Текст книги "Блюстители"

Глава 10

Эксперт, сделавший заключение о следах крови и давший свидетельские показания против Куинси, прежде работал в Денвере на должности детектива отдела убийств. Звали его Пол Норвуд. Он прослужил в полиции несколько лет и занимался тем, что осматривал места преступлений. Затем сдал полицейский значок, приобрел пару хороших костюмов и стал экспертом, привлекаемым к участию в судебных процессах в качестве свидетеля. В свое время Пол Норвуд бросил учебу в колледже и так и не успел получить диплом эксперта-криминалиста – или какой-либо иной, который относился бы к его новому роду занятий. Поэтому он часто принимал участие в семинарах и симпозиумах по судебной медицине и читал журнальные статьи и монографии, написанные специалистами в данной области. Умел гладко говорить, имел большой словарный запас, так что ему нетрудно было убедить судей и присяжных в том, что он компетентен в своей сфере. Когда Норвуда признали таковым, ему стало еще легче доказывать простодушным присяжным справедливость своей точки зрения, якобы опирающейся на данные серьезных научных исследований.

Экспертов, как Норвуд, было немало. В 80-е и 90-е годы такого рода «специалистов», которые сами присвоили себе это звание, развелось великое множество. Их стали часто привлекать к судебным процессам по уголовным делам, где они нередко производили сильное впечатление на присяжных заседателей своими нестандартными мнениями. В довершение всех бед популярные телеканалы одно за другим штамповали шоу в прямом эфире, рассказывающие о расследованиях преступлений. В них подобные независимые эксперты представлялись в качестве блестящих специалистов, способных безошибочно раскрыть головоломные дела, опираясь на последние достижения науки. Самые известные из них порой могли, только взглянув на окровавленный труп, через час или два чуть ли не назвать убийцу. В реальной жизни тысячи подозреваемых признавали виновными и отправляли за решетку, исходя из весьма шатких и сомнительных версий по поводу формы кровавых пятен и характера разбрызгивания капель крови, признаков умышленного поджога, следов зубов, волокон ткани, осколков стекла, фрагментов скальпа и лобковых волос, отпечатков обуви, данных баллистических экспертиз. Все было далеко не безупречно даже в случаях, когда речь шла об экспертизе отпечатков пальцев.

Квалифицированные адвокаты подвергали сомнению объективность и убедительность подобных исследований, однако редко добивались успеха. Судьи зачастую благоговели перед наукой и не располагали временем, чтобы самим изучить ту или иную проблему. Если эксперт имел хотя бы какую-то научную подготовку и производил впечатление человека, знающего, о чем говорит, этого было достаточно, чтобы ему позволили выступить на процессе и дать свидетельские показания. Со временем судьи пришли к рациональному выводу, что если тот или иной эксперт, вроде бы обладающий достаточной квалификацией, уже привлекался в качестве свидетеля в ходе иных судебных процессов, в том числе в других штатах, то его действительно можно считать компетентным. Ситуацию усугубляли апелляционные суды, которые почти автоматически утверждали обвинительные приговоры, не подвергая сомнению реальную научную обоснованность данных криминалистических экспертиз. Чем толще и внушительнее становились резюме доморощенных экспертов, тем более субъективными они были в вопросах установления вины подсудимых, допуская все более серьезные натяжки в своей аргументации.

Чем чаще Пола Норвуда привлекали к участию в судебных процессах, тем быстрее росла его самоуверенность. За год до суда над Куинси, в 1988 году, Норвуд поучаствовал в двадцатичетырехчасовом семинаре, проведенном одной частной компанией в штате Кентукки. После того как он прослушал курс лекций, ему был вручен сертификат, подтверждающий его квалификацию еще в одной, новой для него области. Вскоре после этого Норвуд уже удивлял присяжных своими познаниями по поводу того, как по-разному могут разлетаться брызги крови при совершении убийства. Он, можно сказать, стал специализироваться на этой сфере криминалистики, а также на воспроизведении деталей преступлений, анализе данных баллистических экспертиз и исследованиях волос. Норвуд рекламировал свои услуги и даже написал книгу, посвященную проблемам судебной криминалистики. Его репутация становилась все более непререкаемой, и, соответственно, рос и спрос на него.

За двадцать пять лет экспертной деятельности Норвуд дал показания на сотнях процессов по уголовным делам. При этом он всегда выступал на стороне обвинения, а его объяснения неизменно изобличали подсудимого. И хорошо оплачивались.

Вскоре наступила эпоха ДНК-тестов, что нанесло бизнесу Норвуда существенный ущерб. Исследования ДНК не только определили будущее криминалистических исследований, изменив сам подход к ним, но и привели к тому, что была подвергнута серьезному и объективному анализу вся та лженаука, фальшивыми данными которой Норвуд и ему подобные торговали оптом и в розницу. По меньшей мере в половине случаев освобождения невинно осужденных в основе судебных ошибок лежала некомпетентная экспертиза, представленная обвинением.

Всего за один 2005 год ДНК-тестирование опровергло три представленных суду экспертных заключения Норвуда, основанных на ненаучных, ошибочных методах. Трое жертв его некомпетентности, о которых идет речь, суммарно провели в тюрьме пятьдесят девять лет, причем в одном из случаев осужденный содержался в камере смертников. В 2006 году Норвуд отошел от дел, успев поучаствовать лишь в одном процессе, в ходе которого во время перекрестного допроса его мнение было полностью дискредитировано, чего не случалось прежде. Адвокат, представлявший интересы подсудимого, в ходе допроса, не стесняясь в выражениях, указал на ошибки горе-эксперта, вскрывшиеся во всех трех случаях освобождения несправедливо осужденных в течение предыдущего года. Вопросы, которые задавались Норвуду, были тщательно продуманными, жесткими и весьма показательными. В итоге подсудимый, чье дело рассматривалось в суде на сей раз, был признан невиновным. Впоследствии удалось изобличить настоящего убийцу. Норвуд же после этого прекратил выступать в качестве эксперта.

Однако он и так уже успел наломать немало дров. Куинси Миллер, например, был осужден задолго до этого и отправлен в тюрьму из-за заключения Норвуда по поводу окровавленного фонарика, которого «эксперт» в глаза не видел. Его «сверхпроницательный» анализ дела состоял в изучении больших цветных фотографий с места преступления и снимков злополучного фонарика. Норвуд почти никогда не держал в руках серьезных вещественных доказательств, фигурировавших в уголовных делах, а в своих выводах в основном исходил именно из снимков, на которых были зафиксированы те или иные предметы. Это обстоятельство нисколько его не смущало. Давая свидетельские показания по делу Куинси Миллера, он с уверенностью заявил, что мельчайшие пятнышки на линзе фонарика представляли собой брызги крови убитого из дробовика Кита Руссо.

Сам же фонарик еще до суда куда-то исчез.

Норвуд отказывается обсуждать со мной дело Куинси Миллера. Я писал ему дважды. Он ответил мне лишь один раз и заявил, что говорить о деле не станет, даже по телефону. Мол, у него неважно со здоровьем, к тому же дело рассматривалось в суде очень давно, а его подводит память. В общем, по его словам, разговор ничего не даст. Кстати, недавно еще как минимум семь его мошеннических экспертных заключений, которые привели к осуждению невиновных, были разоблачены, так что имя Норвуда, можно сказать, уже стало нарицательным, когда речь заходит о деятельности лжеэкспертов. Он постоянно подвергается атакам со стороны адвокатов осужденных, которых приговорили к смертной казни. Кто-то даже подал на него в суд. Блогеры сдирают с Норвуда шкуру, жестко критикуя за все то, что он натворил. Судьи апелляционных судов внимательно изучают подробности его карьеры, которая теперь пошла под откос. Группа активистов, борющихся за права невинно осужденных, обращается в различные фонды, пытаясь добыть деньги для пересмотра всех дел, к раскрытию которых привлекался Норвуд. Но для этого требуется крупная сумма, а найти ее сложно. Я решил, что если мне все же удастся встретиться с Норвудом, то я попрошу его дезавуировать собственные экспертные оценки и попытаться помочь Куинси. Однако Норвуд пока не обнаружил ни малейшего признака того, что его мучают угрызения совести.

Независимо от того, удастся ли мне привлечь к делу Норвуда, у нас нет иного выхода, кроме как нанять своих экспертов-криминалистов, а услуги лучших из них стоят дорого.

Пару дней я нахожусь в Саванне и занимаюсь, если можно так выразиться, тушением пожара. Мы трое, Вики, Мэйзи и я, сидя в конференц-зале, обсуждаем вопрос о найме экспертов. На столе перед нами лежат резюме четырех специалистов, которых мы в итоге отобрали. Все они криминалисты высшей категории с безукоризненными рекомендациями и документами, подтверждающими их компетентность. Мы решили, что сначала обратимся к двум из них и направим им материалы дела. Тот, чье время оценивается дешевле, чем у трех остальных, хочет получить за обзор материалов дела и консультацию 15 тысяч долларов. Самый дорогой требует 30 тысяч, причем эта сумма не обсуждается. В последние десять лет работа, направленная на исправление судебных ошибок и освобождение невиновных, заметно активизировалась. Поэтому спрос на услуги таких экспертов, как выбранные нами четверо, со стороны групп помощи несправедливо осужденным резко вырос.

Специалист, которому мы отдаем предпочтение, доктор Кайл Бендершмидт из Университета Содружества Виргинии в Ричмонде. Много лет он занимается преподавательской деятельностью и создал одну из ведущих в стране научных криминалистических лабораторий. Я поговорил о нем с другими адвокатами и убедился, что они от него просто в восторге.

Мы стараемся, чтобы наши расходы на услуги экспертов, частных детективов и юристов, когда они нам необходимы, не выходили за рамки 75 тысяч долларов. Адвокатам вообще стараемся не платить – за годы нашей деятельности мы научились быть весьма убедительными в просьбах, обращенных к тем, кто нам сочувствует, поработать на нас бесплатно. По всей стране у нас имеется довольно широкая сеть людей, согласных на подобные условия. Мы надеемся, что ученые и эксперты также хотя бы сократят свои гонорары, учитывая, что речь идет о помощи невинно осужденным, но такое случается редко.

Стандартная ставка Бендершмидта – 30 тысяч долларов.

– У нас они есть? – спрашиваю я у Вики.

– Конечно, – с улыбкой отвечает она. Вики всегда настроена оптимистично. Если выяснится, что нужной суммой мы не располагаем, она сядет на телефон и найдет каких-нибудь спонсоров.

– Тогда давайте наймем его, – предлагаю я.

Мэйзи со мной согласна. Мы переходим к обсуждению кандидатуры второго эксперта.

– Похоже, работа со свидетелями, за которую ты взялся, Пост, тоже будет непростой, – произносит Мэйзи. – Я хочу сказать, что ты вступил в контакт с Джун Уокер, Зеке Хаффи и Кэрри Холланд, и пока никто из них не желает с тобой говорить.

Как, наверное, и в офисах многих других организаций, в фонде «Блюститель» принято беззлобно подтрунивать друг над другом. Вики и Мэйзи неплохо уживаются, хотя стараются ограничивать общение друг с другом и пореже вступать в прямой контакт. В общем, находясь в городе, я неизбежно становлюсь мишенью для их шуток и подначек. Если бы мы все не любили друг друга, наши пикировки были бы более жесткими.

– И не говори, – со смехом отвечаю я на реплику Мэйзи. – Кстати, напомни мне, пожалуйста, последний случай, когда дело, которым мы занимались, уже на старте шло как по маслу.

– Ну, мы – черепаха, а не кролик, – замечает Вики, с удовольствием вставляя в беседу одно из своих любимых сравнений.

– Ага, – киваю я. – Прежде чем мы приняли решение заняться делом Куинси, мы три года все проверяли и перепроверяли. Ты хочешь, Мэйзи, чтобы мы добились освобождения за месяц?

– По крайней мере, покажи, что мы как-то продвигаемся вперед.

– Я еще не пустил в ход все свое обаяние.

– Когда ты снова поедешь в Сибрук? – интересуется Мэйзи.

– Не знаю. Я намерен откладывать это столько, сколько будет возможно. Там никто не знает, что мы вступили в игру, и мне бы хотелось подольше оставаться в тени.

– У тебя есть серьезные опасения? – спрашивает Вики.

– Пока сложно сказать, но я допускаю, что дело может быть опасным. Если Руссо убрала какая-то банда наркоторговцев, то эти парни все еще где-то там. В том числе и убийца. Мое появление, скорее всего, привлечет их внимание.

– Все это кажется ужасно рискованным, – вздыхает Мэйзи.

– Так оно и есть. Однако с риском связано большинство дел, которыми мы занимаемся. Наши клиенты сидят в тюрьме, хотя на спусковой крючок нажал кто-то другой. Убийцы же остаются на свободе и смеются, потому что копы схватили и отправили в камеру не того парня. Если они узнают, что какой-то адвокат, который занимается освобождением невинно осужденных, копается в старом деле, им это наверняка не понравится.

– Просто будь осторожен, – говорит Вики.

Для меня совершенно очевидно, что и она, и Мэйзи уже давно переживают, хотя стараются этого не показывать.

– Я всегда осторожен. Ты будешь сегодня что-нибудь готовить?

– Извини, нет. Наши планы придется отложить.

– У нас сегодня замороженная пицца, – сообщает Мэйзи. Стряпать она не любит и, имея четвертых детей, частенько берет готовые блюда в тех отделах супермаркетов, где находится сильно охлажденная еда.

– А где Джеймс? – интересуюсь я.

Несколько лет назад Мэйзи и ее муж стали жить раздельно и попытались развестись. У них это не получилось, но жить вместе получается еще хуже. Мэйзи понимает, что я не просто пытаюсь совать нос в ее дела и меня эта тема действительно волнует.

– Он то приходит, то уходит. Проводит время с детьми.

– Я молюсь за вас, ребята.

– Знаю, Пост. А мы молимся за тебя.

Я не держу еду в своем «пентхаусе». Поскольку дома я бываю крайне редко, она бы постоянно портилась. На сей раз мне не удалось перекусить у моих коллег, и я работаю до темноты, а затем отправляюсь на долгую прогулку по старым кварталам города. До Рождества остается всего две недели, и в воздухе разлита прохлада. Хотя я живу в Саванне уже двенадцать лет, город я так и не изучил. Я слишком часто бываю в разъездах и потому до сих пор не смог отдать должное его богатой истории и своеобразному очарованию. Кроме того, при моем, можно сказать, кочевом образе жизни сложно обзаводиться друзьями. Но я знаю, что мой первый друг – дома и будет рад моей компании.

Лютер Ходжес нанял меня, когда я еще учился в семинарии, и уговорил приехать в Саванну. Теперь он уже отошел от дел. Его жена умерла несколько лет назад. Лютер живет в небольшом коттедже, который принадлежит епархии и расположен в двух кварталах от Чиппева-сквер. Лютер ждет меня на крыльце. Ему явно не терпится выбраться из дома.

– Привет, падре! – говорю я, и мы обнимаемся.

– Здравствуй, сын мой, – благочестиво произносит Лютер.

Это наши обычные приветствия.

– Ты выглядишь похудевшим, – говорит Ходжес. Он всерьез беспокоится по поводу моего образа жизни – плохого питания, дефицита сна, стрессов.

– Про вас, конечно же, такого не скажешь, – отвечаю я. Мой друг похлопывает себя по животу.

– Не могу заставить себя отказаться от мороженого.

– Между прочим, я умираю от голода. Пойдемте скорее.

Держа друг друга под руку, мы идем по тротуару вдоль Уитакер-стрит. Лютеру уже под восемьдесят, и во время каждого следующего своего визита к нему я отмечаю, что двигается он чуть медленнее, чем в прошлый раз. Лютер слегка прихрамывает, ему нужна операция по замене коленного сустава на искусственный, но, по его собственным словам, в запасных частях нуждаются только старые пеньки. Еще он любит говорить по этому поводу: «Ты меня, старика, в эти дела не впутывай».

– Ты где был? – спрашивает Лютер.

– Как обычно. То тут, то там.

– Расскажи мне о деле, – просит он. Лютер восхищается моей работой и хочет знать все последние новости, относящиеся к ней. Ему известны имена клиентов фонда «Блюститель», и он внимательно отслеживает развитие событий с помощью Интернета.

Я сообщаю ему о Куинси Миллере и о том, что на начальной стадии работа над делом продвигается с трудом, что довольно типично. Лютер внимательно слушает и сам почти ничего не говорит. Многие ли из нас могут похвастаться тем, что у них есть настоящий друг, которому нравится то, что вы делаете, и который готов слушать вас часами? То, что у меня есть Лютер Ходжес, – это благословение божье.

Я излагаю основные аспекты дела, не раскрывая при этом никаких конфиденциальных сведений, а затем спрашиваю Лютера о его работе. Каждый день по несколько часов он занимается тем, что пишет письма мужчинам и женщинам, находящимся за решеткой. Лютер видит в этом свою миссию и осуществляет ее преданно и целеустремленно. Он тщательно ведет архив переписки и имеет копии всей корреспонденции. Тот, кто внесен в список Лютера, получает письма и поздравительные открытки в день рождения и на Рождество. Если бы у старика были деньги, он бы посылал их всем обитателям тюрем.

На данный момент в его списке шестьдесят имен. Одного из числившихся в нем заключенных не стало на прошлой неделе. Молодой человек, отбывавший наказание в штате Миссури, повесился. Когда Лютер говорит об этом, голос его дрожит и прерывается. Заключенный в письмах пару раз поднимал тему самоубийства, и Лютер был всерьез этим обеспокоен. Он даже неоднократно звонил в тюрьму в надежде, что ему помогут как-то успокоить молодого человека, но ничего не добился.

Мы спускаемся к реке Саванна и шагаем по вымощенной булыжником улице, тянущейся вдоль берега, у самой воды. Здесь находится наше с Лютером любимое кафе, где подают морепродукты. Заведению уже не один десяток лет. Именно сюда Лютер пригласил меня во время моего первого посещения города. Когда мы подходим к двери кафе, он говорит:

– Я плачу́.

Лютер в курсе моей финансовой ситуации.

– Ну, если вы настаиваете, – отвечаю я.

Глава 11

Создается впечатление, что студенческий городок Университета Содружества Виргинии занимает львиную долю территории центральной части Ричмонда. В январский полдень я пытаюсь найти дорогу в Департамент криминалистики, находящийся на Уэст-Мэйн-стрит. Кайл Бендершмидт возглавляет его уже двадцать лет и правит им железной рукой. Его кабинет занимает всю угловую часть этажа. Секретарша предлагает мне кофе. Я и не думаю отказываться. Ровно в три часа дня появляется знаменитый криминалист и с улыбкой приветствует меня.

Доктору Бендершмидту лет семьдесят. Он строен, энергичен и все еще одевается как студент, которым был когда-то давно: накрахмаленные брюки цвета хаки, мокасины, рубашка с пуговицами на воротнике. Хотя Бендершмидт весьма востребован как эксперт, он не утратил вкуса к преподавательской работе и каждый семестр ведет два курса. А вот выступать в судах не любит и всячески пытается избегать дачи свидетельских показаний перед присяжными. Мы оба прекрасно понимаем, что, если дело дойдет до повторного судебного процесса по делу Куинси Миллера, это, скорее всего, произойдет лишь через несколько лет. Обычно Бендершмидт изучает то или иное дело, готовит список замечаний, предлагает свои выводы и мнения по тем или иным спорным вопросам, а затем переходит к рассмотрению следующего кейса, предоставляя юристам выполнять их работу.

Я следую за Бендершмидтом в небольшой конференц-зал. Там на столе лежит пачка материалов, которые я отправил ему три недели назад: фотографии и диаграммы с места преступления, снимки фонарика, протокол результатов вскрытия, а также протоколы судебных заседаний – почти 1200 страниц.

– Ну и что вы по этому поводу думаете? – спрашиваю я, указывая на бумаги.

Бендершмидт улыбается и качает головой:

– Я прочитал все, и мне не совсем понятно, как так получилось, что мистера Миллера осудили. Но, с другой стороны, этот случай нельзя назвать необычным. А что все-таки произошло с фонариком?

– В хранилище вещдоков, где копы держали улики по данному делу, возник пожар. Фонарик в итоге так и не нашли.

– Да, я прочитал в материалах и об этом тоже. Но что же было в действительности?

– Этого я пока не знаю. Мы не расследовали все обстоятельства, связанные с пожаром, и, вероятно, не сможем этого сделать.

– Что ж, в таком случае давайте допустим, что пожар был устроен нарочно и кому-то было нужно, чтобы фонарик исчез. Без него прямых указаний на Миллера как на убийцу нет. Что полицейские выиграли, уничтожив фонарик и не дав присяжным взглянуть на него?

Я чувствую себя как свидетель, которого подвергают перекрестному допросу и пытаются поймать на вранье.

– Хороший вопрос, – говорю я и отхлебываю кофе. – Поскольку нам приходится делать допущения, давайте предположим, что полицейские не хотели, чтобы эксперт со стороны защиты получил возможность внимательно рассмотреть предмет, о котором идет речь.

– Но ведь никакого эксперта со стороны защиты не было, – возражает Бендершмидт.

– Конечно, нет. Подсудимый был бедным человеком, адвоката ему назначил суд. Выделить средства для привлечения эксперта в интересах защиты судья отказался. Копы, вероятно, предвидели такой поворот событий, но решили не рисковать. Они подумали, что смогут найти эксперта вроде Норвуда, он с радостью проведет анализ по фотографиям и сделает выводы, базируясь только на них.

– В ваших рассуждениях есть логика.

– Мы ведь с вами лишь предполагаем, доктор Бендершмидт. На данный момент это все, что мы можем сделать. Не исключено, что эти мелкие брызги крови на фонарике принадлежат не убитому, а кому-то другому.

– Совершенно верно, – отвечает он с улыбкой, словно у него уже возникла какая-то догадка. Бендершмидт берет увеличенную фотографию двухдюймовой линзы фонарика. – Мы – я и кое-кто из моих коллег – изучили этот снимок, используя возможные способы увеличения четкости изображения. Так вот, я даже не уверен, что эти брызги – человеческая кровь, да и вообще кровь.

– Но если это не кровь, то что же это такое?

– Сложно сказать. Не факт, что фонарик вообще побывал на месте преступления. Не известно, откуда он взялся и почему на поверхности его линзы появилась кровь – если, повторяю, это действительно кровь. Количество вещества настолько ничтожно, что определить наверняка нет никакой возможности.

– Если это брызги крови, получается, что они должны были попасть и на дробовик, и на убийцу?

– Весьма вероятно, но мы никогда этого не узнаем. Ведь ни дробовика, ни одежды преступника в распоряжении следствия не было. Но нам известно, что орудием убийства был дробовик, поскольку стреляли картечью. В результате двух выстрелов из дробовика в таком сравнительно небольшом замкнутом пространстве количество крови должно было быть огромным, она должна была залить все вокруг. Полагаю, фотографии это доказывают. Удивляет, однако, то, что отсутствуют кровавые отпечатки обуви убийцы – уходя, он должен был бы их оставить.

– В описании места преступления об этом не сообщается.

– В таком случае я должен заметить, что убийца, похоже, предпринял весьма серьезные усилия для того, чтобы замести следы. Отпечатков пальцев нет, так что он, наверное, действовал в перчатках. Отпечатков обуви тоже нет – значит, подошвы его сапог или ботинок были чем-то защищены. В общем, преступник был на редкость опытным и изощренным.

– Если в деле были замешаны члены какой-нибудь банды преступников, они могли нанять профессионала.

– Ну, это уж вы разбирайтесь. Я в такие дебри не лезу.

– А мог преступник стрелять из дробовика одной рукой, а в другой в это время держать фонарик? – интересуюсь я, хотя ответ на данный вопрос совершенно очевиден.

– Это крайне маловероятно. Но речь идет о маленьком фонарике с двухдюймовой линзой. Можно, зажав его в руке, той же самой рукой придерживать дробовик за цевье. Это допущение, оно укладывается в картину преступления, изложенную обвинением. Однако у меня есть серьезные сомнения в том, что фонарик вообще был на месте преступления во время его совершения.

– Норвуд засвидетельствовал, что на фонарике присутствуют мелкие брызги крови жертвы.

– Норвуд в очередной раз ошибся. Его самого следовало бы посадить в камеру.

– Ваши с ним пути пересекались?

– Да. Дважды. Я опроверг два его заключения, из-за которых в обоих случаях подсудимых отправили в тюрьму. Но они оба все еще находятся за решеткой. Во времена его популярности Норвуда хорошо знали в определенных кругах, но таких, как он, было много. К счастью, теперь он отошел от дел, однако многие типы, которые занимаются тем же самым, все еще остаются в обойме. Когда я об этом думаю, мне просто плохо становится.

Затем Бендершмидт обрушился с уничтожающей критикой на недельные семинары, при помощи которых офицеры полиции, следователи, да что там – все, у кого найдутся деньги, чтобы оплатить участие, – могут в сжатые сроки пройти обучение, получить соответствующий сертификат и объявить себя экспертами-криминалистами.

Наконец, выпустив пар, Бендершмидт продолжает разговор, касающийся того дела, по поводу которого я к нему приехал.

– Со стороны Норвуда было крайне безответственно заявить жюри присяжных, что брызги на фонарике – это кровь Руссо. – Он качает головой, и в этом движении отчетливо читаются изумление и отвращение. – Возможности научно доказать это просто не существует.

Норвуд на суде сказал, выступая перед присяжными, что мелкие брызги крови не могут разлетаться по воздуху более чем на сорок восемь дюймов. Именно так было принято считать в то время, когда проходил процесс над Куинси Миллером. А значит, если верить Норвуду, ствол дробовика находился в непосредственной близости от жертвы. Однако в действительности все обстоит иначе, поясняет Бендершмидт. Степень разлета брызг крови в каждом конкретном случае может очень сильно разниться. Поэтому упомянутое утверждение Норвуда по поводу сорока восьми дюймов – грубая ошибка.

– Здесь действует много факторов, а потому нельзя сделать какие-то конкретные, совершенно определенные выводы, – подытоживает он.

– Ну и каково же ваше мнение?

– Я думаю, показания Норвуда, которые он дал перед присяжными, не имеют под собой научного обоснования. И еще я уверен, что невозможно установить, был ли этот фонарик на месте преступления. Также нельзя исключать возможности того, что брызги крови на нем – и не кровь вовсе. В общем, мнений у меня хватает, мистер Пост. Я изложу их простым и понятным языком, не оставляющим никаких сомнений.

Взглянув на часы, Бендершмидт сообщает, что ему необходимо сделать телефонный звонок, и интересуется, нет ли у меня на этот счет возражений. «Разумеется, нет», – говорю я. Пока Бендершмидт отсутствует, я достаю и в очередной раз изучаю кое-какие свои пометки – в основном это вопросы, на которые я не в состоянии ответить. Не может этого сделать и Бендершмидт, но мне интересно узнать, что он думает – тем более что я за это плачу. Мой собеседник возвращается через пятнадцать минут с чашкой кофе.

– Итак, что не дает вам покоя? – спрашиваю я. – Забудьте о науке, давайте поразмышляем и попробуем сделать кое-какие предположения.

– Это почти так же интересно, как заниматься наукой, – усмехается Бендершмидт. – Вопрос первый: почему, если полицейские подбросили в багажник машины Миллера фонарик, они не подложили и дробовик?

Тот же самый вопрос я задавал себе сотни раз.

– Наверное, опасались, что им не удастся доказать, что оружие принадлежит именно Миллеру. Я уверен, что дробовик не был зарегистрирован. А может, его было просто труднее подсунуть в багажник. Все-таки фонарик меньше по размеру, а потому подбросить его намного проще. Фицнер, шериф, показал под присягой, что обнаружил фонарик, когда изучал содержимое багажника.

Бендершмидт внимательно слушает меня и кивает.

– Что ж, это звучит вполне правдоподобно, – говорит он.

– Фонарик легко достать из кармана и сунуть под крышку багажника. С дробовиком так не получится.

– Что ж, готов с этим согласиться, – произносит Бендершмидт, продолжая кивать. – Следующий вопрос. Согласно показаниям тюремного осведомителя, Миллер заявил, что на следующий день поехал на берег залива и выбросил дробовик в океан. Но почему он не швырнул туда же и фонарик? Если исходить из допущения, что оба предмета находились на месте преступления и на них попала кровь, было бы логично избавиться сразу и от того, и от другого.

– На данный вопрос ответа у меня нет. И это – серьезная дыра в той версии, которую копы скормили осведомителю.

– И потом, почему нужно было топить дробовик и фонарик в океанском заливе, где у берега глубина небольшая и к тому же постоянно чередуются приливы и отливы?

– Да, это не очень-то разумно, – соглашаюсь я.

– Еще вопрос. Зачем использовать дробовик? Ведь выстрелы из дробовика производят много шума. Убийце повезло, что их никто не слышал.

– Ну, вообще-то, Кэрри Холланд заявила, будто что-то такое слышала, но ее показания на сей счет сомнительны. Вероятно, дробовик был выбран по той причине, что такой человек, как Миллер, воспользовался бы именно им. Киллер-профессионал взял бы пистолет с глушителем, но ведь подставить хотели не профи. Хотели сделать так, чтобы подозрения пали на Миллера.

– Что ж, согласен. А Миллер был охотником?

– Это вообще не о нем. Он говорит, что не был на охоте ни разу в жизни.

– А оружие у него имелось?

– По его словам, у него дома было два пистолета – для самозащиты. Жена Миллера засвидетельствовала, что у него был еще и дробовик, но в этом ей тоже вряд ли можно верить.

– Вы молодчина, Пост.

– Спасибо. У меня есть кое-какой опыт в подобных делах. Как и у вас, доктор Бендершмидт. Теперь, когда вам известны детали дела, мне бы хотелось услышать, каковы ваши предположения с учетом тех подробностей, которые вы узнали. Отставьте в сторону научные обоснования и расскажите, какой, по-вашему, была картина преступления.

Бендершмидт встает и, подойдя к окну, долго молча смотрит на улицу, а затем начинает говорить:

– В данном деле все было заранее продумано, мистер Пост, и именно поэтому вы вряд ли сумеете раскрыть это преступление – если только не произойдет какого-нибудь чуда. Диана Руссо рассказала весьма убедительную историю по поводу конфликта между Миллером и ее мужем. Подозреваю, что она все сильно преувеличила, однако присяжные ей поверили. Диана Руссо возложила вину на чернокожего парня, а дело происходило в городе, где преобладает белое население. И к тому же у этого чернокожего парня был мотив. Заговорщики были в курсе по поводу возможных улик, раз использовали фонарик для того, чтобы навести следствие на Миллера. Настоящий убийца не оставил после себя практически никаких следов, которые могли бы к нему привести. И это важный момент, свидетельствующий о том, что все действительно было тщательно спланировано. Если убийца и допустил какой-нибудь промах, то полицейские либо этого не заметили, либо, не исключено, скрыли оставленные на месте преступления улики. С момента убийства минуло двадцать два года, след остыл, и раскрыть это дело кажется невозможным. Вы не найдете убийцу, мистер Пост, но вам, надеюсь, удастся доказать, что ваш клиент невиновен.