Текст книги "Многочисленные Катерины"

Через час он вывел формулу:

f(x) = D³x² – D

График Катерины I выглядел так:

Получилось почти идеально – несложный график простых отношений, отразивший даже мимолетность их романа.

Точность отображения времени не была обязательным условием: графики должны были давать лишь представление об относительной продолжительности отношений, то есть, к примеру, «роман с ней продлится дольше, чем с К. XIV, но не так долго, как с К. XIX»[34]34
  Подробное объяснение математического обоснования графика будет скучным и ужасно длинным. Для скучного и ужасно длинного в книгах обычно имеется отдельный раздел, который называется «Приложение». Именно в таком разделе вы найдете исчерпывающее объяснение всего, что в этой истории касается математики. В самой же истории математики больше не будет. Совсем. Обещаю.


[Закрыть].

Но с Катериной II что-то вышло не так – график только единожды коснулся оси X.

Конечно, формула еще не была достаточно выверенной, чтобы сообщать о ней в журнал «Анналы математики», но Колин чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы снова натянуть майку. Он был гораздо счастливее, чем вчера и позавчера.

Линдси, Гассан и Холлис сидели в гостиной за столом. Колин подошел и сел перед тарелкой с рисом, стручковой фасолью и еще чем-то вроде крохотной курицы.

Гассан смеялся над чем-то, и Линдси с Холлис хохотали вместе с ним. Они его уже обожали. Колин давно заметил: Гассан нравится людям так же, как фастфуд и знаменитости, и это приводило его в восхищение.

– Хочешь поблагодарить Бога за пищу? – спросила Холлис Гассана.

– Конечно, – ответил Гассан, прочистил горло и сказал: – Бисмилла.

Потом взял в руку вилку.

– Что, это все? – удивилась Холлис.

– Ну да. Мы народ немногословный. И очень голодный.

Следующие несколько минут никто не проронил ни слова.

Никто, кроме Гассана, который раз пять повторил, что перепелка (это была перепелка) просто отличная. Колин подумал, что она и вправду ничего, если вам нравится выискивать редкие кусочки мяса в бесконечном лабиринте костей. Наконец ему удалось найти кусочек на один укус. Он жевал его медленно, жевал, жевал… ой! Что это было? Ой! Опять… Черт! Это кость?

– Тебе, наверное, дробинка попалась, – догадалась Линдси.

– Дробинка?

– Дробинка, – кивнула Холлис.

– Эту птицу пристрелили? – спросил Колин, выплевывая на тарелку маленький металлический шарик.

– Ага.

– И я ем пули?

– Нет, ты их выплевываешь, – засмеялась Линдси.

Дальше Колин ел только рис со стручковой фасолью.

Холлис спросила:

– Что ты чувствовал, когда выиграл викторину? Когда я смотрела передачу, мне показалось, что ты не очень-то радовался.

– Мне просто было жалко ту девочку, которая про-играла. Она была милой и здорово расстроилась.

– За него я радовался, – заметил Гассан. – Я был единственным зрителем в студии, танцевавшим джигу. Мой друг Одинец разделался с этой девчонкой так, как будто она что-то скрала[35]35
  «Украла», хотел поправить его Колин. Но грамотная речь – это не интересно.


[Закрыть].

Разговор о передаче напомнил Колину о Катерине XIX, и он уставился перед собой с угрюмым видом. Долгую тишину нарушил голос Холлис, прозвучавший, как будильник.

– Думаю, этим летом вы могли бы поработать на меня здесь, в Гатшоте. Я задумала новый проект, и вы мне идеально подходите.

За прошедшие годы многие пытались извлечь из талантов Колина выгоду, взяв его на работу. Но а) летом он ездил в лагерь для умных детей, где становился еще умнее, б) настоящая работа могла бы отвлечь его от накопления знаний, что тоже было работой, и в) Колин не обладал никакими полезными умениями.

Редко встретишь такое, например, объявление:

Требуется вундеркинд!

Могущественной всемирной корпорации требуется талантливый, амбициозный вундеркинд. Присоединяйтесь к нашему отделу вундеркиндов этим летом! Требования: четырнадцатилетний опыт пребывания в статусе сертифицированного вундеркинда, способность к быстрому поиску анаграмм (и аллитерации), свободное владение одиннадцатью языками. Обязанности: чтение, запоминание стихов, романов, энциклопедий и ста знаков числа пи[36]36
  Колин это сделал в десять лет, придумав предложение из ста слов, первая буква каждого из которых соответствовала знаку числа пи (а = 1, б = 2 и так далее, и = 0). Вот это предложение, если интересно: «В Африке гордые антилопы давно завидуют бронированным ежам, даже в детстве жуткая зависть ежикам заразна, в будущем желательно гладить ежей бритых, если гладить вообще, в жизни всякое бывает, ежики заводятся; дикие и бедные животные, жалкие грустные антилопы завидуют ежикам автоматически; если заметить в зарослях завидующую воинственным ежикам дикую антилопу и дать жалкой беззащитной измученной завистнице ежиков горсть замечательной горной голубики, даже завистница будет восторгаться, и ежики, жалея антилоп, едят голубику; и если б жили ежи богаче и жалели заморских завистниц, жевали б ежи желтый изюм, всю голубику жертвовали бы даром, величали б героями африканские антилопы ежиков и ели ежиков закуску!»


[Закрыть].

Так как такое объявление никто не размещал, каждое лето Колина отправляли в лагерь для одаренных детей, и с каждым годом ему становилось все яснее, что он совершенно не годен ни для какой работы, в чем честно признался Холлис Уэллс.

– Мне нужен кто-нибудь смышленый не из Гатшота, и вы подходите. Пятьсот долларов в неделю для каждого плюс бесплатное питание и проживание. Вы наняты! Добро пожаловать в дружный коллектив «Гатшот текстайлс»!

Колин бросил взгляд на друга, который изящно держал перепелку в руках и обгладывал кость в тщетном поиске съестного. Заметив его взгляд, Гассан едва заметно кивнул; Колин поджал губы; Гассан потер щетинку на подбородке; Колин укусил большой палец; Гассан улыбнулся – это у них был такой ритуал.

– Ладно, – наконец сказал Колин.

Они решили остаться. Нравится ему это или нет, подумал Колин, но у путешествий всегда есть пункт назначения. А этот пункт назначения был не самым худшим: милые, хотя и розовые комнаты, приятные хозяева, рядом с которыми он чувствовал себя знаменитостью, и самое главное – здесь он впервые в жизни испытал озарение. Как и Гассан, Колин не нуждался в деньгах, но он знал, что Гассан ненавидит выпрашивать деньги у родителей. И кроме того, никто из них раньше не зарабатывал себе на жизнь. Пора бы и попробовать, что это такое. Но по большому счету, все его мысли были заняты только теоремой.

– La ureed an uz’ij rihlatik, wa lakin min ajl khamsu ma’at doolar amreeki fil usbu’, sawfa afa’al[37]37
  Я вовсе не хочу портить твое путешествие, но за пятьсот долларов в неделю я готов.


[Закрыть], – сказал Гассан.

– La ureed an akhsar kulla wakti min ajl watheefa. Yajib an ashtaghil ala mas’alat al-riyadiat[38]38
  Путешествие и так вышло довольно фиговое, но я не хочу, чтобы работа отнимала у меня много времени. Мне нужно заниматься теоремой.


[Закрыть], – ответил Колин.

– Мы можем удостовериться в том, что у моего друга останется время на почеркушки? – спросил Гассан, перейдя на английский.

– Что это за абракадабра? – удивленно прервала его Линдси.

Пропустив ее слова мимо ушей, Колин возразил Гассану:

– Это не почеркушки, и ты сам это понял, если бы…

– Да-да, если бы учился в колледже. Какой же ты предсказуемый, – поморщился Гассан. Потом повернулся к Линдси и ответил: – Это не абракадабра. Мы говорим на священном языке Корана, языке великих халифов и Саладдина, прекраснейшем и сложнейшем из языков.

– А звучит так, будто енот прочищает горло, – заметила Линдси.

Колин на мгновение задумался над этими словами.

– Мне нужно время на то, чтобы работать, – сказал Колин, и Холлис молча кивнула.

– Отлично, – воскликнула Линдси, вроде бы искренне. – Отлично. Но в мою комнату вам нельзя.

– Думаю, в этом доме нам найдется местечко, – произнес Гассан с полным ртом риса.

Через некоторое время Холлис предложила:

– Давайте сыграем с скрэббл!

Линдси издала недовольный стон.

– Я еще ни разу не играл, – сказал Колин.

– Гений, и ни разу не играл в скрэббл? – удивилась Линдси.

– Я не гений.

– Ладно. Умник.

Колин засмеялся. Прозвище ему подходило. Уже не вундеркинд, еще не гений, но по-прежнему умник.

– Я не играю в игры, – сказал Колин. – Не люблю.

– Ну и зря. Это весело. Хотя есть игры и повеселее скрэббла, – сказала Линдси.

Итоговый результат игры: Холлис: 158

Колин: 521

Линдси: 193

Гассан: 0[39]39
  Нет уж, играть в скрэббл с Одинцем я не буду. Если я захочу напомнить себе, как я туп, лучше уж вспомню школьные оценки, спасибо.


[Закрыть]

После того как он позвонил родителям и сказал, что находится в Гатшоте, умолчав о том, что поселился у незнакомых людей, Колин допоздна работал над теоремой в отведенной ему комнате на втором этаже. Там стоял замечательный дубовый письменный стол с пустыми ящиками. Колину почему-то всегда нравились столы с пустыми ящиками.

Работа над теоремой не ладилась. Но едва он начал волноваться, что его познаний в математике не хватит, чтобы справиться с задачей, как дверь отворилась. Подняв взгляд, он увидел Линдси Ли Уэллс в пижаме салатового цвета.

– Как твоя голова? – спросила она, присаживаясь на его кровать.

Он закрыл правый глаз, потом открыл его и прижал палец к ранке:

– Болит. Спасибо, что помогла.

Скрестив ноги по-турецки, она пропела:

– Вот для чего нужны друзья-а! – Но потом вдруг приняла серьезный вид. – Слушай, можно тебе кое-что рассказать? – спросила она и куснула большой палец.

– Эй, я так же делаю, – воскликнул Колин.

– Да? Странно. Это как палец сосать, только не так стремно. Но я так делаю только, когда одна, – сказала Линдси, а Колин подумал, что сейчас она не одна. – Ну так вот. Это тупой вопрос, но можно рассказать тебе о той фотографии, чтобы ты не подумал, что я стерва? Просто я тут лежала и думала, что вы с Гассаном, наверное, считаете меня стервой и обсуждаете это.

– Ага, – сказал он, хотя, по правде говоря, у них с Гассаном было много других тем для разговоров.

– Я была страшная. Не жирная, без скобок, без прыщей, но все равно страшная. Я сама не понимаю, кто решает, кто страшный, а кто нет, наверное, тайное общество мальчишек, собирающееся в раздевалке, потому что, насколько я помню, привлекательных четвероклассников не существует.

– Это ты про Катерину I не знаешь, – прервал ее Колин.

– Ха-ха-ха. Маньяк! Первое правило слушанья историй: не прерывать. В общем, я была страшная. Меня часто дразнили. Я не буду докучать тебе рассказом про то, как все было ужасно, но все было ужасно. И поэтому в восьмом классе я стала альтернативщицей. Мы с Холлис поехали в Мемфис, купили мне новую одежду, я сделала стрижку как в «Зельде», ну, это такое японское аниме, если не знаешь, покрасила волосы в черный, перестала выходить днем на улицу и стала полуэмо, полуготом, полупанком, полухипстершей. Честно говоря, я сама не понимала, что делаю, но это было не важно, потому что в средней школе города Милан, штат Теннесси, отродясь не видали ни эмо, ни готов, ни панков, ни хипстеров. Я была не такой, как все, вот и все. Я всех ненавидела, и все весь год ненавидели меня. А потом я перешла в старшие классы и решила заставить всех меня полюбить. Просто так решила, и все. И знаешь, это оказалось легко! Я стала крутой. Тот, кто ходит как крутой, разговаривает как крутой, одевается как крутой и ведет себя чуть-чуть нахально, как крутой, становится крутым. Но я не стерва. Популярность в моей школе вообще не проблема.

– Так, – сказал Колин, – говорят только популярные люди.

– Ну, хорошо. Но я не просто какая-то бывшая дурнушка, которая продала душу, чтобы встречаться с красавчиками и ходить на лучшие вечеринки в Гатшоте… Я… не продавала душу. – Казалось, она пытается оправдаться.

– Ага. Но мне без разницы, – признался Колин. – Ботаны всегда говорят, что им плевать на популярность, но без друзей фигово. Лично мне «крутые ребята» в кавычках никогда не нравились – по-моему, они все придурки. Но, наверное, в чем-то я похож на них. Например, недавно я сказал Гассану, что хочу быть значимым – ну, чтобы обо мне помнили. И он сказал: «Слава – это новая популярность». Может, он прав, и я просто хочу прославиться. Сегодня я думал над этим. Может быть, я хочу, чтобы незнакомцы считали меня крутым, потому что мои знакомые меня таким не считают. В десять лет я ходил с классом в зоопарк и очень захотел писать, да? Кстати, в тот день мне несколько раз хотелось писать, наверное, из-за чрезмерной гидратации. Кстати, ты слышала, что правило восьми стаканов воды в день – научно не обоснованная фигня?[40]40
  Насчет восьми стаканов – сущая правда. Нет никаких причин пить по восемь стаканов воды в день, если вы, конечно, не большой любитель воды. Эксперты сходятся во мнении, что если с вами не произошло что-то ужасное, пить воду стоит только тогда, когда вам – сюрприз! – хочется пить.


[Закрыть] Такое часто встречается. Многое кажется правдой, потому что люди ленивы и нелюбопытны, и, кстати, «нелюбопытны» – это правильное слово, хотя кто бы мог подумать.

– Так странно наблюдать за тем, как ты размышляешь, – сказала Линдси, и Колин вздохнул. Он знал, что не умеет рассказывать истории, что всегда перегружает их лишними деталями и отступлениями, которые интересны только ему.

– В общем, мой пенис чуть было не откусил лев. Я к чему – такое никогда не случается с популярными ребятами. Никогда.

Линдси засмеялась.

– Из этого вышла бы отличная история, если бы ты умел рассказывать. – Она снова куснула большой палец, как делала только наедине с собой. И, прикрыв лицо рукой, призналась: – Я думаю, что ты крут, и хочу, чтобы ты думал так же про меня, – вот и вся популярность.

Конец начала

После первого поцелуя Колин и Катерина I минуты две сидели молча. Катерина внимательно смотрела на Колина, а он пытался продолжить перевод Овидия, но столкнулся с беспрецедентной проблемой: он не мог сосредоточиться и все время смотрел на нее. Ее большие – слишком большие для такого юного лица – глаза пристально смотрели на него. Он подумал, что влюбился.

Наконец она заговорила:

– Колин.

– Да, Катерина.

– Нам нужно расстаться.

Тогда Колин еще не осознавал важность момента. Он погрузился в чтение Овидия, молча оплакивая свою потерю, а Катерина наблюдала за ним еще с полчаса, пока родители не забрали ее домой. Но несколько Катерин спустя он уже с ностальгией вспоминал о Великой как об идеальном представителе феномена Катерин. Их трехминутный роман был эталоном неизбежного танго между Бросальщиком и Брошенным: борьба, покорение и возвращение домой.

Глава 8

Тому, кто всю свою жизнь прожил в Чикаго, трудно понять некоторые особенности провинциальной жизни. Взять хотя бы злополучного петуха. Раньше Колин думал, что кукарекающий петух – просто литературно-киношное клише. Если писателю нужно, чтобы герой проснулся на заре, он, по старой литературной традиции, придумывает кукарекающего петуха. Писатели описывают все не так, как бывает на самом деле, думал Колин. Они никогда не говорят всей правды, им важен смысл. Сам он считал, что правда настолько же важна, как и смысл, и, наверное, именно поэтому не умел рассказывать истории.

В то утро он узнал, что петухи кукарекают не на заре. Начинают они гораздо раньше – часов в пять утра, а то и в четыре.

Колин заворочался в постели, вглядываясь в полумрак. Чувствовал он себя довольно сносно. Да, он устал и жутко злился на петуха. Но ему было хорошо. А потом он вспомнил, что К. XIX бросила его, и подумал, что сейчас она сладко спит в своей комнате и он ей не снится. Колин нащупал мобильник и включил его. Пропущенных звонков не было.

Снова прокукарекал петух.

– Заткнись, жопа, – пробормотал Колин.

Но петух продолжил кукарекать, и на рассвете его крики слились с приглушенным бормотанием: в соседней комнате Гассан читал утреннюю молитву. Спать было невозможно, и у Колина образовалось достаточно времени, чтобы подумать обо всем на свете: от Катерины (ему хотелось бы знать, когда она в последний раз вспоминала о нем) до количества грамматически правильных анаграмм слова «Кукареку»[41]41
  Он нашел сорок, но понравились ему только две: «руке Кука» и «куку каре».


[Закрыть].

Примерно в семь часов, когда петух (возможно, не один) истошно кукарекал уже третий час, Колин поплелся в ванную, из которой можно было попасть в комнату Гассана. Гассан уже стоял под душем в кабине: несмотря на всю роскошь дома, собственно ванны в ванной комнате не было.

– Доброе утро, Гасс.

– Слышь, чувак, – завопил Гассан, – Холлис уснула в гостиной, пока смотрела «Магазин на диване». У нее дом за миллиард долларов, а она на диване спит.

– Штранные люди, – сказал Колин, не вынимая зубной щетки изо рта.

– Да брось ты! Холлис меня обожает. Я для нее – совершенство, а ты – гений. Если здесь мне будут платить пятьсот долларов в неделю, мне еще долгое время не придется работать. Дома я на пятисотку пять месяцев проживу, чувак! А на то, что заработаю у Холлис за лето, протяну, пока мне тридцатник не стукнет!

– Твоя неамбициозность поразительна, – поморщился Колин и пошел к себе.

Высунув руку из кабины, Гассан схватил полотенце с вышивкой ХЛУ и стал вытираться.

Потом открыл дверь в комнату Колина:

– Слушай, кафир. Серьезно. Отстань уже со своим колледжем. Позволь мне быть счастливым. Поддевать друг друга – нормально, но есть же предел.

– Прости, может, я и правда пережал.

Колин натянул футболку с логотипом «Умных детей», которую еще вечером вручила ему Холлис.

– Ты мне про этот колледж уже не первый день талдычишь.

– А давай придумаем слово на случай, если зайдем слишком далеко. Первое попавшееся. Допустим, ты скажешь его, и я пойму, что уже перебор.

Какое-то время Гассан задумчиво смотрел в потолок и наконец выдал:

– Чупакабра.

– Ну, чупакабра так чупакабра, – согласился Колин, подбирая анаграммы в уме. Анаграммы посыпались, как из рога изобилия[42]42
  Например: «Чуб арапа К.», «Ч., раб паука», «Пачка рабу» и т. д.


[Закрыть].

– Анаграммы небось ищешь, засранец? – спросил Гассан.

Колин кивнул.

– Может, потому она тебя и бросила? Вечно ищешь анаграммы, а все остальное тебе по фигу.

– Чупакабра, – сказал Колин.

– Ага, проняло! Я просто хотел, чтобы ты слово опробовал. Ладно, пойдем перекусим. Я голоден, как толстяк из лагеря для худеющих.

Когда они спускались по спиральной лестнице, ведущей в гостиную, Колин спросил, понизив голос (что ему почти удалось):

– Как ты думаешь, с чего это Холлис решила дать нам работу?

Гассан остановился:

– Она просто хочет, чтобы я был счастлив. Между нами, жиртрестами, есть связь, чувак. Мы вроде тайного общества. У нас куча всего, о чем ты не знаешь. Рукопожатия со смыслом, особые танцы. А еще у нас есть тайные логовища, куда мы спускаемся по ночам и обжираемся там тортами и жареной курицей. Думаешь, почему Холлис все еще спит, кафир? Потому что мы с ней всю ночь наяривали масляный крем. Короче, она устроила нас на работу, потому что толстяк всегда доверяет толстяку.

– Ты не толстяк. Просто упитанный.

– Чувак, ты же видел мои сиськи.

– Да ничего такого, не преувеличивай.

– Ничего такого? – Гассан задрал футболку, демонстрируя волосатую грудь. Сиськи и правда были – первого размера. Парень довольно ухмыльнулся, опустил футболку и зашагал вниз.

Холлис в гостиной не было. После завтрака Гассан и Линдси болтали и смотрели телешоу «Тудей», а Колин читал одну из книг, которыми наполнил рюкзак перед отъездом из дому. Избранное Байрона, включавшее поэмы «Лара» и «Дон Жуан». Стихи ему нравились. Когда Линдси отвлекла его, он в шестой раз перечитывал строчку «Нет, вечность не дает тебе забыть!».

– Чего читаешь, умник? – спросила Линдси.

Колин поднял книгу.

– Дон Жван, – прочитала она. – Что, учишься у опытных соблазнителей, чтобы девочки не бросали?

– Жуан. Произносится «Дон Жуан»[43]43
  Это правда. В слове «Жуан» два слога, это важно для метрической организации поэмы.


[Закрыть], – поправил ее Колин.

– Неинтересно, – заметил Гассан.

Линдси закатила глаза.

Наконец появилась Холлис Уэллс. На ней было нечто вроде греческой туники в трогательный цветочек. Налив себе кофе, она стала рассказывать о своей задумке:

– Хочу собрать устные свидетельства очевидцев об истории Гатшота для будущих поколений. Раньше я поручала брать интервью работникам фабрики, но ничего хорошего из этого не вышло. Все только и судачили о том, кто что сказал, а что не сказал. Но вам, надеюсь, все равно, любила ли Элли Мэй своего мужа, когда вышла за него в тридцать седьмом году. Поэтому я решила поручить эту работу вам. И помогать вам будет Линдси, потому что она вызывает доверие.

– Я честная, – кинула Линдси.

– Нет сомнений, дорогая. В общем, если жителей нашего городка разговорить, то их уже не остановишь. Мои условия: шесть часов интервью каждый день. Но постарайтесь вытащить из них настоящую историю города. Хочу сделать это для своих внуков, а не для того, чтобы сплетни разносить.

– Херня, – кашлянув, пробормотала Линдси.

Холлис вытаращила глаза:

– Линдси Ли Уэллс, сию же секунду положи четвертак в матюгальник!

– Говно, дерьмо, херня. – Выдав эту тираду, Линдси подошла к камину и положила доллар в стеклянную банку. – У меня нет мелочи, Холлис, – объяснила она.

Холлис сердито посмотрела на дочь, а Колин не смог удержаться от смеха.

– Ладно, идите, – сказала Холлис. – Возьмете интервью и к ужину возвращайтесь.

– Подожди, а кто откроет магазин? – спросила Линдси.

– Я пошлю Колина.

– Но я же должен брать интервью, – удивился Колин.

– Другого Колина, – пояснила Холлис. – Бойфренда, – она вздохнула, – Линдси. На работу он все равно не ходит. Ну, идите, идите.

За рулем Сатанинского Катафалка сидел Гассан.

– Нет, вы слышали, – сказала Линдси. – «Бойфренда – вздох – Линдси». Она все время так говорит: «Бойфренда – вздох – Линдси». Трагедия какая! Ладно, слушайте, высадите меня у магазина, о’кей?

Гассан поднял взгляд к зеркалу заднего вида:

– Ни за что! Так обычно ужастики начинаются. Мы тебя высадим, зайдем в незнакомый дом, и через пять минут какой-нибудь психопат оттяпает мне яйца своим мачете, а его жена-шизофреничка заставит Колина отжиматься на горячих углях. Нет уж. Ты поедешь с нами.

– Но я же не видела Колина со вчерашнего дня!

– Вообще-то Колин сидит рядом со мной и читает «Дон ЖУАНА». А, ну да, ты же встречаешься с Другим Колином, также известным как ДК.

На самом деле Колин уже отложил книгу и слушал Гассана. Ему казалось, что Гассан его защищает. Но с Гассаном никогда нельзя сказать наверняка.

– Я к чему, – продолжил Гассан. – Мой друг Колин – главный Колин. Равных ему нет. Колин, скажи «уникальный» на всех языках, какие знаешь.

Колин легко справился с задачей:

– Так, único, unico, einzigartig, unique, уникальный, μoυακός, singularis, farid…[44]44
  Испанский. Итальянский. Немецкий. Французский и английский. Русский. Греческий. Латынь. Арабский…


[Закрыть]

Его накрыло волной признания, и даже спина зачесалась, будто там крылья прорезались.

Линдси улыбнулась – Колин видел это в зеркале.

– Ох, вокруг сплошные Колины… А что, неплохо: один будет говорить со мной по-французски, а другой – по-французски целовать. – Посмеявшись над собственной шуткой, она сказала: – Ну ладно, поеду с вами. Мне вовсе не хочется, чтобы Колину оттяпали яйца. Ни тому, ни другому. Но потом все равно отвезете меня в магазин.

Проехав мимо забегаловки, которую Линдси назвала «Тако хелл», хотя никакой вывески там не было, они свернули в переулок и остановились около одноэтажного домишки.

– Сейчас все на работе, – объяснила она. – Но Старнс должен быть дома.

Старнс встретил их у порога. У него не было нижней челюсти, но он все же попытался улыбнуться.

– Как дела? – спросил он, обращаясь к Линдси.

– Я всегда рада тебя видеть, Старнс, – сказала она, обнимая его.

Глаза старика загорелись, и Линдси представила ему своих приятелей.

Заметив, что Колин смотрит на его лицо, Старнс коротко объяснил:

– Рак. – И добавил: – Ну, проходите, проходите.

В доме пахло пылью и необструганными досками. И еще – смутными воспоминаниями, подумал Колин. Совсем как в подвале дома К. XIX.

Этот запах напомнил ему о том времени, когда она его любила (хотелось бы верить в это), и он снова ощутил сильную боль в животе. Он зажмурился и подождал, пока она пройдет. Но боль не проходила.

Начало конца

Катерина XIX еще не была девятнадцатой, когда они в третий раз остались наедине. Хотя все говорило о благоприятном исходе, он не мог решиться спросить ее, не против ли она встречаться с ним, и уж точно не мог наклониться и поцеловать ее. Колину этот шаг всегда давался с трудом. На сей счет у него была своя теория, которая называлась Теорией минимизации возможности отказа (ТМВО).

Наклон корпуса с целью поцеловать кого-либо или просьба об этом чреваты возможностью отказа, поэтому наклоняться или просить должен тот, для кого отказ наименее вероятен. В случае школьных гетеросексуальных отношений такой человек – неизменно девочка. Вдумайтесь: мальчики хотят целовать девочек. Всегда. Не считая Гассана. Редко встретишь придурка, который думал бы: «Ну, сегодня я целоваться с девочками не буду».

О поцелуях нормальный мальчик перестает думать, только если с ним случится что-то совсем уж непредвиденное, например, волосы на голове загорятся. Девочки же, когда дело доходит до поцелуев, непредсказуемы. Иногда они хотят целоваться, иногда – нет. Девочки – неприступные крепости непредсказуемости.

Следовательно, именно девочки всегда должны делать первый шаг, поскольку а) им отказывают гораздо реже, чем мальчикам, и б) в этом случае девочкам не придется целоваться, если они этого не хотят.

К несчастью для Колина, поцелуи не поддавались логике, поэтому, если честно, его теория не работала. Но Колин всегда так долго тянул с первым поцелуем, что ему почти не отказывали.

В ту пятницу он позвонил после школы Катерине XIX и пригласил ее на следующий день попить кофе, она согласилась. Две их первые встречи тоже прошли в этой кофейне и были исполнены такого сексуального напряжения, что от малейшего прикосновения Катерины у Колина бегали мурашки по спине. Он специально клал руки на стол, потому что хотел, чтобы она коснулась их.

Кофейня располагалась в паре миль от дома Катерины и через четыре дома от дома Колина. Она называлась «Кафе Сель Мари», и там подавали лучший кофе в Чикаго, но Колину было все равно, потому что ему кофе не нравился. Точнее, ему нравилась сама идея – бодрящий напиток много веков ассоциировался с интеллектуальными обладателями изысканного вкуса. Но на вкус этот напиток напоминал ему желудочный сок с кофеином.

Однако Колин нашел способ избавиться от неприятного вкуса, добавив в чашку тройную дозу сливок, из-за чего Катерина весь вечер подшучивала над ним. Сама она, разумеется, пила черный кофе. Все Катерины пили кофе без сливок. Вероятно, они ценили в нем то же, что и в расставаниях: горечь.

Несколько часов спустя, когда они выпили четыре чашки кофе на двоих, Катерина захотела посмотреть с ним кино.

– Называется «Семейка Тененбаум». Про семью гениев, – сказала она.

Они сели в электричку и поехали на юго-восток, к Ригливиллю, а потом прошли пять кварталов пешком к двухэтажному дому Катерины. Она отвела его в подвал. Пол сырого подвала с низким потолком (стовосьмидесятипятисантиметровый Колин едва не упирался в него) был устлан вздувшимся линолеумом. Окон не было, а из мебели – только старый диван. На этот диван они и плюхнулись, с головой погрузившись в кино.

Колину фильм понравился, он много смеялся; и ему, конечно, понравилось, что герои фильма, умные дети, со временем превратились в интересных, талантливых взрослых, хотя и с причудами. Когда фильм закончился, они с Катериной еще долго сидели в темноте. Этот подвал был по-настоящему темным местечком, потому что в Чикаго везде и всюду проникал серо-оранжевый свет.

– Саундтрек классный, – сказала Катерина. – Песни супер.

– Ага, – кивнул Колин. – И герои ничего так, даже этот жуткий папаша.

– Да, – согласилась Катерина.

В темноте он видел только ее светлые волосы и контур лица.

Через тридцать минут после начала фильма он взял Катерину за руку. Рука вспотела, но ему нравилось так сидеть.

– Этот папаша, конечно, эгоист, но с кем не бывает, – продолжила Катерина.

– Ага.

– Теперь-то я понимаю, что эти вундеркинды собой представляют…

– Это кино, а не жизнь. Например, все вундеркинды в этой картине привлекательные, – сказал он.

– Те вундеркинды, которых я знаю, – тоже, – рассмеялась она.

Колин посмотрел на нее и… нет. Он боялся, что она откажет ему.

– Они в этом фильме все талантливы от рождения. А я – нет. Я с трех лет работал над собой по десять часов в день, – не без гордости сказал он, умолчав, правда, о том, что все это – изучение языков, шлифовку произношения, запоминание фактов, тщательный анализ любого встретившегося ему текста – воспринимал как работу.

– Я понимаю, что ты все на свете знаешь, но какие у тебя есть таланты, кроме знания языков? – вдруг спросила Катерина.

– Ну, я хорошо разбираюсь в шифрах… И в лингвистических трюках вроде анаграмм. Искать анаграммы – мое любимое занятие. Могу подобрать анаграмму для чего угодно.

Он никогда раньше не рассказывал Катеринам об анаграммах. Ему казалось, что это им скучно.

– Для чего угодно?

– Дно – лед, я гогочу, – скороговоркой произнес он, и она засмеялась.

– А Катерина Картер? Слабо?

Ему так хотелось обнять ее и поцеловать в темноте полные, нежные губы. Но… он не был уверен. Сердце колотилось.

– Карета кретина Р. Ой, нет. Картина «Катер Ре»…

Она засмеялась и положила руку ему на колено. У нее были нежные пальцы. Сырой подвал вдруг наполнился ее запахом. От нее пахло фиалками, и он понял, что уже почти пора, но… не мог решиться. Он тянул время. Он хотел еще немного потянуть, потому что поцелуи – это приятно, но предвкушение еще приятнее.

– Как это у тебя получается? – спросила она.

– Практика. Я давно этим занимаюсь. Сначала пытаюсь сложить из букв слово, например, карате – ракета, а потом… Тебе, наверное скучно? – вдруг спросил он, надеясь, что это неправда.

– Вовсе нет.

– А потом пытаюсь составить фразу. Это просто трюк.

– Ладно. Анаграммы – раз. А все-таки другие таланты у тебя есть? – спросила Катерина, и Колин, собрав в кучку все свое мужество, сказал:

– Ну, еще я неплохо целуюсь.