Текст книги "Опасные пассажиры поезда 123"

Джон Гоуди
Опасные пассажиры поезда 123

Глава I

Стивер

Стивер стоял на платформе южного направления станции «59-я улица» линии «Лексингтон-авеню». Он мерно двигал тяжелыми челюстями, катая во рту шарик жевательной резинки – словно охотничий пес, приученный держать сбитую дичь крепко, но так, чтобы не повредить ее.

Стивер казался одновременно расслабленным и собранным, совершенно хладнокровным и абсолютно уверенным в себе. Он был одет в застегнутый до подбородка темно-синий плащ, на голове – темно-серая шляпа, сдвинутая вперед, но не как попало, а очень аккуратно, так что поля бросали на глаза треугольную тень. Выбивавшиеся из-под шляпы седые волосы, неожиданные для человека, на вид едва разменявшего четвертый десяток, резко контрастировали с загорелым лицом.

Коробка для цветов, которую он держал под мышкой, поражала своими размерами: вероятно, внутри скрывался поистине огромный букет, предназначенный либо для празднования эпохального юбилея, либо для того, чтобы вымолить прощение за какой-то страшный грех. Впрочем, эти предположения совершенно не вязались с хладнокровием владельца коробки, небрежно державшего ее под углом 45 градусов к закопченному потолку станции. Но если бы кто-то на платформе вздумал вдруг улыбнуться такому несоответствию, ему пришлось бы немедленно подавить улыбку. Стивер был не из тех, над кем можно безнаказанно посмеиваться, пусть даже и совершенно невинно.

Он не пошевелился и даже не изменил выражения лица, когда до перрона донеслась дрожь рельсов, постепенно превратившаяся в железный грохот. На станцию вполз четырехглазый (янтарный и белый габариты, две белые фары) поезд «Пэлем Сто двадцать три». Заныли тормоза, поезд остановился, лязгнули открывающиеся двери. Стивер стоял так, что центральная дверь пятого вагона открылась точно напротив него. Он вошел в вагон, повернул налево и направился к отдельному двухместному сиденью сразу за кабинкой кондуктора. Оно было свободно. Стивер сел, поставил цветочную коробку между ног и бросил безразличный взгляд на кондуктора, который, чуть ли не по пояс высунувшись из окна, озирал платформу.

Стивер крепче обхватил руками цветочную коробку. У него были широкие кисти с короткими, толстыми пальцами. Двери закрылись, поезд дернулся, и пассажиров качнуло сначала назад, затем вперед. Стивер не шелохнулся.

Райдер

Райдер секунду помешкал, прежде чем бросить жетон в щель турникета, – промедление, вряд ли заметное со стороны, но отмеченное собственным сознанием. Спускаясь на платформу, он пытался проанализировать, что произошло. Нервы? Ерунда. Просто дань суеверию, маленький священный ритуал накануне битвы, не более того. Все решено.

Неся в левой руке коричневый саквояж, а в правой – тяжеленный кофр, он спустился на станцию «28-я улица», прошел в южный конец платформы и встал у знака, указывающего место остановки первого вагона: черная цифра «10» на белом фоне. Как обычно, здесь топтались несколько «носовых маньяков», как он всегда называл их про себя, включая того неизбежного простофилю, который ждал поезда далеко за знаком и которому придется бежать назад, когда подойдет состав. «Носовые», как он давно определил для себя, демонстрировали главнейшую особенность человеческих существ: инстинктивную потребность всегда быть первым, бежать впереди толпы.

Он слегка прислонился к стене и поставил саквояж и кофр на пол, по обе стороны от себя, так, чтобы они чуть касались его ботинок. Любое, даже легчайшее прикосновение к стене оставляло на темно-синем плаще следы сажи, пыли и даже, возможно, свежих граффити, нанесенных ярко-красной краской и выражавших все оттенки горечи или разочарования. Поведя плечами, он решительно надвинул темно-серую шляпу на лоб. Серые, спокойные, глубоко сидящие в костлявых глазницах глаза Райдера предполагали более аскетический тип лица, чем его округлые щеки и пухлые губы. Он глубоко засунул руки в карманы плаща. Ноготь зацепился за нитку подкладки – аккуратно придерживая ткань свободной рукой, он отцепил палец и вытащил руку.

Гул перерос в грохот, и вдоль противоположного края платформы пронесся экспресс.[1]1
  На многих станциях нью-йоркского метро четыре пути – по два в каждую сторону: для обычных («локальных») поездов и для экспресса, который останавливается лишь на ключевых станциях пересадок.


[Закрыть] Отсвет фар скользнул по колоннам станции, словно луч испорченного кинопроектора. Стоявший у края платформы мужчина проводил поезд свирепым взглядом и обернулся к Райдеру, ища участия, но Райдер посмотрел на него с абсолютным безразличием – типичная маска пассажира нью-йоркского метро; возможно даже, это выражение лица выдается жителям Нью-Йорка при рождении, а приезжим присваивается как знак отличия, когда они становятся «настоящими ньюйоркцами». Не получив поддержки, мужчина отвернулся и зашагал по платформе, что-то бурча себе под нос. Позади него, за четырьмя рельсовыми колеями, виднелась северная платформа, мрачное отражение южной: кафельный прямоугольник надписи «28-я улица», грязные стены, серый пол, равнодушные или раздраженные пассажиры, «кормовые маньяки» (интересно, какими психологическими комплексами объясняется их феномен?)…

Внезапно один из пассажиров решительно направился к краю платформы, заступил за желтую предупредительную линию и наклонился вперед, чтобы заглянуть в туннель. Сразу же еще трое пассажиров склонились над краем платформы, словно молясь темному жерлу туннеля. Райдер услышал звук приближавшегося поезда и увидел, как молящиеся отступили назад, но лишь на несколько дюймов, неохотно уступая дорогу поезду, словно бросая ему робкий вызов – пусть убьет их, если хватит смелости. Поезд ворвался на станцию, головной вагон остановился точно на одной линии со знаком. Райдер взглянул на часы. Осталось пропустить еще два поезда. Еще десять минут. Он отвернулся к стене и уставился на ближайший рекламный плакат.

Он уже успел до мельчайших деталей изучить его – это была реклама хлеба фирмы «Леви». Райдер впервые увидел его, когда плакат только повесили и он был совсем новеньким и непорочно чистым. Но практически сразу же на нем стали появляться самые разные надписи. Реклама изображала негритенка, с удовольствием уминавшего ломоть хлеба; надпись гласила: «Не обязательно быть евреем, чтобы любить хлеб Леви». Теперь чуть ниже кто-то приписал красным маркером: «Да, для этого надо быть черномазым, сидеть на пособии и думать, как прокормить своих маленьких черных ублюдков». Еще ниже крупные печатные буквы, как бы нейтрализующие злобу простым противоядием набожности, гласили: «В Иисусе спасение».

Затем брал слово какой-то идеолог-нигилист, парировавший собственные реплики краткими контрударами: «Маркс – дерьмо. От Иисуса воняет. От «Черных пантер»[2]2
  Партия черных пантер – военизированная организация, действовавшая в США в 1960 – 1970-е годы. Призывала афроамериканцев к вооруженной самообороне.


[Закрыть] – воняет. Как и от всех. Как и от меня».

Вот уж воистину, подумал Райдер, глас народа: выставляют свои проблемы на всеобщее обозрение, нисколько не заботясь о том, волнуют ли они кого-нибудь. Он отвернулся от плаката и успел увидеть, как хвост поезда, мелькнув, скрылся во тьме туннеля. Райдер снова встал между своими чемоданами, прислонился к стене и бросил безразличный взгляд вдоль перрона.

По направлению к нему двигался человек в синей униформе. Райдер разглядел его нашивки – коп из Управления городского транспорта. Он быстро оценил особые приметы: одно плечо ниже другого, из-за чего коп словно кренился набок при ходьбе; пышные, кудрявые, морковно-рыжие бакенбарды, спускавшиеся на дюйм ниже мочек ушей… На расстоянии одной длины вагона от Райдера коп остановился, искоса взглянул на него, а затем уставился прямо в противоположную сторону. Скрестил руки на груди, потом снова опустил их, снял фуражку. Волосы у него на голове были русые с красноватым оттенком, на несколько тонов темнее, чем бакенбарды, и примяты фуражкой. Коп заглянул в свою фуражку, снова надел ее и опять сложил руки на груди.

На противоположную платформу прибыл поезд, идущий в северном направлении, постоял немного и отправился дальше. Полицейский покосился на Райдера и увидел, что Райдер наблюдает за ним. Коп немедленно отвел глаза и уставился прямо перед собой, машинально расправив сутулую спину. Опущенное плечо поднялось, и осанка полицейского стала заметно лучше.

Бад Кармоди

Как только поезд покинет очередную станцию, кондуктор обязан выйти из своей кабинки и быть готовым ответить на любые вопросы пассажиров и оказать им другую необходимую помощь. Бад Кармоди прекрасно знал, что очень немногие кондукторы на самом деле следуют этому правилу. Обычно они предпочитают отсиживаться в кабине, уставившись в пролетающие мимо стены туннеля. Но только не Бад. Он строго следовал инструкции, более того: ему нравилось быть аккуратным, нравилось вежливо улыбаться, отвечая на тупые вопросы. Он любил свою работу.

Бад считал свою привязанность к подземке наследственной. Его дядя был машинистом, он совсем недавно ушел на пенсию после тридцати лет работы под землей. Мальчишкой Бад безумно им восхищался. Несколько раз – в спокойные, ленивые воскресные смены – дядя тайком брал его с собой в кабину и даже разрешал потрогать рукоятки управления. С детства Бад не сомневался, что станет машинистом. По окончании школы он сдал муниципальный экзамен, после чего смог выбирать между вакансиями водителя автобуса и кондуктора в метро. Несмотря на то что жалованье водителя было выше, он не поддался соблазну: ему было интересно только под землей. Теперь, когда Бад почти отбыл шестимесячную повинность в должности кондуктора (осталось всего сорок дней), он получит право сдать экзамен на машиниста.

А пока что он наслаждался своей теперешней жизнью. Он полюбил эту работу с самого начала и прошел с удовольствием даже этап обучения – двадцать восемь дней за партой, а затем неделю практики под руководством опытного инструктора. Мэтсон, дрессировавший его на курсах, был старожилом подземки – всего лишь год до пенсии. Он был хорошим учителем, но метро давно ему осточертело, и он крайне пессимистично оценивал его будущее: лет через пять все подземное хозяйство окажется в лапах черномазых и латиносов.

Инструктор был ходячим собранием леденящих душу историй. Послушать его, так в метро было практически так же опасно, как на передовой во Вьетнаме. Кондуктор, уверял Мэтсон, ежечасно рискует получить увечье или даже погибнуть, и потому, парень, можешь благодарить небо, ежели этот день не стал для тебя последним.

Многие пожилые кондукторы – и даже некоторые из молодых – любили пугать новичков всякой жутью из собственной практики. Бад не то чтобы не верил им, но сам пока не сталкивался ни с одной из тех ужасных вещей, о которых с таким смаком распространялись ветераны: кондукторам, дескать, постоянно плюют в лицо, их избивают, грабят, режут, на них нападают шайки подростков, на них блюют пьяницы… А самый опасный момент – это когда кондуктор высовывается из окна при отправлении поезда со станции. В эту минуту особенно часты нападения с платформы. Вариаций тут был миллион: одному парню выбили пальцем глаз, другому сломали нос кулаком, еще одного схватили за волосы и едва не вытащили из вагона на ходу…

– «51-я улица», станция «51-я улица»!

Бад объявил это в микрофон четким, бодрым голосом, с удовлетворением осознавая, что его слышат во всех десяти вагонах. Как только поезд вполз на станцию, он вставил специальный ключ в гнездо на нижней части панели приборов и повернул его вправо. Затем повернул предохранитель дверей и, как только поезд остановился, нажал кнопку открывания дверей. Высунулся из окна, так, чтобы проверить, все ли пассажиры вышли и вошли, затем закрыл двери – сначала хвостовые вагоны, потом головные – и снова бросил взгляд на приборную панель: индикаторы подтверждали, что все двери закрыты и заперты. Поезд тронулся, и он снова высунулся из окна – так, чтобы было видно минимум три вагона, – и убедился, что никого не зажало дверями и не тащит по перрону. Именно этот пункт инструкции многие кондукторы не выполняли, боясь нападения с платформы.

– «Гранд-Сентрал», следующая станция – «Гранд-Сентрал».

Он вышел из кабины, занял позицию у аварийного выхода и, скрестив руки на груди, принялся изучать пассажиров… Это было его любимым развлечением. Бад пытался угадать по наружности пассажиров их образ жизни: чем они занимаются, как у них с деньгами, где и как они живут, до какой станции едут. Иногда это было нетрудно – мальчишка-рассыльный, домохозяйка, секретарша, старик-пенсионер. Но над другими, явно занимавшими более высокое социальное положение, приходилось поломать голову. Вот этот хорошо одетый мужчина, кто он: учитель? Адвокат? Бизнесмен? Топ-менеджер? Как правило, если не считать часов пик, белые воротнички были редкими гостями на линиях сети «Ай-Ар-Ти»: они предпочитали «Индепендент» и «Бруклин – Манхэттен».[3]3
  Исторически сложившееся разделение нью-йоркского метро на три сети. В сети «Ай-Ар-Ти» используются вагоны и платформы иного стандарта, поэтому линии «Ай-Ар-Ти» нигде не соединяются с линиями двух других сетей.


[Закрыть] Бад не знал, чем это объяснить: возможно, там более удобные маршруты, которые ведут в более благополучные районы города, но до конца это было не понятно. Возможно, дело и в том, что «Ай-Ар-Ти» – это самая старая из трех сетей нью-йоркского метро, здесь меньше линий и меньше поездов (именно поэтому обучение тут продолжается всего двадцать восемь дней, а не тридцать два, как в других сетях). Но и это объяснение было лишь догадкой.

Бад сел так, чтобы меньше трясло (вообще-то ему нравилась и эта постоянная тряска, и собственная способность адаптироваться к ней – словно моряк на палубе во время качки), и сосредоточил внимание на мужчине, который сидел прямо у кабины. Мужчина был хорошо одет: темно-синий плащ, новая темно-серая шляпа, сияющие башмаки – курьером он никак не мог быть, несмотря на огромную цветочную коробку, стоявшую у его ног. Значит, он сам купил цветы и собирается лично преподнести их кому-то. Между тем достаточно было взглянуть на его грубое лицо, чтобы понять: подобный человек просто не способен делать подарки, особенно дарить цветы. Это очевидно. Но нельзя же судить о книге по обложке. На самом деле этот здоровяк может быть кем угодно – профессором колледжа, поэтом…

Под ногами Бада заскрипели тормоза замедлявшего бег поезда. Выкинув из головы человека с цветами, он поспешил в кабину.

– Станция «Гранд-Сентрал». Пересадка на экспресс. «Гранд-Сентрал»!..

Райдер

С годами Райдер сформулировал для себя две теории страха. Согласно первой из них, со страхом следовало обходиться так, как хороший бейсболист разыгрывает летящий мяч: он не ждет, он сам бежит навстречу. Вот и Райдер сейчас в упор уставился на полицейского. Почувствовав испытующий взгляд, коп быстро отвел глаза и слегка порозовел. Суетливо надел фуражку и выпятил живот, видимо думая, что это придает ему значительность.

Вторая теория Райдера гласила, что человек в стрессовой ситуации старается продемонстрировать свой страх. Он как бы взывает к милосердию противника, пытается убедить его, что уже побежден, подобно тому, как это делает собака, переворачиваясь на спину перед более свирепым или сильным псом. Такой человек не пытается скрыть страх, а, наоборот, выставляет его на всеобщее обозрение. Райдер был убежден, что до тех пор, пока ты не обмочил штаны (что происходит уже непроизвольно), ты демонстрируешь испуг лишь в той степени, в какой хочешь или позволяешь себе продемонстрировать.

В основе теорий Райдера лежала его простая жизненная философия – пан или пропал. Впрочем, Райдер редко распространялся о своей жизненной философии. Даже если настаивали приятели. Особенно если кто-нибудь настаивал – будь то приятели или кто бы то ни было еще.

Ему запомнился разговор с одним врачом в Конго. Он притащился в полевой лазарет с пулей в бедре. Доктор, улыбчивый индиец, ловко орудуя пинцетом, вытащил из раны кусочек свинца. Судя по его виду, это был интеллигентный человек. Что заставило его пойти в наемники и рисковать жизнью на этой безумной африканской войне? Деньги?

Доктор показал Райдеру окровавленный кусок металла, бросил его в таз и спросил:

– Это не вас случайно называют капитан Железный Зад?

У самого доктора были нашивки майора, но в этой шутовской армии различия в званиях означали только разницу в жалованье. Доктор получал всего лишь на сотню-другую больше, чем он.

– Прошу прощения, – ответил Райдер. – Мой зад у вас перед глазами. Он что, похож на железный?

– Не стоит сердиться, – заметил доктор. Он приложил к ране салфетку, затем другую. – Просто любопытно. У вас здесь создалась репутация…

– Какая?

– Человека бесстрашного, – доктор ловко прилаживал салфетку гибкими смуглыми пальцами. – Или безрассудного. Мнения разделились.

Райдер пожал плечами. В углу палатки на носилках лежал скрюченный полуголый африканец в обрывках солдатского обмундирования и тихо, безостановочно стонал. Доктор смерил его пристальным взглядом, и солдат примолк.

– Интересно бы узнать ваше собственное мнение, – сказал доктор.

Райдер молча наблюдал, как коричневые пальцы накладывают повязку на рану. Пока терпимо. Подожди момента, когда надо будет отдирать от раны пластырь вместе с волосками – тогда и увидишь, терпимо или нет. Доктор ждал ответа.

– Вам виднее, майор. Я полагаюсь на ваше мнение, – наконец проговорил Райдер.

Доктор доверительно произнес:

– Бесстрашия не бывает. Безрассудство – да! Неосторожность – да! Некоторые просто хотят умереть.

– Вы имеете в виду меня?

– Не берусь утверждать, не зная вас. Я основываюсь лишь на слухах. Надевайте штаны.

– Жаль, – сказал Райдер, рассматривая дыру в залитых кровью брюках. – Я рассчитывал, что вы поставите диагноз.

– Я не психиатр, – улыбнулся доктор. – Просто любопытно.

– А мне – нет. – Райдер взял свою немецкую каску, каким-то путем добравшуюся в Конго из уцелевших во время Второй мировой складов вермахта, надел ее и сдвинул вперед, так, чтобы короткий козырек бросал тень на глаза. – Я совсем не любопытен.

Доктор с интересом рассматривал Райдера.

– Кажется, я начинаю понимать, почему они прозвали вас Железный Зад. Поберегите себя…

Глядя на унылый профиль копа, Райдер думал: «Я мог бы ответить индийскому доктору на его вопрос, но он, скорее всего, понял бы меня неверно и подумал, что я говорю о переселении душ. Пан или пропал, майор, – вот моя простая философия. Пан или пропал. И дело тут не в безрассудстве, не в бесстрашии. Это не означает, что ты заигрываешь со смертью или не видишь в ней последней тайны. Это просто отменяет большую часть трудностей бытия, сводит принципиальную неопределенность жизни к простому алгоритму действия. Никаких тебе мучительных попыток проникнуть в будущее, все просто: «да» или «нет», пан или пропал».

На станцию въезжал поезд. Один из пассажиров склонился над краем платформы так низко, что, казалось, он вот-вот бросится на рельсы. Райдер напрягся. Нет, пожалуйста, только не сейчас, только не сегодня. Он уже хотел сделать движение, чтобы оттащить кандидата в самоубийцы из опасной зоны, но тот в последний момент сам отпрянул. Поезд остановился, двери открылись. Коп вошел в вагон.

Райдер взглянул на машиниста. Тот сидел на своем металлическом табурете, облокотившись на раму полуоткрытого окна. Он был чернокожим – нет-нет, поправил себя Райдер, «чернокожий» – это политический ярлык; назовем этого человека бронзовым. Машинист широко зевал, прикрывая рот ладонью. Он равнодушно выглянул в окно, затем бросил взгляд на индикаторы, которые, как и в кабине кондуктора, сигнализировали, что двери закрыты и заперты.

Поезд тронулся. Это был «Пэлем Сто восемнадцать». Нумерация поездов основывалась на простой системе: станция плюс время отправления. Поезд, выходивший со станции «Пэлем-Бей-Парк» в 1.18 пополудни, назывался «Пэлем Сто восемнадцать». На обратном пути, отправляясь из конечного пункта – со станции «Бруклин-Бридж» – он получал название «Бруклин-Бридж Двести четырнадцать». Промежуток между поездами в это время дня составляет пять минут. По крайней мере, так обстоит дело в обычные дни, думал Райдер. Но сегодняшний день не будет обычным; сегодня в расписании вероятны серьезные сбои.

Когда мимо него проходил третий вагон поезда, Райдер снова увидел рыжего копа. Тот стоял, держась за поручень, и его правое плечо было опущено так низко, словно он стоял на наклонной поверхности. А если бы я опоздал, вдруг подумал Райдер. У них был предусмотрен аварийный сигнал на случай экстренной отмены операции. Что, если бы они назначили другой день? Он еле заметно покачал головой: неважно. Что ты мог бы сделать в прошлом – не считается. Важно только то, что ты делаешь сейчас.

Последний вагон поезда пронесся мимо и скрылся в туннеле, в направлении станции «23-я улица». На платформу спускались новые пассажиры. Первым шел чернокожий парень, на этот раз цвета горького шоколада. Он был одет щегольски: небесно-голубой плащ, красно-синие в шахматную клетку брюки, коричневые туфли на трехдюймовой платформе, черный кожаный берет. Развинченной походкой парень прошагал по перрону, остановился далеко за цифрой «10» и тут же склонился над краем платформы, с вызовом вглядываясь в туннель.

Мир тебе, черный брат, подумал Райдер. До прибытия поезда «Пэлем Сто двадцать три» осталось меньше пяти минут, и не стоит гипнотизировать рельсы, чтобы приблизить его появление. Черный парень неожиданно обернулся, будто почувствовав, что за ним наблюдают. Он посмотрел на Райдера в упор, его глаза с яркими, крепкими белками вызывающе сверкнули. Райдера не задел этот вызов, он ответил мягким взглядом: расслабься, черный брат, побереги энергию, она тебе еще пригодится.