Текст книги "Любовница французского лейтенанта"

19

Так как рождается гораздо более особей каждого вида, чем сколько их может выжить, и так как, следовательно, постоянно возникает борьба за существование, то из этого вытекает, что всякое существо, которое в сложных и нередко меняющихся условиях его жизни хотя бы незначительно изменится в направлении, для него выгодном, будет иметь более шансов выжить и таким образом подвергнется естественному отбору.

Ч. Дарвин. Происхождение видов (1859)

В действительности, однако, жертва, направлявшаяся в Китай, собиралась в тот вечер вместе с Эрнестиной сделать сюрприз тетушке Трэнтер. Обе дамы должны были отобедать у него в «Белом льве». Было приготовлено блюдо из сочных, первых в этом сезоне, омаров, отварен лосось, приплывший из моря на нерест, перерыты гостиничные погреба, а доктора, которого мы уже мельком видели у миссис Поултни, завербовали для восполнения недостающего числа лиц мужского пола.

Будучи местной знаменитостью, он считался такой же богатой добычей в лаймской реке супружества, как лосось (которого ему тем вечером предстояло отведать) в реке Экс. Эрнестина безжалостно дразнила им тетку, обвиняя это на редкость кроткое существо в бессердечной жестокости к несчастному одинокому человеку, который всю жизнь тоскует, тщетно домогаясь ее руки и сердца. Однако герой этой драмы благополучно прожил одиноким и несчастным с лишком шестьдесят лет, и потому в его тоске позволительно усомниться так же, как и в ее бессердечной жестокости.

Дело в том, что доктор Гроган был такой же закоренелый старый холостяк, как миссис Трэнтер – старая дева. Этот ирландец в полной мере обладал присущей его племени (и скопцам) удивительной способностью порхать, распускать хвост и расточать комплименты женщинам, не позволяя ни одной из них завладеть его сердцем. Маленький, сухощавый, вылитый кобчик, он бывал резок, порою даже свиреп, но в подходящей компании легко смягчался и придавал приятную терпкость лаймскому обществу. Казалось, он все время кружит над вами, готовый камнем упасть на любую глупость, но если вы ему понравились, сыпал остротами и излучал доброжелательность, как человек, который жил и научился по-своему давать жить другим. У него была слегка подмоченная репутация – по происхождению католик, он, выражаясь современным языком, отчасти напоминал человека, который в 1930-е годы состоял в компартии и, хотя теперь принят в порядочном обществе, все еще несет на себе клеймо дьявола. Никто не сомневался – в противном случае миссис Поултни никогда не допустила бы его до своей особы, – что ныне доктор (подобно Дизраэли) – достойный член англиканской церкви. Да и могло ли быть иначе – ведь он (в отличие от Дизраэли) исправно посещал по воскресеньям утреннюю службу. А что человек может быть настолько равнодушен к религии, что готов ходить и в мечеть, и в синагогу, лишь бы туда ходили молиться все, – было выше разумения местных обывателей. К тому же он был прекрасный врач, глубоко сведущий в самой важной отрасли медицины – психологии пациентов. Он держал в страхе божием тех, кто втайне этого желал, и – по мере надобности – мог с таким же успехом поддразнить, утешить или закрыть на многое глаза.

В Лайме вряд ли нашелся бы больший охотник хорошо поесть и выпить, а так как обед, которым его угостили Чарльз с «Белым львом», пришелся ему по вкусу, он незаметно взял на себя роль хозяина. Он учился в Гейдельберге, практиковал в Лондоне, знал свет и все его дурачества, как может знать их только умный ирландец, – иными словами, когда память и опыт его подводили, воображение тотчас восполняло пробел. Никто не верил всем его россказням, но никто не слушал их от этого с меньшим удовольствием. Миссис Трэнтер, вероятно, знала их не хуже остальных – ведь они с доктором были старые друзья и ей наверняка было известно, насколько каждая новая версия отличается от предыдущей; тем не менее она смеялась больше всех, а порою так неудержимо, что я даже боюсь себе представить, что было бы, случись столпу общества повыше, на холме, это услышать.

В другое время такой вечер доставил бы Чарльзу удовольствие – в значительной степени благодаря маленьким вольностям языка и сюжетов, которые позволил себе доктор Гроган в своих рассказах, особенно когда от жирного лосося остался один лишь препарированный скелет и мужчины перешли к графину портвейна – вольностям, считавшимся не совсем comme il faut[32]32
  Приличными (фр.).


[Закрыть] в том обществе, украшением коего учили быть Эрнестину. Раз или два Чарльз заметил, что она слегка шокирована – чего отнюдь нельзя было сказать о тетушке Трэнтер, и его охватила тоска по более свободным нравам, которые господствовали во времена юности двоих его старших гостей и к которым они все еще с удовольствием возвращались. При виде озорных искорок в глазах доктора и неумеренного веселья миссис Трэнтер его начало тошнить от его собственной эпохи с ее удушливой благопристойностью, с ее поклонением машине – и не только машине как таковой в промышленности и транспорте, но и гораздо более страшной машине, в которую уже начали вырождаться общественные условности.

Столь похвальная беспристрастность, как может показаться, едва ли согласовывалась с его собственным поведением в более ранние часы того же дня. Чарльз так прямо не ставил этого себе в упрек, но и не остался совершенно слеп к своей непоследовательности. Круто изменив теперь свой курс, он сказал себе, что принял мисс Вудраф слишком уж всерьез, что, если можно так выразиться, рассматривал ее скорее в микроскоп, чем в телескоп. Он был особенно внимателен к Эрнестине – она успела оправиться от своего недомогания, но казалась менее оживленной, чем обычно, хотя трудно сказать, было ли то следствием мигрени или же буйного ирландского хоровода анекдотов доктора. И однако вновь, как давеча на концерте, Чарльза кольнула мысль, что есть в ней что-то плоское, что остроумие ее отнюдь не происходит, как следует в буквальном смысле слова, из остроты ума. Не похожа ли эта девица с ее притворно скромной и многозначительной миной на некий автомат, на хитроумную заводную куклу из сказок Гофмана{115}115
  Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776 – 1827) – немецкий писатель-романтик, автор фантастических рассказов, в которых используется мотив возможности подмены человека автоматом, куклой.


[Закрыть]?

Но потом он подумал: она ведь дитя среди троих взрослых – и нежно пожал ей руку под столом красного дерева. Она вспыхнула и была в эту минуту очаровательна.

Два наших джентльмена – рослый Чарльз, который отдаленно напоминал покойного принца-консорта{116}116
  Принц-консорт (принц-супруг) – титул мужа королевы Виктории Альберта (1819 – 1861).


[Закрыть], и худощавый маленький доктор – проводили наконец дам обратно домой. Была половина одиннадцатого – час, когда светская жизнь в Лондоне только начиналась, но здесь город давно уже погрузился в привычный долгий сон. И когда за дамами закрылась дверь, все еще улыбавшиеся джентльмены увидели, что, кроме них, на Брод-стрит нет ни живой души.

Доктор потер кончик носа.

– А вам, сэр, я прописал бы сейчас хороший стакан пунша, приготовленный моею ученой рукой. – Чарльз хотел было вежливо отказаться, но Гроган продолжал: – Предписание врача. Dulce est desipere, как сказал поэт. Сладко выпить в приятной компании[33]33
  Доктор шутливо перефразирует и сокращает латинский стих: «Сладко подурачиться при случае».{293}293
  …сладко подурачиться… – строка из «Од» знаменитого римского поэта Квинта Горация Флакка (65 – 8 до н. э.).


[Закрыть]


[Закрыть].

Чарльз улыбнулся:

– Если грог будет лучше, чем латынь, тогда – с величайшим удовольствием.

Итак, минут через десять Чарльз уютно расположился в «каюте», как доктор Гроган называл свой кабинет на третьем этаже, с фонарем, выходившим на маленький залив между Воротами Кобб и самим Коббом. Вид из этой комнаты, сказал ему ирландец, особенно восхитителен летом благодаря приезжающим на морские купанья нереидам{117}117
  Нереиды – в греческой мифологии нимфы моря, прекрасные дочери бога Нерея.


[Закрыть]. Может ли врач найти лучший способ соединения приятного с полезным, чем прописывать своим пациентам то, что так ласкает его взор? На столике в фонаре стоял изящный маленький медный телескоп Грегори{118}118
  Грегори Джеймс (1638 – 1675) – шотландский математик, изобретатель отражательного телескопа.


[Закрыть]. Доктор лукаво щелкнул языком и подмигнул.

– Разумеется, исключительно для астрономических наблюдений.

Чарльз высунулся из окна и вдохнул соленый воздух; на берегу справа чернели прямоугольные квадратные силуэты передвижных купален, откуда являлись нереиды. Но единственною музыкой, которая донеслась до него из ночной тиши, был шорох волн, набегавших на прибрежную гальку, да хриплые крики чаек, что заночевали на далекой глади моря. Позади, в освещенной лампой комнате, что-то тихонько позвякивало – это доктор готовил свое «лекарство». Чарльзу казалось, будто он висит между двумя мирами – между уютной теплой цивилизацией у него за спиной и холодной черной тайной за окном. Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами.

Грог удался на славу, его дополнила приятная неожиданность в виде бирманской сигары; к тому же оба наших героя жили еще в таком мире, где у людей разных профессий было общее поле знаний, общий запас информации, известный набор правил и закрепленных значений. Какой врач сегодня знает классиков? Какой дилетант может свободно беседовать с ученым? Их мир еще не был подавлен тиранией специализации, и я (равно как и доктор Гроган, в чем вы не замедлите убедиться) не хотел бы, чтобы вы путали прогресс со счастьем.

Некоторое время оба молчали, с наслаждением погружаясь обратно в тот мужской, более серьезный мир, который дамы и званый обед заставили их покинуть. Чарльзу любопытно было узнать, каких политических взглядов придерживается доктор, и, чтобы подойти к этой теме, он спросил, чьи бюсты белеют на полках среди книг хозяина.

– Quisque suos patimur manes. Это цитата из Вергилия{119}119
  Вергилий Марон Публий (70 – 19 до н. э.) – знаменитый римский поэт, автор лирических стихотворений и поэм, в том числе эпической поэмы «Энеида» о странствиях и войнах троянца Энея.


[Закрыть], и означает она примерно следующее: «Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу», – с улыбкой заметил доктор.

Чарльз улыбнулся ему в ответ.

– Мне кажется, я узнаю Бентама{120}120
  Бентам Иеремия (1748 – 1832) – английский юрист и философ, родоначальник утилитаризма. Выдвинул учение о нравственности, основанное на принципе пользы («Наибольшее счастье наибольшего числа людей – основа морали и законодательства»). Был сторонником буржуазного либерализма, но оправдывал право государства на подавление народных восстаний.


[Закрыть].

– Совершенно верно. А другая глыба паросского мрамора – это Вольтер.

– Из чего я заключаю, что мы сторонники одной партии.

Доктор усмехнулся.

– Разве у ирландца есть другой выбор?

Чарльз жестом подтвердил, что нет, а затем попытался объяснить, почему сам он тоже либерал.

– Мне кажется, Гладстон по крайней мере признает, что моральные устои нашего времени насквозь прогнили.

– Помилуй бог, уж не социалиста ли я перед собою вижу?

– Пока еще нет, – засмеялся Чарльз.

– Предупреждаю вас – в этот век ханжества и пара я могу простить человеку все, кроме «живой веры».

– Разумеется, разумеется.

– В молодости я был последователем Бентама. Вольтер прогнал меня из лона римской церкви, а Бентам – из лагеря тори. Но вся эта нынешняя болтовня насчет расширения избирательного права… нет, это не по мне. Я гроша ломаного не дам за происхождение. Какой-нибудь герцог или – да простит меня Господь – сам король может быть так же глуп, как первый встречный. Но я благодарен матери-природе за то, что через пятьдесят лет меня не будет в живых. Когда правительство начинает бояться толпы, это значит, что оно боится самого себя. – Доктор весело сверкнул глазами. – Знаете, что сказал мой соотечественник чартисту, который явился в Дублин проповедовать свое кредо? «Братья! – воскликнул чартист. – Разве вы не согласны, что один человек ничем не хуже другого?» – «Ей-ей, ваша правда, господин оратор, – кричит ему в ответ Падди{121}121
  Падди (уменьш. от Патрик) – презрительная кличка ирландцев.


[Закрыть]. – И даже лучше, черт побери!» – Чарльз улыбнулся, но доктор предостерегающе поднял палец. – Вы улыбаетесь, Смитсон, но заметьте: Падди-то был прав. Это не просто ирландская прибаутка. Это «и даже лучше» в конце концов погубит наше государство. Попомните мое слово.

– А ваши домашние боги – разве за ними нет никакой вины? Кто проповедовал наибольшее счастье наибольшего числа?

– Я отвергаю не самый этот афоризм, а лишь способ его применения. В дни моей молодости прекрасно жили без Великого носителя цивилизации (доктор имел в виду железные дороги). Вы не принесете счастья большинству людей, заставив их бегать прежде, чем они научатся ходить.

Чарльз вежливо пробормотал нечто, долженствующее означать согласие. На то же больное место он наткнулся у своего дяди – человека совсем других политических взглядов. Многие из тех, кто боролся за первый Билль о реформе{122}122
  Первый Билль о реформе (1832) лишил представительства в парламенте часть «гнилых местечек» и несколько расширил избирательное право жителей сельской местности. Рабочие права голоса не получили.


[Закрыть] в 1830-е годы, три десятилетия спустя боролись против второго Билля. Они чувствовали, что их век поражен двуличием и оппортунизмом, которые пробудили опасный дух зависти и смуты. Быть может, доктор, родившийся в 1801 году, был, в сущности, обломком августинианского гуманизма{123}123
  …доктор… был… обломком августинианского гуманизма… – Имеется в виду период английского Просвещения XVIII в., который в Англии принято называть «августинианским» по аналогии с золотым веком классической римской литературы и искусства, эпохи правления императора Августа (27 до н. э. – 14 н. э.).


[Закрыть] и для него понятие прогресса было слишком тесно связано с понятием упорядоченного общества – если понимать под порядком то, что позволяло ему всегда оставаться самим собой, то есть человеком, который гораздо ближе к потенциальному либералу Бёрку{124}124
  Бёрк Эдмунд (1729 – 1797) – английский государственный деятель, философ и публицист. Будучи ярым противником французской революции XVIII в., вместе с тем выступал за сохранение конституционных свобод, независимость парламента от короля, отмену работорговли и т. п.


[Закрыть], нежели к потенциальному фашисту Бентаму. Однако нельзя сказать, что его поколение было совсем уж не право в своих подозрениях насчет Новой Британии и ее государственных деятелей, выдвинувшихся во время продолжительного экономического бума после 1850 года. Многие более молодые люди – и такие незаметные, как Чарльз, и такие прославленные, как Мэтью Арнольд, – разделяли эти подозрения. Разве позже не ходили слухи, что якобы обращенный в истинную веру Дизраэли{125}125
  Разве позже не ходили слухи, что якобы обращенный в истинную веру Дизраэли бормотал на смертном одре древнееврейские слова заупокойной молитвы? – Дизраэли происходил из еврейской семьи.


[Закрыть] бормотал на смертном одре древнееврейские слова заупокойной молитвы? И разве под мантией благородного оратора Гладстона не скрывался величайший в современной политической истории мастер двусмысленных заявлений и смелых призывов, выродившихся в трусость? Когда невозможно понять тех, кто занимает наивысшие посты, что говорить о низших… но пора переменить тему. Чарльз спросил доктора, интересуется ли тот палеонтологией.

– Нет, сэр, честно вам признаюсь. Мне не хотелось портить такой замечательный обед. Но я убежденный неоонтолог{126}126
  Неоонтология – наука, изучающая живые организмы. Палеонтология изучает ископаемые организмы.


[Закрыть]. – Он улыбнулся Чарльзу из глубины своего необъятного кресла. – Когда мы будем больше знать о живых, настанет время гоняться за мертвецами.

Чарльз проглотил упрек и воспользовался представившейся возможностью.

– На днях я познакомился с таким образчиком местной флоры, что готов отчасти с вами согласиться. – Он нарочно умолк – Очень странный случай. Вам, без сомнения, известно о нем больше, чем мне. – Почувствовав, что столь замысловатое вступление может навести на мысль о чем-то большем, нежели случайный интерес, он торопливо закончил: – Ее фамилия, кажется, Вудраф[34]34
  Woodraff (англ.) – ясменник пахучий, травянистое растение, встречающееся в окрестностях Лайм-Риджиса.


[Закрыть]. Она служит у миссис Поултни.

Доктор смотрел на серебряный подстаканник, в котором он держал свой стакан с грогом.

– А-а, вот оно что. Несчастная Трагедия.

– Быть может, это профессиональная тайна? Она ваша пациентка?

– Я пользую миссис Поултни, но я не позволю никому дурно отзываться о ней.

Чарльз украдкой на него взглянул. Сомнений быть не могло – в глазах доктора, спрятанных за квадратными стеклами очков, блеснул свирепый огонек. Едва заметно улыбнувшись, гость опустил глаза.

Гроган наклонился и помещал огонь.

– Мы знаем больше об этих ваших окаменелостях на побережье, чем о том, что происходит в уме этой девицы. Недавно один толковый немецкий врач подразделил меланхолию на несколько классов. Первый он называет природной меланхолией. Имеется в виду, что человек просто рожден с меланхолическим темпераментом. Другой класс он называет случайной меланхолией, вызванной каким-то случаем. Ею, как вы знаете, временами страдаем мы все. Третий он называет скрытой меланхолией. Этим он, бедняга, на самом деле хочет сказать, что понятия не имеет, какой дьявол ее вызывает.

– Но ведь болезнь мисс Вудраф вызвана именно таким случаем.

– Полноте, неужели она первая молодая женщина, которую соблазнили и бросили? Да я вам назову с десяток других здесь, в Лайме.

– При таких же чудовищных обстоятельствах?

– Иногда при более чудовищных. А сейчас все они веселы, как пташки.

– Значит, вы зачисляете мисс Вудраф в разряд скрытых меланхоликов?

Доктор помолчал.

– Однажды меня пригласили… вы, конечно, понимаете, что все это под строжайшим секретом… пригласили к ней около года назад. Я сразу понял, в чем дело, – плачет без причины, ни с кем не разговаривает, особенное выражение глаз. Классические симптомы меланхолии. Я знал ее историю. И Тальботов я тоже знаю – когда это случилось, она была у них гувернанткой. Ну, думаю, причина ясна – не то что шести недель, шести дней под крышей Мальборо-хауса достаточно, чтобы любого нормального человека довести до безумия. Между нами, Смитсон, я, старый язычник, был бы рад-радехонек, если б эта цитадель благочестия сгорела до основания – и хозяйка вместе с ней. И будь я проклят, если не спляшу джигу на пепелище.

– Пожалуй, я бы охотно к вам присоединился.

– Не вы один, клянусь небом. – Доктор отхлебнул грога. – Весь город бы сбежался. Однако это пустая болтовня. Я сделал для этой девушки все, что только мог. Но я сразу понял, что излечить ее можно лишь одним способом.

– Убрать ее оттуда.

Доктор энергично кивнул.

– Две недели спустя эта красотка идет по направлению к Коббу, а тут как нарочно Гроган возвращается домой. Я веду ее к себе. Я с нею беседую. Я ласков с ней так, как будто она моя любимая племянница. Но она закусила удила и ни с места. И не то чтоб я ограничился одними разговорами. В Эксетере практикует мой коллега. Прекрасный человек, очаровательная жена, четверо детишек – сущие ангелочки, и он как раз ищет гувернантку. Я все это ей говорю.

– И она не поддается?

– Ни на йоту. Вы только послушайте. Миссис Тальбот кротка, как голубица. Она первым делом предлагает девушке вернуться. Так нет же – она поступает в дом, про который всем известно, что это юдоль скорби, к хозяйке, для которой нет разницы между слугою и рабом, на должность ничем не лучше подушки, набитой колючками утесника. Сидит там – и все. Вы не поверите, Смитсон, но предложите вы этой девушке английский трон, и я ставлю тысячу фунтов против пенни, что она и ухом не поведет.

– Но… но это непостижимо. Судя по вашим словам, она отказалась именно от того, что собирались предложить ей мы. Мать Эрнестины…

– Зря потратит время, друг мой, при всем моем уважении к этой даме. – Мрачно улыбнувшись Чарльзу, он наполнил оба стакана грогом из ведерка, стоявшего на выступе в камине. – Достопочтенный доктор Хартман{127}127
  Хартман Филипп Карл (1773 – 1830) – немецкий врач-психиатр, автор ряда трудов по психологии.


[Закрыть] описывает весьма сходные случаи. Один из них заслуживает особого внимания. Это история молодой вдовы, если я не ошибаюсь, из Веймара. Муж, кавалерийский офицер, стал жертвой несчастного случая во время военных учений. Некоторое сходство, как видите, есть. Жена пребывает в глубоком трауре. Как и следовало ожидать. А дальше, Смитсон, это продолжается в том же духе год за годом. В доме запрещается что-либо менять. Одежда покойного висит в его шкафу, трубка лежит рядом с его любимым креслом, даже письма, которые пришли ему после смерти, лежат все там же… – доктор указал куда-то в сумрак за спиною Чарльза, – на том же серебряном подносе, нераспечатанные, пожелтевшие, год за годом. – Он умолк и улыбнулся: – Ваши аммониты не хранят подобных тайн. Но послушайте, что пишет о них доктор Хартман. – Он остановился перед Чарльзом и указательным пальцем как бы направил свои слова прямо в него. – Судя по всему, эта женщина пристрастилась к своей меланхолии, как морфинист к морфию. Теперь вы видите, как обстоит дело? Ее скорбь становится ее счастьем. Она хочет быть жертвой, влекомой на заклание. Там, где мы с вами отпрянули бы назад, она летит вперед. Она одержима. – Он снова уселся. – Темный случай. Чрезвычайно темный случай.

Некоторое время оба молчали. Чарльз бросил в камин окурок сигары, который на мгновенье занялся ярким пламенем. Задавая следующий вопрос, он не нашел в себе сил посмотреть доктору в глаза.

– И она никому не открыла, что происходит у нее в душе?

– Ее ближайшая подруга, конечно, миссис Тальбот. Но она мне сказала, что девушка ничего не открывает даже ей. Я льстил себя надеждой… но потерпел фиаско.

– Что, если… если она откроет свои чувства какому-нибудь доброжелателю…

– Тогда она исцелится. Но она не желает исцеляться. Она подобна больному, который отказывается принимать лекарство.

– Но в таком случае вы, я полагаю…

– Как можно принудить к чему-нибудь человеческую душу, молодой человек? Вы можете сказать мне как? – (Чарльз беспомощно пожал плечами.) – Не можете. Так послушайте, что скажу вам я. Лучше оставить все как есть. Понимание никогда не проистекало из насилия.

– Значит, это безнадежный случай?

– В том смысле, какой вы имеете в виду, – безусловно. Медицина тут бессильна. Не думайте, что она, подобно нам, мужчинам, способна здраво рассуждать, анализировать свои побуждения, сознавать, почему она поступает именно так, а не иначе. Ее следует рассматривать как человека, блуждающего в тумане. Все, что нам остается, – это ждать и не терять надежды, что туман рассеется. И тогда, быть может… – Он умолк. Потом безнадежно добавил: – Быть может.

В эту самую минуту спальня Сары погружена в глухую тьму, которая окутывает весь Мальборо-хаус. Она спит на правом боку, темные волосы рассыпались по лицу и почти совсем его закрыли. И мы снова видим совершенно спокойные черты, в которых нет ничего трагического: здоровая молодая женщина лет двадцати шести – двадцати семи спит, выпростав из-под одеяла тонкую округлую руку, ибо ночь тиха, а окна закрыты… рука откинута и покоится на теле другого человека.

Не мужчины. Девушка лет девятнадцати, тоже спящая, лежит спиной к Саре, но почти вплотную к ней, потому что кровать, хотя и широкая, все же не рассчитана на двоих.

Я знаю, что за мысль у вас промелькнула, но не забывайте, что действие происходит в 1867 году. Представим себе, что миссис Поултни, неожиданно появившись на пороге спальни с лампой в руке, увидела эти два тела, нежно прижавшиеся друг к другу. Вы, наверное, воображаете, что она, как разъяренный черный лебедь, выгнет шею, предаст грешниц анафеме, и вот уже их обеих в одних жалких ночных сорочках выбрасывают за гранитные ворота.

Вы глубоко ошибаетесь. Ничего подобного вообще не могло случиться – ведь мы знаем, что миссис Поултни всегда принимала на ночь лауданум. Но если бы она все-таки и оказалась там, на пороге, она почти наверняка просто повернулась бы и вышла, более того, вероятно, тихонько прикрыла бы за собою дверь, чтоб не разбудить спящих.

Непостижимо? Однако некоторые пороки были в те времена столь противоестественны, что их попросту не существовало. Сомневаюсь, чтобы миссис Поултни когда-нибудь слышала слово «лесбийский», а если и слышала, то в ее представлении оно наверняка начиналось с прописной буквы и относилось к одному из греческих островов. А кроме того – и это было для нее такой же непререкаемою истиной, как то, что земля круглая, а доктор Филпотс – епископ Эксетерский, – женщины не испытывают плотского наслаждения. Она, конечно, знала, что низшей категории женщин доставляют некоторое удовольствие греховные мужские ласки, вроде того чудовищного поцелуя, который на ее глазах был однажды запечатлен на щеке Мэри, но подобную безнравственность она приписывала женской слабости и женскому тщеславию. Прославленная благотворительность леди Коттон, разумеется, свидетельствовала о существовании проституток, но это были женщины, настолько погрязшие в разврате, что алчность заставляла их преодолевать врожденное женское отвращение ко всему плотскому. Именно в этом она и заподозрила Мэри: раз девушка, столь грубо оскорбленная конюхом, может хихикать, значит, она, несомненно, уже вступила на путь порока.

Ну а Сара? По части пороков она была столь же несведуща, сколь и ее хозяйка, но она не разделяла ужаса миссис Поултни перед плотью. Она знала или, по крайней мере, подозревала, что любовь доставляет физическое наслаждение. Однако она была, вероятно, настолько невинна, что об этом не стоит даже говорить. Спать вместе девушки начали вскоре после того, как бедняжка Милли упала в обморок на глазах у миссис Поултни. Доктор Гроган посоветовал перевести ее из комнаты, где спали горничные, в другую, более светлую. Случилось так, что рядом со спальней Сары давно пустовала гардеробная, куда и водворили Милли. Сара взяла на себя большую часть ухода за малокровной горничной. Милли была четвертой из одиннадцати детей бедного батрака. Семья жила в неподдающейся описанию горькой нищете. Жилищем им служила сырая, тесная, разделенная на две половины лачуга в одной из тех долин, что расходятся лучами к западу от холодного и мрачного Эгардона. Ныне этот дом принадлежит модному молодому лондонскому архитектору, который проводит здесь субботу и воскресенье и очень любит этот дикий, глухой, живописный сельский уголок. Возможно, он изгнал оттуда призрак викторианских ужасов. Надеюсь, что это так. Представления о довольном жизнью землепашце и его выводке, вошедшие в моду с легкой руки Джорджа Морланда{128}128
  Джордж Морланд (1763 – 1804) – английский художник, автор жанровых сцен из крестьянского быта.


[Закрыть] и иже с ним (к 1867 году архизлодеем стал Биркет Фостер{129}129
  Биркет Фостер (1825 – 1899) – английский художник, писал пейзажи, сцены из деревенской жизни, иллюстрировал детские книги.


[Закрыть]), были такой же глупой и пагубной попыткой сентиментально приукрасить, а следовательно, скрыть действительность, как наши голливудские фильмы о «реальной жизни». Одного взгляда на Милли с десятком жалких заморышей – ее братишек и сестренок – было бы достаточно, чтобы миф о счастливом пастушке{130}130
  Счастливый пастушок – персонаж одного из стихотворений Бёрнса.


[Закрыть] рассеялся как дым, однако лишь немногие удосужились бросить этот взгляд. Каждый век, каждый преступный век возводит высокие стены вокруг своего Версаля, и лично мне стены эти особенно ненавистны, когда они возводятся литературой и искусством.

Итак, однажды ночью Сара услышала, что Милли плачет. Сара вошла к ней в комнату и постаралась ее утешить, что не составило особого труда: Милли во всем, кроме возраста, была сущим ребенком; она не умела ни читать, ни писать, а вынести суждение об окружающих ее людях была способна в той же мере, что собака: когда ее гладили, отвечала благодарностью, ну а если пинали – что ж, такова жизнь. Ночь была пронизывающе холодная, и Сара попросту легла к Милли в постель, обняла ее, поцеловала и погладила. Она смотрела на больную девушку, как на одного из тех слабеньких ягнят, которых ей когда-то – до того, как аристократические замашки ее отца изгнали подобные сельские занятия из их обихода, – приводилось выкармливать рожком. И право же, сравнение это как нельзя лучше подходило для дочери батрака.

С тех пор несчастный ягненок приходил к ней в комнату раза два-три в неделю. Спала Милли плохо, гораздо хуже Сары, которая порой ложилась спать в одиночестве, а проснувшись на рассвете, находила рядом Милли – так робко и незаметно удавалось бедняжке в бессонный полуночный час забраться к ней в постель. Она боялась темноты и, не будь Сары, попросилась бы обратно в общую спальню наверху.

Эта нежная привязанность была почти бессловесной. В тех редких случаях, когда девушки разговаривали, беседа их касалась лишь повседневных домашних дел. Обе знали, что важно лишь одно – эта теплая, молчаливая, немая близость в темноте. Но ведь какой-то элемент секса наверняка был в их чувствах? Возможно, но они никогда не преступали границ, дозволенных двум сестрам. Несомненно, где-нибудь, в ином окружении, среди опустившейся до скотства городской бедноты, среди наиболее эмансипированной аристократии в те дни можно было встретить всевозможные пороки, но такое широко распространенное в викторианский век явление, как женщины, спящие в одной постели, следует приписать скорее отвратительной грубости тогдашних мужчин, нежели более сомнительным причинам. И наконец – разве в такой бездне одиночества любая тяга людей друг к другу не ближе к человечности, чем к извращению и разврату?

Так пусть же они спят, эти два невинных создания, а мы тем временем вернемся к другим, более разумным, более ученым и во всех отношениях более развитым особям мужского пола, что бодрствуют поблизости от моря.

Упомянутые два венца творения от темы «Мисс Вудраф» и весьма обоюдоострых метафор по части тумана перешли к менее двусмысленной области палеонтологии.

– Согласитесь, – сказал Чарльз, – что открытия Лайеля чреваты выводами, выходящими далеко за пределы науки, которой он занимался. Боюсь, что теологам предстоит жестокая схватка.

Замечу, что Лайель был отцом современной геологии. Уже в 1778 году Бюффон{131}131
  Бюффон Жорж Луи Леклерк (1707 – 1788) – французский естествоиспытатель. В области геологии выдвинул теорию развития земного шара.


[Закрыть] в своих знаменитых «Эпохах природы» взорвал миф (изобретенный в XVII веке архиепископом Ашером{132}132
  Ашер Джеймс (1581 – 1656) – ирландский священник, автор библейской хронологии.


[Закрыть] и со всей серьезностью воспроизводимый в бесчисленных изданиях официальной английской Библии{133}133
  Официальная английская Библия («авторизованная версия», «Библия короля Якова») – английский перевод Библии, одобренный в 1611г. королем Яковом I.


[Закрыть]) о том, что мир был сотворен в 9 часов утра 26 октября 4004 года до Рождества Христова. Но даже великий французский естествоиспытатель не посмел отодвинуть возникновение вселенной более чем на 75 тысяч лет назад. «Основы геологии» Лайеля, которые были опубликованы между 1830 и 1833 годами – и, таким образом, очень удачно совпали с реформами в других областях{134}134
  «Основы геологии»… совпали с реформами в других областях… – Имеется в виду первый Билль о реформе, запрещение труда детей моложе девяти лет и ограничение рабочего дня остальных (1833), отмена рабства в колониях (1834), муниципальные реформы (1835) и др.


[Закрыть], – отбросили его назад на миллионы лет. Ныне почти забытый, Лайель сыграл в свое время важную роль: он открыл для своего века и для бесчисленных исследователей, работающих в других отраслях науки, чреватое богатейшими возможностями пространство. Открытия его, подобно урагану, пронеслись по затхлым метафизическим коридорам века, поражая леденящим ужасом робких, но воодушевляя смелых. Следует, однако, помнить, что в то время, о котором я пишу, мало кто знал о шедевре Лайеля хотя бы понаслышке, еще меньшее число верило в его теории и совсем уж незначительное меньшинство понимало все их значение. «Книга Бытия» – величайшая ложь, но это также величайшая поэма, а шеститысячелетнее чрево гораздо уютнее такого, которое растянулось на две тысячи миллионов лет.

Поэтому Чарльза так заинтересовало (и будущий тесть, и дядя приучили его подходить к этому вопросу очень осторожно), разделит или отвергнет доктор Гроган его беспокойство за теологов. Но доктор не пошел ему навстречу. Устремив свой взор в огонь, он пробормотал:

– Да, пожалуй.

Наступило молчание, которое Чарльз прервал, спросив небрежным тоном, словно желая лишь поддержать разговор:

– Ну а этого пресловутого Дарвина вы читали?

В ответ доктор сердито взглянул на него поверх очков, затем поднялся и, захватив с собой лампу, пошел в противоположный конец узкой комнаты, где стоял книжный шкаф. Вернувшись, он вручил Чарльзу книгу. Это было «Происхождение видов». Чарльз поднял глаза и встретил его суровый взгляд.

– Я вовсе не хотел…

– Вы ее читали?

– Да.

– В таком случае как вы смеете называть великого человека «этот пресловутый Дарвин»?

– Но вы же сами говорили…

– Эта книга – о живых, а не о мертвых, Смитсон.

Гроган сердито отвернулся и водворил лампу обратно на стол. Чарльз встал.

– Вы совершенно правы. Простите.

Маленький доктор искоса на него взглянул.

– Несколько лет назад сюда приезжал Госсе{135}135
  Госсе Филип Генри (1810 – 1888) – английский зоолог.


[Закрыть] со своей компанией bas-bleus[35]35
  Синих чулок (фр.).{294}294
  Синие чулки – презрительная кличка женщин, всецело поглощенных научными интересами. Прозвище это впервые получил английский ученый XVIII в. Б. Стеллингфлит, посещавший литературный и научный кружок Элизабет Монтегю, автора ряда научных эссе и диалогов. Он, пренебрегая модой, носил простые синие чулки.


[Закрыть]


[Закрыть], которые помешаны на морских улитках. Читали вы его «Пуп Земли»?[36]36
  «Пуп Земли, или Попытка развязать геологический узел» ныне забыт, что достойно всяческого сожаления, ибо это одна из самых любопытных и совершенно непреднамеренно производящих комический эффект книг целой эпохи. Ее автор был членом Королевского научного общества и крупным специалистом по биологии моря. Однако страх перед Лайелем и последователями этого ученого заставил его в 1857 году выступить с теорией, которая одним махом устраняла все несоответствия между наукой и библейской легендой о сотворении мира. Госсе выдвинул следующий хитроумный довод: в тот день, когда Бог создал Адама, он заодно создал все ископаемые и вымершие формы жизни – что, безусловно, следует расценивать как самую непостижимую попытку замести следы, какую человек когда-либо приписывал божеству. Вдобавок трудно было выбрать более неудачный момент для опубликования «Пупа» – всего за два года до «Происхождения видов». Полвека спустя сын Госсе Эдмунд обессмертил его в своих знаменитых изящных мемуарах. (Примеч. автора.)


[Закрыть]{136}136
  Пуп Земли (омфал) – согласно библейской легенде, камень в алтаре Иерусалимского храма, которым Бог в начале мироздания закрыл отверстие бездны, водного хаоса.


[Закрыть]

Чарльз улыбнулся.

– По-моему, это величайшая чушь.

Гроган, подвергнув Чарльза как позитивному, так и негативному испытанию, ответил ему печальной улыбкой.

– Именно это я ему и сказал после лекции, которую он тут соизволил прочитать. – Раздув свои ирландские ноздри, доктор позволил себе два раза торжествующе фыркнуть. – Не больше и не меньше. Теперь этот пустозвон от фундаментализма{137}137
  Фундаментализм – крайнее консервативное направление в протестантизме, отвергающее любую критику Священного Писания. Здесь Фаулз допускает анахронизм, ибо это учение возникло в начале XX в. и притом в США.


[Закрыть] еще подумает, прежде чем снова оглашать своим пустозвонством нашу часть дорсетского побережья. – Он более добродушно посмотрел на Чарльза. – Вы дарвинист?