минут спустя Кларисса попыталась обнять Чарльза за плечи. Он отстранился. Она взглянула на старшего сына и покачала головой.

Когда они приехали в Монт-Роял, Тиллет выпорол Чарльза, несмотря на протесты жены. И повторил то, что говорила женщина на свадьбе:

– Он плохо кончит. Разве тебе нужны другие доказательства?

Кларисса лишь молча, с тревогой смотрела на мужа.

* * *

В большом доме Резолюта часы пробили два.

Ночной воздух был влажным и душным, и от этого у Мадлен Ламотт еще больше усиливалось чувство, что она попала в ловушку. Ее чудесная ночная рубашка сбилась до самой талии, но Мадлен боялась ее поправить. Любое движение могло разбудить ее мужа, негромко храпевшего рядом.

День был утомительным, но самыми ужасными оказались последние несколько часов, которые принесли ей немало боли и разочарования. Она ожидала от Джастина нежности и такта, и не только потому, что он был старше, но и потому, что именно так он вел себя в Новом Орлеане. Однако теперь она знала, что вся его учтивость была лишь притворством ради того, чтобы произвести хорошее впечатление на ее отца и на нее саму.

Трижды за эту ночь она получила горький урок. Трижды Джастин заявлял свои права. И делал это грубо, ни разу даже не спросив ее согласия. У нее осталось только одно небольшое утешение: столкнувшись с его непорядочностью, она могла уже не стыдиться своего обмана.

Эту маленькую хитрость – немного крови при первом супружеском объятии – ей помогла устроить мамушка Салли, которая разбиралась в таких вещах. Обман был необходим, потому что Мадлен по глупости позволила себя соблазнить в совсем еще юном возрасте. И хоть эта единственная ошибка изменила всю ее жизнь, она тем не менее сохранила представления о девичьей чести, почему и вынуждена была прибегнуть к обману в свою первую брачную ночь.

Это случилось, когда ей было четырнадцать. От того летнего дня у нее остались яркие воспоминания о Джерарде, беспечном красивом юноше, который работал стюардом на одном из больших пароходов, ходивших по Миссисипи. Мадлен познакомилась с ним случайно, гуляя однажды по набережной. Ему было семнадцать, и он был таким веселым и привлекательным, что Мадлен вскоре перестала обращать внимание на тихий голос совести и убегала к нему на свидание, когда его пароход приходил в город, а это случалось в то лето каждые десять дней.

Позже, уже в августе, в темный грозовой день, она уступила его мольбам и пошла с ним в какую-то убогую съемную комнатушку в одном из переулков Французского квартала. Как только Джерард добился уступки, он тут же забыл о вежливости и с жаром овладел девушкой, хотя и старался не причинять ей боли.

Они условились о новом свидании, но он не пришел. Позабыв про стыд и осторожность, она даже подошла к трапу его парохода, чтобы узнать, не случилось ли с ним беды. Матрос, с которым она заговорила, уклончиво ответил, что не знает, где его можно найти. А потом Мадлен случайно подняла голову и в иллюминаторе одной из кают верхней палубы увидела лицо Джерарда. Едва заметив ее взгляд, он тут же отступил в темноту. Больше она его никогда не видела.

Несколько дней она боялась, что беременна. Когда этот жуткий страх прошел, Мадлен стала чувствовать себя виноватой. Ей хотелось заниматься любовью с Джерардом, но теперь, когда это случилось и она поняла, что он охладел к ней сразу же, как только добился своего, ее страсть уступила место раскаянию и страху перед всеми молодыми людьми и их намерениями. События того лета заставили Мадлен установить для себя новые, более строгие правила поведения, которые, если только это было возможно, помогли бы ей искупить свой грех.

В следующие несколько лет она отвергала все ухаживания и вообще всячески сторонилась мужчин до того дня, пока отец не пригласил к ним на ужин Джастина Ламотта. Гость из Южной Каролины обладал двумя качествами, хорошо рекомендовавшими его: обезоруживающим обаянием и солидным возрастом. Мадлен убедила себя, что Ламотт, в отличие от Джерарда, не одержим страстями. Это стало одной из причин того, что она в конце концов приняла его предложение.

На самом деле изменить свое решение ей пришлось через несколько дней после того, как заболел отец. Однажды вечером при мягком свете свечей, стоявших у кровати, отец стал умолять ее:

– Я не знаю, сколько еще смогу прожить, Мадлен. Прошу тебя, успокой меня. Выходи за Ламотта. Он достойный и порядочный человек.

– Да, – ответила Мадлен, когда огонек свечи качнулся от слабого дыхания Фабрея. – Мне тоже так кажется.

Только нечто столь же убедительное, как мольбы слегшего в постель Николя Фабрея, могло бы помочь ей преодолеть страх перед замужеством. Но даже уважение к отцу не могло избавить ее от грусти, ведь предстояло покинуть родной дом, своих немногих друзей, город, который она знала и любила. Но она отправилась в долгое путешествие в Южную Каролину, потому что верила: Ламотт именно тот, кем кажется.

И как же она ошибалась! Как жестоко, глупо ошибалась! Джастин был ничуть не менее сластолюбив, чем молодые мужчины, а в чем-то даже намного хуже их. Джерард, по крайней мере, не старался причинять ей боли.

Она не винила отца за этот брак, но была убеждена, что все сложилось бы иначе, будь жива ее мать. Мадлен не знала своей матери, но Николя Фабрей всегда описывал ее как самую замечательную женщину в мире. По его словам, она была умна, рассудительна и невероятно красива. Фабрей говорил, что Мадлен очень на нее похожа, но у него не осталось ни одного портрета, который мог бы это доказать или опровергнуть. Как раз перед тем, как его жена внезапно и неожиданно для всех умерла, он заказал ее портрет в миниатюре. Но портрет так и остался ненаписанным, и Фабрей всегда винил себя за то, что не позаботился об этом раньше.

Боже милостивый, думала Мадлен, какая горькая ирония! Как она спорила с мамушкой Салли, когда та настаивала на этом постыдном обмане в первую брачную ночь. Она отказывалась снова и снова, хотя мамушка Салли и убеждала ее, что такое жульничество не просто очень важно, но и милостиво по отношению к Джастину, ведь всем известно, как щепетильны мужчины в этих вопросах. Такой обман должен был обеспечить спокойное и ровное начало их супружеской жизни.

Какой стыд испытывала она, когда наконец согласилась на этот подлог, и каким жалким этот стыд казался теперь, когда открылось истинное лицо ее мужа!

А еще эта встреча с молодым кадетом Орри Мэйном на прибрежной дороге. Мадлен была очарована его мягкими благородными манерами, взглядом его темных глубоких глаз. Ей захотелось прикоснуться к нему, и она так и сделала, на несколько секунд забыв не только о том, что выходит замуж, но и о том, что кадет вполне мог быть не тем, кем казался. В конце концов, они были почти ровесниками.

Неожиданно образ Мэйна вновь возник перед ее глазами. Она вспомнила, что даже на свадебном приеме думала о нем непозволительно много и, более того, на один короткий миг представила себя в его объятиях. Теперь же, лежа рядом со спящим мужем, она мысленно снова и снова вглядывалась в это воображаемое лицо и ощущала, как ее захлестывает чувство вины. Не важно, как с ней поступил Джастин. Он был ее мужем, и она не должна думать о другом мужчине.

Однако, несмотря на все ее угрызения, образ их юного спасителя не исчезал. Чтобы избавиться от наваждения, Мадлен подняла руку к лицу, но сделала это чуть более резко, чем хотела. Застыв от ужаса, она прислушалась. Дыхание Джастина изменилось. Она опустила руку вдоль тела и сжала кулаки, застыв от напряжения.

Он проснулся.

Хотел что-то сказать, но закашлялся.

– Вы здоровы? – слабым голосом спросила Мадлен; в ее голосе прозвучала забота, которой она не чувствовала.

Джастин повернулся на бок, спиной к ней:

– Пройдет, как только глотну бурбона.

В темноте он уронил стакан с прикроватного столика. Слова, которые за этим последовали, Мадлен слышала всего несколько раз в жизни, хотя и знала об их существовании: отец иногда мог отстаивать свою точку зрения с помощью крепких слов.

Джастин и не подумал извиниться. Хлебнув виски прямо из графина, он глубоко вздохнул и снова повернулся, приподнявшись на локтях. Луна уже сияла вовсю; ее сверкающий свет заливал шелковистые волосы и мускулистую грудь Джастина. Для мужчины его возраста он был на удивление поджар, на нем почти не было жира.

– Тебе незачем тревожиться о моем здоровье, дорогая, – усмехнулся Джастин. – Оно безупречно. Большинство Ламоттов благополучно прожили по девяносто с лишним лет. Так что я намерен наслаждаться твоей благосклонностью еще долгое время.

Мадлен была слишком расстроена, чтобы говорить. Хрипота в его голосе и то, что она означала, напугали ее.

– Я хочу, чтобы ты родила мне сыновей, Мадлен, – с раздражением продолжал Джастин. – Моя первая жена не смогла. Фрэнсису однажды хватило наглости заявить, что это моя вина. Чушь, конечно! И очень скоро мы это докажем.

Он снова повернулся, навалившись на нее, как груженая телега из плоти и крови, и сорвал с нее простыню.

– Джастин, если ты не против, я бы хотела сначала сходить в…

– Позже! – рявкнул он и, задрав подол ее рубашки повыше, сунул руку между ее бедрами, причинив сильную боль.

Мадлен закрыла глаза и впилась ногтями в ладони, когда муж лег на нее и тяжело задышал.