Текст книги "Блюстители"

– А есть шанс, что он виновен?

– Значит, у вас все же есть сомнения?

– Сомнения есть всегда. Они не дают мне спать по ночам.

Подойдя к своему креслу, Бендершмидт снова опускается в него и отпивает кофе из чашки.

– Я такого шанса не вижу, – замечает он. – Мотив слишком слабый. Да, конечно, Миллер мог ненавидеть своего бывшего адвоката. Но, отстрелив ему голову, он наверняка обрек бы себя на пребывание в камере смертников. И потом, у Миллера, по сути, есть алиби. Во всяком случае, нет ничего, что неопровержимо доказывало бы его присутствие на месте преступления в момент убийства. Так что, учитывая подробности дела, которые стали мне известны, я предполагаю, что ваш клиент этого убийства не совершал.

– Рад слышать, – улыбаюсь я.

Мой собеседник – человек вовсе не мягкосердечный. В суде он выступал в качестве эксперта чаще на стороне обвинения, нежели на стороне защиты. Бендершмидт довольно прямолинеен, привык говорить то, что думает, и не боится выступить с критикой других экспертов, даже если речь идет о его коллегах. Мы еще несколько минут обсуждаем другие резонансные дела, в которых важную роль играли экспертные заключения по поводу разлета брызг крови. Вскоре я понимаю, что мне пора уходить.

– Спасибо, доктор, – говорю я, собирая свои вещи. – Я знаю, что ваше время стоит дорого.

– Вы за него платите, – с улыбкой отвечает Бендершмидт.

«Еще как плачу, – думаю я, причем 30 тысяч долларов». Когда я открываю дверь, чтобы покинуть его кабинет, он произносит:

– Да, и еще одно, мистер Пост. Вообще-то это выходит за рамки оценок, которые предполагает наш контракт, однако хочу заметить: ситуация на месте событий, о которых мы с вами говорили, может оказаться опасной. Это, конечно, не мое дело, но все же, знаете ли, постарайтесь быть осторожным.

– Спасибо.

Глава 12

Я отправляюсь в еще одну тюрьму, которая включена в составленный мной короткий список. Тюрьма называется «Тулли-Ран» и расположена у подножия горного хребта Блю-Ридж в западной части штата Виргиния. Это мой второй визит в это исправительное учреждение. Благодаря Интернету количество отбывающих срок за преступления сексуального характера сейчас исчисляется сотнями тысяч. По многим причинам они плохо уживаются с заключенными, нарушившими другие статьи уголовного законодательства. Большинство штатов стараются отделить их от основной массы обитателей тюрем. В штате Виргиния их обычно отправляют в «Тулли-Ран».

Человека, который меня интересует, зовут Джеральд Кук. Это белый сорокатрехлетний мужчина. Его посадили на двадцать лет за домогательства по отношению к двум падчерицам. Поскольку выбор клиентов у меня весьма широкий, долгое время я старался избегать работы с теми, кто получил срок за сексуальные преступления. Однако со временем понял, что и в этой специфической среде есть люди, которые являются невинно пострадавшими.

В молодые годы Кук был неотесанным разгульным парнем, любителем выпить и поволочиться за женщинами. Девять лет назад он вступил в брак и, судя по всему, ошибся с выбором жены. Первые несколько лет супруги постоянно ссорились. То один, то другой объявлял о разрыве, но затем отношения возобновлялись. Оба не могли долго удержаться на одном месте работы, и вопрос денег в семье всегда стоял очень остро. Через неделю после того, как жена подала заявление на развод, Джеральд выиграл 100 тысяч долларов в государственную лотерею штата Виргиния и попытался это скрыть. Супруга моментально об этом узнала, и ее адвокаты сделали стойку. Джеральд, прихватив выигрыш, куда-то сбежал, дело о разводе тянулось своим чередом. Чтобы досадить мужу и получить хотя бы часть выигранных им денег, супруга подговорила двух своих дочерей в возрасте одиннадцати и четырнадцати лет обвинить отчима в сексуальных домогательствах – при том что раньше о подобном речь никогда не шла. Девочки поставили свои подписи под письменными заявлениями, в которых в деталях рассказывалось о приставаниях и изнасилованиях. Джеральда арестовали и бросили в камеру, назначив ему явно чрезмерную сумму залога, хотя он постоянно твердил, что ни в чем не виноват.

В штате Виргиния трудно защищать тех, против кого выдвинуты такие обвинения. На суде обе девочки дали свидетельские показания, описав жуткие вещи, которые якобы проделывал с ними отчим. Джеральд тоже выступил, опровергая эти заявления, но, будучи человеком вспыльчивым и неуравновешенным, лишь еще больше навредил себе. Его приговорили к двадцати годам. К тому времени, когда он отправился отбывать наказание, деньги, выигранные им в лотерею, давно были истрачены.

Ни одна из падчериц Джеральда не окончила среднюю школу. Старшая вела распутную жизнь. Сейчас ей двадцать один год, и она состоит во втором браке. Младшая из девочек родила ребенка и работает за минимальную зарплату в закусочной, где посетителей кормят фастфудом. Их мать владеет салоном красоты неподалеку от Линчберга. О ней говорят, что у нее язык без костей. Частный детектив, которого мы наняли для выяснения обстоятельств дела, раздобыл письменные заявления двух бывших клиентов салона. В них утверждается, что его хозяйка постоянно рассказывает весьма увлекательные истории о том, как она подставила Джеральда, выдвинув против него ложные обвинения. У нас также есть аналогичное заявление ее бывшего приятеля. Своими рассказами она его так напугала, что он предпочел поменять место жительства.

Кук привлек наше внимание два года назад, когда мы получили от него письмо из тюрьмы. Таких писем нам приходят десятка два в неделю, и они очень быстро накапливаются. Вики, Мэйзи и я стараемся уделять им как можно больше времени. Мы их читаем и отсеиваем те, авторам которых помочь не можем. Большинство писем приходит от заключенных, которые действительно совершили преступление и у которых более чем достаточно времени, чтобы сочинять длинные послания и пытаться доказать свою невиновность. Я даже в поездки беру пачки писем и нередко трачу на их чтение то время, которое мог бы потратить на сон. У нас в фонде «Блюститель» принято отвечать на все письма без исключения.

История Кука показалась мне правдоподобной, и я направил ему обстоятельное ответное послание. Затем мы с ним переписывались, и в итоге я получил от него копию протокола судебного заседания по его делу и другие материалы. Проведя предварительное расследование, мы пришли к выводу, что Кук, скорее всего, говорит правду и действительно невиновен. Год назад я съездил к нему, и он сразу вызвал у меня неприязнь. Кук подтвердил то, о чем писал в письмах – что он одержим мыслями о мести. Его цель заключается в том, чтобы либо расправиться с бывшей женой и падчерицами физически, либо подставить их, сфабриковав дело, связанное с наркотиками, и добиться, чтобы их посадили. Кук мечтает о том, как однажды навестит их в тюрьме. Я попытался охладить его пыл, объяснив, что мы ожидаем от тех, кого нам удается освободить, соблюдения определенных правил и наш фонд не станет связываться с человеком, вынашивающим планы возмездия.

Большинство заключенных, которых я навещаю в тюрьмах, ведут себя смирно и благодарны мне за то, что я решил вступить с ними в личный контакт. Выяснилось, однако, что Кук по-прежнему настроен весьма воинственно. Он смотрит на меня сквозь плексигласовый экран с презрительной усмешкой и, схватив телефонную трубку, цедит:

– Почему вас так долго не было, Пост? Вы ведь знаете, что я невиновен – так вытащите меня отсюда.

– Рад вас видеть, Джеральд, – с улыбкой говорю я. – Как поживаете?

– Не надо пичкать меня вежливыми словами, все это дерьмо, Пост. Чем вы занимаетесь, пока я торчу тут вместе со всякими извращенцами? Я уже семь лет отбиваюсь от местных гомиков и прочей швали и, черт побери, уже устал от этого.

– Джеральд, возможно, нам следует начать этот разговор сначала. Вы кричите на меня, и мне это не нравится. В конце концов, вы ведь мне не платите. Я здесь добровольно. Если вы не в состоянии нормально со мной общаться, я просто уеду.

Кук опускает голову и начинает плакать. Я терпеливо жду, пока он успокоится. Кук вытирает обе щеки рукавами тюремной робы, не решаясь взглянуть мне в лицо.

– Я ведь действительно ни в чем не виноват, Пост, – говорит он дрожащим голосом.

– Верю. Иначе меня бы тут не было.

– Эта стерва подговорила своих девиц соврать, и они все втроем до сих пор смеются надо мной.

– Джеральд, я верю, что все так и было. Но для того, чтобы вытащить вас отсюда, потребуется много времени. Есть процессы, которые просто невозможно ускорить. Как я уже говорил вам раньше, осудить невиновного человека очень легко, а освободить – практически невозможно.

– Но это же просто ужасно, Пост!

– Да. Но вот в чем заключается сейчас моя проблема, Джеральд. Боюсь, если завтра вы выйдете отсюда, то совершите какую-нибудь страшную глупость. Я много раз предупреждал вас о том, что вам не следует вынашивать планы мести. Если вы все еще продолжаете их лелеять, я за ваше дело не возьмусь.

– Я не убью ее, Пост. Обещаю. Не совершу никаких идиотских поступков, из-за которых мою задницу снова запихнут в место вроде этого.

– Но?

– Что – но?

– Что вы намерены сделать, Джеральд?

– Придумаю что-нибудь. Она заслуживает того, чтобы посидеть хотя бы немного за решеткой – после того, что сделала со мной, Пост. Я не могу допустить, чтобы это просто сошло ей с рук.

– Вам придется смириться, Джеральд. Нужно будет уехать куда-нибудь подальше и забыть о вашей бывшей супруге.

– Но я так не смогу, Пост. Эта лживая сучка просто не идет у меня из головы. И две ее дочери. Я ненавижу их, каждой своей клеточкой ненавижу. Я ни в чем не виноват – и сижу в тюрьме, а эти твари живут себе как ни в чем не бывало, да еще и смеются надо мной. Где же справедливость?

Поскольку жизнь научила меня быть осторожным, я пока не являюсь адвокатом Джеральда Кука. Хотя фонд «Блюститель» потратил 20 тысяч долларов и два года на изучение подробностей его дела, мы все еще официально не взялись за него. С самого начала Кук вызывал у меня беспокойство, и до последнего момента я сохраняю возможность дать задний ход.

– Вы ведь все еще хотите отомстить, не так ли, Джеральд?

У него начинают дрожать губы, а глаза наполняются слезами. Мрачно глядя на меня, он кивает.

– Мне очень жаль, Джеральд, но в таком случае мой ответ – «нет». Я не буду представлять ваши интересы.

Его вдруг охватывает приступ гнева.

– Вы не можете так поступить, Пост! – кричит он в трубку телефона внутренней связи, затем отшвыривает ее и всем телом бросается на прозрачную плексигласовую перегородку, разделяющую нас. – Нет! Нет! Вы не можете это сделать, черт побери! Я же умру здесь!

Кук начинает колотить по перегородке. Неприятно пораженный происходящим, я машинально подаюсь назад.

– Вы должны помочь мне, Пост! Вы же знаете, что я невиновен! Вы не можете просто уйти отсюда и оставить меня здесь погибать. Я ни в чем не виноват! Не виноват, слышите? И вы, черт бы вас подрал, это прекрасно знаете!

Дверь у меня за спиной открывается, и в кабинке появляется охранник.

– Сядь! – кричит он Джеральду, который теперь уже изо всех сил колотит по перегородке обоими кулаками.

Дверь позади заключенного тоже распахивается. Другой охранник, войдя, сгребает Кука в охапку и выталкивает из кабинки. В тот момент, когда я выхожу из помещения для встреч с заключенными, Джеральд выкрикивает:

– Я невиновен, Пост! Невиновен!

Его голос все еще звучит у меня в ушах, даже когда я выезжаю с территории «Тулли-Ран».

Четыре часа спустя я въезжаю на территорию Коррекционного института для женщин в Райли, штат Северная Каролина. Его парковка, как всегда, забита до отказа, и я ловлю себя на том, что ворчу себе под нос что-то о том, как много денег в стране тратится на содержание исправительных учреждений. Речь идет об огромном бизнесе, в некоторых штатах он является, без всякого преувеличения, весьма прибыльным и дает местной экономике большое количество рабочих мест. В общем, если в том или ином районе имеется тюрьма, для местного сообщества это, как правило, выгодно. В США более двух миллионов заключенных. Еще миллион человек их охраняют и обслуживают, а на нужды пенитенциарной системы ежегодно расходуется 80 миллиардов долларов из налоговых поступлений.

Я считаю, что Коррекционный институт для женщин следует закрыть, как и все остальные женские тюрьмы. Немногие женщины в действительности являются преступницами. Зато многие из них совершают ошибку, выбирая себе в приятели неправильных парней.

Штат Северная Каролина отправляет женщин, приговоренных к смертной казни, именно в Коррекционный институт в Райли. Сейчас здесь в камере смертниц сидят семеро, включая нашу клиентку, ее зовут Шаста Брили. Она была осуждена за убийство своих троих детей, которое было совершено примерно в двадцати милях от того места, где она теперь содержится.

Судьба Шасты – еще одна печальная история ребенка, у которого никогда не было ни одного шанса на нормальную жизнь. Она дочь наркоманки, та во время беременности сидела на крэке. Вся жизнь Шасты представляла собой беспрерывное путешествие по интернатам, приютам и домам каких-то дальних родственников. Учебу в школе она бросила, родила ребенка, в последние годы жила у тетки, работала то тут, то там, получая минимальную зарплату. Затем родила второго ребенка, пристрастилась к наркотикам. Потом появился третий ребенок. После этого Шаста попыталась как-то упорядочить свою жизнь. Нашла себе комнату в приюте для бездомных. Там же ей помогли освободиться от зависимости. Священник местной церкви дал Шасте работу и взял под опеку ее и детей. Она переехала в небольшой съемный домик на две семьи. Однако каждый день ей приходилось бороться за выживание. Шасту несколько раз арестовывали за попытки расплатиться фальшивыми чеками. Чтобы раздобыть денег, она торговала собственным телом. А вскоре стала продавать наркотики.

Ее жизнь была настоящим кошмаром. Таких людей, как она, легко признают виновными в суде, в том числе по ложным обвинениям.

Восемь лет назад в домике, часть которого она арендовала, посреди ночи вспыхнул пожар. Самой Шасте удалось вылезти в окно, и она осталась жива, хотя и получила многочисленные порезы и ожоги. Выбравшись на улицу, стала звать соседей, и те поспешили ей на помощь. Однако все трое ее дочерей погибли в огне. После этой трагедии местные жители искренне сочувствовали ей. На церемонии похорон девочек, о которой написали в местных газетах, не обошлось без душераздирающих сцен. А вскоре в город приехал государственный эксперт по расследованию поджогов. Как только он произнес слово «поджог», все сочувствие по отношению к Шасте мгновенно улетучилось.

На суде государственному обвинителю удалось доказать, что Шаста Брили за пару месяцев до пожара приобрела несколько полисов. Три полиса, страхующие жизни детей, на 10 тысяч долларов каждый. И еще один, тоже на 10 тысяч, покрывающий стоимость имущества Шасты, которое находилось в домике. Один из ее родственников засвидетельствовал, что она предлагала своих дочерей на продажу за тысячу долларов каждую. Эксперт по поджогам сделал весьма недвусмысленные выводы. У Шасты Брили было довольно показательное прошлое: судимость, трое детей от разных мужчин, употребление наркотиков, проституция. Изначально соседи показали, что в момент пожара у Шасты были изрезаны руки, она была вся в крови и от отчаяния вроде как повредилась рассудком. Однако, когда появилась версия о поджоге, большинство свидетелей дали задний ход и свои заявления отозвали. На суде трое из них заявили присяжным, что, когда дом охватило пламя, Шаста выглядела совершенно спокойной. Один из них даже позволил себе предположить, что она находилась под действием наркотиков.

И вот теперь, семь лет спустя, Шаста Брили сидит в одиночной камере и почти лишена возможности контактировать с людьми. В женских тюрьмах секс между охранниками и заключенными считается обычным делом, но ее в этом смысле оставили в покое. Она очень худа и физически слаба, ест совсем мало, часами читает Библию и дешевые старые книги в мягких обложках. Говорит тихо, вполголоса. Мы беседуем через небольшое отверстие в разделяющем нас экране, так что пользоваться специальными телефонами нет необходимости. Шаста благодарит меня за то, что я приехал, и спрашивает про Мэйзи.

Имея четверых детей, Мэйзи редко выезжает из Саванны, но Шасту она навещала дважды, и между ними возник некий особый контакт. Они еженедельно обмениваются письмами и раз в месяц общаются по телефону. Теперь Мэйзи знает о поджогах гораздо больше, чем большинство экспертов.

– Вчера я получила от Мэйзи письмо, – с улыбкой говорит Шаста. – Похоже, с ее детьми все хорошо.

– Да, с ее детишками полный порядок, – подтверждаю я.

– Я скучаю по своим детям, мистер Пост. Это самое ужасное. Мне очень не хватает моих девочек.

Сегодня время не имеет значения. В этой тюрьме адвокатам разрешают оставаться на территории заведения столько, сколько они и их клиенты считают нужным, и Шаста наслаждается тем, что у нее есть возможность побыть за пределами камеры. Мы с ней беседуем о ее деле, о детях Мэйзи, о погоде, о Библии и других книгах, в общем, обо всем, что ей интересно. Примерно через час после начала беседы я интересуюсь:

– Вы прочитали заключение?

– Каждое слово, причем дважды. Доктор Маскроув свое дело знает.

– Будем надеяться, что это так.

Маскроув – привлеченный нами специалист по поджогам, настоящий ученый, и он полностью дезавуировал выводы следствия по делу Шасты. Маскроув твердо придерживается мнения, что пожар возник случайно. Иными словами, преступления как такового не было. Но найти судью, которого убедит заключение Маскроува, будет непросто. Мы также постараемся сделать все, чтобы добиться помилования от губернатора, однако вероятность успеха невелика.

Пока мы беседуем, я напоминаю себе, что это дело мы, скорее всего, проиграем. Из наших нынешних шести клиентов у Шасты Брили наименьшие шансы остаться в живых.

Мы с моей клиенткой пытаемся обсудить доклад Маскроува, но в нем даже для меня слишком много научной терминологии. Шаста заводит разговор о последнем любовном романе, который она прочитала, и я с радостью хватаюсь за эту тему. Меня часто удивляет, какой невероятной симпатией к литературе проникаются люди, содержащиеся в камере смертников.

Охранник напоминает мне, что уже очень поздно. Оказывается, мы с Шастой проговорили целых три часа. Прикоснувшись к экрану ладонями, каждый со своей стороны, мы прощаемся. Как всегда, Шаста благодарит меня за уделенное ей время.

Глава 13

Когда произошло убийство Кита Руссо, полицию Сибрука возглавлял Бруно Макнатт. По нашим данным, он практически не занимался расследованием. В штате Флорида главными уполномоченными правоохранительных органов, как правило, являются шерифы округов. Они имеют право отнести к своей компетенции любое преступление, даже то, которое было совершено в населенном пункте, где всем распоряжаются местные органы самоуправления. Только в крупных городах расследования ведут департаменты полиции. Руссо был убит в пределах городка Сибрук, но Макнатта, когда речь зашла о расследовании, оттеснил, взяв бразды правления в свои руки, Брэдли Фицнер, уже давно занимавший должность шерифа.

Макнатт был начальником сибрукской полиции с 1984 по 1990 год включительно, а затем перешел на работу в полицию Гейнсвилла. Там его карьера правоохранителя забуксовала, и он сделал попытку заняться продажей недвижимости. Вики нашла его неподалеку от Уинтер-Хейвен, в загородном поселении для пенсионеров низшей ценовой категории Сансет-Виллидж. Ему шестьдесят шесть лет, он получает два пенсионных пособия – одно от Министерства соцобеспечения, другое от штата. Макнатт женат, у него трое взрослых детей, все они живут в разных местах в южной части Флориды. Наше досье на Макнатта довольно тонкое – именно потому, что расследованием убийства Кита Руссо он фактически не занимался. На суде в качестве свидетеля не выступал, и, вообще, его имя в материалах дела почти не упоминается.

Чтобы вступить в контакт с Макнаттом, я предпринимаю по сути первую серьезную вылазку в район Сибрука. Сам он не уроженец этого городка и провел там всего несколько лет. Я исхожу из того, что связей в Сибруке у него почти не осталось, и дело об убийстве Кита Руссо его мало интересовало. За день до своего приезда я позвонил Макнатту, и мне показалось, что он готов со мной поговорить.

Сансет-Виллидж представляет собой несколько скоплений автофургонов с жилыми прицепами. Они аккуратно сгруппированы на стоянках, каждая из которых имеет форму ровного круга. В центре поселения находится нечто вроде клуба. Рядом с каждым мобильным домом растет дерево, и тень от него падает на бетонную подъездную дорожку. Всем автофургонам с прицепами по меньшей мере лет десять. Обитатели поселка, похоже, предпочитают поменьше торчать в своих тесных жилищах. Многие из них проводят время, сидя на крыльце, и, вообще, здесь принято активно общаться. Немало трейлеров снабжены наспех сооруженными из подручных материалов пандусами для инвалидных кресел-каталок. Когда я делаю петлю, объезжая вокруг первой из стоянок, меня внимательно разглядывают. Старики приветственно помахивают мне рукой, но кое-кто просто пялится на мой кроссовер-«Форд» с номерами штата Джорджия без всякого выражения, давая понять, что вторжение чужака замечено. Я паркуюсь около здания клуба и наблюдаю за тем, как группа пожилых мужчин, медленно передвигаясь, играет в шаффлборд на площадке под большим шатром. Другие предпочитают шашки, шахматы и домино.

В свои шестьдесят шесть лет Макнатт, несомненно, принадлежит к наиболее молодым обитателям поселения. Вскоре я вижу его – на голове у него, как мы и условились, синяя бейсболка с логотипом клуба «Атланта брэйвс». Я подхожу, и мы усаживаемся за стол для пикника у стены, оклеенной десятками рекламных плакатов и информационных сообщений. Макнатт полноват, но, похоже, находится в неплохой форме. По крайней мере, не носит с собой кислородную подушку.

– Знаете, мне здесь нравится, – говорит он таким тоном, словно извиняется. – Тут много хороших людей, они заботятся друг о друге. Ни у кого из них нет денег, и потому все они, что называется, без претензий. Мы стараемся вести активный образ жизни, для этого здесь есть немало возможностей.

Я в ответ говорю какую-то банальность – что-то о том, что место действительно неплохое. Если у моего собеседника и возникли подозрения относительно повода моего визита, то внешне это никак не проявляется. Ему явно хочется поговорить, и он гордится тем, что кто-то приехал его навестить. В течение нескольких минут я напоминаю ему об основных этапах его карьеры в правоохранительных органах, и в конце концов до него доходит, с чем связано мое посещение.

– А почему вас так интересует Куинси Миллер?

– Он мой клиент, и я пытаюсь добиться, чтобы его освободили из тюрьмы.

– С тех пор как он был осужден, прошло много времени, верно?

– Двадцать два года. Вы были с ним знакомы?

– Нет, во всяком случае, до убийства.

– Вы побывали на месте преступления?

– Разумеется. Когда я приехал, Фицнер был уже там. Он быстро примчался. Помню, попросил меня подвезти миссис Руссо домой. Она обнаружила тело и позвонила в службу 911. Как вы понимаете, бедная женщина находилась в ужасном состоянии. Я отвез миссис Руссо домой и посидел с ней до приезда каких-то ее друзей. Это был сущий кошмар. Потом я снова отправился на место преступления. Там, как всегда, всем распоряжался Фицнер, он постоянно рявкал, отдавая указания. Я заметил, что, по моему мнению, нам, как положено, следует вызвать полицию штата. Но Фицнер заявил, что сделает это позднее.

– Он действительно это сделал?

– На следующий день. Не особенно торопился. Ему не хотелось, чтобы по этому делу работал еще кто-нибудь, во всяком случае по горячим следам.

– А какие у вас были отношения с Фицнером? – интересуюсь я.

Макнатт растягивает губы в улыбке, которая кажется не слишком приятной.

– Буду с вами откровенен, – произносит он с таким видом, словно до этого момента врал мне напропалую. – Фицнер сделал так, что меня уволили, и выгораживать его я не собираюсь. Когда город нанял меня в качестве начальника полиции, он занимал должность шерифа уже двадцать лет. Никогда не уважал ни меня, ни кого-либо из подчиненных мне офицеров. Фицнер держал весь округ железной рукой и не хотел, чтобы кто-то еще с полицейским значком вмешивался в то, что он делал на территории, которую считал своей.

– А почему он добивался – и добился – вашего увольнения?

Макнатт что-то невнятно ворчит себе под нос и молча наблюдает за тем, как старики играют в шаффлборд. Затем пожимает плечами и отвечает:

– Вы должны понимать, как работают политические механизмы в небольших городках. Под моим началом было около дюжины человек, у Фицнера – вдвое больше. Он располагал солидным бюджетом, позволявшим ему делать все, что пожелает, а мне доставались лишь крохи. Мы никогда не ладили, поскольку он видел во мне угрозу. Фицнер уволил одного из помощников, а когда я взял этого человека в свою команду, ему это не понравилось. Его боялись все местные политики. Он подергал за кое-какие ниточки, и меня убрали. После этого я постарался быстрее уехать из города. Вы уже бывали в Сибруке?

– Еще нет.

– Вряд ли вы там что-нибудь найдете. Фицнер давно уже оставил свой пост, и я уверен, что все его следы тщательно замели.

Эта фраза, возможно, рассчитана на то, что я, втянувшись в беседу, раскрою свои дальнейшие намерения. Но я пока предпочитаю пропустить ее мимо ушей. Это первая встреча, и мне не хочется показывать, насколько сильно меня интересует дело, по поводу которого я приехал. Мне важно выстроить с Макнаттом доверительные отношения, а на это необходимо время. В общем, хватит говорить о шерифе Фицнере, решаю я. В нужный момент я вернусь к этой теме.

– А вы знали Кита Руссо? – спрашиваю я.

– Конечно. Я знал всех юристов. Сибрук – маленький город.

– Какое у вас о нем сложилось мнение?

– Умный, заносчивый. Но я его не очень-то любил. Однажды во время судебного процесса Руссо задал серьезную трепку паре моих парней, и мне это не понравилось. Хотя, наверное, он просто выполнял свою работу. Ему хотелось стать известным, влиятельным юристом, и он был на правильном пути. Как-то раз мы увидели, что Руссо сидит за рулем новехонького, сияющего черного «Ягуара». Тогда таких машин в городе больше не было. Поползли слухи, что он уладил какое-то большое дело в Сарасоте и отхватил здоровенный куш. Руссо любил пускать пыль в глаза.

– А его жена, Диана?

Макнатт качает головой с таким видом, словно воспоминания причиняют ему боль.

– Бедная женщина. До конца жизни я буду ей сочувствовать. Вы можете представить, через что ей пришлось пройти, когда она обнаружила тело мужа, да еще в таком ужасном виде? Она была просто в шоке.

– Нет, мне это вообразить трудно. А юристом Диана Руссо была хорошим?

– Во всяком случае, ее уважали как профессионала. Лично я никогда не имел с ней никаких дел. Но должен заметить, что она была просто сногсшибательной женщиной, настоящей красавицей.

– А на процессе по делу Куинси Миллера вы присутствовали?

– Нет. Его перенесли и проводили у самой границы с округом Батлер. Мне вряд ли удалось бы объяснить, с какой стати я, вместо того чтобы работать, несколько дней сижу в зале суда и наблюдаю за происходящим.

– А вы сами тогда считали, что Кита Руссо убил Куинси Миллер?

– Разумеется, – отвечает, пожав плечами, Макнатт. – У меня не было никаких причин сомневаться в этом. Насколько я помню, там был весьма серьезный мотив для убийства, а именно неприязненные отношения. И разве на суде какая-то свидетельница не показала, что видела Миллера убегающим с места преступления?

– Что видела убегающего человека – да, но она его не опознала.

– А разве в машине Миллера не было обнаружено орудие убийства?

– Не совсем так. Там нашли фонарик, на котором была кровь – совсем немного.

– И ДНК-тест показал совпадение с параметрами крови убитого?

– Нет, в 1988 году ДНК-тесты не проводились. К тому же фонарик исчез.

Макнатт размышляет над моими словами, и становится очевидным, что он не помнит важных деталей дела. Он уехал из Сибрука через два года после убийства Руссо и постарался вычеркнуть этот город из памяти.

– Мне казалось, что в этом деле все было просто. Но вы, похоже, думаете по-другому?

– Да, иначе я бы сюда не приехал.

– Что же заставило вас после стольких лет прийти к выводу, что Миллер невиновен?

Я вовсе не намерен делиться с ним своими версиями на этот счет, во всяком случае, на данном этапе. Может, позднее.

– В версии обвинения кое-что не складывается, – туманно говорю я и спрашиваю: – А вы поддерживали контакты с кем-нибудь в Сибруке после своего отъезда?

Макнатт качает головой:

– В общем-то, нет. Как я уже сказал, я давно там не был и уезжал оттуда в спешке. Тот момент нельзя назвать самым ярким эпизодом в моей карьере.

– А вы были знакомы с помощником шерифа по имени Кенни Тафт?

– Естественно. Я всех их знал, хотя неодинаково близко. О том, что его убили, я прочитал в газетах. Я тогда жил в Гейнсвилле. Помню его фотографию. Он был хорошим парнем. А почему он вас интересует?

– В данный момент, мистер Макнатт, меня интересует все. Кенни Тафт был единственным чернокожим помощником Фицнера.

– Наркоторговцев не волнует, какой у человека цвет кожи, белый или черный, особенно во время перестрелки.

– Тут вы правы. Я просто хотел знать, были ли вы с ним знакомы.

К нам подходит пожилой мужчина в шортах, черных носках и красных кедах и ставит перед нами на стол два картонных стакана с лимонадом.

– Спасибо, Герби, давно пора, – говорит Макнатт.

– Счет я тебе пришлю! – раздраженно бросает тот и отходит. Мы прихлебываем напиток и наблюдаем за игроками в шаффлборд, которые движутся, словно в замедленном кино.

– Но если этот ваш Миллер не убивал Руссо, то кто же это совершил? – произносит Макнатт.

– Понятия не имею, и, скорее всего, мы этого никогда не узнаем. Моя работа состоит в том, чтобы доказать, что этого не делал Миллер.

Макнатт качает головой и улыбается:

– Что ж, удачи. Если это совершил кто-то другой, то у него было более двадцати лет для того, чтобы убежать и спрятаться. Глухое дело.

– Еще какое глухое, – соглашаюсь я. – Но у меня все дела такие.

– Значит, этим вы и занимаетесь? Раскапываете старые, давно забытые дела и вытаскиваете людей из тюрьмы?

– Да.

– Сколько раз вы уже это проделали?

– Восемь – за последние десять лет.

– И все восемь человек были невиновными?