Текст книги "Слепой цирюльник"

Джон Диксон Карр
Слепой цирюльник

John Dickson Carr

THE BLIND BARBER

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1934

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© Е. А. Королева, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

Часть первая

Глава первая
Странный груз

Когда океанский лайнер «Королева Виктория» вышел из Нью-Йорка, держа курс на Саутгемптон и Шербур, поговаривали, что на борту находятся два весьма известных человека, и перешептывались, что третий, овеянный в высшей степени дурной славой, тоже поднялся на борт. Более того, был и четвертый – впрочем, ничем не примечательный, – который позже примет довольно активное участие в этой скандальной и суматошной хронике. Сам того не подозревая, этот молодой человек вез в своем багаже нечто куда более ценное, чем марионетки месье Фортинбраса или изумрудный слон лорда Стертона, чем частично объясняется, откуда столько загадок и карнавальной атмосферы в недрах степенной «Королевы Виктории» и столько нелепых проделок, вовсе не соответствующих заведенной традиции.

Ни на одной линии Британского пароходства не найдется судна более почтенного, чем «Королева Виктория». Она представляет собой так называемый семейный лайнер, и это означает: никаких увеселений в каютах после одиннадцати вечера и неукоснительное соблюдение смены часовых поясов в океане, отчего бар вечно закрывается на три четверти часа раньше, чем вы ожидали, вынуждая вас чертыхаться. Охваченные меланхолией пассажиры сидят в сверкающем поверхностями почтовом салоне и, судя по лицам, сочиняют послания родственникам усопших. В роскошном салоне ведутся приглушенные разговоры – деревянные переборки скрипят громче, когда за иллюминаторами взмывает зеленая искрящаяся волна; и вязальщицы трудятся не покладая рук, пока не зажгутся электрические лампы, заменяющие собой камин. Некоторое подобие веселья наблюдается, когда классический оркестр играет за обедом и ужином на галерее ресторана. Однако один рейс на восток, состоявшийся весной прошлого года, капитан второго ранга сэр Гектор Уистлер не забудет никогда. Капитан Уистлер вполне профессионально играет роль рубахи-парня для своих пассажиров, скрывая взрывной характер всякого шкипера, променявшего парус на пар, а его сочные выражения неизменно вызывают восхищение младших офицеров. В общем…

«Королева Виктория» должна была прибыть в порт Саутгемптона днем 18 мая, совершив самый странный вояж в своей истории. А утром следующего дня мистер Генри Морган нажимал кнопку звонка нового дома доктора Фелла на Адельфи-Террас, номер 1. Генри Морган, нелишне напомнить, был тем самым прославленным автором детективных романов, который относится к собственному занятию с непозволительным легкомыслием, а знакомство с доктором Феллом он свел во время расследования дела о восьмерке мечей. В то самое утро – когда подернутое дымкой солнце поднималось над рекой и тихими садиками Адельфи-Террас – на вытянутой, обманчиво меланхоличной физиономии Моргана, украшенной очками, было написано то ли негодование, то ли изумление. Но он точно выглядел как человек, многое переживший, и так оно и было.

Доктор Фелл тепло встретил его, пророкотав приветствие, и всунул ему в руку кружку с пивом. Доктор, как отметил его гость, стал еще толще и краснее лицом, чем прежде. Он горой возвышался над глубоким креслом в узкой амбразуре одного из окон с видом на реку. В комнате с высокими потолками и камином в стиле братьев Адам стало больше порядка с тех пор, как Морган видел ее несколько месяцев назад, когда доктор с миссис Фелл только переехали. Здесь все равно было не прибрано, по обыкновению доктора Фелла; впрочем, пять тысяч с лишним томов удалось втиснуть на дубовые стеллажи, а нескончаемые безделушки обрели свои места в укромных уголках и нишах. У доктора Фелла имелась старомодная слабость к безделушкам, в особенности к ярким картинкам с охотничьими сюжетами или иллюстрациями к Диккенсу, а также со сценками, на которых пассажиры высаживались на станции дилижансов или джентльмены салютовали пивными кружками с крыльца деревенской гостиницы. Еще он обожал фарфоровые пивные кружки с рельефными фигурками и оловянными крышками, необычные книгодержатели, пепельницы, украденные из пабов, статуэтки монахов и чертей и прочие детские сокровища, которые тем не менее – в этой сумрачной комнате с дубовыми стеллажами и с потертым ковром на полу – создавали весьма подходящий фон для его гаргантюанского присутствия. Он сидел в своем кресле в амбразуре окна, перед широким столом, заваленным книгами и бумагами, под его разбойничьими усами играла усмешка, а в глазах, обращенных на гостя поверх пенсне на широкой черной ленте, горел огонек. Когда сигары были раскурены, доктор Фелл произнес:

– Возможно, я ошибаюсь, мальчик мой, но мне кажется, я замечаю в вашем взгляде профессиональный интерес. – Он шумно задышал, сложив крупные ладони на столе. – Признавайтесь, что вы там задумали?

– Признаюсь, – угрюмо ответствовал Морган. – Я готов изложить самую нелепую историю на свете, если у вас найдется время выслушать ее. Она довольно длинная, но, подозреваю, соскучиться вы не успеете. И еще я взял на себя смелость – если вам потребуется дополнительное подтверждение моим словам – пригласить сюда Кёрта Уоррена…

– Хе! – хмыкнул доктор Фелл, в предвкушении потирая руки. – Хе-хе-хе! Как в старые добрые времена. Разумеется, время у меня есть. И приглашайте ко мне кого угодно. Наливайте себе еще и приступайте к сути.

Морган сделал хороший глоток и глубоко вздохнул.

– Первым делом, – начал он так, словно собирался читать лекцию, – я бы обратил ваше внимание на тех, кому достались места за столом капитана на борту старой доброй «Королевы Виктории». В их числе, к счастью или несчастью, был и я.

Сначала я опасался, что путешествие будет скучным: все вокруг прямо-таки сочились добропорядочностью, и спустя полчаса после открытия бара там сидело всего два человека, не считая меня. Именно так я и свел знакомство с Вальвиком и Уорреном.

Томассен Вальвик – норвежец, бывший капитан, водивший по маршрутам Северной Атлантики и грузовые, и пассажирские суда, теперь он уже на пенсии, живет в собственном домике в Балтиморе, у него там жена, «форд» и девять детей. Сложен он как профессиональный боксер, постоянно жестикулирует и имеет привычку громко фыркать через нос, прежде чем засмеяться. Кроме того, он самый душевный собеседник, способный всю ночь напролет потчевать вас невозможными байками, которые кажутся еще смешнее из-за его убийственного акцента, и никогда не обижается, если его называют лгуном. У него рыжие усы и светло-голубые глаза, утопающие в морщинках, и в целом лицо морщинистое, с красноватой обветренной кожей, а еще в нем начисто отсутствует высокомерие. Я понимал, что для капитана сэра Гектора Уистлера вояж намечается непростой.

Поскольку, видите ли, капитан Вальвик знавал шкипера «Королевы Виктории» еще в прежние времена, до того как Уистлер сделался важным и суровым джентльменом, восседающим во главе стола. И Уистлер, толстеющий, с поджатыми губами и сутулыми плечами, сверкающий золотым позументом, словно рождественская елка, глаз не спускал с Вальвика. Он следил за Вальвиком так, как на корабле в шторм следят за тарелкой супа, однако это никак не действовало на непрошибаемого скандинава и не останавливало поток его баек.

Поначалу это не имело особенного значения. Потому что мы попали в шторм сразу же и внезапно: шквалистый ветер с дождем и головокружительное сочетание килевой и бортовой качки разогнали почти всех пассажиров по каютам. Все элегантные гостиные и салоны лайнера обезлюдели совершенно, в коридорах трещало так, словно кто-то раздирал на части плетеные корзины, а море с ревом проседало, колошматя тебя о переборки, и вздымалось, швыряя тебя куда-то головой вперед, и попытка подняться по трапу превращалась в настоящее приключение. Лично я люблю плохую погоду. Люблю, когда ветер врывается в открывающуюся дверь, люблю запахи белой краски и надраенной меди, от которых, говорят, и делается морская болезнь, и еще как коридор поднимается и опускается, словно лифт. Но некоторым на все это вообще плевать. И в результате за капитанским столом осталось всего шестеро: Уистлер, Вальвик, Маргарет Гленн, Уоррен, доктор Кайл и я. Две знаменитости, на которые нам хотелось посмотреть, были представлены пустыми стульями… А сидеть на них полагалось старому Фортинбрасу, который держит ставший очень знаменитым театр марионеток, и виконту Стертону. Не знаете никого из них?

Доктор Фелл взъерошил густую копну тронутых сединой волос.

– Фортинбрас! – громыхнул он. – А не о нем ли я читаю последнее время в некоторых журналах для снобов? Театр где-то в Лондоне, марионетки в натуральную величину, тяжелые, как настоящие люди, он еще ставит классические французские драмы, кажется?

– Верно, – закивал Морган. – Он занимался этим последние лет десять-двенадцать для собственного развлечения или же из мистического чувства, что тем самым он спасает Высокое Искусство; его театр, тесная коробка с голыми скамьями, вмещающая человек пятьдесят, находится где-то в Сохо. Никто к нему и не захаживал, кроме детей проживающих там иностранцев, но уж те были от него без ума. Pièce de résistance[1]1
  Гвоздь программы (фр.).


[Закрыть]старого Фортинбраса – его собственная постановка «Песни о Роланде», переложенной французским белым стихом. Все это я узнал от Пегги Гленн. Она говорит, большую часть ролей исполнял он сам, громогласно выкрикивая благородные стихи из-за сцены, и сам же с ассистентом двигал фигуры. Марионетки весят почти по восемь стоунов[2]2
  Примерно по 50 кг.


[Закрыть] каждая – они набиты опилками, в доспехах, с мечами и с прочими атрибутами – и потому установлены на специальные тележки и снабжены сложной системой проволок, которые приводят в движение руки и ноги. И это жизненно необходимо, поскольку в основном его куклы сражались друг с другом, а дети в зрительном зале то и дело вскакивали с мест и вопили до хрипоты, подбадривая героев.

Дети, понимаете ли, никогда не обращают внимания на высокие чувства. Они, вероятно, вообще не слушали стихов и не понимали, к чему они. Все, что они знали: на сцену, раскачиваясь, выдвигался Император Шарлемань[3]3
  Карл Великий (742/747 или 748–814) – король франков и лангобардов, император Запада, основатель империи Каролингов, «Отец Европы»; помимо прочего, долгие годы воевал с маврами мусульманской Испании.


[Закрыть], весь в золотых доспехах и в алом плаще, с мечом в одной руке и с боевым топором – в другой. За ним, толкаясь и пошатываясь, вываливали все его паладины, в таких же ярких одеяниях и со столь же смертоносным оружием. С противоположной стороны к ним приближался Мавританский Султан со своей шайкой, вооруженной до зубов. Затем марионетки силились разными способами удержать равновесие, пока Шарлемань громовым голосом произносил: «Внемли, бездельник, стой на месте, теперь голов вам не снести, ступайте к черту, гран мерси!» – после чего разражался белым стихом минут на двадцать. Суть речи сводилась к тому, что маврам нечего делать во Франции и не пошли бы они в преисподнюю или куда подальше. Мавританский Султан поднимал свой меч и отвечал тоже минут пятнадцать, хотя общий смысл его монолога можно выразить словами: «Ну вот еще!» И тогда Шарлемань, испустив боевой клич, как следует врезал противнику топором.

После чего начиналось настоящее веселье. Куклы поднимались над сценой и налетали друг на друга, словно бойцовые петухи на арене, колотили друг друга мечами и пинались так, что дым стоял коромыслом. Ежеминутно какую-нибудь из марионеток, «павшую в бою», отцепляли от тележки, и она с грохотом падала на сцену, поднимая тучи пыли. И в этом пыльном облаке битва кипела и громыхала дальше, а старик Фортинбрас носился за сценой, выкрикивая благородные вирши и сажая голос, пока дети заходились от восторга. Затем занавес опускался, и появлялся Фортинбрас, кланяясь, отдуваясь и утирая с лица пот, бесконечно счастливый от аплодисментов своих зрителей, и он закатывал речь о славе Франции, которой они аплодировали так же неистово, совершенно не понимая, о чем он толкует… Он был счастливый артист, артист, оцененный по достоинству.

Что ж, это было неизбежно. Рано ли поздно Фортинбраса и его искусство обязательно должен был «открыть» какой-нибудь высоколобый интеллектуал, и его открыли. Однажды он проснулся знаменитым, непризнанный гений, которым британская публика, к стыду своему, пренебрегала. Отныне вход на его представления детям был заказан, там сидели сплошные господа в цилиндрах, ценители Корнеля и Расина. Я так понял, что старик был весьма сильно этим озадачен. В итоге он получил сногсшибательное предложение представить свои многочисленные исторические драмы в Америке и отправился в долгое триумфальное турне…

Морган перевел дух:

– Все это, как я уже упомянул, я узнал от мисс Гленн, она – причем за целую вечность до нагрянувшей славы – служила у сумасшедшего старика то ли секретарем, то ли администратором. Она какая-то его дальняя родственница по материнской линии. Отец у нее был вроде бы сельским священником или учителем, и после его смерти она отправилась покорять Лондон, где едва не умерла с голоду, прежде чем старый Жюль взял ее в свой театр. Она чертовски хороша собой, хотя производит впечатление чопорной и суховатой, но это – пока не поймешь, какой она в действительности бесенок, ну, или пока она не выпьет пару бокалов, и вот тогда она предстает во всем блеске.

Так вот, Пегги Гленн – еще одна участница нашей компании, а замыкает список мой друг Кёртис Уоррен.

Кёрт вам понравится. Он довольно бесшабашный, этот любимый племянник одного Большого Человека, который нынче представлен в американском правительстве…

– Что за человек? – заинтересовался доктор Фелл. – Не помню там ни одного Уоррена…

Морган кашлянул.

– Мой друг – сын его сестры, – пояснил он. – И их родство имеет непосредственное отношение к моему повествованию, но пока что будем называть его просто Большим Человеком, приближенным к самому Франклину Делано. Этот Большой Человек, между прочим, весьма величественная и помпезная фигура среди политиков: самый блестящий цилиндр, самая острая стрелка на брюках, безупречно правильная речь и неукоснительное следование этикету… Он потянул там за какие-то ниточки (за которые простой смертный потянуть не может) и раздобыл Кёрту местечко в консульской службе. Местечко не самое хлебное, по правде говоря, какая-то богом забытая дыра в Палестине или где-то рядом, и Кёрт решил устроить себе каникулы с путешествием по Европе, прежде чем он приступит к тяжким обязанностям ставить штемпели на накладные и тому подобное. Кстати, у него имеется хобби: он снимает любительские фильмы. Он человек зажиточный, и, насколько я понимаю, в его распоряжении не только полноформатная камера, но еще и звукозаписывающий прибор из тех, которые носят с собой репортеры.

Однако, к слову о Больших Людях, мы как раз подобрались еще к одной знаменитости на борту «Королевы Виктории», которую так же сразила морская болезнь. Это был не кто иной, как лорд Стертон, ну, вы знаете, его еще называют Отшельником с Джермин-стрит. Он никого не принимает, у него нет друзей, и занимается он исключительно тем, что коллекционирует редкие драгоценности…

Доктор Фелл вынул трубку изо рта и часто заморгал.

– Погодите-ка, – с подозрением проговорил он, – я кое-что хочу уточнить, прежде чем вы продолжите. Вы, случайно, не собираетесь пересказать мне избитый анекдот о том, как знаменитый бриллиант, именуемый Озером Света, или как-нибудь в этом роде, был похищен из левого глаза статуи в Бирме и теперь за ним охотится зловещий иноземец в тюрбане? Потому что если так, то даже слушать дальше не желаю…

Морган сморщил лоб в насмешливой гримасе.

– Нет, – сказал он. – Я предупреждал вас, что дело нелепое и куда более курьезное, чем любой анекдот. Но вынужден признать, что драгоценность действительно фигурирует в этой истории – именно из-за нее мы совершенно запутались, именно из-за нее начался сущий ад, – однако изначально ее вовсе не принимали в расчет.

– Гм! – произнес доктор Фелл, пристально всматриваясь в него.

– И еще я вынужден признать, что драгоценность была похищена…

– Кем же?

– Мною, – неожиданно выпалил Морган. Он поерзал на стуле. – Точнее, даже всей нашей компанией. Говорю же, это был сущий кошмар. Это изумрудный слон, крупная подвеска, не имеющая исторической ценности, зато баснословно дорогая. Это диковинка, раритет, потому-то лорд Стертон и гонялся за нею. Секрет Полишинеля, что он вел переговоры о покупке с одним обанкротившимся миллионером из Нью-Йорка. И он договорился, я знаю об этом от Кёрта Уоррена. Большой Человек, дядюшка Кёрта, дружит со Стертоном, и дядя рассказал обо всем Кёрту еще до того, как мы погрузились на «Королеву Викторию». Должно быть, добрая половина пассажиров слышала об этом. И все сгорали от желания увидеть знаменитого лорда хотя бы краем глаза, когда он поднимался на борт: странный рыжеватый старичок со старомодными бакенбардами и отвисшей челюстью, в сопровождении одной только секретарши. Он топал вверх по трапу, с головы до пят закутанный в клетчатые пледы, и при этом костерил всех вокруг.

Сейчас, по нескольким причинам, мне кажется даже удивительным, что вы упомянули старинный анекдот о знаменитом сокровище. Поскольку в день начала всех злоключений – четвертый день нашего путешествия, когда до порта назначения нам оставалось еще трое суток, – мы с Пегги Гленн и шкипером Вальвиком как раз обсуждали изумрудного слона в той самой манере, в какой беседуешь о том о сем, лежа на палубе в шезлонге с наброшенным на ноги пледом и думая лишь о том, когда подадут сигнал к чаю. Мы болтали о том, где сейчас изумрудный слон, в багаже лорда Стертона или заперт в сейфе у капитана, и как в том и другом случае можно его украсть. Пегги, насколько я помню, выстроила весьма сложный и хитроумный план, только я не особенно внимательно слушал. За прошедшие четыре дня мы весьма неплохо узнали друг друга и почти перестали церемониться.

На самом деле, – произнес Морган, – я наполовину задремал. Но затем…

Глава вторая
Опрометчивость дядюшки Уорпуса

Под низко нависшим небосводом растекалась яркая желтизна, но сумерки уже опускались, и пенные барашки на сером море играли разноцветными искрами, пока «Королева Виктория» упорно преодолевала шторм. Линия горизонта падала и снова взмывала над бурлящим и шипящим котлом океана, пронизывающий ветер гулял по почти пустынной палубе. Развалившись в шезлонге, укутанный пледом Морган погрузился в то дремотное состояние, когда рев океана кажется таким же уютным, как потрескивание дров в камине. Он размышлял о том, что скоро по всему лайнеру загорятся огоньки, в ресторане под звуки оркестра накроют чай. Оба его собеседника на мгновение умолкли, и он поглядел на них.

Маргарет Гленн уронила свою книжку на колени и откинулась в шезлонге, прикрыв глаза. Ее довольно худощавое, миловидное и озорное личико – обычно обманчиво строгое, словно у школьной училки, – сейчас выражало недоумение и тревогу. Она держала за дужку очки для чтения в черепаховой оправе, морща лоб над карими глазами. Она была закутана в меховое манто, на шее бешено трепетал шелковый, расписанный вручную шарф, из-под маленькой коричневой шляпки выбивался темный локон, игравший на ветру.

Она задумчиво проговорила:

– Интересно, куда же запропастился Кёрт? Уже скоро чай, а он еще когда обещал прийти, мы же собирались заманить вас обоих в бар на коктейли… – Она пошевелилась, переведя серьезный взгляд на иллюминатор за спиной, словно ожидала увидеть Уоррена там.

– О, я догадался, – лениво протянул Морган. – Он застрял с той бойкой блондинкой из Нэшвилла, помнишь, она впервые едет в Париж, утверждая, что собирается обрести там духовный опыт.

Разрумянившаяся на ветру Пегги уже собиралась что-то ответить, но тут заметила выражение его лица и вместо того лишь показала ему язык.

– Вот еще! – произнесла она, но без всякого запала. – Знаю я таких кривляк. Одевается как потаскушка, но при этом мужчину к себе не подпустит и на пушечный выстрел. Вот что я тебе скажу, – продолжила мисс Гленн, покачивая головой и моргая с умудренным видом. – Держись подальше от женщин, которые желают обрести богатый духовный опыт. Это означает лишь то, что телесно они в этом участвовать не собираются. – Она нахмурилась. – И все же – что могло случиться с Кёртом? Даже если сделать скидку на знаменитую безалаберность американцев…

– Ха-ха-ха! – возликовал вдруг капитан Томассен Вальвик. – Йа вам объясняйт, наверное. Наверное, он как лёшадь.

– Какая лошадь? – изумился Морган.

Капитан Вальвик дружелюбно фыркнул, по своему обыкновению сгорбив широкие плечи. Хотя палуба ходила ходуном, отчего шезлонги наползали друг на друга, он с легкостью удерживал равновесие. Его вытянутая обветренная физиономия сморщилась в радостном предвкушении, а блекло-голубые глаза за крохотными очками в золотой оправе заблестели почти неприлично весело. Он сморщился еще больше, снова фыркнул по-лошадиному сквозь рыжеватые усы, сдвинул на ухо свое широкое твидовое кепи и взмахнул рукой с такой силой, что у человека помельче подобный жест сошел бы за боксерский удар.

– Ха-ха! Ха! – оглушительно захохотал капитан Вальвик. – Йа вам рассказывайт. У меня дома, в Норвегии, у нас есть традиций. Когда вы хотите остановить лёшадь, вы говорите: «Тпру!» Но мы не так. Мы говорим: «Бру-бу-блу-блу-блууу!»

Капитан Вальвик затряс обвисшими щеками, а потом вскинул голову, словно Тарзан над только что пойманной добычей, издав самый выдающийся вопль, какой когда-либо доводилось слышать Моргану. Такие звуки невозможно записать буквами человеческого языка, от этого они лишаются всей своей красоты и проникновенности. Вопль отдаленно походил на бульканье воды, выливающейся из ванны, но завершался торжествующим боевым кличем, к которому примешивалось дребезжанье неисправных канализационных труб, словно мистер Пол Уайтмен (к примеру) сочинил симфонию водосточных труб, решительно задействовав все духовые и струнные.

– Бру-блу-бу-лу-лу-лууу-булууу! – возопил капитан Вальвик, начав пониже, с потрясания головой и щеками, и запрокидывая голову на самой высокой ноте.

– Не слишком ли сложно? – поинтересовался Морган.

– О нет! Йа делаю легко, – хмыкнул его собеседник, благодушно кивая в подтверждение своих слов. – Но йа рассказывайт, как первый раз попробовал это с лёшадь, который понимал только английский, и лёшадь не понимал меня. Йа рассказывайт, как это было. В тот раз, когда йа был молод, я ухаживал за девушкой из Вермонта, где всегда снег, как в Норвегии. И вот йа подумал: йа ее покатайт на санках, чин по чину. Йа нанял лучший лёшадь и санки, какие были, йа сказал девушке: жди в два, и йа поехал за ней. Ну, йа, конечно, хотел сделать впечатление на девушку, и вот йа поехал по дороге и увидал ее на крыльце, как она ждала меня. И тут йа подумал, надо бы подъехать с шиком, и йа сказал лёшадь: «Бру-бу-блу-блууу!» – красиво и громко, чтобы мне повернуть в ворота. Но лёшадь не остановился. И йа подумал: «Шёрт побери! Что за странный лёшадь!» – Тут капитан Вальвик театрально взмахнул рукой. – И тогда йа закричал: «Бру-бу-блу-блууу!» И йа наклонился к самой лёшадь и закричал снова. Тогда лёшадь обернул голову и посмотрел на меня. Только не остановился. Лёшадь так и бежал вперед, мимо дома, где ждала моя девушка, и бежал все быстрее, чем громче йа кричал: «Бру-бу-блу-блууу!» И моя девушка открыла на меня глаза и посмотрела так смешно, только лёшадь бежал галопом прямо по дороге, и йа стоял в санках, снял шляпу и кланялся, кланялся все время, пока уезжал от нее все дальше и дальше; йа так и кланялся, пока мы не завернули за поворот, и больше йа ее не увидал…

Все это сопровождалось настоящей пантомимой: капитан Вальвик натягивал поводья воображаемой лошади. Испустив тяжкий вздох, он скорбно помотал головой, после чего дружески подмигнул:

– Йа так больше и не приглашал девушку покататься. Ха-ха-ха!

– Что-то я не улавливаю, – заявила Пегги Гленн, глядевшая на него с недоумением. – Чем на эту лошадь похож Кёрт Уоррен?

– Йя не знаю, – признался капитан и поскреб голову. – Йа только хотел рассказать историю, йа полагаю… Может, у него морская болезнь? Ха-ха-ха! И это напоминает мне. Йа вам рассказывайт историю, как был бунт на корабле, потому что мой кок все время съедал из супа весь горох и…

– Морская болезнь? – воскликнула девушка с негодованием. – Чепуха! По крайней мере… бедняга, надеюсь, что нет. Мой дядя так от нее страдает, а еще больше – оттого, что пообещал выступление своих марионеток на судовом концерте… Как думаете, может, нам стоит пойти и узнать, что там с Кёртом?

Она умолкла, когда стюард в белом кителе кое-как выбрался на палубу из ближайшей двери и всмотрелся в сгустившиеся сумерки. Морган узнал в нем стюарда, который обслуживал его каюту: жизнерадостный молодой человек с приглаженными черными волосами и лошадиным лицом. Сейчас у него был какой-то заговорщический вид. Скользя по палубе, продуваемой ветром, он помахал Моргану и заговорил, перекрикивая шипение и грохот волн.

– Сэр, – начал он, – я от мистера Уоррена. Он просил передать привет, а еще он приглашает вас зайти. И всех остальных друзей тоже…

Пегги Гленн села прямо:

– Но с ним все в порядке? Где он? Что вообще происходит?

Стюард засомневался было, но затем принялся успокаивать ее:

– О, что вы, мисс! Все в порядке. Просто, я так понимаю, кто-то его стукнул.

– Что?

– Дал ему в глаз, мисс. И еще по затылку. Но он нисколечко не расстроился, мисс, ни капли. Когда я выходил, он сидел на полу в каюте, – восхищенно продолжал стюард, – с полотенцем на голове и обрывком кинопленки в руке и ругался на чем свет стоит. Но наподдали ему здорово, мисс, что верно, то верно.

Они переглянулись, а затем все вместе поспешили за стюардом. Капитан Вальвик, отдуваясь и сопя в усы, грозил негодяям всеми карами небесными. Они с усилием оттянули одну из дверей и ввалились в теплый, пахнувший краской и резиной коридор, а в следующий миг дверь захлопнулась от ветра, подпихнув их. Каюта Уоррена, большой двухкомнатный люкс, который он занимал один, располагалась на палубе С и была крайняя по правому борту. Они спустились по ходившему ходуном трапу, проскочили мимо мрачного зева, ведущего в ресторан, и постучали в дверь С91.

Мистер Кёртис Дж. Уоррен, обычно ленивый и добродушный, сейчас клокотал от злости. В воздухе угадывался отголосок недавно высказанных богохульств, отчетливый, как запах чеснока. Голова Уоррена, словно тюрбаном, была обмотана мокрым полотенцем, а на лице отпечатались костяшки чьего-то кулака. Зеленые глаза Кёртиса горестно взирали на друзей с худощавого, только что умытого лица, волосы топорщились над повязкой, словно у домового, в руке он сжимал вроде бы кинопленку с перфорацией для звуковой дорожки, криво оборванную с одного конца. С пола он пересел на край койки, плохо различимой в свете желтоватых сумерек, льющихся в иллюминатор каюты, которая была буквально перевернута вверх дном.

– Входите же, – пригласил мистер Уоррен. А в следующий миг взорвался. – Когда я поймаю, – объявил он, делая глубокий вдох, словно готовясь произнести речь и старательно подбирая слова, – когда я поймаю этого малодушного, презренного сукина сына, который пытался сбежать с этим… когда я только увижу омерзительную рожу этой похотливой скотины, которая мотается по кораблю и бьет людей дубинкой по голове…

– Кёрт! – воскликнула Пегги Гленн и кинулась осматривать его голову, поворачивая из стороны в сторону, словно проверяла, чисто ли вымыто у него за ушами.

Уоррен вырвался, охнув.

– Но, дорогой, что произошло? – спросила девушка. – То есть почему ты допустил, чтобы подобное произошло? Сильно болит?

– Детка, – с достоинством ответствовал Уоррен, – могу признаться, что пострадало не только мое достоинство. Когда мою голову залатают, я, наверное, буду походить на бейсбольный мяч. Что до того, будто бы я сам допустил подобное происшествие… Ребята, – произнес он угрюмо, обращаясь к Моргану и капитану, – мне нужна помощь. Я здорово влип, и это не шутки.

– Ха! – буркнул Вальвик, разглаживая громадной ручищей усы. – Вы только сказайт мне, кто вас шмякнул, а? Ха! Тогда уж йа его взяйт и…

– Я не знаю, кто это был. В том-то и дело.

– Но чего ради? – спросил Морган, обозревавший разгромленную каюту, однако в ответ его друг лишь кисло улыбнулся.

– А вот это, дружище, – сказал ему Уоррен, – как раз по твоей части. Не знаешь, нет ли у нас на борту каких-нибудь мошенников международного класса? Каких-нибудь князей или княгинь, которые вечно зависают в Монте-Карло? Потому что похищен важный государственный документ… Нет, я не шучу. Я понятия не имел, что этот чертов компромат у меня, мне и в голову не приходило, я думал, он уничтожен… Говорю же, я в большой беде, и это вовсе не смешно. Присядьте куда-нибудь, и я все объясню.

– Ты немедленно отправляешься к доктору! – с жаром возразила Пегги Гленн. – Или ты думаешь, я позволю тебе закончить амнезией или чем-нибудь в этом роде…

– Детка, послушай, – взмолился он, сдерживая бешенство, – похоже, ты так и не поняла. Это же бомба. Это прямо… да как в каком-нибудь шпионском романе Хэнка, хотя, если подумать, тут даже что-то новенькое… Слушайте все. Видите эту пленку?

Он протянул обрывок кинопленки Моргану, который принялся разглядывать его в догорающем свете из иллюминатора. На кадрах был один и тот же солидный седовласый джентльмен в вечернем костюме, вскинувший над головой сжатый кулак, – вероятно, он произносил речь, причем рот у него был широко разинут, словно это была весьма зажигательная речь. Более того, во всей этой достойной персоне смутно угадывалось что-то весьма странное: галстук съехал куда-то к уху, а над головой и плечами зависли какие-то брызги, которые Морган поначалу принял за снежные хлопья. На самом деле это было конфетти.

И лицо оратора показалось ему смутно знакомым. Морган некоторое время всматривался в его черты, прежде чем до него дошло, что это не кто иной, как тот самый Большой Человек, важная птица в администрации президента, влиятельнейший политик, едва ли не верховный жрец, вызывающий дождь. Слушая по радио его жизнерадостный, успокаивающий голос, миллионы вдохновленных им американцев мечтали о новой лучезарной эпохе национального процветания, когда по кредитам вообще не придется платить, и прочих сходных концепциях золотого века Америки. Его чувство собственного достоинства, его образованность, его безукоризненные манеры…

– Да, ты прав, – криво усмехнулся Уоррен. – Это мой дядя. Сейчас я все расскажу… и не смейтесь, потому что все серьезней некуда.