Текст книги "Мужчины не ее жизни"

Какие могут быть поводы для паники в десять утра?

В пятницу, незадолго до восьми утра, Эдди заехал за Тедом в собачью будку, чтобы отвезти его в Саутгемптон на – как полагал Тед – получасовую встречу с миссис Вон. Эдди сильно нервничал, и не только из опасения, что Теду придется держать миссис Вон в объятиях несколько дольше, чем тот предполагал. Марион более или менее расписала день Эдди. Ему многое нужно было запомнить.

Когда они с Тедом остановились выпить кофе в сагапонакском универсаме, Эдди знал все о припаркованном там грузовике. Два здоровяка грузчика в кабине попивали кофе и читали утренние газеты. Когда Эдди вернется от миссис Вон – чтобы отвезти Рут к врачу для снятия швов, – Марион отправится за грузчиками. Грузчики, как и Эдди, получили инструкции и знали, что им нужно делать: ждать в магазине, пока Марион не приедет за ними. Тед и Рут – и няньки, которых отпустили на этот день, – никогда не увидят грузчиков.

К тому времени когда Тед доберется до дома из Саутгемптона, грузчики (и все, что Марион решила взять с собой) уже исчезнут. Исчезнет и сама Марион. Она предупредила об этом Эдди. Эдди придется самому все объяснять Теду: этот сценарий Эдди и повторял про себя на пути в Саутгемптон.

– Но кто объяснит все это Рут? – спросил Эдди.

И тут на лице Марион появилось то самое выражение, которое уже видел Эдди, когда спросил ее о несчастном случае с ее мальчиками, – она словно перестала видеть то, что было перед ней. Марион явно не проработала сценарий в той части, где кто-то объясняет все это Рут.

– Когда Тед спросит у тебя, куда я уехала, ты ему просто скажи, что не знаешь, – сказала Марион Эдди.

– А куда ты уезжаешь? – спросил Эдди.

– Я не знаю, – повторила Марион. – Если Тед будет настаивать на более точном ответе – скажи, что с ним свяжется мой адвокат. Мой адвокат скажет ему все, что нужно.

– Ах, так – понятно, – сказал Эдди.

– А если он тебя ударит – можешь ударить его в ответ. Кстати, он не сжимает руку в кулак – в худшем случае отвесит тебе пощечину. Но ты должен бить кулаком, – посоветовала Марион Эдди. – Стукни его по носу. Если ты стукнешь его по носу, он сразу остановится.

Но как быть с Рут? Планы касательно нее были туманны. Если Тед начнет кричать, то что из его криков можно слышать Рут? Если начнется драка, то какую ее часть можно видеть девочке? Раз няньки нынче выходные, Рут может остаться только с Тедом или Эдди. Или с ними обоими. Почему Марион уверена, что девочка не раскапризничается?

– Если понадобится помощь с Рут, можешь позвонить Алис, – посоветовала Эдди Марион. – Я сказала Алис, что ты или Тед, может быть, будете звонить ей. Я даже попросила ее позвонить к нам домой днем – чтобы узнать, не нужна ли она здесь.

Алис была дневной нянькой – хорошенькая студентка с собственной машиной. Эта нянька меньше всего нравилась Эдди, о чем он и напомнил Марион.

– А ты бы был с ней поласковей, – ответила Марион. – Если Тед выкинет тебя – а я не могу себе представить, что он пожелает, чтобы ты остался, – то кто-то должен будет довезти тебя до парома в Ориент-Пойнте. Теду запрещено садиться за руль, ты это знаешь. К тому же вряд ли он захочет везти тебя.

– Тед меня выкинет, и я должен буду попросить Алис, чтобы она меня подвезла, – повторил Эдди.

Марион просто поцеловала его.

И вот этот момент наступил. Когда Эдди остановился у скрытого подъезда к дому миссис Вон, Тед сказал:

– Лучше тебе подождать меня здесь. Я с этой женщиной полчаса не выдержу. Может двадцать минут – максимум. Может, десять…

– Я отъеду и вернусь, – солгал Эдди.

– Возвращайся через пятнадцать минут, – сказал ему Тед.

Потом он заметил длинные лоскуты знакомой ему бумаги для рисования. Ветер играл клочьями его рисунков, разодранных на куски. Изгородь из бирючины не выпустила большую часть этих клочьев на улицу, но на живой изгороди реяли флажки из клочьев бумаги, словно какие-то буйные свадебные гости забросали участок Вонов самодельным конфетти.

Тед шел по шумливой подъездной дорожке медленным нерешительным шагом, а Эдди вышел из машины посмотреть, он даже прошел несколько шагов за Тедом. Дворик был забросан обрывками Тедовых рисунков. Плюющийся фонтан был забит разбухшими клочками бумаги, а вода приобрела коричневатый оттенок сепии.

– Кальмаровые чернила… – громко сказал Эдди, спиной отступая к машине.

Он увидел садовника на лестнице, снимающего бумагу с бирючины. Садовник сердито посмотрел на Теда и Эдди, но Тед не заметил ни садовника, ни бумаги – его внимание было целиком поглощено кальмаровыми чернилами, окрасившими воду в фонтане.

– Ну и ну, – пробормотал он в тот момент, когда Эдди скрылся из виду.

Садовник был одет лучше Теда. В одежде Теда всегда присутствовала какая-то небрежность и беспорядочность – джинсы с заправленной в них футболкой и (в это прохладное пятничное утро) незастегнутая фланелевая рубашка, которую трепал ветер. И в это утро Тед был еще и небрит – он из кожи вон лез, чтобы произвести наихудшее впечатление на миссис Вон. (Тед и его рисунки уже произвели наихудшее впечатление на садовника миссис Вон.)

– Пять… Пять минут! – крикнул Тед Эдди.

С учетом предстоящего долгого дня вряд ли имело какое-то значение то, что Эдди не услышал его.

В Сагапонаке Марион упаковала большой пляжный мешок для Рут, на которой под шортами и футболкой уже был купальный костюмчик. В мешке лежали полотенца и две перемены одежды, включая длинные трусики и футболку.

– На обед можешь ее увезти куда хочешь, – сказала Марион Эдди. – Она ест только сэндвич с сыром на гриле с картофелем фри.

– И кетчупом, – сказала Рут.

Марион попыталась всучить Эдди десять долларов на обед.

– У меня есть деньги, – сказал ей Эдди, но когда он повернулся к ней спиной, чтобы подсадить Рут в машину, Марион засунула десятку в задний карман его джинсов.

Он вспомнил то ощущение, которое испытал, когда она в первый раз подтащила его к себе, засунув пальцы за пояс джинсов и упираясь костяшками в его голый живот. Потом она расстегнула пуговицу, а за ней – молнию на ширинке, о чем он вспоминал каждый раз, раздеваясь, в течение следующих пяти или десяти лет.

– Помни, детка, – сказала Марион Рут, – чтобы никаких слез у доктора, когда он будет снимать швы. Это не больно – я тебе обещаю.

– А можно, я оставлю ниточки себе? – спросила четырехлетняя девочка.

– Наверно… – ответила Марион.

– Конечно, ты можешь оставить их себе, – сказал ребенку Эдди.

– Пока, Эдди, – сказала Марион.

Хотя в теннис она не играла, на ней были теннисные шорты, теннисные туфли и свободная фланелевая рубашка, которая была слишком велика для нее, – рубашку она взяла из вещей Теда. Рано этим утром, когда Эдди уезжал за Тедом в собачью будку, Марион взяла его руку, засунула ее под рубашку и прижала к своей голой груди, но когда он попытался поцеловать ее, отодвинулась от него, и у Эдди на пальцах осталось ощущение прикосновения к ее груди, которое не пройдет следующие десять или пятнадцать лет.

– Расскажи мне о швах, – попросила Рут Эдди, когда он свернул налево.

– Ты даже почти ничего не будешь чувствовать, когда доктор станет их снимать, – сказал Эдди.

– Почему? – спросила его девочка.

Прежде чем он сделал следующий поворот, правый, в последний раз перед ним мелькнули Марион и ее «мерседес» – в зеркале заднего вида. Направо она поворачивать не будет, Эдди это знал – за грузчиками нужно было ехать прямо. Левая сторона лица Марион была освещена утренним солнцем, которое ярко светило через боковое водительское окно «мерседеса»; окно было опущено, и Эдди видел, как ветер играет волосами Марион. Прежде чем повернуть, Марион махнула ему (и дочери), словно собиралась встретиться с Эдди и Рут, когда они вернутся.

– А почему, когда снимают швы, не больно? – снова спросила Рут у Эдди.

– Потому что порез зажил, кожа затянулась, – сказал ей Эдди.

Марион теперь исчезла из виду.

«Неужели это все?» – спрашивал он себя.

«Пока, Эдди» – неужели это были ее последние слова ему? «Наверно…» было последнее слово, сказанное Марион дочери. Эдди не мог поверить, что все кончилось так резко: опущенное окно «мерседеса», ветерок треплет волосы Марион, рука Марион машет ему из окна. И только половина лица Марион освещена солнцем – остальная невидима. Эдди О’Хара не знал, что ни он, ни Рут ближайшие тридцать семь лет не увидят Марион. И все эти годы Эдди удивлялся кажущейся обыденности ее отъезда.

«Как она могла?» – спрашивал себя Эдди, и точно такой же вопрос в один прекрасный день задаст себе Рут.

Два шва были сняты так быстро, что Рут даже не успела заплакать. Четырехлетнюю девочку больше интересовали сами ниточки, чем ее почти идеальный шрам. Белизна тонкой линии была лишь немного нарушена следами йода или какого-то другого антисептика, которым они намазали ранку, – от него осталось желтовато-коричневое пятно. Теперь, когда ей снова можно мочить палец, сказал ей доктор, пятнышко сойдет после первой хорошей ванны. Но Рут больше волновали две ниточки, каждая из которых была разрезана пополам; их положили в конвертик, чтобы засохшая корочка около узелка в конце одного из них не повредилась.

– Я хочу показать мои ниточки маме, – сказала Рут. – И эту корочку.

– Давай сначала на пляж, – предложил Эдди.

– Давай сначала покажем ей корочку, а потом ниточки, – ответила Рут.

– Посмотрим… – начал Эдди.

Он подумал о том, что кабинет доктора в Саутгемптоне находится всего в пятнадцати минутах ходьбы от особняка миссис Вон на Джин-лейн. Сейчас было четверть десятого, и если Тед еще не ушел оттуда, то он пребывал в обществе миссис Вон уже целый час. Но скорее всего, Тед уже не пребывал в обществе миссис Вон. Но Тед мог вспомнить, что Рут сегодня утром снимают швы, и он, возможно, знал, где находится кабинет доктора.

– Давай-ка поедем на пляж, – сказал Эдди Рут. – И побыстрее.

– Сначала корочку, потом ниточки, а потом пляж, – ответила девочка.

– Давай поговорим об этом в машине, – предложил Эдди, но вести переговоры с четырехлетним ребенком не очень-то просто, и хотя не каждый раз возникают трудности, бывают случаи, на которые требуется немало времени.

– А мы забыли о фотке? – спросила Рут у Эдди.

– О фотке? – сказал Эдди. – О какой фотке?

– С ножками! – воскликнула Рут.

– Ах, фотография… она еще не готова, – сказал ей Эдди.

– Это неправильно! – заявила девочка. – Мои ниточки уже готовы. Моя ранка целиком затянулась.

– Да, – согласился Эдди. Ему пришло в голову, как отвлечь четырехлетнего ребенка от желания показать корочку и ниточки матери, прежде чем ехать на пляж. – Давай поедем в магазин и скажем им, чтобы они отдали нам фотографию, – предложил Эдди.

– Всю починенную, – добавила Рут.

– Хорошая мысль! – заявил Эдди.

Теду и в голову не придет заглянуть в этот магазин, решил Эдди, – магазин был так же безопасен, как и пляж. Сначала устроим шум из-за этой фотографии, а потом Рут и не вспомнит, что хотела показать матери корочку и швы. (Пока девочка смотрела на собаку, которая чесалась на парковке, Эдди сунул конверт с драгоценной корочкой и швами в бардачок.) Но магазин оказался несколько менее безопасным, чем полагал Эдди.

Тед не помнил, что у Рут этим утром должны снимать швы; миссис Вон не дала Теду времени на то, чтобы поразмыслить. Не прошло и пяти минут с тех пор, как он прибыл к ее дверям – и вот он уже спасался бегством от миссис Вон, которая гналась за ним по дворику до самой Джин-лейн, размахивая зубчатым ножом для резки хлеба и крича, что он – «дьявол во плоти». (Он не очень отчетливо помнил, что так называется ужасная картина в отвратительной коллекции Вонов.)

Садовник, который видел, как «художник» (так он уничижительно называл про себя Теда) с опаской приближался к особняку Вонов, был и свидетелем отважного бегства Теда – художник, спасаясь от ножа, которым миссис Вон беспощадно размахивала в воздухе рядом с ним, чуть не врезался в забитый бумагой фонтан. Тед устремился по дорожке на улицу, а его бывшая натурщица со всей силой страсти преследовала его.

Садовник, опасаясь, как бы один из них не врезался в его лестницу, высота которой составляла пятнадцать футов, надежно уцепился за верхушку высокой бирючины. С этой высоты садовник мог наблюдать за тем, как Теду удалось-таки оторваться от миссис Вон, которая прекратила преследование, немного не добежав до пересечения Джин-лейн и Вайанданч. Там, у пересечения, была еще одна высокая живая изгородь из кустов бирючины, а точка наблюдения садовника была наверху, но довольно далеко оттуда, и он разглядел только, что Тед либо исчез в зарослях изгороди, либо повернул на север – на Вайанданч-лейн, так ни разу и не оглянувшись. Миссис Вон, все еще пылавшая яростью и продолжавшая обзывать художника «дьяволом во плоти», вернулась на свою собственную подъездную дорожку.

На имение Вонов и на Джин-лейн ненадолго опустилась зловещая тишина. Тед, запутавшийся в плотной массе бирючины, едва мог пошевелить рукой, чтобы взглянуть на часы; бирючина представляла собой заросли такой плотности, что сквозь них не смог бы продраться и терьер Джека Рассела[9]9
   Этот терьер славится своим охотничьим инстинктом.


[Закрыть]. Кустарник царапал лицо и руки Теда, оставляя на них кровавые следы. Тем не менее ему удалось спастись от хлебного ножа и – пока – от миссис Вон. Но куда пропал Эдди? Тед ждал в бирючине, когда появятся знакомые очертания его «шеви» 57-го года.

Садовник, начавший нелегкие труды по уборке разодранных рисунков, изображающих его нанимательницу и ее сына, за целый час до появления Теда, давно уже перестал смотреть на то, что можно было на этих обрывках разглядеть. Даже если рассматривать эти рисунки по отдельным фрагментам, они все равно производили слишком тревожное впечатление. Садовник уже узнавал глаза своей нанимательницы, ее маленький рот и остальные части ее напряженного лица; он уже узнавал ее руки и неестественное напряжение ее плеч. Хуже того, садовник без малейшего сомнения предпочел бы воображать груди миссис Вон и ее вагину – увиденные им на уничтоженных рисунках реалии ее наготы были отталкивающими. Более того, работал он в сильной спешке, и хотя и понимал желание миссис Вон уничтожить эти рисунки, но никак не мог взять в толк, какое безумие овладело ею, когда она рвала на клочки собственные порнографические изображения и швыряла их в вихри разыгравшегося ветра, который гулял по дому при открытых дверях. С океанской стороны дома обрывки застряли в кустах шиповника, но несколько ракурсов миссис Вон с сыном протащило ветром по дорожке, и теперь их носило по берегу.

Садовнику не очень нравился сын миссис Вон; это был кичливый мальчишка – один раз он написал в поилку для птиц, а потом отказывался признаться. Но садовник еще до рождения ребенка был преданным работником семейства Вонов и, кроме этого, чувствовал ответственность перед соседями. Садовник не мог себе представить никого, кому понравились бы даже обрывки рисунков, изображающих срамные места миссис Вон; и тем не менее скорость, с которой он работал, приводя в порядок участок, значительно уменьшилась, поскольку его теперь занимала только одна мысль: что же стало с художником, а точнее, прячется ли художник в живой изгороди у соседей, или же ему удалось бежать в направлении города.

В половине десятого утра, прождав Эдди О’Хару целый час, Тед Коул выбрался из бирючины на Джин-лейн и осторожно пошел мимо подъездной дорожки, ведущей к дому Вонов, чтобы Эдди наверняка увидел его, если Эдди (по какой-то причине) ждет Теда на западном окончании Джин-лейн, пересекавшем Южную Мейн-стрит.

По мнению садовника, этот шаг был даже не неосторожным, а безрассудным. С башни третьего этажа в своем особняке миссис Вон могла обозревать территорию за живой изгородью из бирючины. Если обиженная женщина находилась в башне, то оттуда ей открывался прекрасный вид на всю Джин-лейн.

Миссис Вон и в самом деле, судя по всему, открывался такой вид, потому что не прошло и нескольких секунд, как Тед миновал ее проезд и, ускоряя шаг, направился по Джин-лейн, – садовник с тревогой услышал рев машины миссис Вон. Это был сверкающий черный «линкольн», который вылетел из гаража с такой скоростью, что его занесло на камнях дворика и он чуть не врезался в фонтан с его темной водой. В последнюю секунду миссис Вон удалось уйти от столкновения с фонтаном, но, пройдя слишком близко к бирючине, «линкольн» зацепил лестницу, оставив обескураженного садовника на вершине высокой живой изгороди, откуда он прокричал Теду: «Беги!»

Тем, что Тед дожил до следующего дня, он полностью обязан регулярным и интенсивным упражнениям, совершаемым им на корте для сквоша, спроектированном так, чтобы иметь несправедливое преимущество. Даже в сорок пять Тед Коул был способен бегать. Он, не снижая скорости, продрался через несколько кустов шиповника и рванулся по лужку мимо выпучившего глаза, хотя и не произнесшего ни звука человека, чистящего бассейн. На Теда набросилась собака – к счастью, небольшая и трусоватая. Сорвав женский купальник с веревки для сушки и хлестнув им собаку по морде, Тед отогнал пугливое животное. Естественно, на Теда накинулись с криками несколько садовников, горничных и домохозяек; никем не остановленный, он перескочил через три забора и одолел одну довольно высокую каменную стену. Он помял всего две цветочные клумбы. И он не видел, как «линкольн» миссис Вон срезал угол Джин-лейн в сторону Южной Мейн-стрит, как в неистовстве миссис Вон сбила дорожный знак; однако через щели в заборе на Тойлсам-лейн Тед увидел черный, как катафалк, «линкольн», который пронесся параллельно движению Теда, пересекшего два лужка, дворик с фруктовыми деревьями и нечто похожее на японский сад, где он попал в неглубокий прудик с золотыми рыбками, намочил туфли и джинсы (до колен).

Тед бросился назад на Тойлсам. Он отважился пересечь эту улицу, но, увидев загоревшиеся стоп-сигналы «линкольна», в ужасе решил, что миссис Вон заметила его в зеркало заднего вида и теперь останавливается, чтобы развернуться и тоже вернуться на Тойлсам. Но она его не увидела, и ему удалось оторваться от погони. Тед появился в центре Саутгемптона, имея весьма непрезентабельный вид, но смело шагая в самое сердце торговой части Южной Мейн-стрит. Если бы он не озирался – не вынырнет ли откуда-нибудь черный «линкольн», то, наверно, увидел бы собственный «шеви» 57-го года, припаркованный у магазина, торгующего рамками на Южной Мейн. Но Тед прошествовал мимо собственной машины, не узнав ее, и вошел в книжный магазин, расположенный чуть поодаль, на другой стороне улицы.

В книжном магазине его знали. Теда Коула, конечно же, знали во всех книжных магазинах, но Тед регулярно заглядывал именно в этот, где оставлял автографы на всех имевшихся экземплярах его книг. Хозяин магазина и его персонал ни разу не видели мистера Коула в таком жутком виде, в каком он предстал перед ними в это пятничное утро, хотя они и знали, что он бывает небрит и чаще одевается на манер студента или работяги, чем так, как это полагается автору и иллюстратору детских бестселлеров.

Новым во внешности Теда была главным образом кровь. Его расцарапанное и кровоточащее лицо, кровь пополам с грязью на тыльной стороне ладоней, оставленные вековыми зарослями живой изгороди, – все это для удивленного хозяина (носившего – необъяснимо – фамилию Мендельсон) было свидетельством несчастного случая или бойни. Хозяин не состоял в родстве с немецким композитором и настолько любил свою фамилию или не любил имя, что никому не сообщал последнего. (Как-то раз, когда Тед спросил его об имени, Мендельсон ответил только: «Не Феликс».)

В эту пятницу то ли вид крови привел его в волнение, то ли вода, стекавшая с джинсов Теда на пол, – туфли Теда с каждым его шагом разбрызгивали эту воду во все стороны, – но Мендельсон ухватил Теда за грязные полы его не заправленной в джинсы и расстегнутой рубашки и в голос закричал:

– Тед Коул!

– Да, я – Тед Коул, – признал Тед. – Доброе утро, Мендельсон.

– Это Тед Коул – это он, это он! – повторил Мендельсон.

– Извините, у меня кровь, – спокойно сказал ему Тед.

– Да глупости – тут нечего извиняться! – прокричал Мендельсон.

Потом он повернулся к ошарашенной молодой женщине из его персонала – она стояла рядом, и на ее лице застыло выражение почтительного ужаса. Мендельсон распорядился, чтобы она принесла мистеру Коулу стул.

– Вы что – не видите: у него кровь, – сказал ей Мендельсон.

Но Тед спросил, нельзя ли ему сначала воспользоваться умывальником – с ним произошел несчастный случай, мрачно сообщил он. После этого он заперся в туалете с раковиной. Он оценил, глядя в зеркало, полученные повреждения, одновременно сочиняя (так, как это может делать только писатель) историю поразительной простоты о случившемся с ним «происшествии». Он увидел, что ветка колючего кустарника хлестнула его по глазу, который теперь слезился. Из более глубокой царапины на лбу сочилась кровь, на щеке виднелась царапина менее кровоточивая, но обещавшая долго не заживать. Он вымыл руки – царапины саднили, но кровоточить практически перестали. Он снял фланелевую рубашку и повязал ее грязные рукава (одной рукой он вляпался в прудик с рыбками) вокруг пояса.

Тед воспользовался этим моментом, чтобы восхититься своей талией – в сорок пять он все еще мог носить джинсы с футболкой и гордиться производимым впечатлением. Но футболка на нем была белая, и вид ее отнюдь не улучшился от ярких травяных пятен на левом плече и правой стороне груди – Тед падал по меньшей мере на двух газонах, – а с мокрых до колен джинсов в его наполненные водой туфли продолжала капать влага.

Собравшись с духом (насколько это было в его силах в данных обстоятельствах), Тед вышел из туалета, и его снова встретил экспансивный безымянный Мендельсон, который уже приготовил стул для нежданного автора. Стул был пододвинут к столу, на котором в ожидании автографов лежало несколько дюжин книг Теда.

Но Теду сначала нужно было сделать звонок – даже два. Он позвонил в собачью будку – нет ли там Эдди, но безуспешно. И конечно, безответным остался звонок в собственный дом Теда – Марион не собиралась снимать трубку в это расписанное по минутам пятничное утро. Может быть, Эдди разбил машину? Мальчишка сегодня утром как-то неуверенно сидел за рулем. Это Марион виновата: затрахала парня так, что у него все мозги вышибло, пришел к выводу Коул.

Независимо от того, насколько хорошо отрепетировала Марион эту пятницу, она ошиблась, предполагая, что единственная существующая для Теда возможность добраться до дому – это пешком дойти до кабинета его напарника по сквошу и ждать, когда доктор Леонардис или один из его пациентов отвезет его в Сагапонак. Кабинет Дейва Леонардиса находился в противоположной части Саутгемптона на Монтаук-хайвей, тогда как книжный магазин располагался не только ближе к особняку миссис Вон – здесь Тед гораздо скорее мог рассчитывать на помощь. Тед Коул мог войти практически в любой книжный магазин в мире и попросить, чтобы его подвезли до дома.

Что он и сделал, едва усевшись за стол, чтобы оставить автографы на своих книгах.

– Чтобы не ходить вокруг да около – мне нужно, чтобы меня подвезли до дома, – сказал знаменитый автор.

– Подвезти? – воскликнул Мендельсон. – Какие вопросы! Нет проблем! Ведь вы живете в Сагапонаке? Я сам вас туда отвезу! Правда… сначала нужно позвонить жене. Может, она поехала по магазинам. Но это в любом случае ненадолго. Дело в том, что моя машина в ремонте.

– Надеюсь, не у того же механика, что и моя, – сказал этому энтузиасту Тед. – Свою я только что получил – так они забыли закрепить вал рулевого колеса. Все получилось как в известном мультике – рулевое колесо в моих руках, только оно никак не было связано с колесами. Я рулил в одну сторону, а машина съехала на обочину в другую. К счастью, я врезался только в бирючину – такие густые заросли. Потом я выбирался из окна и поцарапался о кусты. А потом попал в пруд с золотыми рыбками, – объяснил Тед.

Теперь он завладел их вниманием; Мендельсон замер у телефона, так пока и не позвонив жене. А прежде ошеломленная молодая женщина, работница магазина, улыбалась. Теда обычно не очень привлекал такой тип, но если бы она предложила ему подвезти его домой, то из этого могло бы что-нибудь и получиться.

Она, видимо, не так давно закончила колледж и своим стилем – простоволосая, без косметики, без загара – предвещала грядущее десятилетие[10]10
   Имеется в виду эпоха хиппи.


[Закрыть]. Она не была хорошенькой – напротив, она выглядела довольно непритязательно, но в ее бледности Теду чудилась некая сексуальная откровенность: он почувствовал, что безыскусная наружность этой женщины – отражение ее открытости опытам, которые могут показаться ей «творческими». Она принадлежала к тому типу молодых женщин, которые соблазнялись интеллектуально. (Крайне непрезентабельный вид Теда в этот момент, вполне возможно, поднял его в ее глазах.) Женщина была слишком молода, и сексуальные приключения вряд ли успели ей приесться и наверняка входили в число вещей, из которых для нее состояла настоящая жизнь, в особенности если речь шла о знаменитом писателе.

К сожалению, машины у нее не было.

– Я езжу на велосипеде, – сказала она Теду, – иначе непременно отвезла бы вас домой.

Жаль, подумал Тед, но тут же утешил себя тем, что ему не нравится несоответствие между ее тонкой нижней губой и преувеличенно пухлой верхней.

Мендельсон волновался, что его жена все еще не вернулась из магазина. Он непрерывно названивал ей – она должна была вот-вот вернуться, заверял Мендельсон Теда. Парнишка-продавец, страшный заика (единственный, кроме него, работник магазина в то пятничное утро), извинился за то, что как раз сегодня одолжил свою машину приятелю, который надумал поехать на пляж.

Тед сидел за столом, медленно подписывая книги. Было всего десять часов. Если бы Марион знала, где находится Тед и насколько велика вероятность того, что его подвезут домой, то, вполне вероятно, она запаниковала бы. Знай Эдди О’Хара, что Тед подписывает книги на другой стороне улицы, напротив магазина рамок (где Эдди требовал возвращения ему готовой фотографии с ножками, чтобы Рут могла забрать ее домой), то мог бы запаниковать и Эдди.

Причин паниковать не было только у Теда. Он не знал, что жена бросает его, – он все еще думал, что это он бросает ее. И он был в безопасности – не на улице, то есть прямая угроза (имелось в виду – от миссис Вон) здесь отсутствовала. И даже если жена Мендельсона никогда не вернется из похода по магазинам, в течение ближайших нескольких минут в книжный магазин зайдет хоть кто-нибудь из преданных читателей Теда Коула. Таким читателем может оказаться женщина, и тогда Теду придется приобрести для нее одну из им же самим подписанных книг, но она подвезет его домой. А если она еще к тому же окажется хорошенькой… и так далее, и тому подобное, то кто знает, чем бы это все могло завершиться?

«Какие могут быть поводы для паники в десять утра?» – думал Тед.

Он и представить себе не мог какие.