Текст книги "А потом – убийство!"

Г.М. замолчал и посмотрел на Тилли:

– Кстати, как его звали, когда он на вас женился? Мне назвали его фамилию, когда я в среду общался по телефону с полицией Лос-Анджелеса, но я что-то позабыл.

Неожиданно для нее самой Тилли вдруг разразилась слезами.

– Фриц фон Эльбе, – выпалила она, шумно сморкаясь в платок. – Он не был бароном. Он сказал, что в Первую мировую служил уланским майором. Ну, знаете… уланы… они носят такие смешные шляпы.

– И что?

– А то, – проворчала Тилли. – Он подделал мою подпись на чеке на пятнадцать тысяч долларов и дал тягу. Вот как ему удалось… впрочем, не важно. – Она убрала платок. – Однажды я говорила Биллу Картрайту, как я ненавижу врунов и обманщиков. А уж он был всем врунам врун!

Г.М. кивнул.

– Также очень странно и очень примечательно, – продолжал он, – что за два дня до прибытия Тилли Парсонс (настоящей Тилли Парсонс) Гагерн свалился в озеро и слег с гриппом. Он сам, видите ли, откровенно признавался мне, что никогда не встречался с вами лицом к лицу. Но я опять забегаю вперед. Когда он вылил кислоту в трубу…

– А как же его алиби? – возмутился Билл.

– То есть, – подобное выражение лица у любого, кроме Г.М., можно было бы назвать злодейским, – что он делал в то время, когда считалось, будто он разговаривал со мной по телефону?

– Да…

– Его алиби, – заявил Г.М., – было сплошным обманом. Он надутый, самовлюбленный болван. Он действительно позвонил мне и пытался уверить меня, что сейчас-де десять минут шестого. Боже правый! Что за нахал! Пытается обвести вокруг пальца человека, в чьем кабинете четко слышится бой Биг-Бена! Любой, кто проделывает столь жалкий трюк, напрашивается на такие неприятности, что я даже не представляю.

На самом деле он позвонил мне, когда еще не было пяти. Но я подумал, что будет полезно и целительно для души, – Г.М. откинулся на спинку кресла, – поддержать его игру и посмотреть, что будет дальше.

Тогда он решил, что все готово. Он написал на доске: «Передайте даме, которая пришла с мистером Картрайтом…»

– Моим почерком! – пробормотала Тилли.

– Вашим почерком. Правильно! Джо Коллинз-Гагерн решил, что придумал великолепный ход. Он собирался выжечь вам глаза кислотой, а записка на доске должна была быть написана именно вашим почерком!

А что же потом? Что он увидел с далекого расстояния, в полумраке? Он видит (как ему кажется), как две его жены сидят на раскладных стульях и мирно болтают, словно две подружки!

– То есть, – встрепенулась Моника, – он увидел меня и мисс Флер?

– Он видел вас со спины, только и всего. Кажется, я точно воспроизвожу ваши слова: вы утверждали, будто Фрэнсис Флер «обернулась через плечо», вдруг неожиданно вскочила с места и, извинившись, ушла.

Билл Картрайт не вскочил с места и не извинился. Он взвился со стула и исполнил воинственный танец ненависти.

– Тысяча чертей! – ревел Билл. – Аваддон, владыка бездонного ада! Так, значит, я и здесь оказался прав? Он поманил Ф.Ф., отправил ее подальше с каким-то пустяковым поручением, чтобы его «другая жена» осталась одна?

– Пусть она сама скажет, сынок, – ответил Г.М.

Казалось, на мисс Флер рассказ не произвел такого же ошеломляющего впечатления, как на Тилли. Но в ее прекрасных глазах время от времени мелькал страх.

– Мужчины… такие странные, – жалобно проговорила она.

– О боже мой! – воскликнула Тилли.

– Они и правда странные. Таким был мой первый муж. Бедный Ронни, – продолжала мисс Флер. – Корчил рожи горничным и все такое. По-моему, ничего страшного, если это не выходит за порог дома. Но когда он начинает корчить рожи чужим слугам в окно… нет, в самом деле.

Тилли слушала ее с благоговейным ужасом.

– Дорогуша, – заявила она, – на одно ты пожаловаться не можешь. Твою семейную жизнь скучной не назовешь. Если в третий раз попадется пироман или душитель, будет полный комплект. И потом…

– Правильно, – задумчиво проговорила мисс Флер. – Ведь на самом деле я не замужем, верно?

– Верно, – кивнула Тилли не без презрения. – Тебя обманули, ты падшая женщина, вот ты кто. Ты жила в грехе. Фу!

Мисс Флер обдумала ее слова.

– Я – нет, – возразила она, – а вот бедный Курт – да. – Она помолчала. – Знаете, я еще тогда подумала, что тут что-то не так, когда он отозвал меня от Моники и велел изучить курительный салон «Брунгильды», иначе я, мол, неправильно сыграю. Я отвернулась на минутку, а потом увидела, как он сунул за дверь домика в декорации тысяча восемьсот восемьдесят два пивную бутылку. Когда он отошел, я взяла бутылку, и она зашипела. Я не знала, что в ней – я до сих пор не знаю, – но решила, что все в порядке, потому что так сказал Курт. Поэтому я успела поставить бутылку на место, и он не застал меня на месте преступления.

Она снова помолчала, словно в нерешительности.

– В конце концов, не надо быть к нему жестокой. Он ужасно меня обманул, но он, наверное, меня очень любил, раз пошел на такое, ведь правда?

– Можешь считать и так, – ответил ей Говард Фиск. – Наверное, любил. Возможно, у парня раз в жизни проснулось настоящее чувство. Но при всем уважении к твоему… м-м-м… разбитому сердцу, Фрэнсис, дай сэру Генри досказать. Гагерн предпринял первое покушение. Попытка оказалась неудачной. Но он понял…

– Он вдруг ясно, отчетливо понял, – подхватил Г.М., – что решение ему принесли на блюдечке… Теперь все обитатели «Пайнема» как один твердо верили в то, что кто-то пытается убить Монику Стэнтон. Восхитительно! Пусть думают и дальше. Джо Гагерн посмотрелся в зеркало, и у него закружилась голова. Он понял, как много значат для него новая жизнь, новая жена и новое положение в обществе. Понимаете, он не мог, просто не мог допустить, чтобы Тилли Парсонс вмешалась и все испортила. Так он и катился по наклонной плоскости. Сначала была подделка подписи на чеке, потом серная кислота…

– А потом – убийство, – сказал Билл.

– Да, а потом – убийство. Но ему представился удобный случай. Если он просто вломится к Тилли в комнату и убьет ее, все будет выглядеть топорно. Очень топорно. Если начнут докапываться до мотивов преступления, скелет может вывалиться из шкафа и выдать его. Но… допустим, Тилли Парсонс умирает, а все подумают, что удар был направлен на Монику Стэнтон?

Тогда он в безопасности.

Все скажут, что произошла досадная ошибка, и начнут доискиваться до причин, почему кто-то пытался убить девицу Стэнтон. И он окажется ни при чем. И вот он усилил угрозы в адрес Моники Стэнтон. Чтоб мне лопнуть, ловко он все проделал! Орал под окнами, стараясь подражать голосу Тилли, и выстрелил в окно. Тогда Билл Картрайт едва не схватил его. Конечно, он вовсе не собирался причинять вам вред. – Г.М. посмотрел на Монику. – Он специально промазал. Наоборот, если бы у него дрогнула рука и он случайно убил вас, весь его план полетел бы к чертям. И он действительно едва не попал, потому что Картрайт, оттащив от окна, толкнул вас прямо навстречу пуле.

– Значит, я снова оказался самым главным негодяем? – не без горечи осведомился Билл.

– В глазах Гагерна – да, – угрюмо кивнул Г.М. – Целых три недели ему покоя не было. Три недели вы не давали ему ничего предпринять. С вами надо было что-то решать.

Тогда Гагерн, готовый к настоящему делу, вытащил из рукава козырного туза… Он думал, что убедит меня – меня! – вызвать вас к себе и чтобы я со слезами на глазах умолил вас оставить его в покое. Хо-хо! Неужели вы думаете, что я бы раскрыл кому бы то ни было своего агента? – Г.М. презрительно затряс головой. – Даже и не надейтесь! Если мои агенты не способны решить свои проблемы без моей рекомендации, они не подходят ни мне, ни кому-либо еще!

И вот он сидел у меня в кабинете и кормил нас всякими байками. Все его выдумки отдавали дешевкой, если вы заметили. Он, пожалуй, слишком зазнался. Перестарался, переиграл.

Под конец он решил навести подозрения на саму Тилли Парсонс. Не прямо, заметьте. Он ведь не клялся с пеной у рта, что женщина, приехавшая в «Пайнем», не является Тилли Парсонс, – такие вещи легко проверить. Он признался, что некоторое время провел в Голливуде, на тот случай, если раскроется данный факт его биографии. Хорошенькое вышло бы дельце, если бы он сумел доказать, что Тилли Парсонс писала анонимные письма Монике Стэнтон… и тогда Тилли Парсонс конец. Она погибнет либо по ошибке, либо в результате самоубийства.

В конце беседы в моем кабинете я почувствовал, что ветер крепчает. Все было ясно как день. Настоящее преступление вот-вот совершится. И оно произошло даже раньше, чем я предполагал, по очень простой причине. Только я, естественно, не мог догадаться, как именно его совершат.

Г.М. наклонился вперед.

– Теперь-то вам понятно, как он провернул трюк с отравленной сигаретой? – спросил он.

3

В комнате поднялся гам; всех перекрикивал Томас Хаккетт.

– Нет! Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! – возразил мистер Хаккетт. – Гагерн – единственный из нас всех, кто не мог этого сделать. Он единственный не мог незаметно сунуть в шкатулку отравленную сигарету!

– Дело в том, сынок, – заявил Г.М., – что в шкатулке вовсе не было ни одной отравленной сигареты.

– Что?!

– Я сказал, сынок, что в шкатулке вовсе не было ни одной отравленной сигареты.

– Но…

– Подумайте сами, – сказал Г.М. – Вот вы, – он показал на Монику, – купили пятьдесят сигарет и высыпали их в пустую шкатулку. Никто не брал их до тех пор, пока вы, – он посмотрел на Тилли, – не вытащили одну штуку около половины восьмого. Верно?

– Да.

– Да, но, если бы в шкатулку незаметно подбросили еще одну сигарету, отравленную, там должна была лежать пятьдесят одна штука. Правда? И после того как вы взяли одну, их должно было остаться пятьдесят. Так? Так. Но когда мы их пересчитали, оказалось, что их сорок девять. Что означает, моя милая безмозглая дурочка, что вы вытащили из шкатулки совершенно безобидную обычную сигарету «Плейерз», а потом кто-то незаметно подменил ее отравленной – уже после того, как вы вернулись к себе в кабинет.

– Ерунда! – взвизгнула Тилли.

Она больше не шутила. Она подняла руку вверх, привлекая внимание.

– Слушайте, старый моряк, – сказала она. – Во всем остальном я с вами согласна, но только не сейчас. Подумать только, я – жертва! Ведь я должна была догадаться, правда? А сигарета с отравой была та самая, что я вытащила из шкатулки в соседней комнате.

– Нет, милочка.

– Но я ведь ее курила! Как, скажите на милость, ее можно было подменить, если я ее курила?

– Можно.

– Но как?

Г.М. фыркнул, некоторое время рассеянно разглядывал кончики пальцев, а потом посмотрел Тилли в глаза:

– Вы пьете много кофе, так?

– Верно.

– И чайник у вас кипит целый день. Вы забываете о нем и не замечаете его, пока из кладовки не начинает валить дым?

– Да.

– А что вы делаете, увидев, что в комнате полно дыма?

– Иду в закуток, – Тилли пожала плечами, – и снимаю чайник с конфорки! Я кладу сигарету на край пепельницы, иду в закуток и… – Тилли замолчала. Глаза ее расширились и уставились в одну точку. – Боже правый! Святые угодники! – прошептала она.

Г.М. кивнул.

– Вы, как обычно, оставили сигарету в пепельнице, – сказал он. – Так я и знал, потому что края пепельницы обожжены, да и ваши соседи частенько видели, как вы оставляете в пепельнице сигарету.

И тут ловкач Гагерн, который успел незаметно стащить у вас «Честерфилд», пока вы провожали к выходу Хаккетта и Фиска, просто входит к вам из коридора. В руке у него другая зажженная сигарета. Вот и весь фокус – все зажженные сигареты похожи.

Он меняет сигареты и снова выходит. Из смежной комнаты его не видно, потому что дверь (как всегда) закрыта. Его шагов не слышно, так как каменный пол покрыт линолеумом. Вы возвращаетесь и, видя в пепельнице тлеющую сигарету, естественно, думаете, что она та самая, которую вы туда положили. Красота фокуса заключается в том, что сама жертва уверена: она взяла сигарету в соседней комнате.

Тилли слушала его как загипнотизированная. Наконец, она взмахнула рукой.

– Но ведь, – возразила она, – надо еще было выманить меня из кабинета, заставить побежать в закуток, правда?

– Конечно.

– Все зависело от выкипевшего чайника, – продолжала Тилли. – Но откуда он знал, что чайник выкипит именно тогда, когда я раскурю сигарету?

– Да оттуда, – заявил Г.М., – что ему только и нужно было, что откинуть крышку вентиляционного люка, просунуть руку внутрь и прибавить газ!

Г.М. обвел всех присутствующих торжествующим взглядом.

– Надеюсь, вы помните, что в стене кладовки, прямо над газовой горелкой, имеется старый вентиляционный люк, который выходит в коридор. – Он посмотрел на Монику, которая вдруг живо все вспомнила. – Ни при каких обстоятельствах не забывайте о люке! Он – ключ к действиям Гагерна. Там был его наблюдательный пункт. Там он подсматривал и подслушивал. Через слуховое окошко он слышал каждое слово, произнесенное его жертвой, и видел каждое ее движение.

Наступила тишина; потом Билл Картрайт так выразительно выругался, что Моника закрыла ему рот рукой.

– Конечно, – задумчиво продолжал Г.М., – Гагерн спланировал все заранее – за много дней и даже недель. Он все время таскал отравленную сигарету в кармане и выжидал удобного случая.

В среду, в половине пятого, Гагерн и Билл Картрайт вышли из моего кабинета – время установлено точно. Позднее мы смогли вычислить все его передвижения. Он извинился перед Картрайтом, сказав, что должен встретиться с женой. Однако он с ней не встретился; он оставил для нее сообщение в клубе «Эксельсиор», а сам поехал прямо сюда.

Он не знал наверняка, что в тот вечер ему придется действовать. Он собирался походить вокруг и посмотреть, не подвернется ли удобный случай. А потом события начали разворачиваться с умопомрачительной скоростью. Почему? Потому что, рыская вокруг и подслушивая, как всегда, он обнаружил, что Тилли заканчивает переделывать последний эпизод и возвращается в Америку. И тут Джо Коллинз – Курт фон Гагерн – совершил последнюю, самую грубую ошибку. Он уже немного тронулся на почве страха разоблачения от женщины, которая нарушала его спокойствие. И вот он сдуру решил пойти и прикончить ее.

Расставил капкан, подменил сигареты – и попал прямиком в мои широко расставленные любящие объятия.

Снова наступила тишина. Мистер Хаккетт механически налил всем еще; настроение у всех, упавшее было, начало улучшаться. Тилли Парсонс хихикнула. Она разглядывала Г.М. с неподдельным интересом.

– Знаете, – заметила она, – старый моряк, вы – ловкий сукин сын!

– Я старик, – возразил Г.М., с достоинством выпрямляя спину. – Но всякий, кто пытается обвести меня вокруг пальца, потому что думает, будто я выжил из ума и гожусь только для палаты лордов… р-р-р! Всякий раз, как я вспоминаю об этом, мне хочется грызть ногти. И тем не менее, – он оглядел всех поверх очков, – надеюсь, вам всем стало получше?

– Еще как, – пылко и радостно заверила его Моника.

– А вы как, сынок?

Вместо ответа, Билл снова усадил Монику к себе на колени, расправил плечи, взял бокал и приготовился произнести речь. Почти целый час ему пришлось более или менее хранить молчание, и теперь он готов был пустить свое красноречие бурным потоком.

– Я чувствую облегчение, – сказал он. – Не скрою, в настоящее время облегчение – второе по значимости чувство, овладевшее мной. Первое же и самое главное чувство мне упоминать не нужно, поскольку оно очевидно для всех здравомыслящих людей. В то же время, сэр, признаюсь, что до сих пор не получил должного удовлетворения…

– Билл!

– Свет моей жизни, – он принялся обводить пальцем контур ее уха, – у тебя переключились контакты. Я все понимаю, но, как ни странно, я сейчас скажу о другом. До сих пор я так и не понял одной вещи. Что, ради всего святого, приключилось с пленкой?

– Что такое, сынок?

– Пропавшая пленка. Натурные съемки, из-за которых началась вся кутерьма. Где пленка? Кто ее украл? Может, Гагерн – заодно, чтобы придать цвета своей сказочке? Что вообще случилось?

Мистер Хаккетт выпрямился.

– Данный вопрос, – напыщенно заявил он, – был разрешен ко всеобщему удовлетворению. Рад сообщить, что пленку вернули.

– Да, я понял. Но где она была? Что с ней случилось? Неужели никто не знает?

– Профессионализм, – ответил мистер Хаккетт, – истинный, настоящий профессионализм всегда был девизом «Альбион Филмз». Так я и сказал мистеру Маршлейку и знаю, что он…

– Том, кончай трепаться. Что было с пленкой?

Мистер Хаккетт все рассказал.

4

На киностудию «Пайнем» опустилась ночь, в желтеющей листве шелестел ветер, и яркая луна освещала павильоны.

Моника Стэнтон и Билл Картрайт сидели в лондонском ресторане и рассуждали: по теперешним временам и Корнуолл отлично подойдет для медового месяца – не хуже, чем Капри. Фрэнсис Флер была на очередном приеме, она пила апельсиновый сок и беседовала с одним скандинавским тенором, от чьих верхних нот стекло могло пойти трещинами на расстоянии шесть метров. Томас Хаккетт усердно трудился в монтажной. Говард Фиск объяснял нюансы актерского мастерства своей новой протеже. Тилли Парсонс в загородном клубе укладывала вещи; как ни странно, она даже всплакнула.

Однако, как ни тихо было в «Пайнеме», спали здесь не все. Когда полная луна величественно поднялась над павильонами, ее благословенные лучи осветили головы двух людей, стоявших на подъездной аллее.

Одним был толстяк с сигарой, вторым – высокий молодой человек в очках, с подчеркнуто аристократическим выговором.

– Послушайте, – говорил толстяк. – Просто бомба! Феноменально! Колоссально! Боже, мы огребем все денежки отсюда до Саус-Бенд, штат Индиана!

– Рад слышать, мистер Ааронсон.

– Приятель, – возразил толстяк, – вы и половины не знаете. Видели вы вчера последние кадры?

– Нет, мистер Ааронсон.

– Так слушайте. Конец битвы при Ватерлоо, так?

– Да, мистер Ааронсон.

– Герцог Веллингтон лежит раненый на раскладушке, так? Сэм Макфиггис уже сочинил стишки для его последней речи. Начинаются так: «Не мы одни – плот новых дней…»

– Не плот, мистер Ааронсон, а плод.

– Что значит «плод»?

– Там не «плот», а «плод», мистер Ааронсон. Боюсь, что автор данных стихов – не мистер Макфиггис, а Теннисон. Вот как там дальше:

 
Не мы одни – плод новых дней, последний
Посев Времен, в своем нетерпеливом
Стремленьи вдаль злословящий Былое…
 

– Ну ладно, ладно, раз вы так говорите… Но послушайте. Вот герцог Веллингтон, так? Крупный план и медленное затемнение. Я думал, там конец эпизода. Но там не конец. После затемнения на экране появляется Портсмутский военно-морской кораблестроительный завод.

– Что, мистер Ааронсон?

– Чем вы слушаете? Портсмутский военно-морской кораблестроительный завод. Потом крупным планом Уинстон Черчилль, в цилиндре, с сигарой. Все, кто был в просмотровом зале, как заорут, как захлопают!

– Но, мистер Ааронсон…

– Слушайте дальше. Потом пошли суперклассные картинки. Военные корабли в действии, пушки крупным планом, пикирующие бомбардировщики, мины в какой-то странной бухточке… Вот здорово, приятель, правда?

– Но, мистер Ааронсон…

– Значит, смотрим мы это дело минут десять, и тут я говорю Оукшоту Харрисону: «Слушай, – говорю, – бомба! Феноменально! Колоссально! Только не многовато ли будет? Может, немножко вырезать?» А он мне: «Мистер Ааронсон, не стану вас обманывать. Я этого не снимал». А я: «Как так – не снимал?» А он: «Мистер Ааронсон, буду с вами предельно откровенен. Не знаю, откуда эти кадры вообще взялись». Ну можете себе представить?

– Да, мистер Ааронсон.

– А потом вдруг врывается Том Хаккетт из «Альбион Филмз» и начинает прыгать, скакать и орать: «Вы украли мою натуру! Вы украли мою натуру!»

– А вы действительно их украли, мистер Ааронсон?

– Да нет же, господи! Но слушайте дальше. Я не я, если в конце концов не оказалось, что кадры все-таки его. Представляете?

– Да, мистер Ааронсон.

– По-вашему, где-то что-то могли перепутать?

– По-моему, такое весьма вероятно, мистер Ааронсон.

– Ну, тогда все в порядке. Потому что у нас появилась идея. Мы снимем похожие кадры и вставим в нашу картину. Что скажете, приятель? Ловко задумано? Только я вот чего не понимаю. Как, по-вашему, чужие кадры попали к нам в фильм?

– Не смею строить предположения, мистер Ааронсон. Скажу только, что в кино такие вещи время от времени случаются.

Толстяк глубоко и счастливо вздохнул. Ночь была ослепительна; будущее было ослепительно; мир был ослепителен.

– Приятель, – заявил он, – теперь вы точно что-то поняли. В кино такие вещи время от времени случаются!