Текст книги "Золотой дождь"

– Конечно. Но…

– Он мне звонил позавчера вечером. Можете представить? Этот голос, такой нежный, словно шелк, когда слышишь его по телевизору, но по телефону он просто искусительный. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, думаю, что понимаю. А почему он вам позвонил?

– Ну, в прошлом месяце я послала свои взносы за март и написала ему коротенькую записку, где сообщила, что собираюсь переделать свое завещание, что мои дети меня покинули и что я подумываю, не оставить ли мне деньги на нужды его паствы. Не прошло и трех дней, как он позвонил сам – у него такой чудный и такой вибрирующий голос по телефону – и хотел узнать, сколько я предполагаю оставить денег. Так я его прямо огорошила, назвав цифру, и он с тех пор все время звонит. Говорит, что даже прилетит ко мне на своем самолете, если я пожелаю.

Я никак не мог найти подходящие слова. Смут держал Боско за руку, пытался его успокоить и снова усадить перед Н. Элизабет Эриксон, которая в данный момент потеряла всю свою самоуверенность. От смущения, что так все неудачно получилось с ее первым клиентом, она готова была залезть под стол. Она озиралась вокруг, и я ей улыбнулся, чтобы она знала: я, мол, все вижу. Рядом с ней Ф. Франклин Доналдсон-четвертый был глубоко поглощен переговорами с пожилой четой. Они обсуждали документ, который по виду тоже должен быть завещанием. И я безумно радуюсь, понимая, что завещание, которое я держу в руках, гораздо выгоднее, чем то, над которым он сосредоточенно хмурится.

Я решаю переменить предмет разговора:

– Мисс Берди, вы сказали, что у вас двое детей. Рэндолф и…

– Да, Делберт. О нем тоже забудьте. Он мне уже три года не звонит и никак о себе не напоминает, живет во Флориде. Долой, долой, долой!

Я черкаю ручкой, и Делберт теряет свои миллионы.

– Надо посмотреть, что делает Боско, – внезапно вспоминает она и вскакивает с места. – Он такой несчастный, жалкий человечек, ни семьи, ни друзей, кроме нас.

– Но мы еще не закончили, – возражаю я.

Она снова наклоняется, и опять наши лица близко-близко.

– Нет, закончили, Руди. Сделайте то, что я велела. По миллиону каждому из четырех внуков, а все остальное, кроме этого, Кеннету Чэндлеру. Далее в завещании все остается как есть: тот же душеприказчик, все те же обязательства с более мелкими суммами, те же доверенные лица и опекун, все остается как прежде. Очень просто, Руди, я так всегда поступаю. Профессор Смут сказал, что вы все опять приедете через две недели и документы будут перепечатаны и приведены в аккуратный, приличный вид. Это правда?

– Очевидно.

– Ну и хорошо. Тогда и увидимся, Руди, – и она упархивает на другой конец стола и вот уже обнимает Боско за шею, а он сразу же успокаивается, и вид у него невинный, словно у ягненка.

Я внимательно прочитываю все завещание и делаю пометки в блокноте. Утешительно сознавать, что относительно сложных моментов можно будет посоветоваться с профессором Смутом и другими преподавателями, что они в случае затруднений помогут, что у меня целых две недели на то, чтобы прийти в себя и сообразить, как действовать дальше. Нет, мне это все не по силам одному, говорю я себе. Эта замечательная маленькая женщина с двадцатью миллионами нуждается в более опытном советчике, чем я. Для нее нужно составить такое завещание, чтобы она даже толком и не понимала его. Я не глуп, я просто еще неопытен. Я учил право три года, но прекрасно понимаю, насколько малы мои познания.

Клиент Букера мужественно пытается держать себя в руках, а его адвокату просто нечего ему сказать, он исчерпал запас утешений, поэтому Букер пытается что-то царапать в блокноте и каждые несколько секунд бурчит, поддакивая старику. Мне не терпится рассказать ему о мисс Берди и ее богатстве.

Я смотрю на редеющую толпу в зале и неожиданно замечаю во втором ряду чету, упорно изучающую меня взглядами. В данный момент я единственный свободный адвокат, и они, по-видимому, никак не могут решить, стоит ли попытать удачи со мной. В руках у женщины толстая папка, для сохранности перетянутая резинкой. Она что-то тихо бормочет, а муж качает головой, словно хочет сказать, что подождет кого-нибудь другого из этих молодых орлов-юристов.

Но вот они встают и медленно направляются ко мне. Оба неотрывно смотрят мне в лицо. Я улыбаюсь. Добро пожаловать ко мне в приемную.

Она садится на место мисс Берди, сбоку от меня. Он опускается на стул напротив и держится отчужденно.

– Привет, – произношу я улыбаясь и протягиваю руку. Он вяло ее пожимает, и я протягиваю руку ей. – Меня зовут Руди Бейлор.

– А меня Дот, а его Бадди, – говорит она, кивая на мужа и игнорируя мою протянутую руку.

– Дот и Бадди, – повторяю я и начинаю записывать в блокноте. – А как ваша фамилия? – спрашиваю со всем благодушием опытного консультанта.

– Блейк. Дот и Бадди Блейк. По-настоящему наши имена Марарайн и Уиллис Блейк, но все зовут нас просто Дот и Бадди.

Волосы у Дот завиты в перманенте, вздыблены и серебрятся на макушке. Но вроде чистые. На ней дешевые парусиновые белые туфли, коричневые носки и большие, не по размеру, джинсы. Сама она худая, жилистая и довольно настырная.

– Адрес? – спрашиваю я.

– Восемьдесят три, Грейнджер-сквер.

– Работаете?

Бадди открыл было рот, но у меня впечатление, что уже много лет за них обоих говорит Дот.

– Я получаю государственное пособие по нетрудоспособности, – отвечает она, – мне только пятьдесят восемь, но у меня плохо с сердцем. У Бадди пенсия, маленькая.

Бадди только глазеет на меня. У него очки с толстыми стеклами и пластмассовыми дужками, которые едва достигают ушей. Щеки румяные и толстые, лохматые темно-каштановые волосы с проседью, такое впечатление, что он не моет их и одного раза в неделю. Рубашка в черно-красную клетку, напоминающая плед, еще грязнее, чем волосы.

– Сколько лет мистеру Блейку? – обращаюсь я к Дот, не будучи уверен, что мне ответит сам мистер Блейк.

– Просто Бадди, ладно? Дот и Бадди. Никаких мистеров, хорошо? Ему шестьдесят два. Можно мне кое-что вам сказать?

Я быстро киваю, Бадди смотрит на Букера.

– Он не совсем в порядке, – быстро шепчет Дот, легко кивнув на Бадди. Я внимательно гляжу на него. Он смотрит на нас. – Военное ранение, – добавляет она. – Получил в Корее. Вы знаете, в аэропортах бывают металлодетекторы…

Я опять киваю.

– Даже если он пройдет через проверочный пункт совсем голый, эта штука может просто выйти из строя от звона.

Рубашка у Бадди светится, так изношена, а пуговицы вот-вот отскочат, потому что она до невозможности натянута на его выдающемся брюшке. У него по крайней мере три подбородка. Представляю себе голого Бадди, проходящего через металлодетектор в международном аэропорту Мемфиса, завывание сигнала тревоги и агентов безопасности, мечущихся в панике.

– У него железная пластинка в голове, – прибавляет Дот в заключение.

– Это… это ужасно, – шепчу я в ответ, а затем пишу в своем блокноте, что у мистера Бадди Блейка в голове железная пластинка. Сам мистер повернулся налево и свирепо воззрился на клиента Букера в трех шагах от себя.

Вдруг Дот нагибается вперед:

– И еще кое-что.

Я тоже наклоняюсь в ожидании.

– Да?

– У него проблема с алкоголем.

– Да что вы?

– Но это все от той раны на войне, – добавляет миролюбиво она.

Как запросто эта женщина, с которой я познакомился три минуты назад, превратила своего мужа в пьяницу-болвана.

– Не возражаете, если я покурю? – спрашивает она, теребя сумочку.

– А здесь можно курить? – я оглядываюсь в надежде увидеть надпись «Курить воспрещается», но таковой не замечаю.

– О, конечно, – она втыкает сигарету между потрескавшимися губами, зажигает ее, затягивается и выпускает целое дымное облако прямо в лицо Бадди, который даже не шелохнулся.

– Так что я могу сделать для вас, леди? – спросил я, глядя на пачку документов, туго стянутых резинкой. Я сунул конверт с завещанием мисс Берди под блокнот. Моя первая клиентка – мультимиллионерша, а эти – бедные пенсионеры. Моя воспарившая к небесам карьера вот-вот рухнет на землю, потерпев крушение.

– У нас денег немного, – сообщает Дот тихо, словно это большой секрет и она смущена, что приходится его открыть. Я сочувственно улыбаюсь. Сколько бы денег у них ни было, они гораздо богаче меня, сомневаюсь, что их кто-нибудь собирается преследовать по суду. – Но нам нужен адвокат, – добавляет она, снимая с пачки бумаг резинку.

– В чем же ваши проблемы?

– Нас обманывает страховая компания.

– По какому страховому полису? – спрашиваю я. Она швыряет пачку мне и затем вытирает руки, словно умывает их теперь, когда бремя возложено на плечи чудотворца, который с легкостью решит все их проблемы. Сверху пачки лежит испачканный, мятый и сильно потертый полис. Дот выдыхает еще одно табачное облако, и на какое-то мгновение Бадди почти скрывается из виду.

– Это медицинский страховой полис, – поясняет она. – Мы купили его пять лет назад у компании «Прекрасный дар жизни», когда нашим парням было по семнадцать. А теперь Донни Рей умирает от лейкемии, а эти мошенники не желают оплатить его лечение.

– «Прекрасный дар жизни»?

– Точно.

– Никогда о такой компании не слышал, – говорю я, просматривая первую страницу полиса с условиями и обязательствами с таким видом, словно уже управлялся со многими судебными исками подобного рода и знаю досконально все и вся о страховых компаниях. В документе указаны имена двух клиентов, которым в случае необходимости должны быть выплачены страховки, – Донни Рей и Ронни Рей Блейк. У обоих одна и та же дата рождения.

– Извините за выражение, но это шайка сукиных детей.

– Как большинство страховых компаний, – произношу я задумчиво, и Дот улыбается – ей смешно. Я завоевал ее доверие. – Итак, вы оплатили этот полис пять лет назад?

– Да, примерно. Я всегда вовремя платила взносы. И никогда ни черта от них не получала, и вот Донни Рей заболел.

Я студент, и страховки у меня нет. Нет у меня ни одного полиса – ни на жизнь, ни на здоровье, ни на автомобиль. Да я даже не могу купить новую покрышку для заднего левого колеса моей маленькой разбитой «тойоты».

– И вы сказали, что он умирает?

Она кивает с зажатой между губами сигаретой.

– Острая лейкемия. Заболел восемь месяцев назад. Доктора дают ему год, но он столько не проживет, потому что Ронни не может отдать свой костный мозг для пересадки. А сейчас, наверное, уже поздно.

Она произносит «мозг» как «мазг».

– Пересадку? – переспрашиваю я сконфуженно.

– Так вы ничего не знаете насчет лейкемии?

– Да нет, кажется.

Она цокает языком и округляет глаза, словно я законченный идиот, затем долго и печально затягивается. Выдохнув достаточно дыма, она говорит:

– Мои мальчики – двойняшки, понимаете? Так что Рон, мы его так зовем, потому что ему не нравится его имя Ронни Рей, прекрасный донор для пересадки своего костного мозга брату-близнецу. Так говорят доктора. Но дело в том, что такая пересадка стоит где-то около ста пятидесяти тысяч долларов. А у нас таких денег нет, понимаете? И страховая компания должна в таком случае заплатить, потому что так указано в полисе, это их обязанность. Но эти поганцы, сукины дети, говорят, что не обязаны. Так что теперь Донни Рей по их милости умирает.

Она удивительно точно передает суть дела.

Все это время мы не обращаем внимания на Бадди, но он старательно слушает. Он медленно снимает свои толстые очки и вытирает глаза волосатой тыльной стороной левой руки. Великолепно. Бадди плачет. Боско хнычет у дальнего конца стола. И клиент Букера, снова охваченный сознанием вины и раскаянием или еще по какой-то горестной причине рыдает, закрыв лицо руками. Смут стоит у окна, смотрит на нас и, несомненно, недоумевает, какие это советы даем мы нашим клиентам, что настраивает их на столь плачевный лад.

– А где он живет? – интересуюсь я, просто чтобы спросить и получить ответ, который позволит мне на несколько секунд сосредоточиться на царапанье пометок в блокноте и не обращать внимания на слезы.

– Он никогда не уходил из дома. С нами живет. Страховая компания не приняла нашу просьбу еще и потому, что, говорят, раз он взрослый, он больше не нуждается в опеке.

Я просматриваю бумаги и письма, посланные ими компании и ответные.

– А разве полис не кончается с возрастом, когда он уже не нуждается в опеке?

Она качает головой и натянуто улыбается:

– Нет, так с полисами не бывает, Руди. Я тысячу раз все прочла о полисах и никогда такого условия не встречала. Даже изучила все пометки мелким шрифтом.

– Вы уверены? – спрашиваю я, глядя на страховой полис.

– Да, уверена. Я этот проклятущий документ читаю и перечитываю уже почти год.

– А кто вам его продал? Как имя агента?

– Это был какой-то низенький слизняк, который постучал к нам в дверь и уговорил его купить. Зовут Отт или что-то вроде этого, такой маленький скользкий тип и говорит очень быстро. Я пыталась его найти, но он, наверное, слинял из города.

Я беру письмо из пачки и читаю. Это от старшего инспектора из Кливленда, который рассматривает заявки. Оно написано спустя несколько месяцев после первого письма, которое я уже прочитал, и в нем довольно резко отказано в просьбе оплатить стоимость лечения на том основании, что Донни заболел лейкемией раньше обусловленного договором срока и, следовательно, вопрос не подлежит положительному решению. Но если у Донни лейкемию обнаружили меньше чем год назад, то, значит, диагноз поставлен спустя четыре года после того, как «Дар жизни» продал полис.

– Здесь говорится, что в просьбе отказано, потому что болезнь возникла до заключения контракта.

– Они использовали все закавыки, Руди, чтобы отказать. Прочитайте бумаги внимательно. Тут указаны все исключения, изъятия из правил, они все испробовали.

– А есть тут исключение для пересадки костного мозга?

– Да нет, черт возьми. А наш врач только взглянул на полис и говорит, что «Дар жизни» обязан все оплатить, потому что операции с пересадкой костного мозга теперь стали обычными, их каждый день делают. Это не исключительный случай.

Клиент Букера вытирает лицо обеими руками, встает и просит извинить его. Он благодарит Букера, а Букер благодарит его. Старик садится у столика, где идет ожесточенное сражение в китайские шашки. Мисс Берди наконец удается избавить Н. Элизабет Эриксон от Боско и его проблем. Смут прохаживается у нас за спиной.

Следующее письмо тоже от «Дара жизни» и на первый взгляд ничем не отличается от других. Оно короткое, скверное и по делу. В нем говорится: «Уважаемая миссис Блейк! В семи предыдущих случаях компания отказала Вам в Вашей письменной просьбе. Сейчас мы отказываем Вам в восьмой раз, и в последний. Вы, должно быть, дура, дура и дура!» И подписано: «Старший инспектор по рассмотрению исковых заявлений».

Я, не веря глазам своим, тру красующуюся вверху страницы словно выгравированную марку фирмы. Прошлой осенью я посещал курс, посвященный законам страхования, и помню свое потрясение, когда пришлось сталкиваться с грубым и недобросовестным поведением некоторых компаний, которые на поверку обманывали доверие своих клиентов или злоупотребляли им. Наш преподаватель был приглашенным лектором, коммунистом, который ненавидел все страховые компании, все корпорации и, в сущности, просто испытывал наслаждение, когда изучал случаи незаконных отказов на законные требования застрахованных. Он твердо верил, что в стране можно насчитать десятки тысяч случаев обмана доверия и мошенничества при рассмотрении исков пострадавших и что по ним никогда не восстанавливается справедливость. Он написал несколько книг о мошеннических судебных процессах по рассмотрению исков и даже приводил статистические данные в доказательство того, что большинство людей принимают отказ как должное и смиряются с ним, не пытаясь серьезно вникнуть в причины отказа.

Я перечитываю письмо, все время нащупывая пальцем затейливую марку «Дара жизни».

– И вы всегда вовремя вносили взносы? – спрашиваю я Дот.

– Да, сэр. Ни единого раза не пропустили.

– Мне нужно посмотреть медицинскую карту Донни.

– У меня эти документы почти все остались дома. У него последнее время врач бывал не часто. Мы не в состоянии платить за визиты.

– А вы можете сказать точную дату, когда ему диагностировали лейкемию?

– Числа не припомню, но это было в августе прошлого года. Он находился в больнице для первого курса переливания крови. А потом эти мошенники сообщили, что больше не станут оплачивать лечение, так что из больницы нас выставили. Сказали, что не могут бесплатно сделать пересадку, что это чертовски дорого стоит. И я их не могу за это осуждать.

Бадди внимательно рассматривает следующего клиента Букера, вернее, клиентку, хрупкую маленькую женщину, тоже с папкой документов. Дот теребит в пальцах пачку «Салема» и наконец вставляет между губами еще одну сигарету.

Если Донни действительно болен лейкемией и болен только последние восемь месяцев, тогда, значит, никакой речи о существовании болезни до оформления страхового полиса не может быть. И нет никакого исключения для лейкемии, а это значит, что «Дар жизни» должен платить. Правильно? Это же так разумно, так абсолютно ясно. А поскольку закон очень редко ясен и нечасто разумен, то у меня появляется ощущение какой-то ошибки, я уверен, что в основе всех этих отказов содержится нечто роковое для моих столь ясных умозаключений.

– Я просто не понимаю этого, – говорю я, глядя на письмо с трехкратной «дурой».

Дот изрыгает густое голубое табачное облако в лицо мужу, и дым окутывает его голову. Глаза у него сейчас как будто сухие, но я не до конца уверен в этом. Она облизывает липкие губы и произносит:

– Но это же так просто, Руди. Это просто шайка мошенников. Они решили, что мы простаки, невежественная рвань, что у нас нет денег, чтобы схватиться с ними. Я тридцать лет работала на джинсовой фабрике, там я вступила в профсоюз, и мы боролись с нашей компанией каждый день, без передышки. И здесь происходит то же самое. Большая корпорация давит маленьких людей.

Кстати, мой папаша не только ненавидел юристов. Он часто изрыгал хулу и ехидничал по поводу рабочих профсоюзов. И естественно, я вырос горячим защитником рабочих масс.

– Просто не верится, что можно послать такое письмо, – говорю я ей.

– Какое?

– Да это, от мистера Крокита, в котором он пишет, что вы «дура, дура и дура».

– Сукин он сын! Хотела бы я, чтобы он притащил свою задницу сюда и попробовал бы здесь обозвать меня дурой. Ублюдок янки.

Бадди отгоняет от лица дым и что-то бурчит. Я смотрю на него в надежде, что и он выскажется, но он упускает возможность. И я впервые замечаю, что слева голова у него более плоская, чем справа, и снова молниеносно представляю, как он голышом, на цыпочках, проходит через металлодетектор. Я складываю письмо с «дурой» и помещаю его сверху пачки.

– Мне потребуется несколько часов, чтобы все это как следует просмотреть.

– Да, но вам надо торопиться. Донни Рей долго не протянет. В нем теперь сто десять фунтов, а раньше весил сто шестьдесят. Он иногда так плохо чувствует себя, что едва держится на ногах. Хотелось бы мне, чтобы вы его увидели.

Желания видеть Донни Рея у меня нет.

Конечно, но как-нибудь потом. Я еще раз просмотрю полис, и все письма, и медицинскую карту Донни, потом проконсультируюсь со Смутом и напишу любезное письмо на двух страницах Блейкам, в котором очень убедительно объясню, что их случай заслуживает консультации с настоящим, опытным юристом, и не просто с юристом, а с тем, который специализируется на судебных исках к страховым компаниям по поводу злоупотребления доверием. Перечислю несколько имен таких адвокатов, их телефонные номера и покончу с этим совершенно невыгодным делом, а также со Смутом – страстным поборником социальной защиты стариков.

Я окончу колледж через тридцать восемь дней.

– Мне нужно все это оставить у себя, – объясняю я Дот, пытаясь навести порядок в бумажной неразберихе и собирая ее резинки. – Я приеду сюда через две недели с рекомендательным заключением.

– Но почему только через две недели?

– Ну, э… мне нужно проделать некоторую исследовательскую работу, навести справки, знаете ли, проконсультироваться с моими преподавателями и посмотреть кое-какие справочники. Вы можете переслать мне медицинскую карту Донни?

– Конечно, но хорошо бы вам с этим поторопиться.

– Я приложу все силы, Дот.

– А как вы думаете, мы выиграем дело?

Хотя я только еще изучаю право и всего-навсего студент, но я уже навострился в умении говорить экивоками и двусмысленностями.

– Наверняка сейчас сказать не могу, хотя есть перспективы. Но дело требует дальнейшего рассмотрения и тщательной проверки. Все возможно.

– Какого черта это значит?

– Ну, э… это значит, что ваши претензии имеют все основания, но мне еще раз надо все просмотреть, прежде чем я буду уверен.

– А вы юрист по каким делам?

– Я еще студент.

Дот, по-видимому, удивилась. Она сжимает губами фильтр и сердито взирает на меня. Бадди что-то там ворчит. Смут, слава Богу, появляется у меня за спиной и спрашивает, в чем дело.

Дот пялится на его галстук-бабочку, потом на взлохмаченные волосы.

– Все в порядке, – отвечаю я, – мы заканчиваем.

– Очень хорошо, – говорит он, словно времени в обрез и меня ожидают другие клиенты. И ускользает прочь.

– Увидимся через пару недель, – повторяю я добродушно и фальшиво улыбаюсь.

Дот тычет сигаретой в пепельницу и опять наклоняется ко мне. Вдруг у нее начинают дрожать губы, глаза увлажняются. Она слегка трясет мое запястье, беспомощно глядя на меня.

– Пожалуйста, Руди, поторопитесь. Нам нужна помощь. Мой мальчик умирает.

Мы целую вечность смотрим в глаза друг другу, и я наконец киваю и что-то бормочу. Эти бедняки только что доверили мне жизнь своего сына, мне, студенту третьего курса Мемфисского юридического колледжа. Они верят, что я возьму пачку грязных бумажонок, которые они выложили передо мной, подниму телефонную трубку, сделаю пару звонков, напишу несколько писем, немного побегаю и похлопочу, там и здесь погрожу, и бац – вот вам, «Прекрасный дар жизни» падает передо мной на колени и осыпает долларами Донни и Рея. И они ожидают, что я не только все это сделаю, но сделаю быстро.

Они встают и неуклюже удаляются от моего стола. Я почти уверен, что где-то на страницах этого страхового полиса содержится такое маленькое и совершенно неопровержимое исключение, едва видимое глазу и, уж конечно, совершенно неразборчивое, но тем не менее помещенное туда каким-нибудь искусным ремесленником от закона, который получает за это жирные гонорары, замечательно умеет творить маленькие эксклюзивные примечания и практикуется на этом уже не один десяток лет.

Ведя Бадди, Дот держит курс между складными стульями и сосредоточенными игроками в поддавки и останавливается у столика с кофейником, наливает в бумажные стаканчики кофе без кофеина и прикуривает очередную сигарету. Вот они устроились в дальнем конце комнаты, потягивая кофе и глядя на меня с расстояния в шестьдесят шагов. Я снова пробегаю полис, тридцать страниц едва читаемого текста, и делаю пометки. И стараюсь на них не смотреть.

Толпа становится реже, люди постепенно уходят. Я устал быть адвокатом, достаточно устал на весь предстоящий день и надеюсь, что клиентов больше не будет. Мое незнание законов ужасающе, и меня бросает в дрожь, когда я думаю, что через несколько месяцев где-то в этом самом городишке я буду в присутствии судей и присяжных спорить в суде с другими адвокатами. Я не готов к тому, чтобы меня спустили с поводка наделенного властью преследовать кого-нибудь по суду.

Юридический колледж не дал мне ничего, кроме трех лет напряженной зубрежки и стрессовых ситуаций. Мы провели бесчисленное количество часов, копя информацию, которая нам никогда не пригодится, нас бомбардировали лекциями, которые мы сразу же забыли. Мы запомнили дела, статусы и положения, которые будут пересмотрены или исправлены завтра. Если бы вместо этого я три года по пятьдесят часов в неделю просто работал под присмотром хорошего адвоката, я сам бы уже стал таким. А теперь я студент-третьекурсник с расстроенными нервами, который испытывает ужас перед самыми несложными казусами и замирает от страха перед неумолимо приближающимися экзаменами на звание адвоката.

Уловив какое-то движение перед столом, я поднимаю глаза и вижу, как коренастый старикан с массивным слуховым аппаратом шаркает в моем направлении.