Текст книги "Вниз по реке"

Глава 10

Я нашел Долфа на крыльце, скручивающим сигаретку.

– Доброе утро, – сказал я, облокачиваясь на перила и глядя на его ловкие, безостановочно двигающиеся пальцы. Последний раз лизнув бумагу и покрутив сигарету в пальцах, он обвел меня изучающим взглядом. Глаза его остановились на револьвере, по-прежнему заткнутом у меня за пояс. Вытащил спичку из кармана рубашки, чиркнул ее о ноготь. Задул.

– Мой? – коротко спросил он.

Вытащив револьвер, я положил его на стол. Когда наклонился, на меня повеяло запахом сладкого табака. В резком утреннем свете его лицо казалось высеченным из камня.

– Простите, – произнес я.

Подхватив револьвер, Долф понюхал ствол; потом положил его обратно на стол.

– Никто не пострадал. – Откинулся в кресле – оно скрипнуло под его весом – и как бы между прочим произнес: – Пять лет – довольно долгий срок.

– Угу.

– Полагаю, ты вернулся домой не без причины. Не хочешь рассказать?

– Нет.

– Может, я чем и смогу помочь…

Это было хорошее предложение. Он явно высказал его от чистого сердца.

– Не сейчас, Долф.

Он махнул в сторону реки.

– Оттуда несло дымом. По-моему, и зарево было видать.

Ему хотелось поговорить об этом, хотелось все узнать, и я его в этом не винил.

– Звуки по реке далеко разносятся. – Он глубоко затянулся. – От тебя пахнет гарью.

Я сел на соседнее кресло-качалку и положил ноги на перила. Еще раз глянул на револьвер, а потом на чашку кофе рядом с Долфом. Опять подумал про свою мать и того белого оленя.

– Кто-то охотится на территории, – сказал я.

Он медленно раскачивался в кресле.

– Это твой отец.

– Опять? Мне казалось, он давно зарекся брать в руки ружье.

– В окру́ге болтается стая одичавших собак. Появились, когда кто-то первый раз пострелял тут скот. Они чуют кровь за многие мили. Унюхали, видно, мертвые туши как-то ночью. Теперь вошли во вкус. Похоже, просто выгнать их нереально. Твой отец полон решимости перебить их всех до единой. Это его новая религия.

– Я-то думал, скот тут только один раз постреляли…

– Это как мы сообщили шерифу. Вообще-то уже семь или восемь случаев.

– А что за собаки? – спросил я.

– Черт, да не знаю… Большие. Маленькие. Сволочные, скрытные твари. Злобные, как волки. А вожак у них – черт бы его побрал – это вообще отдельная песня. Что-то типа помеси немецкой овчарки с доберманом. Фунтов на сотню потянет, наверное. Черный. Быстрый. Умный, как черт. Неважно, откуда бы твой отец ни появился, как бы тихо ни подкрадывался – этот черный всегда видит его первым. И моментально линяет. Твой старик даже и выстрелить-то ни разу не успел. Говорит, что этот пес – сам дьявол.

– Большая стая?

– Поначалу было чуть больше десятка. Двух или трех твой отец уже убил, так что теперь их штук пять или шесть.

– А кто убил остальных?

– Думаю, этот черный и убил. Мы нашли их с порванными глотками. Сплошь кобели. Наверное, соперники.

– Мать честная!

– Угу.

– А почему вы не заявили про стрельбу?

– Потому что от шерифа проку, как от козла молока… И пять лет назад проку не было, и до сих пор он не нашел причины измениться, насколько я могу судить. Когда мы его первый раз вызвали, он разок обошел вокруг туши, а потом предположил, что для всех будет лучше, если твой отец все-таки продаст землю. Так что нам все сразу стало ясно.

– Кто-нибудь остался в больнице?

– К Грейс не пускают, так что нет смысла болтаться там. Все разъехались по домам пару часов назад.

Я встал, подошел к углу крыльца. Над верхушками деревьев поднималось солнце. Прикинув, сколько можно рассказать Долфу, решил, что он имеет право знать абсолютно все.

– Это был Зебьюлон Фэйт, – произнес я. – Либо он, либо Дэнни. Кто-то из них это и сделал.

Долф довольно долго не произносил ни слова. Потом я услышал, как опять скрипнуло его кресло, и ощутил его шаги по старым доскам. Он встал рядом со мной и положил руки на перила, глядя туда, где над рекой поднималась туманная дымка.

– Только не Зебьюлон Фэйт, – произнес он.

Я повернулся, не зная, что и думать; стал ждать каких-то объяснений, но Долф снимал с языка табачную крошку. Он не спешил.

– Он вполне себе сволочь, чтобы такое сотворить, полагаю, но у него уже три года как рак простаты. – Долф посмотрел на меня. – У старого хрыча давно уже не стои́т. Он импотент. Сточился уже в его карандашике грифель.

– А вы-то откуда знаете? – спросил я.

Долф вздохнул, не сводя глаз с реки.

– У нас с ним один и тот же врач, диагноз поставили примерно в одно и то же время – вместе через это прошли. Не то чтобы мы с ним дружки или еще чего, но общались на эту тему разок-другой. – Он пожал плечами. – Такая вот штука.

– А это точно?

– Считай, что на сто процентов.

Я подумал про Долфа, отчаянно борющегося с раком, пока я безуспешно искал смысл в каком-то далеком городе, с которым у меня не могло быть ничего общего.

– Да, печально все это, Долф.

Он сплюнул еще одну табачную крошку, лишь пожав плечами в ответ на мое сочувствие. Спросил:

– С чего ты вообще решил, что это кто-то из них?

Я рассказал ему все, что знал: про перстень Дэнни, пожар, свою стычку с Зебьюлоном Фэйтом.

– Может, и хорошо, что ты его не убил, – произнес Долф.

– Но хотел.

– Не вини себя.

– Мог и Дэнни такое сделать.

Долф поразмыслил над этим, неохотно заговорил:

– Почти у каждого глубоко внутри есть своя червоточинка, Адам. Дэнни во многом хороший парень, но его червоточинка гораздо ближе к поверхности, чем у большинства остальных.

– В каком это смысле?

Он обвел меня изучающим взглядом:

– Я много лет наблюдал, как ты скатываешься в болото, Адам. Как окончательно срываешься с поводка. Как плюешь на людей во всех смыслах этого слова. Меня убивало видеть тебя таким, но я хотя бы мог это понять. Ты видел то, что никакой мальчишка в твоем возрасте видеть не должен. – Долф ненадолго примолк, а я отвернулся. – Когда ты являлся домой весь в крови или когда мы с твоим отцом выкупали тебя под залог, в тебе всегда была печаль, тихое спокойствие. Черт, сынок, ты выглядел почти так, будто заблудился и не можешь найти дорогу назад! Мне трудно тебе это сейчас говорить, но это так. А теперь взять Дэнни – он был совершенно другой. Чувствовал себя чуть ли не героем! Этот парень лез в драку, потому что ему это нравилось. Чертовски большая разница.

Я не стал спорить. Эта «червоточинка» Дэнни во многом и сформировала краеугольный камень нашей дружбы. Мы познакомились с ним примерно через полгода после того, как моя мать покончила с собой. Я тогда уже дрался, прогуливал школу. Растерял большинство из своих прежних друзей, которые теперь предпочитали не иметь со мной дела. Они не понимали, как со мной обращаться, не имели ни малейшего представления, что сказать парню, мать которого снесла себе башку. Это причиняло боль тоже, но я не ныл по этому поводу. Просто глубже закапывался в себя, отталкивая всех до единого. Дэнни появился в моей жизни, как брат. У него не было денег, зато были плохие оценки и деспотичный отец. Свою мать он на тот момент не видел уже два года, два года не пробовал приличной домашней еды.

Последствия для Дэнни никогда ничего не значили. Ему всегда было на все абсолютно насрать.

Мне хотелось чувствовать себя так же, как он.

Мы быстро нашли общий язык. Если я лез в драку, он меня прикрывал. Я делал то же самое. Кто бы к нам ни цеплялся, и к кому бы ни цеплялись мы сами. Парни постарше. Ребята нашего возраста. Это было неважно. Однажды, уже в восьмом классе, мы угнали машину директора школы и бросили ее прямо перед подпольным борделем у автострады, на самом виду. Дэнни каким-то образом вычислили и привлекли к ответу: исключили из школы на две недели, поставили на учет в комиссии по делам несовершеннолетних. Он так и не упомянул мое имя.

Но теперь Дэнни был взрослым человеком, а его отец твердо вознамерился нажить кучу денег. Нельзя было не поразмыслить, насколько глубоко уходит эта самая червоточина.

Семизначная цифра, по словам Робин.

Пожалуй, достаточно глубоко, предположил я.

– Думаете, он на это способен? – спросил я. – Напасть на Грейс?

Вопрос заставил Долфа задуматься.

– Не исключено, но лично я сомневаюсь. Ему уже приходилось делать ошибки, но я по-прежнему считаю, что в целом парень он неплохой. Полиция его ищет?

– Да.

Долф кивнул:

– Полагаю, скоро все выяснится.

– С Грейс была еще какая-то женщина перед тем, как на нее напали.

– Что за женщина? – заинтересовался Долф.

– В синем каноэ, деревянном таком, каких теперь почти нигде и не встретишь. Седая, но почему-то выглядела гораздо моложе. Они о чем-то разговаривали.

– Да ну? – Его брови сошлись вместе.

– Вы что, ее знаете?

– Знаю.

– И кто это?

– Ты сказал про нее полиции?

– Сказал.

Долф сплюнул за перила.

– Сара Йейтс. Только учти: я тебе этого не говорил.

– А кто она?

– Я уже очень долго не общался с Сарой. Она живет на том берегу.

– И это все? – сказал я.

– Это и вправду все, что я могу сообщить тебе, Адам. А теперь пошли. Кое-что тебе покажу.

Я выбросил все это из головы и спустился вслед за ним с крыльца в сад. Он провел меня к сараю и положил руку на капот старого «Эм-Джи»[19]19
  «Эм-Джи» (MG) – британская автомобильная марка, известная классическими спортивными родстерами и купе. Неоднократно перепродавалась, в настоящий момент принадлежит китайцам. «Настоящие» MG, до сих пор остающиеся предметом поклонения знатоков, выпускались с 1924 по 1972 г.


[Закрыть], стоящего на кирпичах в самом его центре.

– Знаешь, до этой машины Грейс никогда меня ни о чем не просила. Штаны могла напрочь протереть на заду, прежде чем хоть как-то пожаловаться. – Долф погладил автомобильное крыло. – Это самая дешевая тачка с откидывающимся верхом, какую она только смогла найти. Аппарат темпераментный и своенравный, но она не обменяла бы его ни на какие сокровища мира.

Он опять оглядел меня с ног до головы.

– А теперь скажи: подходят ли эти слова еще к чему-нибудь, находящемуся в данный момент в этом сарае? Темпераментный… Своенравный…

Я понял, к чему он клонит.

– Она любит тебя, Адам, – пусть ты даже и уехал, и пусть, черт побери, этот твой отъезд ее едва не убил! И тебя тоже она не променяет ни на что на свете.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Потому что сейчас ты нужен ей больше, чем когда-либо. – Долф опустил мне руку на плечо, крепко стиснул. – Больше не пропадай. Вот что я хочу тебе сказать.

Я отступил, так что его рука упала у меня с плеча; и на миг его заскорузлые пальцы дернулись.

– Это никогда не зависело от меня самого, Долф.

– Твой папа – хороший человек, который допускает ошибки. Ну таков уж он по жизни… Такой же, как ты. Такой же, как я.

– Ну а вчера вечером? – спросил я. – Когда он грозился убить меня?

– Всё как я и сказал. Горячий и, увы, временами совершенно слепой. Вы оба. Два сапога пара.

– Нет уж! – возразил я.

Долф выпрямился и вывернул губы в самой деланой улыбке, какую я только когда-нибудь видел.

– Ладно, забудь. Думаю, ты и сам достаточно хорошо знаешь, что творится в твоей собственной башке. Пойдем-ка лучше позавтракаем.

Повернувшись, он направился к дому.

– Уже второй раз за последние двадцать часов вы читаете мне лекции про моего отца! На черта ему сдалось, чтобы вы воевали на его войне вместо него?

– Да какая уж там война… – отозвался он, не убавляя шага.

Я посмотрел на небо, потом на сарай, но в итоге идти мне было больше некуда. Мы вернулись в дом, я уселся за его кухонным столом и стал смотреть, как Долф наливает две чашки кофе и достает бекон и яйца из холодильника. Он разбил в миску шесть яиц, добавил молока и принялся взбивать вилкой. Отставил миску в сторону, стал открывать бекон.

Через пару минут мы оба немного остыли.

– Долф, – произнес я наконец, – можно задать вам один вопрос?

– Валяй. – Его голос был абсолютно спокоен.

– Вы, случайно, не в курсе, сколько обычно живут олени? Самое большее?

– Белохвостые?

– Да.

Долф бросил на сковородку ломоть бекона.

– В дикой природе – лет десять, в неволе дольше.

– А вы когда-нибудь слышали, чтобы олень дожил до двадцати лет?

Долф поставил сковородку на плиту, и бекон тут же начал шипеть и пощелкивать.

– Только не нормальный олень.

Свет запустил свои пальцы в окно, очертив бледный квадрат на почти черном дереве. Когда я поднял взгляд, Долф изучал меня с неприкрытым любопытством.

– Помните тот последний раз, когда отец брал меня на охоту? – спросил я. – Того белого быка, в которого я стрелял, да промазал?

– Это одна из любимых историй твоего старика. Он говорит, что вы оба так решили там, в лесу. Пришли к негласному соглашению, как он это называет. Насчет приверженности жизни под сенью смерти или чего-то в этом духе. Чертовски поэтично, как мне всегда казалось.

Я подумал про фотографию, которую мой отец хранил в своем кабинете – ту, что была снята в тот день, когда мы увидели белого оленя. Снятую на нашей подъездной дорожке после долгого молчаливого перехода из глубокого леса. Мой отец думал, что это начало новой жизни. Я же просто пытался не расплакаться.

– Он ошибался. Не было никакой приверженности.

– Это ты о чем? – спросил Долф.

– Я хотел убить этого оленя.

– Что-то я не пойму…

Подняв взгляд на Долфа, я ощутил, как меня переполняют все те же эмоции, что и недавно в лесу. Умиротворение. Боль.

– Отец сказал, что этот олень – это знак. В смысле знак от нее.

– Адам…

– Вот потому-то я и хотел попасть в него. – Я сжал переплетенные пальцы, ощутив боль, когда хрустнули кости. – Вот потому-то и хотел убить его. Я был зол. Я был в ярости.

– Но почему?

– Потому что я знал, что все кончено.

– Что кончено?

Я не мог встретиться с ним взглядом.

– Все хорошее.

Долф ничего не сказал, но я все понял. Что он вообще мог сказать? Она бросила меня, а я даже не знал почему.

– Сегодня утром я видел оленя, – произнес я. – Белого.

Долф сел за стол напротив меня.

– И ты думаешь, того самого?

Я пожал плечами:

– Не знаю – наверное. Я постоянно вижу во сне того, первого.

– Ты хочешь, чтобы это был тот самый?

Я не стал отвечать ему прямо.

– Я читал кое-что про белых оленей несколько лет назад – про всякие мифы, которые с ними связаны. Про них довольно много написано, еще тысячу лет назад. Они очень редкие.

– Что за мифы?

– Ну есть христианская легенда, как некоему путнику Христос явился в образе белого оленя с крестом между рогов[20]20
  По легенде, такая картина привиделась святому Губерту, покровителю охотников. Этот образ использован, в частности, в оформлении этикетки известного немецкого ликера «Ягермайстер», на которой традиционно изображается олень с крестом в рогах.


[Закрыть]. Христиане верят, что это знак грядущего спасения.

– Как мило.

– Есть и другие истории, которые уходят еще дальше в глубину веков. Средневековые кельты верили в кое-что совершенно другое. Их легенды рассказывают про белого оленя, который заводит путников в самую глубину самых потайных уголков леса. Там говорится, что белый олень может привести человека к новым вершинам познания.

– Что ж, тоже неплохо.

Я поднял взгляд.

– А еще говорится, что это посланец из царства мертвых.

Глава 11

Поели мы в молчании. Долф ушел, а я решил немного привести себя в порядок. Вид у меня в зеркале был совершенно осунувшийся, глаза почему-то выглядели гораздо старше остального меня. Приняв душ и натянув чистые джинсы и льняную рубашку, я вышел из дома, где нашел Робин, которая сидела за садовым столиком и вертела в руках какую-то деталь карбюратора. Заметив меня, она встала. Я остановился на крыльце.

– Я стучала, но никто не отозвался, – сказала Робин. – Услышала, что льется вода, и решила подождать.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Приехала извиниться.

– Если это насчет того…

– Нет, – перебила Робин.

– Насчет чего тогда?

По лицу ее пробежала тень.

– Это территория Грэнтэма. – Она опустила взгляд, и ее плечи поникли. – Но это не объяснение. Мне не следовало позволять этому зайти так далеко.

– Ты вообще о чем?

– Если б все произошло в городе или в каком-то людном месте, он наверняка не чувствовал бы нужды…

– Робин.

Она выпрямилась, словно чтобы получить наказание.

– Ее не изнасиловали.

Я потерял дар речи.

– На нее напали, но не изнасиловали. Грэнтэм хотел сохранить это в тайне, пока не увидит, как вы все отреагируете.

Не изнасиловали.

Мой голос охрип:

– Кто именно отреагирует?

– Ты. Джейми. Твой отец. Все те, кто теоретически мог это сделать. Он наблюдал за тобой.

– Зачем?

– Потому что сексуальные нападения не всегда заканчиваются изнасилованием, потому что это далеко не всегда происходит случайно, как многие думают, а еще из-за того, где именно это произошло. Случайная встреча там крайне маловероятна.

– И потому что он думал, что я на это способен.

– Большинство людей плохо умеют врать. Если б ты знал, что никакого изнасилования не было, это сразу было бы заметно. Грэнтэм хотел посмотреть.

– И тебя это вполне устроило.

Вид у Робин был совершенно несчастный.

– Это довольно распространенная тактика – придерживать информацию. У меня не было выбора.

– Херня!

– Это в тебе говорят эмоции.

– И почему же теперь ты решила мне рассказать?

Робин огляделась по сторонам, словно в поисках помощи. Ее беспомощно раскинутые ладони поймали свет низкого утреннего солнца.

– Потому что в свете дня все выглядит совершенно по-другому. Потому что я сделала ошибку.

– Зебьюлон Фэйт – импотент, – сказал я. – Может, на самом деле ее не изнасиловали как раз по этой причине.

– Я не хочу говорить про дело, – произнесла Робин. – Я хочу говорить про нас. Тебе нужно понимать, почему я сделала то, что сделала.

– Прекрасно я все понимаю.

– Не думаю, что понимаешь.

Я отступил от нее, и моя рука нащупала торец открытой двери. Робин поняла, что я собираюсь закрыть ее между нами. Может, как раз поэтому она сказала то, что сказала:

– Есть и еще кое-что, что тебе наверняка следует услышать.

– Что?

Робин посмотрела куда-то наверх.

– У Грейс не имелось никакого сексуального опыта.

– Но она говорила мне…

– Врач это подтвердил, Адам. Несмотря на то что она тебе наговорила, совершенно ясно, что не было у нее никакой кучи дружков.

– Тогда зачем мне было это говорить?

– По-моему, ты сам уже это как-то сказал, Адам.

– Что?

– По-моему, она хотела тебя побольней задеть.

* * *

Дорога к дому моего отца спеклась в твердую корку, и красная пыль облепила мои ботинки, пока я шел по ней. Дорога загибалась к северу, а потом свернула к востоку, прежде чем перевалить невысокий бугорок, в итоге спускающийся к реке. Я посмотрел с него на дом внизу и на стоящие возле него машины. Их было немного, и одну я сразу узнал. Не саму машину, а номер, «J-19С» – серия «J» отводилась судьям[21]21
  Judge – судья (англ.).


[Закрыть].

Я спустился вниз, остановился рядом с машиной. На сиденье валялась скомканная обертка от кексика «Твинки».

Я знал эту сволочь.

Джилберт Т. Рэтборн.

Судья Джи.

Джилли Рэт, Джилли-Крыс[22]22
  Rat (часть фамилии Ratborn) – крыса (англ.).


[Закрыть].

Едва я отошел от машины, как передняя дверь дома резко распахнулась. Судья суетливо пятился оттуда, словно на него наседала собака. Одна его рука сжимала кипу бумаг, другая вцепилась в ремень на животе. Это был высокий и толстый мужчина, в аккуратном кудрявом паричке-накладке и крошечных поблескивающих золотом очочках на красной круглой физиономии. Костюм у него был достаточно дорогой, чтобы замаскировать бо́льшую часть его габаритов, но галстук все равно казался слишком узким. Мой отец последовал за ним на крыльцо.

– По-моему, тебе стоит подумать как следует, Джейкоб, – говорил судья. – Все это очень разумно. Если б ты просто позволил мне все объяснить…

– У меня какие-то проблемы с дикцией?

Судья слегка сдулся, а мой отец, почувствовав это, отвел от него взгляд и тут заметил меня, стоящего внизу. На лице у него промелькнуло удивление, и его голос взял на полтона ниже, когда он нацелился на меня пальцем.

– Хочу видеть тебя у себя в кабинете, – произнес он, после чего опять повернулся к судье. – И к Долфу с этими своими разговорчиками тоже не подкатывай. Он ответит тебе то же самое, что и я.

Не дожидаясь ответа, отец вернулся обратно в дом.

Дверь с москитной сеткой захлопнулась за ним, а судья лишь покачал головой перед тем, как повернуться лицом ко мне, стоящему в тени пеканового дерева. Обозрел меня с головы до ног, приглядываясь поверх очочков. Шея у него выдавалась во все стороны, нависая над тугим воротничком. Мы знали друг друга уже много лет. Мне довелось несколько раз предстать перед Рэтборном в судейской обстановке еще в ранней юности, и с тех пор он все так и сидел в суде первой инстанции. Обвинения никогда не были серьезными – в основном появление в пьяном виде и драки. У нас с ним никогда не было реальных проблем, до того, как пять лет назад он выписал ордер на арест по делу об убийстве Грея Уилсона.

Джилли-Крыс не сумел скрыть своего презрения.

– Не очень-то удачная мысль, – процедил он. – Опять засветить свою физиономию в округе Роуан…

– А как насчет «невиновен, пока не доказано обратное», жирный ты урод? Уже отменили?

Рэтборн подступил ближе, возвышаясь надо мной на добрых четыре дюйма. Влага бисеринами выступила у него на лице и на волосах вдоль висков.

– Парня убили как раз на этой ферме, и твоя собственная мать опознала тебя, когда ты покидал место преступления!

– Мачеха, – поправил я, отвечая ему таким же тяжелым взглядом.

– Тебя видели измазанным в его крови.

– Видел только один человек, – уточнил я.

– Видел надежный свидетель.

– Да ладно, – с отвращением бросил я.

Он лишь улыбнулся.

– Что ты тут вообще делаешь, Рэтборн?

– Никто ничего не забыл, знаешь ли. И даже если тебя не осудили, люди все равно помнят.

Я постарался не обращать на него внимания.

– Мы тут заботимся о своих, – сказал он, когда я открыл москитную сетку и обернулся. Его палец был нацелен на меня, и на его пухлом, как пончик, запястье блеснули дорогие часы. – Вот как устроена жизнь в этом округе.

– Ты, наверное, хотел сказать, что заботишься о вкладчиках твоей избирательной кампании? Разве не так?

Густая краснота поползла по его шее. Рэтборн был ярым поборником элиты. Если ты богатый и белый, он вынесет то решение, какое тебе надо. Он частенько являлся к моему отцу за наличностью для своей избирательной кампании и всегда уходил с пустыми руками. У меня не было никаких сомнений, что его присутствие здесь имело какое-то отношение к деньгам, поставленным на кон на этой реке. Джилли-Крыс явно успел каким-то образом и в этот пирог запустить свой жирный палец.

Я посмотрел, как он пытается подыскать слова, а потом втискивается в свою машину, когда ничего не пришло ему в голову. Развернувшись прямо на траве отцовской лужайки, Рэтборн запылил вверх по склону. Я дождался, пока он не скроется из виду, после чего окончательно закрыл дверь и прошел в дом.

Остановившись в гостиной, услышал наверху скрип половиц. Дженис, подумал я, после чего зашел в уставленный книгами кабинет отца. Дверь была открыта, но я по давней привычке постучался в дверной косяк. Шагнул внутрь. Отец стоял перед письменным столом, спиной ко мне, тяжело опираясь на руки. Голову он склонил к груди, и я видел только его шею в обгоревших на солнце складках.

Это зрелище пробудило воспоминания, как ребенком я играл здесь под столом, воспоминания о смехе и любви, будто весь дом был пропитан ими.

Почувствовал руку матери, словно она была до сих пор жива…

Я тихонько кашлянул, заметив, как его пальцы крепко сжались в кулаки, совсем белые на темном дереве. Когда отец обернулся, меня поразили его откровенно красные глаза и мертвенная бледность лица. Мы довольно долго стояли вот так, не двигаясь, и это казалось чем-то совершенно неизвестным и незнакомым для нас обоих – такая вот внезапная обнаженность.

Черты лица его какой-то миг оставались словно жидкими и текучими, но быстро затвердели, как будто он пришел к какому-то решению. Оттолкнувшись обеими руками от стола, отец прошел по вытертому ковру. Положил мне руки на плечи и затянул в могучие объятия. Он был жилистый и сильный, пах фермой и множеством воспоминаний. Голова у меня закружилась, и я едва сдержал охвативший меня гнев. Я не стал обнимать его в ответ, и он слегка отступил назад, по-прежнему держа меня за плечи. В глазах отца я увидел все ту же воспаленную потерю. Он отпустил меня, только когда мы услышали какое-то шуршание в дверях и испуганный голос:

– Ой! Простите…

На пороге стояла Мириам. Она не могла посмотреть никому из нас в глаза, и я понял, что она сильно смутилась.

– Что такое, Мириам?

– Я не знала, что тут Адам, – ответила она.

– Это может подождать? – спросил мой отец.

– Мама тебя зовет, – сказала Мириам.

Отец с явным раздражением шумно выдохнул:

– Где она?

– В спальне.

Он глянул на меня:

– Никуда не уходи.

Отец вышел, но Мириам задержалась в дверях. Тогда она аккуратно приходила на суд, каждый день тихонечко сидела в первом ряду, но после я видел ее лишь однажды, во время кратчайшего прощания во всей моей жизни, когда я обращался скорее к багажнику своей машины. Припомнились ее последние слова. «Куда поедешь?» – спросила она. И я ответил единственное, что тогда пришло в голову: «Честно говоря, не знаю».

– Привет, Мириам.

Она подняла руку.

– Даже не знаю, что тебе и сказать.

– Тогда лучше ничего не говори.

Она уткнула голову в грудь, отчего я видел в основном ее макушку.

– Это было тяжело, – произнесла она.

– Все нормально.

– Разве?

С Мириам творилось что-то непостижимое. Во время суда она была неспособна даже просто посмотреть на меня, а потом и вовсе сбежала из зала, когда обвинитель разместил увеличенные фотографии со вскрытия на специальном пюпитре, чтобы присяжные могли всё хорошенько рассмотреть. Рана была продемонстрирована во всей красе – снимки, сделанные при ярком освещении камерой высокого разрешения. Первое фото в три фута вышиной показывало волосы, слипшиеся сосульками от крови и грязи, – осколки кости и мозговое вещество смешались в одну бесформенную массу. Обвинитель установил пюпитр для присяжных, но Мириам сидела в первом ряду, всего в нескольких футах. Прикрыв рот рукой, она бросилась по центральному проходу. Я много раз представлял ее на газоне возле тротуара – как ее там выворачивает наизнанку. Вообще-то в тот момент я и сам был бы не прочь там оказаться. Даже мой отец был вынужден отвести глаза. Хотя для нее все это наверняка было действительно совершенно невыносимо. Они с Уилсоном много лет знали друг друга.

– Все нормально, – повторил я.

Мириам кивнула, но вид у нее был такой, будто она вот-вот расплачется.

– Ты надолго?

– Пока не знаю.

Она словно еще глубже провалилась в свои свободные бесформенные одежды и прислонилась к дверному косяку, по-прежнему не в силах встретиться со мной взглядом.

– Как-то дико все это…

– С чего бы это вдруг?

Но она уже мотала головой.

– Просто дико.

– Мириам…

– Мне надо идти.

И тут она наконец ушла, тихо волоча ноги по голым доскам длинного коридора. В наступившей тишине я услышал над головой голоса – какой-то спор – и нарастающий голос своей мачехи. Когда отец вернулся, его лицо затвердело.

– Чего хотела Дженис? – спросил я, заранее зная ответ.

– Она хотела знать, останешься ли ты сегодня на ужин.

– Не ври мне.

Он поднял взгляд:

– Ты все слышал?

– Она хочет, чтобы я убрался прочь из этого дома.

– Твоей мачехе сейчас приходится нелегко.

Я не без труда остался в цивилизованных рамках.

– Я не хочу создавать ей какие-то неудобства.

– Не бери в голову, – сказал отец. – Давай-ка лучше прокатимся, подышим.

Он прошел в глубь кабинета – к двери, ведущей прямо на улицу. По пути прихватил одну из винтовок, стоящих в углу, и утреннее солнце ярко залило комнату, когда дверь открылась под его рукой. Я последовал за ним на свежий воздух. Его пикап стоял футах в двадцати. Винтовку отец вставил в держатель для ружей.

– Для этих чертовых собак, – объяснил он. – Залезай.

Пикап был старый, пропахший пылью и соломой. Ехал отец медленно, нацелив машину вдоль берега, против течения реки. Мы пересекли несколько кукурузных и соевых полей, потом пару сосновых посадок и въехали в настоящий лес, когда он заговорил опять:

– Удалось пообщаться с Мириам?

– Она была не особо расположена к разговорам.

Отец лишь отмахнулся, и я заметил быстро промелькнувшее у него на лице выражение неудовольствия.

– Она какая-то дерганая.

– Тут что-то большее, – сказал я и, глядя вперед, ощутил на себе его взгляд. Он повернулся ко мне, а когда заговорил, то имел в виду погибшего парня:

– Он был ее другом, Адам.

Я вышел из себя. Больше не мог это выносить:

– А ты не думаешь, что я и так знаю? Не думаешь, что и так помню?!

– Все образуется, – вяло произнес отец.

– А как насчет тебя? – взорвался я. – Думаешь, похлопал по спине – и все опять хорошо?

Он опять открыл было рот, но тут же закрыл. Пикап выкатился на вершину пригорка, откуда открылся вид на дом. Отец затормозил и выключил зажигание. Наступила тишина.

– Я сделал то, что, как мне казалось, должен был сделать, сынок. Никто не смог бы двигаться дальше, если б ты оставался в доме. Дженис чуть с ума не сошла. Джейми и Мириам места себе не находили. Я тоже. Просто было слишком много вопросов.

– Я не могу дать тебе ответы, которых у меня все равно нет. Кто-то убил его. Я говорил тебе, что это не я. Этого тебе было недостаточно?

– Нет. Твое освобождение не стерло того, что видела Дженис.

Я повернулся на сиденье и изучил человека, которого всегда называл своим отцом.

– Ты собираешься начать все по новой?

– Нет, сынок. Давай не будем.

Я уставился в пол – на солому, грязь и обтрепанные сухие листья.

– Я скучаю по твоей матери, – наконец произнес он.

– Я тоже.

Мы долго сидели в молчании под заливающим кабину солнцем.

– Знаешь, а я понимаю, – проговорил в конце концов мой отец.

– Что?

Он ненадолго примолк.

– Как много ты потерял, когда ее не стало.

– Только не надо, – сказал я.

Еще несколько длинных секунд без слов, переполненных воспоминаниями о ней и о том, как хорошо нам было втроем.

– Насколько я понимаю, где-то в глубине души ты все-таки считаешь, что я способен на хладнокровное убийство, – произнес я.

Отец с силой потер руками лицо, поковырялся в глазах мозолистыми пальцами. Под ногтями у него чернела грязь. А когда заговорил, то с таким плохо скрываемым жаром, что я сразу понял: говорит он совершенно искренне.

– Ты так и не стал прежним, когда она умерла. До этого ты был такой славный мальчишка! Господи, да ты был просто идеал, чистая радость! А когда ее не стало, ты сильно изменился. Становился все более мрачным и недоверчивым. Обиженным. Отстраненным. Я думал, что со временем это у тебя пройдет. Но ты начал драться в школе. Ссориться с учителями. Ты постоянно был на что-то зол. Словно какой-то чертов рак тебя грыз! Будто что-то постоянно сжирало в тебе того славного мальчишку!

Он опять потер лицо ладонями – грубая кожа безжалостно сминала морщины.

– Я думал, ты с этим справишься. Хотя всегда оставалась и вероятность того, что ты окончательно сорвешься. Я просто не предполагал, что это произойдет таким вот образом. Думал, что ты врежешься на машине в дерево или тебя серьезно ранят в драке… Когда убили того парня, мне и в голову не пришло, что ты можешь быть за это ответствен. Но Дженис поклялась, что видела именно тебя. – Отец вздохнул. – Честно говоря, тогда я подумал, что ты просто наконец дошел до ручки.