Текст книги "Золотой дождь"

Глава 3

Не секрет, что в Мемфисе слишком много адвокатов. Нам это говорили, когда мы поступали в колледж, предупреждали о перенасыщении представителями нашей профессии, и не только в Мемфисе, но повсюду, и что некоторым из нас суждено убиваться над учебниками три года, потом бороться за получение лицензии и в конечном счете не найти себе работы. И выходит, это благо – так нам говорили на первом году обучения, когда мы определяли, кто чем будет заниматься, – что по крайней мере треть из нас отсеется на экзаменах. Ну, они этому и способствовали.

Я могу назвать с десяток студентов, которые по окончании колледжа вместе со мной в следующем месяце будут иметь после выпускных экзаменов вдоволь времени, чтобы изучать искусство защиты, потому что останутся без места. Таким образом, семь лет учебы – и безработица. Можно также представить, сколько десятков моих сокурсников вынуждены будут работать помощниками адвокатов и прокуроров или низкооплачиваемыми судебными клерками у недостаточно оплачиваемых судей, а о таких должностях речи не шло, когда мы начинали учиться в юридическом колледже.

Так что во многих отношениях я просто гордился моим местом у «Броднэкс и Спир», в настоящей адвокатской фирме. И конечно, я иногда задирал нос, сравнивая себя с менее удачливыми и талантливыми, которые еще только бегали в поисках места. Однако высокомерие внезапно испарилось. Сейчас я еду в город, и желудок у меня сводит судорога. Для меня не найдется места в такой фирме, как «Трень-Брень». Как обычно, «тойота» фыркает и плюется, но по крайней мере едет.

Я пытаюсь понять причину слияния. Пару лет назад «Трень-Брень» слопала фирму с тридцатью служащими, и долгое время это будоражило городскую общественность. Но я не помнил, потеряли эти служащие тогда работу или нет. Однако зачем им понадобилась «Броднэкс и Спир» с ее пятнадцатью адвокатами? И я вдруг понимаю, как же мало мне известно относительно моего будущего работодателя. Старик Броднэкс умер несколько лет назад, и его мясистое лицо обессмертили в безобразном бронзовом бюсте, стоящем около парадного подъезда. Спир – его зять, давно уже находящийся в разводе с его дочерью. Я мимолетно виделся со Спиром, и он был довольно любезен. Во время второго или третьего разговора мне поведали, что их самые крупные клиенты – какие-то две страховые компании и что восемьдесят процентов всех дел составляют процессы, связанные с автомобильными авариями и защитой интересов этих компаний.

Возможно, «Трень-Брень» нуждается в пополнении своего собственного отдела по защите от претензий, связанных с автомобильными катастрофами. Кто знает…

На главной улице движение очень сильное, но машины устремляются в основном в обратном направлении. Я могу уже видеть высокие здания в центре города. Нет, конечно, Лойд Бек, и Карсон Белл, и все остальные парни в «Броднэкс и Спир», от которых это зависит, не стали бы нанимать меня и строить всяческие планы на мой счет, если бы собирались потом перерезать мне глотку из-за своих денежных интересов. Они не стали бы объединяться с «Трень-Брень», не имея возможности защитить своих собственных людей и предавая их, не правда ли?

Весь прошлый год те из моих товарищей по колледжу, которые окончат его в следующем месяце вместе со мной, прочесывали город в поисках работы. И больше мест, конечно, не осталось. Ни одного крошечного местечка, которое бы ускользнуло незамеченным.

Хотя парковки значительно опустели и места приткнуться достаточно, я незаконно припарковываю машину напротив восьмиэтажного здания, где размещается «Броднэкс и Спир». В двух кварталах отсюда расположен банк, самое высокое строение в городе, и половину верхних этажей арендует, конечно, «Трень-Брень». Со своего роскошного насеста они имеют возможность с презрением посматривать на остальной город. Ненавижу их.

Я бросаюсь бегом через улицу и вхожу в грязный холл административного корпуса. Налево два лифта. Справа замечаю знакомое лицо. Это Ричард Спейн, служащий «Броднэкс и Спир», очень симпатичный человек, который угостил меня ленчем в первое мое посещение фирмы, он сидит на мраморной скамье, уставив отсутствующий взгляд в пол.

– Ричард, – говорю я, подходя к нему, – это я, Руди Бейлор.

Он остается недвижим и продолжает так же глазеть в пол. Я сажусь рядом.

– Ричард, с вами все в порядке?

Но он как бы не слышит. Маленький холл сейчас пуст, все тихо и спокойно.

Он медленно поворачивает ко мне голову и слегка приоткрывает рот.

– Они уволили меня, – произносит он тихо. Глаза у него красные, словно он плакал или много выпил.

Я шумно заглатываю воздух.

– Кто? – говорю я хрипло, уже зная наперед ответ.

– Они меня уволили, – повторяет он.

– Ричард, пожалуйста, объясните мне. Что происходит? Кто увольняется?

– Они уволили всех служащих, – медленно отвечает он. – Бек пригласил нас всех в конференц-зал и сказал, что партнеры-совладельцы компании решили продать фирму руководству «Тинли Бритт», а там нет мест для наших служащих. Вот и все. Дал нам час на то, чтобы мы очистили письменные столы и покинули здание, – рассказывая, он покачивает головой из стороны в сторону и смотрит теперь на дверцы лифта.

– Вот и все, – повторяю я.

– Ты, наверное, хочешь узнать насчет своей должности? – говорит Ричард, все еще озирая холл.

– Да, хотелось бы.

– Но этим мерзавцам до тебя нет дела.

Я, конечно, уже это понял.

– Но почему же они уволили всех вас, своих служащих? – спрашиваю я едва слышно. Честно говоря, мне это безразлично, но я стараюсь, чтобы голос звучал искренно.

– «Трень-Брень» нужны наши клиенты, – отвечает он. – Чтобы заполучить клиентов, им надо было купить партнеров. А мы, служащие, им просто мешаем.

– Жаль, – отвечаю я.

– Мне тоже. О тебе вспоминали во время собрания, потому что ты единственный вновь принятый служащий. Бек сказал, что пытался до тебя дозвониться и сообщить плохие новости. И ты попал под топор, Руди. Сочувствую.

Я опускаю голову и тоже начинаю изучать пол. Ладони у меня потные.

– Ты знаешь, сколько денег я заработал в прошлом году? – спрашивает он.

– Сколько?

– Восемьдесят тысяч. Я шесть лет ишачил на них, работал по семьдесят часов в неделю, позабыл о семье, проливая пот и кровь ради старой доброй «Броднэкс и Спир», а потом эти мерзавцы мне говорят, чтобы я в течение часа очистил стол и убирался из помещения. И даже приставили дежурного следить за мной, когда я упаковывал свое барахло. Они мне платили восемьдесят тысяч, а я в прошлом году принес им прибыль триста семьдесят пять тысяч. И они меня премировали, выдав еще восемьдесят тысяч баксов, золотые часы, и все хвалили меня, какие, мол, у меня замечательные способности и, может быть, через пару лет меня сделают партнером в фирме, в общем, мы представляли счастливое большое семейство. А потом заявилась «Трень-Брень» со своими миллионами, и меня уволили. И ты тоже уволен, приятель. Ты понимаешь, что потерял свою первую службу, даже не начав еще работать?

Я не знаю, что на это ответить.

Он тихо склоняет голову на левое плечо и больше не обращает на меня внимания. Потом спрашивает:

– Восемьдесят тысяч – кругленькая сумма, как ты думаешь, Руди?

– Да. Для меня эта сумма целое состояние.

– Мне ни за что не найти такой работы, где бы столько зарабатывать, понимаешь? Невозможно в этом городе. Никто не нанимает новых работников. Слишком много этих проклятых адвокатов.

И это не шутка.

Он вытирает пальцами глаза, затем медленно встает.

– Надо обо всем сказать жене, – бормочет он, идет, сгорбившись, по холлу, выходит из здания и исчезает в толпе на тротуаре.

Я поднимаюсь на лифте на четвертый этаж и вхожу в маленькую приемную. Через двойные стеклянные двери вижу рослого охранника в форме, который стоит у стола пропусков. Он усмехается, когда я вхожу в помещение «Броднэкс и Спир».

– Чем могу служить? – спрашивает он ворчливо.

– Я ищу Лойда Бека, – отвечаю я и хочу разглядеть за его спиной коридор, ведущий к кабинету. Он слегка подвигается, чтобы помешать мне видеть.

– А вы кто?

– Руди Бейлор.

Он наклоняется и берет со стола конверт.

– Это вам, – говорит он.

На конверте красными чернилами написана моя фамилия. Я разворачиваю коротенькое письмо. Читаю, и руки у меня дрожат.

Из уоки-токи раздается квакающий голос, охранник поворачивается ко мне спиной.

– Читайте письмо и уходите, – велит он и исчезает в коридоре.

Письмо состоит из одного абзаца. Ко мне обращается сам Лойд Бек. Он деликатно сообщает мне новость и желает мне всего хорошего. Слияние было «внезапным и неожиданным».

Я швыряю письмо на пол и оглядываюсь: что бы такое еще швырнуть? Повсюду все спокойно. Уверен, что они притаились там, за запертыми дверями, поджидая, когда я и другие несчастные очистят помещение. Около двери на железобетонном основании стоит бюст, скверное изображение мясистой физиономии старика Броднэкса, и я плюю ему в лицо, проходя мимо, но он все так же невозмутим. Тогда я немного как бы подталкиваю его, открывая дверь. Пьедестал покачивается, и бюст падает на пол.

– Эй! – раздается сзади громовой голос, и как раз в тот момент, когда бюст ударяется о стеклянную дверь, я вижу, как ко мне бежит охранник.

Какую-то микроскопическую долю секунды я думаю, что надо остановиться и попросить извинения, но затем бросаюсь в фойе и рывком отворяю дверь на лестницу. Охранник опять орет мне вслед.

Я срываюсь вниз, яростно топая по ступенькам. Мой преследователь слишком стар и толст, чтобы догнать меня.

Я выхожу из двери около лифта. Холл внизу пуст. Я спокойно закрываю за собой дверь подъезда и спускаюсь на тротуар. Когда я останавливаюсь возле забегаловки в шести кварталах от фирмы, уже около семи, почти стемнело. От руки написанное объявление рекламирует упаковку из шести банок дешевого пива за три доллара. Мне оно сейчас необходимо – это дешевое пиво, все шесть банок.

Два месяца назад меня нанял на работу Лойд Бек, он сказал, что мои оценки для этого достаточно хороши, что у меня твердый почерк, что переговоры прошли успешно и все в руководстве единодушно сошлись во мнении, что я им подойду. Все было прекрасно. Передо мной открывались ясные счастливые перспективы в доброй старой фирме «Броднэкс и Спир».

Но затем «Трень-Брень» помахала пачкой долларов, и партнеры дали задний ход. Эти жадные ублюдки зарабатывали в год каждый по триста тысяч долларов, но им хотелось больше. Я вхожу в забегаловку и покупаю пиво. После чего у меня в кармане остается всего четыре доллара и какая-то мелочь, мой счет в банке не намного больше.

Я сижу в своей машине около телефонной будки и осушаю первую жестянку. Со времени моего восхитительного ленча несколько часов назад с Дот, и Бадди, и Боско, и мисс Берди я ничего не ел. Пожалуй, я бы умял сейчас вторую порцию желе, как Боско. Холодное пиво бьет в пустой желудок, и в животе начинается бурчание.

Жестянки быстро опорожняются, проходит несколько часов, пока я тащусь на своей «тойоте» по улицам Мемфиса.

Глава 4

Мои апартаменты представляют собой запущенную двухкомнатную квартирку с необходимыми удобствами на втором этаже ветхого, разрушающегося кирпичного здания под названием «Хэмптон», за которую я должен дважды в месяц платить по семьдесят пять долларов, что редко случается в срок. Мое жилье расположено в стороне от уличной магистрали, в миле от университетского городка. Для меня эта квартирка служит домом уже три года. Последнее время я часто подумываю о том, чтобы улизнуть оттуда как-нибудь в полночь, а затем попытаться договориться о другой месячной плате за следующие двенадцать месяцев. Но до сих пор все мои планы всегда включали работу и ежемесячное жалованье от «Броднэкс и Спир». «Хэмптон» переполнен студентами, такими же бедолагами, как я, и домовладелец привык к тому, что приходится торговаться с неплательщиками.

Когда я приезжаю, на парковке темно и тихо. Уже почти два часа ночи. Я пристраиваюсь около «дампстера», когда вылезаю из машины и закрываю дверцу, замечаю вблизи некое движение. Из своего автомобиля, хлопая дверцей, быстро выскакивает кто-то и направляется прямо ко мне. Я цепенею, стоя на тротуаре. Все темно и спокойно.

– Вы Руди Бейлор? – спрашивает некто, глядя мне прямо в лицо. Это типичный ковбой – сапоги с острыми носками, туго обтягивающие джинсы «Ливайс», холщовая рубашка. У него аккуратно подстрижены волосы и борода. Он жует резинку и, по-видимому, драки и мордобития не боится.

– Кто вы? – спрашиваю я.

– Вы Руди Бейлор? Да или нет?

– Да.

Он вытаскивает из заднего кармана джинсов какие-то бумажки и сует их мне прямо в лицо.

– Сожалею, но это мой долг, – произносит он задушевно.

– А что это такое?

– Повестка.

Я медленно беру бумажки. Слишком темно, чтобы хоть что-то прочесть, но я сразу понимаю, в чем дело.

– Вы судебный исполнитель? – говорю я потерянно.

– Ага.

– «Тексако»?

– Ага, и «Хэмптон». Вас выселили.

Будь я трезв, меня бы, наверное, потрясло извещение о выселении. Но я уже как будто онемел от событий нынешнего дня. Я смотрю на темное, мрачное здание, на мусор вокруг него, на бурьян, растущий у тротуара, и недоумеваю, что же за жалкое место, если со мной случилось тут такое?..

Он отступает назад.

– Там все написано, – поясняет он, – дата суда, имена адвокатов и так далее. Возможно, вы все уладите, позвонив тому, сему. Хотя это уже меня не касается, я свой долг исполнил.

Ну и долг. Красться и шнырять повсюду потихоньку, набрасываясь на ничего не подозревающих людей, совать бумажонки им под нос, да еще и советовать что-то от себя лично, вроде как дать бесплатный юридический совет, и потом слинять, чтобы снова кого-то терроризировать.

Он уходит, но вдруг останавливается и говорит:

– Да, послушай. Я бывший полицейский, и у меня в машине радиопередатчик. Я слышал несколько часов назад одно странное сообщение. Какой-то парень по имени Руди Бейлор разгромил в городе юридическую консультацию. По внешним приметам смахивает на тебя, и марку машины тоже сказали. Это меня не касается, понимаешь, но полицейские уже выслеживают тебя. Порча чужой собственности.

– Вы хотите сказать, что меня арестуют?

– Ага. Я бы подыскал сегодня другое место для ночлега.

Он садится в машину, «БМВ». Я смотрю, как он отъезжает.

Букер встречает меня на пороге своей опрятной квартирки, расположенной на двух уровнях и с отдельной лестницей.

Поверх пижамы на нем пушистый шотландский халат с затейливым рисунком. Ноги босые. Пусть он студент юридического колледжа, полуголодный и считающий дни до того, как его возьмут на работу, – к моде он все равно относится серьезно. В его шкафу мало одежды, но гардероб тщательно подобран.

– Что, черт возьми, случилось? – спрашивает он недовольно. Глаза у него еще сонные. Я позвонил ему из соседнего магазина, торгующего всю ночь.

– Извини меня, – говорю я, входя. Я вижу в крошечной кухоньке Чарлин. Она тоже в махровом шотландском халате, с зачесанными назад волосами, глаза опухли со сна, и, кажется, она готовит кофе. Слышу, как где-то в задней комнате плачет ребенок. Уже почти три утра, и я перебудил всю компанию.

– Садись, – предлагает Букер, беря меня за руку и легонько подталкивая к дивану. – Ты выпил?

– Я пьян, Букер.

– По какому-нибудь особенному случаю? – он стоит рядом и очень похож на рассерженного папашу.

– Это долгая история.

– Ты что-то сказал о полиции.

Чарлин ставит около меня на стол кофейник с горячим кофе.

– С тобой все в порядке, Руди? – спрашивает она самым ласковым тоном.

– Все здорово, – отвечаю я, как самый заправский весельчак.

– Пойди посмотри, как дети, – говорит ей Букер, и она исчезает.

– Извини, – повторяю я.

Букер сидит на краешке кофейного столика, очень близко ко мне, и ждет.

Я не обращаю внимания на кофе. В голове у меня стучит. Я выкладываю ему, что случилось с тех самых пор, как вчера мы с ним расстались. Язык у меня словно распух, и я с трудом им ворочаю, так что начинаю говорить медленно и стараюсь сосредоточиться, чтобы не упустить нить повествования. Чарлин садится на ближайший стул и тоже очень сочувственно слушает.

– Извини меня, – шепчу я ей.

– Все в порядке, Руди, все в порядке.

Отец Чарлин священник в одном из сельских приходов Теннесси, и она не выносит пьяных, пьянство и разгульное поведение. Поэтому мы с Букером, когда несколько раз за эти три года выпивали, всегда скрывали это от нее.

– Ты выпил две упаковки по шесть банок? – спрашивает он недоверчиво.

Чарлин опять уходит проверить ребенка, который снова начал пищать. Я заканчиваю рассказ, упомянув о судебном исполнителе, о неминуемом процессе и о том, что меня выставили из квартиры. Да, день был катастрофический.

– Мне надо найти работу, Букер, – говорю я и делаю глоток кофе.

– Нет, сейчас у тебя проблемы поважнее. Через три месяца у нас выпускные, а затем нас будет просвечивать проверочный комитет. Арест и обвинение в дебоше могут тебя погубить.

А вот об этом я и не подумал! Голова у меня совсем раскалывается, в ней прямо-таки молот стучит.

– Ты мне не дашь сандвич? – спрашиваю я, чувствуя, что меня уже подташнивает от голода. Вторую упаковку пива я заедал сухим соленым печеньем и больше ничего не ел с самого ленча в компании Боско и мисс Берди.

Чарлин слышит это из кухни.

– Как насчет яичницы с беконом?

– Чудесно, Чарлин, спасибо.

Букер глубоко задумывается.

– Я свяжусь пораньше утром с Марвином Шэнклом. Он может позвонить своему брату, а тот, возможно, сумеет дернуть за кое-какие ниточки в полиции. Мы должны предотвратить арест.

– О, это ты замечательно придумал, – Марвин Шэнкл самый влиятельный чернокожий адвокат в Мемфисе и будущий хозяин Букера. – Когда ты будешь с ним говорить, спроси, нет ли у него какой-нибудь работенки.

– Здорово! Ты, значит, собираешься работать у негров в юридической фирме по гражданским делам!

– Сейчас я готов работать даже в корейской бракоразводной фирме. Не обижайся, Букер. Я ничего плохого не имею в виду. Мне просто нужна работа. У меня на носу полное обнищание и банкротство. Ведь могут быть и еще кредиторы, которые только и ждут момента, чтобы нагрянуть из засады с судебными исками в руках. Я не могу этого допустить, – я медленно ложусь на диван. Чарлин жарит бекон, и густой аромат наполняет крохотную квартирку.

– Где иски? – спрашивает Букер.

– В машине.

Он выходит и через минуту возвращается. Он садится на ближайший стул, внимательно прочитывает иск «Тексако» и уведомление о выселении. Чарлин хлопочет на кухне, потом приносит мне еще кофе и аспирин. Три тридцать утра. Дети наконец успокоились. Я чувствую себя в безопасности и согреваюсь. Я чувствую себя даже любимым.

Голова у меня кружится, кружится. Медленно я закрываю глаза и уплываю в сон.

Глава 5

Как змея, ползущая в густой траве, я проскальзываю в колледж уже хорошо за полдень. Изучение законов о спорте и избранных мест из Кодекса Наполеона, планировавшееся на сегодняшний день, сорвалось. Кодекс Наполеона! Смех да и только! Я прячусь в своем крошечном закутке в подвальном помещении библиотеки.

Утром Букер, разбудив меня, сообщил обнадеживающие вести. Он поговорил с Марвином Шэнклом, и колесики в городе закрутилась. Позвонили одному капитану в полиции или еще какому-то чину, после чего мистер Шэнкл заявил, что оптимистически смотрит на возможность уладить дело миром. Брат мистера Шэнкла судья в одном из отделов по уголовным делам, и если обвинение не удастся отклонить, тогда придется нажать на другие рычаги. Но пока нет никаких сведений о том, что меня разыскивают полицейские. Букер позвонит еще в разные места и будет держать меня в курсе дела.

У Букера уже есть свой кабинет в фирме Шэнкла. Он работал здесь мелким служащим на почасовой оплате в течение двух лет и знает больше, чем любые пять из его сокурсников, вместе взятых. Он всегда аккуратно звонит секретарю между занятиями, усердно работает с записной книжкой, никогда не пропускает назначенные деловые встречи и всегда подробно рассказывает о своих клиентах – то да се. Из него выйдет замечательный адвокат.

Когда голова трещит с похмелья, думать о чем-нибудь сосредоточенно и упорядоченно невозможно. Я пишу себе в деловом блокноте список неотложных дел. Уж если меня не застукали, когда я пробирался в библиотеку, надо сообразить, что у меня на очереди. Подожду здесь пару часов, пока колледж не опустеет. Сегодня пятница, середина дня, самое тихое время. Затем проберусь в отдел трудоустройства, зажму в угол его руководителя и выложу все начистоту. Если повезет, то, может быть, отыщется какое-нибудь мелкое, неизвестное государственное учреждение, которым пренебрегли остальные выпускники и которое еще предлагает двадцать тысяч в уплату за талантливые юридические мозги. А может, какая-нибудь маленькая частная фирма внезапно почувствовала необходимость еще в одном юристе для внутренних нужд? Но в настоящее время таких возможностей почти не осталось.

В Мемфисе рассказывают легенду о человеке по имени Джонатан Лейк, выпускнике нашего же колледжа, который тоже не мог найти работу ни в одной большой фирме города. Случилось это лет двадцать назад. Лейка отвергали все крупные, солидные фирмы. Тогда он арендовал какое-то помещение, повесил вывеску и объявил, что он адвокат по взысканию долгов в судебном порядке, несколько месяцев он голодал, а затем как-то вечером попал в аварию на мотоцикле и очнулся со сломанной ногой в больнице Святого Петра. Вскоре соседнюю койку занял парень, который тоже попал в аварию на своем мотоцикле. Но в отличие от Лейка получил несколько переломов и сильные ожоги. Девушка парня обгорела еще сильнее и через пару дней умерла. Лейк и этот парень подружились. И Лейк начал оба процесса. По ходу дела выяснилось, что владелец «ягуара», сбивший дорожный указатель и врезавшийся в мотоцикл, на котором ехали новый приятель Лейка и его девушка, был старшим партнером в третьей по величине юридической фирме в городе. И он же был тот самый тип, к которому Лейк приходил на собеседование полгода назад. А наехал на дорожный указатель владелец «ягуара» по пьянке.

Лейк, пылая жаждой мщения, преследовал его самым яростным образом. У пьяного партнера была чуть не тысяча всяких страховок, которыми компания просто засыпала Лейка. Все хотели как можно скорее покончить с делом. Через полгода после выпускных экзаменов Джонатан Лейк предъявил иск на шесть миллионов долларов. Причем требовал уплаты наличными и сразу, а не каких-то там долгосрочных платежей по частям. Выкладывайте денежки, и дело с концом.

Рассказывают далее, что сбитый приятель, когда они вместе лежали в палате, пообещал Лейку, что раз тот еще такой молодой, неоперившийся и только что из колледжа, то может рассчитывать на половину суммы, выигранной по делу. Лейк это запомнил. Приятель сдержал слово. А Лейк выиграл процесс один к трем.

Я бы в таком случае уплыл на острова Карибского моря, с таким-то выигрышем, под парусом собственной яхты и попивал ромовый пунш.

Но Лейк поступил иначе. Он организовал фирму, нанял секретарей, помощников, курьеров и адвокатов и серьезно занялся юриспруденцией. Он работал по восемнадцать часов в сутки и не боялся преследовать любого, кто совершил какой-нибудь проступок. Он усердно учился, приобретал опыт, практиковался и вскоре стал самым видным адвокатом в штате Теннесси.

Спустя двадцать лет Джонатан Лейк работает все так же, по восемнадцать часов в сутки, владеет фирмой с одиннадцатью служащими и без всяких партнеров, берется за самые сложные и большие процессы, на которые не решается ни один адвокат в округе, и делает, если верить той же легенде, где-то около трех миллионов долларов в год.

И любит швыряться деньгами. В Мемфисе трудно истратить три миллиона баксов в год, чтобы никто не узнал, так что Джонатан Лейк всегда на слуху, всегда в сводке самых горячих новостей. И легенда о нем становится все красочнее. Каждый год в наш колледж поступает некоторое число студентов благодаря Джонатану Лейку. У них у всех есть своя американская мечта. Бывает, что выпускники покидают колледж без всякого места работы, потому что все они желают только одного: заиметь в городе для начала какую-нибудь дыру с вывеской на двери. Они желают голодать и пробиваться изо всех сил, как в свое время Джонатан Лейк.

Подозреваю, что они тоже разъезжают на мотоциклах. Может, и мне надо действовать таким образом. Может быть, и мне светит надежда. Я – и Лейк.

Я поймал Макса Левберга в неудачное время. Он висел на телефоне, говорил, яростно жестикулируя и ругаясь, как пьяный матрос. Что-то насчет судебного процесса в Сент-Поле, на котором он предположительно должен был выступать как свидетель. Я притворился, что делаю пометки в блокноте, разглядывал внимательно пол, пытаясь не прислушиваться к тому, как он шаркает ногами под столом, дергая все время за телефонный провод.

Наконец он с размаху кидает трубку.

– Ты их схватил за шиворот, – быстро говорит он мне, что-то ища среди завалов бумаг на столе.

– Кого?

– «Дар жизни». Я вчера вечером прочитал всю пачку документов. Типичная гнусная долговая страховка, – он поднимает увесистую папку с бумагами с угла стола и с размаха падает на стул. – Ты знаешь, что такое долговая страховка?

Мне кажется, я знаю, но боюсь, что он потребует подробного определения.

– Черные называют ее «страхоуличной». Дешевые мелкие полисы продаются людям с низкими доходами у них дома. Агенты, которые распространяют их каждую неделю, приходят за взносами и ведут в платежных книжках, которые остаются у застраховавшихся, особую долговую колонку. Они наживаются на темных, необразованных людях, а когда те делают на основании полисов заявки на страховочные суммы, компании им отказывают. Извините, но это или то не подпадает под оплату. Они чрезвычайно изобретательны, когда ищут повод для отказа.

– И с ними никогда не судятся?

– Редко. Исследования показали, что только один из тридцати недобросовестных отказов доходит до суда. Компании это знают, конечно, и этим пользуются. И, обрати внимание, они охотятся за представителями низших классов, зная, что эти люди боятся юристов и законов.

– А что бывает, когда на компанию подают в суд? – спрашиваю я.

Макс машет рукой то ли на жука, то ли на муху, и при этом две страницы взлетают со стола и медленно планируют на пол. Он сильно трещит суставами пальцев.

– Вообще-то ничего особенного. В стране было несколько громких процессов, когда присудили выплатить в виде возмещения ущерба суммы держателям страховок. Я сам в двух или трех принимал участие. Но присяжные не очень охотно делают миллионерами простаков, которые покупаются на дешевую страховку. Поразмысли над этим. Вот, например, пострадавший имеет пять тысяч долларов согласно медицинским документам, которые определенно подлежат оплате по условиям полиса. Но компания отвечает «нет». А сама компания имеет капитал, скажем, двести миллионов. На судебном процессе адвокат пострадавшего просит присяжных о выплате просимых пяти тысяч, а также требует, чтобы компанию присудили к выплате нескольких миллионов за моральный ущерб. Но это редко удается. Они дадут пять, бросят как подачку еще десять тысяч возмещения ущерба, и опять же компания оказывается в выигрыше.

– Но Донни Рей Блейк умирает. И умирает потому, что ему не могут сделать пересадку костного мозга, а это входит в перечень оплачиваемых услуг. Я прав?

Левберг ехидно улыбается:

– Ты прав, это так, действительно. Основываясь на том, что родители тебе рассказали. А это всегда, как правило, недостаточно точно.

– Но если все правда? – спрашиваю я, указывая на бумаги.

Он пожимает плечами и опять улыбается:

– Тогда это хорошее дело. Не великое, но хорошее.

– Не понимаю.

– Это просто, Руди. У нас здесь штат Теннесси. Страна тысячных, а не миллионных приговоров. Здесь никто никому не присуждает крупные возмещения ущерба. Присяжные у нас – народ чрезвычайно консервативный. Доход на душу населения довольно низкий, так что присяжные везде с трудом идут на то, чтобы обогащать своих соседей. В Мемфисе особенно тяжело вынести приличный вердикт.

Бьюсь об заклад, что Джонатан Лейк такого вердикта добился бы. Смог бы. И может, и мне отрезал маленький кусочек пирога, если бы я принес ему это дело. Несмотря на похмелье, колесики в голове все-таки крутятся.

– Так что же мне делать? – спрашиваю я.

– Преследовать ублюдков по суду.

– Но у меня еще нет адвокатской лицензии.

– У тебя нет. Так что пошли этих людей к какому-нибудь ловкому, умеющему настоять на своем адвокату, выступающему в городских судах. Позвони кое-каким людям в их поддержку, сам поговори с адвокатом. И напиши Смуту двухстраничный отчет, а после этого можешь считать дело оконченным, – Левберг вскакивает на ноги, потому что зазвонил телефон, и швыряет папку мне. – Здесь список из трех десятков процессов по иску о недобросовестности со стороны страховых компаний, с которыми, если тебе интересно, стоило бы познакомиться.

– Спасибо, – отвечаю я.

Он машет, чтобы я уходил. Когда я выхожу, Макс Левберг уже снова орет в телефонную трубку.

Юридический колледж привил мне ненависть к исследовательской работе. Я пробыл здесь три года, и почти половина скорбных дней и часов, проведенных тут, была занята копанием в старых книгах с истертыми переплетами в поисках всяких древних процессов и судебных прецедентов, что должны были поддержать примитивные законотворческие теории, к которым ни один юрист в здравом уме на практике не обращался десятки лет. Преподаватели любят посылать студентов на этот остров сокровищ. Авось что-нибудь и откопают. Профессора, которые в большинстве своем преподают потому, что не смогли найти применение своим теориям и способностям в реальном мире, считают необходимым натаскивать нас в умении разыскивать какие-то замшелые судебные процессы и кратко их резюмировать. Все это для того, чтобы мы получили хорошие отметки и с ними возможность начать заниматься делом в качестве молодых, хорошо образованных юристов.

Но это особенно характерно для первых лет обучения. Сейчас уже полегче, и, может быть, есть свой резон и в этом безумном кладоискательстве. Мне тысячу раз приходилось слышать, что большие, солидные фирмы обычно закабаляют своих зеленых новобранцев, отправляя их на два года в библиотеки писать короткие резюме и планы-памятки для предстоящих процессов.

Но часы, кажется, стоят на месте, если занимаешься такими юридическими изысканиями на несвежую голову. Головная боль усиливается. Руки все еще дрожат. Букер находит меня в моем закутке уже вечером. Передо мной на столе с дюжину раскрытых книг и список процессов, врученный Левбергом, которые надо изучить.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Букер.