Текст книги "Путь искупления"

– Гидеон!

В три быстрых шага Эдриен пересек помещение бара. Ногой отбросил револьвер в сторону и упал на колени рядом с мальчишкой.

Кровь толчками выбивалась из раны. Вид у парня был ошеломленный, глаза пустые.

– Ш-ш-ш! Лежи спокойно. – Эдриен сорвал с себя пиджак, скомкал, прижал к ране. – Вызывайте «девять-один-один»!

– Я спас тебе жизнь, братан.

– Пожалуйста!

Натан опустил маленький серебристый пистолет и взял телефон.

– Помни об этом, когда приедут копы. – Набрав «911», он прижал трубку плечом к уху. – Я застрелил этого парня, чтобы спасти тебе жизнь.

4

Дом Элизабет всегда был для нее святилищем. Аккуратный и по-военному подтянутый, он занимал узенький участок в исторической части города – маленький особнячок в викторианском стиле под раскидистыми деревьями, благодаря которым лужайка всегда оставалась тенистой и зеленой. Жила Лиз одна, но дом был настолько прекрасным отражением того, что она любила в жизни, что ей никогда не было здесь одиноко. И вне зависимости от дела, которое она вела, или политики, или каких-то боевых потерь, шаг через входную дверь всегда позволял ей полностью отключиться от работы. Можно было разглядывать картины маслом на стенах, проводить пальцами по корешкам выстроившимся рядами книг или поделкам из резного дерева, который она собирала еще с тех пор, как была девчонкой… Этот дом зарекомендовал себя надежным убежищем. Это было непреложное правило, и до сегодняшнего дня оно исправно действовало каждый божий день ее взрослой жизни.

Теперь же дом казался лишь набором из дерева, стекла и камня.

Теперь это было просто место.

Подобные мысли не отпускали ее бо́льшую часть ночи – мысли о доме и ее собственной жизни, о двух мертвецах и подвале. К четырем часам утра мысли обратились исключительно к Ченнинг, и крутились они в основном вокруг того, что Элизабет сделала не так.

Она наделала так много ошибок…

Это была трудная правда, которая преследовала ее до тех пор, пока, наконец, уже на рассвете, Элизабет не провалилась в сон. Но тут ей стали сниться сны – она постоянно дергалась и проснулась с таким животным звуком в горле, который напугал ее саму.

«Пять дней…»

Она чуть ли не на ощупь добралась до раковины в ванной, поплескала водой на лицо.

«Черт!»

Когда кошмар отпустил, она уселась за стол в кухне и уставилась на канцелярскую папку коричневого картона – старую, зачитанную и достаточно опасную, чтобы Элизабет сразу же уволили, если бы просто нашли ее у нее дома. Вчера она провела с ней три часа – а за неделю до этого вдесятеро дольше. Папка попала к ней сразу после осуждения Эдриена Уолла. Если не считать газетных вырезок и фотографий, которые она собрала сама, это была точная копия дела об убийстве Джулии Стрэндж, хранившегося теперь в управлении окружного прокурора.

Перебрав пачку снимков, она вытащила фотографию Эдриена. Он был в парадной форме, моложе, чем сейчас она. Симпатичный, подумала Элизабет, с той ясноглазой решимостью во взгляде, которую большинство копов через несколько лет безвозвратно теряют. На следующем снимке Эдриен был одет по гражданке, еще на одном – запечатлен на ступеньках здания суда. Она сама сделала этот снимок перед его судебным процессом – ей очень нравилось, как свет падает на его лицо. Выглядел он на нем примерно так, как она сейчас чувствовала себя сама – немного истощенным и немного измученным. Но все равно симпатичным и осанистым, подумала Элизабет, все тем же копом, которым она так восхищалась.

Пропустив газетные вырезки, Элизабет сразу перешла к фото со вскрытия Джулии Стрэндж – молодой женщины, чье убийство встряхнуло округ так, как не встряхивало его большинство других убийств. Молодая и элегантная при жизни, здесь она выглядела совсем по-другому; теперь ее красота была безжалостно смята обескровленным изломанным горлом и ярким светом морга. Но когда-то она была прекрасна и, вдобавок, достаточно сильна, чтобы попытаться дать напавшему на нее достойный отпор. Свидетельства тому были по всей кухне: сломанный стул и перевернутый стол, разлетевшиеся по полу осколки посуды… Элизабет перебрала фотографии, сделанные в кухне, но увидела то же самое, что уже видела не раз: шкафчики и кафельную плитку, детский манеж в углу, фотки на холодильнике…

Здесь были обычные для таких случаев рапорты, и она досконально знала, что в них написано. Результаты лабораторных исследований, отпечатки пальцев, анализы ДНК… Элизабет еще раз бегло перечитала семейную историю: молодые годы супруги в качестве фотомодели, рождение Гидеона, работа мужа. Идеальная семья практически во всем: молодые, симпатичные, не богатые, но вполне успешные. Опросы друзей семьи свидетельствовали, что Джулия была превосходной матерью; муж тоже посвящал ребенку достаточно много времени. В папке имелся всего лишь один протокол свидетельских показаний, и его она тоже успела перечитать как минимум сотню раз. Около трех часов дня пожилая соседка слышала звуки ссоры, но, поскольку, как инвалид, она была прикована к постели, ее показания не особо помогли восстановить хронологию событий.

Элизабет еще считалась салагой, когда произошло это убийство, – лишь четвертый месяц патрулировала улицы в полицейском мундире, – но это именно она обнаружила тело Джулии на алтаре церкви в семи милях от городской черты. То, что церковь была знакома Элизабет с детства, вызывало неуютное чувство, но существенным фактом больше ни в чем не являлось. Это было просто здание, в котором обнаружили труп, такое же место преступления, как и любое другое. Элизабет не могла знать, как эта находка скажется на ее собственной жизни. На ее родителях. На ее церкви. В тот день Лиз приехала повидаться со своей матерью и взамен обнаружила тело Джулии Стрэндж. Ту самым жестоким образом задушили, раздели, а потом уложили на алтарь и укрыли до подбородка белой холстиной. Никаких признаков сексуальных травм обнаружено не было, но частички кожи, найденные под ногтями, содержали ДНК Эдриена Уолла. В ходе дальнейшего расследования отпечатки пальцев Эдриена обнаружились на одном из разбитых стаканов в кухне, а еще – на пустой пивной банке, найденной в дорожном кювете неподалеку от церкви. Назначенный судом медицинский осмотр выявил несколько царапин у него на затылке. И стоило обвинителю установить тот факт, что Эдриен был знаком с потерпевшей, как дело быстро и жестко покатилось к обвинительному приговору. У него не нашлось ни алиби, ни каких-либо объяснений. Даже его собственный напарник дал против него показания.

И лишь Элизабет сомневалась в его виновности, но ей только-только исполнился двадцать один год, и никто не воспринимал ее всерьез. Она попробовала вести собственное расследование, но получила строгое предупреждение. «Ты предубеждена, – объявили ей. – Ты заблуждаешься». Но вера Элизабет в Эдриена выходила далеко за границы таких вот простых объяснений. Когда она попыталась поговорить со свидетельницей во второй раз, ее отстранили. А в случае повторения пригрозили судебным преследованием за создание помех следствию. В итоге Элизабет пришлось сдаться. Она каждый день сидела в зале суда и старалась смотреть строго перед собой, когда выносили приговор. Никто не понимал, почему ее так заботит Эдриен Уолл, лишь она одна это понимала. Никто ничего не заметил, да и в принципе не сумел бы.

Даже сам Эдриен ничего не знал…

Элизабет посидела над папкой еще полчаса, а потом, услышав стук в дверь, направилась открывать и лишь на полпути сообразила, что так и сидела в одном нижнем белье. «Минутку! Уже иду». Проскользнув по узкому коридору, сдернула с обратной стороны двери шкафа халат и вернулась в гостиную, когда кто-то постучал уже в третий раз. Прижавшись к дверному глазку, увидела на крыльце жену Бекетта. Жизнерадостная, пухленькая, та смотрелась в маленькое зеркальце. Элизабет приоткрыла дверь.

– О, Кэрол, привет! Что ты тут делаешь?

Кэрол сверкнула белозубой улыбкой и потрясла в воздухе маленьким синим саквояжиком.

– Я пришла кое в чем подсобить.

– Что, прости?

– Мой супруг сказал, что тебе надо помочь с волосами? – Кэрол подняла голос на последнем слове, словно это был вопрос.

– С волосами?

Кэрол протолкалась внутрь и закрыла за собой дверь, пихнув ее крутым бедром. Одобрительно изучила обстановку, а потом переключила внимание на темные круги под глазами Элизабет, бледную, словно неживую кожу и холодную, тихую тоску во взоре.

– Гм, а насчет волос он не шутил…

Рука Элизабет неосознанно двинулась, провела тремя пальцами по торчащим вкривь и вкось вихрам.

– Послушай…

– Так ты что, не просила меня прийти?

– А он сказал, что просила?

– Послушай, прости. Похоже, ты меня не ждала.

Элизабет вздохнула. Кэрол – терпеливая душа, в жизни которой не было ни одного плохого дня.

– Да все нормуль. – Она улыбнулась и кивнула. – По-моему, мы оба хорошо знаем, что из себя представляет твой муженек.

– К каждой бочке затычка, храни его Господь…

– Тебе надо попробовать поработать с ним.

– Ясненько. – Кэрол поставила саквояж на пол, вдруг приняв жутко деловой вид. – Выходит, он ничего не спрашивал и не сказал тебе, что я приду…

Подбоченившись, она медленно обвела взглядом гостиную и кухню.

– Ясненько. – Во второй раз это прозвучало менее убедительно, но она все равно кивнула. – Ты – в душ. Мне – кофе, пока я жду, а когда что-нибудь наденешь, мы приведем твою башку в порядок.

– Послушай, совсем ни к чему…

– Лучше что-нибудь более консервативное.

– Что-что, прости?

– В смысле?

– Ты сказала, что мне нужно надеть что-нибудь консервативное?

– Да ну? – Рот у Кэрол сложился в виде буквы «о». – Господи, да нет же! – Она замахала руками. – Короткий халатик, длинные ноги… Хотя погоди. Нет. Я опять что-то не то несу.

Сделав глубокий вдох, она попыталась еще раз.

– Ты такая красивая, что тебе абсолютно все к лицу. Просто мы у себя дома одеваемся несколько более скромно. Пожалуйста, прости. Я честно не могу поверить, что сказала такое. Я тут у тебя дома, незваная…

Элизабет остановила ее взмахом руки.

– Все о’кей.

– Точно? Жутко не хотелось бы, чтобы ты подумала, будто я такая ханжа… Вообще-то это не мое дело.

– Просто дай мне несколько минуточек. Принять душ. Выпить еще чашечку кофе.

Кэрол слабо улыбнулась.

– Если ты не против.

– Пять минут.

В ванной Элизабет встала перед зеркалом и сделала несколько глубоких вдохов. Улыбка медленно сползла с лица. Послушала, как хлопают дверцы кухонных шкафчиков и гремит посуда, а потом оперлась обеими руками о край раковины и внимательно изучила свое отражение. Дайер был прав насчет веса. При росте пять футов и восемь дюймов ее крепких, без капли жира мышц вполне хватало, чтобы успешно управиться с любой рабочей проблемой. Хорошие плечи. Сильные руки. Но теперь вид у нее был совершенно истощенный, щеки ввалились, глаза стали больше и глубже, а радужки приобрели бледно-зеленый оттенок. Стащив халат, Элизабет попыталась взглянуть на себя глазами кого-нибудь вроде Кэрол Бекетт. Короткие каштановые волосы, маленький нос, узкий подбородок. Кожа бледная, но чистая, лицо пропорциональное со всех точек зрения. Элизабет сознавала свою привлекательность, но живот косо пересекал шрам, где какой-то торчок хватанул ее ножом от ребра до самого бедренного сустава, а на плече, которым она как-то крепко приложилась о твердый бетон, заплатой красовалось бесформенное бесцветное пятно. Мужчинам она вроде бы нравилась, но по большому счету и не пыталась себя обмануть. Перелом руки и четырех ребер, кожа рассажена о проволочные ограды, и дважды ее выбрасывали из двух разных окон. «Тринадцать лет на полицейской службе, – подумала она, – и что я теперь собой представляю?» Вопрос был непростой. За плечами у нее было уже пять попыток завязать серьезные отношения, но все они заводили в тупик. Она, дочь священника и студент-недоучка, пьющая, курящая перезрелая дама и опустившийся коп. В отношении ее проводится расследование по поводу смерти двух человек, а она не чувствует ни малейших угрызений совести. Изменила ли она что-нибудь, если б смогла?

«Наверное», – подумала Элизабет.

«Хотя, скорее всего, нет».

Всему были причины. Почему она ненавидела своего отца? Почему стала копом, и почему не складывались отношения с мужчинами? То же самое она могла сказать про подвал, ту стрельбу и Эдриена Уолла. Последствия, конечно, имеют значение, но причины не менее важны.

А бывает, что причины важнее.

Наконец она вышла из ванной, чистая, влажная и одетая настолько консервативно, как только было можно – что означало для нее джинсы, сапоги и льняную блузку. Хотя, может, джинсы и сидели слишком низко на бедрах, а блузка больше походила на мужскую рубашку на вкус кого-нибудь вроде Кэрол. Элизабет постаралась придать себе беззаботный вид.

– Так лучше?

– Намного!

Заметив на кофейном столике папку с делом об убийстве Джулии Стрэндж, Элизабет быстро схватила ее в охапку.

– А у тебя сегодня разве не свадьба или что-то в этом роде?

– Ох ты моя сладенькая! Не прямо через час, и даже близко не на час работы.

– Точно?

В голосе Элизабет прозвучала надежда, но Кэрол уже вытащила на середину кухни стул и многозначительно по нему похлопывала. Так что Лиз покорно уселась и позволила постричь, попшикать спреем и уложить свои волосы. По ходу дела они болтали обо всякой ерунде, но в основном про супруга Кэрол.

– Ему нравится быть твоим напарником. – Отступив, Кэрол поправила что-то щеткой. – Он говорит, что наблюдать за твоей работой – одно удовольствие.

– Э-э, ну…

– А про меня он говорит? Когда вы вместе в машине, в смысле, или работаете над делом? Рассказывает про меня или про детей?

– Каждый божий день, – ответила Элизабет. – В своем обычном стиле – с шуточками и прибауточками, но даже слепому ясно, что он чувствует. Гордится детишками. Любит жену. Вы двое даете мне надежду.

Кэрол расцвела, щетка заработала немного энергичней.

– Скоро уже?

Она вручила Элизабет маленькое зеркальце.

– Вот, взгляни.

Каштановые волосы были пострижены в каре и гладко уложены. На вкус Элизабет – многовато лака, слишком уж пафосно. Она отдала зеркальце и поднялась.

– Спасибо тебе, Кэрол!

– Сделала, что смогла.

Кэрол похлопала по своему синему саквояжику и почти успела спуститься вниз по ступенькам, когда зазвонил ее мобильник.

– О! Не подержишь? – Она сунула чемоданчик Элизабет и вытащила из нагрудного кармана телефон. Все еще стоя на крыльце, произнесла: – Алло! – Пауза. – О, привет, сладенький… Что?.. Да, уже. – Бросила взгляд на Элизабет. – Конечно. Да. Мы у нее дома.

Прижав телефон к груди, Кэрол обратилась к Элизабет.

– Чарли. Хочет с тобой поговорить.

Она протянула ей телефон, и Элизабет посмотрела на улицу, скрывающуюся за широким, густо напудренным лицом Кэрол.

– Ну что еще, Бекетт?

– У тебя на домашнем постоянно короткие гудки – наверное, трубка снята.

– Я знаю.

– Мобильник тоже выключен.

– Никого особо не хочу слышать. Что происходит?

– Возле тюрьмы подстрелили одного мальца.

– Жаль это слышать. А как это касается меня?

– Потому что пятьдесят на пятьдесят его подстрелил Эдриен Уолл.

Элизабет почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Захотелось присесть, но Кэрол не сводила взгляда с ее лица.

– Больше того, – продолжал Бекетт.

– Что?

– Мальчишка, в которого стреляли, – это Гидеон Стрэндж. Послушай, мне очень жаль, что именно мне…

– Погоди. Остановись.

Элизабет терла глаза, пока перед ними не расплылась красная муть с белыми искорками. Быстро мысленно пробежалась по всем фотографиям вскрытия из дела об убийстве Джулии Стрэндж, а потом вспомнила, что из себя представлял Гидеон в тот день, когда пропала его мать. Ясно и в подробностях увидела перед собой комнату мальчика, мебель и краску на стенах, детективов и экспертов-криминалистов, которые тянулись из кухни, словно дым. Припомнила Эдриена Уолла – белого, как простыня, – и чувство горячего, извивающегося тела мальчика, когда он вопил у нее на руках, а другие копы пытались успокоить его отца, рыдающего с дикими глазами и едва не бьющегося в истерике.

– Он жив?

– В больнице, – сказал Бекетт. – Больше ничего не знаю. К сожалению. Но пуля в нем.

У Элизабет кружилась голова, солнце казалось слишком ярким.

– Где?

– В верхней правой части груди.

– Нет, Бекетт. Где это произошло?

– У Натана. В байкерском баре.

– Буду там через десять минут.

– Нет, тебе нельзя там и близко показываться! Дайер особо на это указал. Он не хочет, чтобы ты оказалась рядом с Эдриеном Уоллом или с этим делом. Вполне очевидно, я согласен.

– Тогда зачем ты звонишь?

– Потому что я знаю, как ты любишь этого мальчишку. Вот и подумал, что тебе захочется поехать в больницу, побыть с ним…

– В больнице от меня не будет никакого толку.

– Здесь тоже.

– Бекетт…

– Он тебе не сын, Лиз. – Она застыла, до боли прижав телефон к уху. – Ты – просто коп, который нашел его мать убитой.

Это была тяжелая правда, но кто еще был ближе к мальчику? Его отец? Социальные службы? Элизабет первой оказалась на месте, когда пропала мать Гидеона. Все могло на этом и закончиться, но она еще и нашла безжизненное тело Джулии Стрэндж на алтаре церкви собственного отца, тело столь беззащитное в учиненном над ним поругании, что юная Лиз едва не разрыдалась в голос. Они ни разу не встречались – и все же Элизабет даже сейчас ощущала с Джулией некое родство, ниточку, которая плелась все эти тринадцать лет, и нашла воплощение в маленьком мальчике, оставшемся жить. Мужчине вроде Бекетта никогда этого не понять. Ему это просто не под силу.

– Двигай в больницу, – сказал он. – Там и встретимся, чуть попозже.

Бекетт повесил трубку, и Элизабет отдала мобильник обратно Кэрол. Та попрощалась, но слова прощания едва отложились в голове. Мелькнуло размытое лицо, кашлянул запускаемый мотор, и автомобиль разноцветной кистью мазнул по дороге. Когда он скрылся из виду, Элизабет поплелась в ванную, опустив взгляд, словно для того, чтобы ни в коем случае не увидеть своего лица в зеркале, и над раковиной промыла голову от лака. Она вся словно занемела, образы Гидеона в голове сменяли друг друга – вначале младенца, а потом и мальчика. Она думала, что знает про него всё – все его желания, нужды и тайные обиды.

«Что он делал возле тюрьмы?»

Элизабет сама испугалась этого вопроса, поскольку в глубине души знала ответ.

Усевшись на диван, она открыла папку с делом и вытащила фотографию, снятую кем-то из криминалистов менее чем через час после того, как объявили об исчезновении Джулии Стрэндж. На снимке Элизабет, одетая в полицейскую форму, стояла с краснолицым младенцем на руках. Кухня у нее за спиной пребывала в полном беспорядке. Гидеон захватил ткань ее рубашки в крохотный кулачок. Поскольку она была салагой и единственной женщиной в доме, ей поручили заняться малышом до прибытия социальных работников. Тогда Элизабет и понятия не имела, как реагировать на такую нужду и беспомощность. Она сама была практически ребенком. Да и до сих пор не знала, как на такое полагается реагировать.

Элизабет откинулась на спинку дивана, вспоминая все те дни и месяцы, которые провела с этим мальчишкой за годы, последовавшие за смертью его матери. Она знала его учителей, его отца, друзей, которых он завел в школе. Он звонил ей, когда был голоден или когда ему было страшно. Иногда приходил к ней домой, чтобы сделать домашнее задание, поговорить или просто посидеть на крыльце. Для него этот старый дом тоже был святилищем.

«Гидеон…»

Палец коснулся лица на фотографии, а когда из глаз покатились слезы, она позволила им беспрепятственно бежать по щекам.

«Почему ты просто не поговорил со мной?»

Но он все-таки пытался, припомнила она; однажды звонил аж три раза, потом еще, а потом пропал. Она ведь знала, что Эдриен выходит из тюрьмы и что Гидеону тоже про это известно. Ей следовало предвидеть, как он отреагирует, понимать, что он способен на какую-нибудь глупость. Он ведь всегда был такой чувствительный, так погружен в свои мысли…

«Мне надо было это предвидеть!»

Но она навещала Ченнинг в больнице, потом общалась с полицией штата и бездумно шаталась по залам своего собственного ада. Ни черта вокруг себя не видела. Даже ни разу и не подумала про него.

«Бедный малыш…»

В ту минуту она позволила себе отпустить тормоза, ощутить всю вину материнской любви, хотя не была на самом деле матерью; потом отложила папку, засунула за ремень пистолет и поехала в тот шлакоблочный бар, что пристроился в тени тюремных стен.