Текст книги "А потом – убийство!"

Глава 7
ЗЛОДЕЙСКАЯ РОЛЬ СВЕТОМАСКИРОВОЧНОГО ЗАНАВЕСА

1

Все вернулось.

Нет пророка в своем отечестве! Над его предсказаниями потешались и Хаккетт, и Фиск. Билл Картрайт припомнил все свои опасения, отошедшие на второй план после начала войны; он вспоминал улики, которые никто не желал замечать, версии, которые никто не желал слушать. Он воспроизвел в памяти свою беседу со старшим инспектором Хамфри Мастерсом, которая состоялась в Лондоне две недели назад. Мастерс вежливо убеждал его: возможно, это все-таки была чья-то грубая и глупая шутка. Преступно сейчас беспокоить такими мелочами сэра Генри Мерривейла. И не следует засорять пустяковыми письмами и без того перегруженное почтовое ведомство.

Однако самую важную улику он по-прежнему хранил в нижнем ящике письменного стола.

– Откуда ты знаешь? – громко осведомился Картрайт у Тилли. Голос его эхом отразился от крашенных белой краской стен.

– Ш-ш-ш! По крайней мере, я так думаю.

– Но откуда ты знаешь?

– Ей приходят анонимные письма. На той неделе она получила два. А может, и больше – я просто не знаю.

Картрайт крепко схватил Тилли за руку повыше локтя и потащил в закуток, отделенный от рабочего кабинета стенкой. Здесь было маленькое окошко, которое не нуждалось в светомаскировочных шторах, так как его замазали снаружи черной краской. В закутке царил творческий беспорядок, поскольку Билл, как и Тилли, литрами поглощал кофе во время работы; но сейчас не было времени извиняться за кавардак. Закрыв дверь, он включил свет.

– А теперь, – сказал он, – перестань шептать и объясни, что ты имеешь в виду.

Тилли, видимо, испугалась серьезности, прозвучавшей в его голосе. Однако она дерзко выпятила подбородок.

– Прочти-ка, – заявила она. – Ну, смелее! Читай!

Тилли вытащила из кармана пиджака смятую половинку листа бумаги розоватого цвета – такую можно купить в универмаге Вулворта – и швырнула Картрайту. На листке темно-синими чернилами было написано:

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил. Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз. С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что. В следующий раз тебе не удастся отскочить».

Каждое слово записки дышало злобой. Но Картрайт увидел именно то, что и ожидал увидеть.

Перед его мысленным взором предстала доска объявлений у входа в студийный павильон номер три; на доске мелом были нацарапаны слова. Фотокопия надписи лежала в нижнем ящике его стола. Насколько он мог судить без подробного сравнительного анализа, почерк автора записки и почерк, которым было написано объявление на доске, оказались идентичны.

Уильяму Картрайту стало нехорошо.

– Говоришь, она все время получает такие вот письма?

– По крайней мере, два. Одно пришло сегодня утром.

– Что в нем было?

– Не знаю, милый. Она их мне не показывала.

– Тогда как ты раздобыла эту записку?

– Украла, – сообщила ему Тилли, нимало не смущаясь. – Мне показалось, пора что-то предпринять.

– Ты ее украла?

– Да, из ее спальни. Я не могла прочитать письмо, которое она получила сегодня, только мельком его проглядела. В нем шла речь о «сегодняшней ночи». Маленькой Тилли показалось, что это слишком.

Картрайту стало трудно дышать.

– Ты говоришь, она получает такие письма уже неделю – и до сих пор никому ничего не сказала?

– Конечно нет, – проворчала Тилли, сердито вытягивая из кармана еще одну сигарету и закуривая. Табачные крошки прилипли к помаде, размазавшейся вокруг ее широкого рта; она, все еще злясь, соскребла их алым ногтем. – Девочка помешана на кино. Совсем рехнулась! Я в игре уже восемнадцать лет, видала, как такое случается с людьми. По-твоему, писать сценарии – скука смертная. А по-моему, сценарии – неплохой способ заработать на хлеб с маслом. Ну а она считает нашу работу просто чудом.

– Да.

– Она боится, что ее уберут отсюда и не позволят творить вблизи этих прекрасных павильонов и декораций… Слушай, Билл. Ходят слухи… Две или три недели назад произошел несчастный случай… с серной кислотой. Что там было?

Тилли напряженно всматривалась в него.

– Да, – ответил Билл.

Тилли презрительно хмыкнула. В глазах под морщинистыми веками сверкнуло смешанное выражение злости и страха.

– Девочка просто создана для тебя. Она совсем ребенок. Она смеется над анонимными письмами. Она не боится угроз; гораздо больше ее страшит, что о письмах узнает Томми Хаккетт, решит, что ей грозит опасность, и ради ее же блага выдворит ее отсюда. Видит Бог, я сдаюсь. Положение хуже некуда. Подумать только, по киностудии бродит маньяк! Да еще стоит лечь в постель, как начинает завывать воздушная тревога…

Картрайт понял, что сейчас у Тилли начнется истерика.

– Слушай, Тилли, прекрати, – устало заявил он. – Тебе абсолютно ничто не угрожает. Разве ты не знаешь?

– Прекрасно знаю. Я осведомлена о том, что в Англии есть войска ПВО. Я знаю, что, если немцы осмелятся сбросить бомбы на Лондон, на следующую ночь от Берлина останутся одни развалины. Но для меня это не утешение. Господи, как я буду рада, когда закончу работу и смогу вернуться в Штаты!

Картрайт пожал плечами:

– Тилли, если хочешь, ты можешь вернуться домой хоть сейчас.

Тилли ухмыльнулась и хлопнула пухлой ладонью по столику, на котором стояла горелка.

– Я хочу совсем другого, – заявила она. – Выпить коктейль и нормально поужинать. Вот и все. Раз англичане могут считать, что воздушная тревога – это не страшно, значит, и я могу. Странные вы люди: чем труднее вам живется, тем охотнее вы шутите. Вот только напряжение… совсем как у нашей юной коллеги, которая все время ждет, что с ней произойдет что-то ужасное.

Тилли вытащила из вместительного кармана фланелевого пиджака носовой платок и шумно высморкалась.

– Понимаешь, в чем дело? Она ничего мне не скажет! Я присутствовала при том, как она получила первое письмо. Я спросила: «Что-нибудь случилось, милочка?» А она мне: «Нет». И все.

– Как она получала письма? С обычной почтой?

– Нет. Их передавали с нарочным.

Картрайт изумленно посмотрел на свою собеседницу:

– С нарочным? В загородном клубе?

– Да, в загородном клубе. Их подсовывали под дверь. По крайней мере две штуки.

– Кто еще, кроме вас с ней, живет в клубе?

– Да практически вся банда. Томми Хаккетт, Говард Фиск, Дик Коньерс и Белла Дарлесс и… нет, мистер и миссис Гагерн получили, как и ты, плутократ, отдельный домик. Вот тебе еще одна парочка голубков. Но вообще в клуб может пройти кто угодно. – Вытерев нос, Тилли поморгала, сунула платок в карман и глубоко затянулась. – Вот и все, что мне известно. Не люблю совать нос не в свое дело, но я не хочу, чтобы нашей девочке было плохо. И если я чем-то сумею ей помочь, я помогу. Итак, Билл Картрайт, собираешься ты сбрить свои заросли и поговорить с Моникой начистоту или нет?

Он фыркнул:

– Можешь на меня положиться, Тилли. Хотя… к черту растительность. Борода подождет. Пока у нас есть дела поважнее…

– Вот дурак! – Изумленно покачав головой, Тилли склонилась к нему и крепко схватила его за плечи. – Да как ты не поймешь своей тупой башкой, насколько это важно?

Картрайт расправил плечи и сделал широкий ораторский жест, сбив на пол сковородку с кофейной гущей. Сковородка упала на пол с громким стуком.

– Милая Тилли, если моя борода настолько оскорбляет вселенную, очень хорошо. Я от нее избавлюсь. Ручаюсь! Но в данную минуту мне нужно кое-что сравнить. По-моему, я знаю, кто злодей, написавший письмо, – он потряс смятым листком, – хотя, убей меня бог, понятия не имею, зачем ему понадобилось пугать ее. Есть один тип, с которого я не спускаю глаз (я крайне осторожен, Тилли) вот уже три недели. А в моем письменном столе…

– Эй! – послышался голос Моники из соседней комнаты. И тут же застучали ее каблучки. – Эй! Где вы спрятались?

2

Когда парочка заговорщиков выбралась из закутка, Моника стояла посреди кабинета Картрайта.

Биллу стало страшно. Вдруг она подслушивала? Дело в том, что атмосфера в комнате изменилась. Моника, в черных брюках, синем свитере и наброшенной на плечи легкой курточке, держалась вполне непринужденно, хотя под глазами у нее залегли тени. Ее длинные мягкие волосы были слегка спутаны; кончики пальцев и щеки покрывали чернильные пятна.

– Ах, вот вы где, – почти небрежно произнесла она. – Тилли, что значит, когда говорится: камера «делает отъезд и наезд»?

– Что такое, дорогуша?

– Что значит «камера делает отъезд и наезд»?

Тилли объяснила, хотя Картрайт был уверен: он уже отвечал Монике на подобный вопрос недели две назад.

– Вот как, – сказала Моника.

Она побарабанила пальцами по письменному столу. Ей явно не хотелось уходить. Широко расставленные серо-голубые глаза над вздернутым носиком перебегали с Тилли на Картрайта.

Моника стояла в нерешительности.

– Я опустила маскировочные шторы, – продолжала она, как будто просто хотела нарушить неловкое молчание. – Я имею в виду, в твоем кабинете, Тилли.

– Спасибо, дорогуша.

– А ты не могла бы почаще делать это сама? Я… имею в виду, не могла бы ты сама проверять, чтобы они были опущены? Я всегда вздрагиваю, когда тот человек под окнами орет во всю глотку посреди ночи: «Свет!»

– Постараюсь, дорогуша.

Моника перестала барабанить пальцами по столешнице.

– О чем вы там шептались? – спросила она.

– Ни о чем, дорогуша. Ни о чем.

– Что толку скрывать? – не выдержал Картрайт. Он вытащил из кармана половинку розового листка бумаги и подсунул Монике. – Моника, мы говорили о вас. Надо все выяснить. Мы…

Он резко осекся, почувствовав, как эмоциональный градус в его кабинете резко скакнул вверх.

Дверь в коридор открылась; все трое вздрогнули, увидев сияющее, благодушное лицо Говарда Фиска.

– Добрый вечер всей компании, – прошептал он, постучав по внутренней филенке двери, чтобы обозначить свой приход. – Кстати, чем вы тут занимаетесь в такой поздний час?

Монике с трудом удалось взять себя в руки; она застыла на месте с полуоткрытым ртом и сжатыми кулаками. Тилли Парсонс громко закашлялась. Только сам Фиск, казалось, не обращал внимания на воцарившееся напряжение. Он переступил порог; от него пахло мокрым твидом. Старую шляпу он сдвинул на затылок.

– Вы здесь живете отшельниками, – пожаловался он. Сверкнули стеклышки его очков-половинок. – Вот уже неделю вы и носа к нам не кажете. Привет, Тилли. Привет, Моника. Привет, Билл. А теперь послушайте – вы все. Я пришел пригласить Монику поужинать.

Моника повернула голову набок.

– Поужинать? – повторила она.

– Да, поужинать. Я вывихнул ногу и свернул шею, пока пробирался к вам из главного корпуса без фонарика, и отказа я не приму. На улице нас ждет золотая карета – возможно, она заправлена бензином в последний раз. Мы едем в Лондон и будем транжирить деньги в «Дорчестере»; переодеваться необязательно. Итак, вперед, молодая леди!

– Но, мистер Фиск…

– Меня зовут Говард.

– Не могу, – сказала Моника. – Я бы с радостью, но не могу.

– Объясните почему.

Моника как будто впервые разглядела чернильные пятна на пальцах.

– Потому что… просто не могу, и все. Сегодня понедельник. Вы с мистером Хаккеттом в среду хотите взглянуть на законченный сценарий, а у меня еще масса недоделок. Нужно проработать детективную интригу. – Она покосилась на Картрайта.

– А, бросьте! Хаккетт платит вам не за то, чтобы вы так усердствовали. Один день ничего не решает. Поехали!

– Не могу. Мне очень жаль.

Говард Фиск переминался с ноги на ногу.

– Не знаю, в чем дело, – пожаловался он, – но мне никак не удается никуда вас вытащить. А вы, Тилли?

– Извините, меня уже пригласили.

Режиссер глубоко вздохнул. Вид у него сделался самый безутешный. Он повернулся к Монике:

– Ну что же, если вы упорно хотите быть такой деловитой… не зря же я сюда пришел! Позвольте вас на пять минут? Давайте посмотрим эпизод Б, про подземку. Как по-вашему, сумеем мы его закончить?

– Нет! – воскликнула Тилли Парсонс.

Восклицание вырвалось у нее непроизвольно. Ее скрипучий, прокуренный голос царапал нервы, как бормашина; все вздрогнули, но заметнее остальных – Фиск, который развернулся к ней в полном изумлении.

– Что такое? – спросил он.

За долю секунды Тилли удалось взять себя в руки. Она хрипло рассмеялась, потом уронила сигарету на линолеум и растоптала окурок ногой.

– Что за женщина, – насмешливо заявила она, имея в виду себя. – Просто похмелье, только и всего. Вчера я здорово нализалась с ребятами; до сих пор мне кажется, будто пол под ногами шатается. Не обращайте внимания!

– Конечно, – сказала Моника. – Мистер Фиск, прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет.

Она распахнула дверь.

Поверх ее плеча они видели одну стену крошечного кабинетика. Вопреки своей буйной фантазии, Моника отличалась чрезвычайной аккуратностью в делах. На боковом столике у стены лежали стопка справочников, кипа белой бумаги с двумя ластиками и противогаз в кожаной сумке. Над ним на стене висел портрет каноника Стэнтона в рамке. Многие посетители при виде портрета ухмылялись; но, по мнению Картрайта, портрет придавал кабинету обжитой, уютный вид и создавал атмосферу искренности в доме притворства.

Дверь за Моникой и режиссером закрылась; Тилли покосилась на Картрайта.

– Ну вот, – мрачно сказала она, – ты все испортил. Зачем все вывалил про письма? И что ты намерен делать?

– Подожду, пока Говард уйдет, и вывалю остальное.

– Так я и думала, – кивнула Тилли. – В таком случае мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи!

Он не слышал, как она ушла. Слова, написанные на розовой дешевой бумаге, рождали слишком много неприятных предположений.

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил».

Он ведь говорил, что дело не кончено, и он был прав!

«Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз».

Картрайт подошел к столу. Достал из кармана связку ключей и отпер нижний ящик. В нем лежал напечатанный на машинке отчет о случившемся в студийном павильоне 23 августа; там же были показания тех, кто оказался на месте происшествия, о том, чем они занимались. В углу лежала пустая бутыль. Под бумагами хранилась увеличенная фотокопия надписи с доски объявлений.

Картрайт положил листок розовой бумаги рядом с фотографией и взял лупу.

Все совпадает, никаких сомнений. Почерк на доске тот же самый, что и в записке.

«С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что».

Во всем здании не было слышно ни звука; только из кабинета Моники доносились приглушенные голоса. Лампа под темным коническим абажуром ярко светила на металлические части пишущей машинки. Уильям Картрайт отложил лупу в сторону. Оглядел клавиатуру. На ощупь выбрал трубку, сунул ее в рот и принялся грызть.

Наконец, он выдвинул верхний ящик стола. В нем, кроме бумаги и конвертов, хранились наброски нового романа, в котором речь шла о некоем смертельном яде, о том, как его раздобыть, и о дьявольски изобретательном способе его применения. Если бы голова у Билла не была занята другими вещами, ему должно было бы хватить ума переложить наброски в нижний ящик и запереть на ключ.

Однако ни о чем таком он не подумал. Вставил лист бумаги в каретку машинки, проставил число и застучал по клавишам:

«Сэру Генри Мерривейлу Военное министерство Уайтхолл, SW1.

Дорогой сэр!

Я друг старшего инспектора Мастерса, полагаю, знакомство с ним – достаточная рекомендация. Не хочу тратить Ваше драгоценное время на вводные слова.

Нам нужны помощь и совет. Не будь я уверен, что дело касается Вашего департамента, военной разведки, я бы не стал Вас беспокоить. Всего три недели назад у нас едва не произошло убийство. Мне кажется, я могу сообщить Вам, чьих это рук дело…»

– Вот ты где, дорогуша! – воскликнула появившаяся неизвестно откуда Тилли Парсонс, швыряя на стол маникюрные ножницы, а также ножницы для разрезания бумаги с длинными лезвиями.

– Уходи, – отмахнулся Уильям Картрайт.

– Да ладно тебе, – сурово возразила Тилли. – Избавься от зарослей! Если маникюрные не подойдут, возьми большие.

Злить человека, занятого сочинительством, – одна из крупнейших ошибок, которые могут совершить дочери Евы.

– Будь ты трижды и четырежды проклята, – прорычал Картрайт, поднимая на нее глаза. – Уберешься ты отсюда или нет? Прочь! Исчезни! Неужели ты не можешь думать ни о чем другом, кроме бороды? Может, у тебя сдвиг на почве бороды? Я пытаюсь привлечь внимание важной особы к серьезнейшему вопросу, а ты можешь думать только о…

Тилли протянула ему большие ножницы.

– В последний раз спрашиваю, молодой человек! Намерен ты состричь свои заросли?

– В последний раз отвечаю, женщина. Нет!

Тилли была человеком действия. Она не колебалась более ни секунды. Она тут же схватила большие ножницы и лязгнула ими с ловкостью опытного оруженосца. Миг – и она не только отрезала клок бороды Картрайта, но и едва не отхватила ему весь подбородок.

– Так сострижешь? – осведомилась она.

Несколько недель назад Моника Стэнтон просто окаменела бы – в буквальном смысле слова – от такой бестактности, которая показалась бы ей вне пределов человеческого понимания. Сейчас нечто похожее испытывал Уильям Картрайт. Он сидел и смотрел на Тилли. Перед глазами у него расплывалось красное пятно. Вообще-то более покладистого человека, чем он, было трудно найти, но в тот момент ему серьезно захотелось схватить стул и изо всех сил ударить коллегу по голове.

За вспышкой гнева пришла холодная ярость. Он вынул ножницы из рук встревожившейся Тилли. Спокойно ушел за перегородку. Включил в закутке свет. Напустил в умывальник горячей воды. Разложил бритвенные принадлежности на стеклянной полочке.

Через десять минут бороды не стало.

– Ну и дела! – восхищенно воскликнула Тилли. – В жизни бы не поверила, что тебе так пойдет! Да сейчас ты выглядишь на десять лет моложе! И даже кажешься довольно симпатичным. А ты не хочешь сбрить заодно и усы?

С секунду он внимательно смотрел на нее, а потом повернулся к умывальнику.

– Ну, ведьма, – грубый мистер Картрайт, покончив с усами, швырнул полотенце на горелку, – что еще я могу для тебя сделать? Может, мне удалить себе аппендицит? Тебе будет приятно, если я побреюсь наголо и покрашу голову зеленкой? Если да, ты…

– Не груби, дорогуша. Кстати, ты порезался. Заклей чем-нибудь.

– Спокойной ночи! – послышался из-за стены отчетливый голос Говарда Фиска. – Если вы не хотите ужинать, ваше дело. Ну а я проголодался. Спокойной ночи!

Хлопнула дверь, ведущая в коридор.

– Не упусти случай, – прошипела Тилли. – Входи и делай, что собирался. Я подожду у себя в кабинете. Выглядишь замечательно! Ты не похож на «мистера Уильяма Картрайта». Ты похож на Билла.

Пока Тилли подталкивала его к двери соседней комнатки, новокрещеному Биллу показалось, будто они с Тилли ведут себя как-то нелепо.

И если он не мог в точности определить, в чем заключается глупость и нелепость, он, по крайней мере, знал почему. Тилли вела себя так потому, что она нервничала. Он вел себя так потому, что был влюблен в Монику Стэнтон, но ему на все было наплевать.

Но, поднимая руку и собираясь постучать, он почувствовал, как на душе заскребли кошки. Лицо горело, оно казалось голым. До сих пор борода как-то защищала его; он, так сказать, скрывался за ней – как Макдуф за стенами Дунсинана. Ему казалось, что с бородой он выглядит более зрелым и мудрым. Вот почему он отрастил ее. Его идеалом – по крайней мере, в том, что касалось внешности, – было достичь возраста лет сорока пяти, да так в нем и остаться.

Картрайт постучал и заглянул в соседний кабинет:

– Моника…

Она не обернулась.

Она сидела за столом посреди кабинетика, повернувшись к нему спиной и склонившись над машинкой. Яркий свет от лампы, не затененной абажуром, падал на покрасневшую щеку. Картрайту показалось, что Моника злится. Однако на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Моника…

– Значит, вы украли его, – сказала она, по-прежнему не оборачиваясь.

Хотя он на некоторое время забылся, его грубо вернули с небес на землю. В воздухе плавало облако табачного дыма.

– Украл что?

– Вы знаете. То письмо.

Прежние страхи вернулись; вместе со страхом пришла и решимость.

– Послушайте, Моника. Вам придется меня выслушать. Я не крал ваше письмо, но с удовольствием украл бы, если бы хоть что-нибудь знал о нем. Я хочу вам помочь. Черт побери, да я лю…

– Ах! – вздохнула Моника и обернулась.

Ее реакция оказалась чересчур непосредственной и оттого неправдоподобной. Она рассмеялась ему в лицо. Потом откинулась на спинку стула, застучала каблучками по полу и разразилась хохотом, который вскоре перешел в слезы.

Картрайт оцепенел. Постояв некоторое время на месте, опустив голову, он поднял глаза и увидел раскрасневшееся милое личико, искаженное судорожной гримасой смеха; ему показалось, будто каноник Стэнтон снисходительно улыбается ему со стены. Одно следует сказать к чести нового Билла Картрайта. Он не оскорбился, повинуясь первому порыву, и не выбежал из комнаты, а, наоборот, подошел к письменному столу.

– Значит, все ясно, – угрюмо проговорил он. – Ладно, раз вы так хотите – смейтесь, согласен, вид у меня еще тот. Я соглашусь, не споря, что вы наблюдаете самое смешное зрелище с тех пор, как повесили Лэрри О'Халлорана. Потом с удовольствием посмеюсь вместе с вами. Но сейчас вам все равно придется меня выслушать. Я больше не хочу, чтобы вы ежеминутно ждали нападения мерзавца. Я слишком высоко вас ценю. Да, откровенно говоря… я лю…

– Старое здание! Свет!

Голос дежурного в тишине прозвучал особенно громко. Оба вздрогнули и посмотрели на окна. Обход в обычное время.

– Старое здание! Свет! – прокричал тот же голос.

Моника смотрела на Билла Картрайта.

– Что в-вы сказали? – спросила она.

– Мисс Стэнтон! Средняя комната! Свет!

– Что в-вы сказали?

– Мисс Стэнтон! Средняя комната! Сверху, над маскировкой, щель!

Невидимая рука стукнула по стеклу.

– Мисс Стэнтон! Свет!

Еще не успел смолкнуть голос на улице, а Моника уже подбежала к окну. Нырнув за тяжелые, плотные шторы, она потянулась к светомаскировочному занавесу.

Билл смотрел ей вслед. В его рассеянном сознании фиксировались все подробности обстановки кабинетика, освещаемого яркой лампочкой без абажура. Он увидел плотно задернутые светомаскировочные занавеси – между ними не было ни единой щелочки. Он увидел Монику, которая смотрела на темные окна, подняв руки и стараясь поддернуть повыше верхний край занавески. Он увидел ее тень, которая стала еще отчетливее на фоне черного сатина. Он увидел…

«В следующий раз тебе не удастся отскочить».

И голос был другой – не такой, как всегда.

– На пол! – завопил он. – Ложись!

Он опоздал самую малость. Выстрел прогремел в тот миг, когда он бросился к ней.

Стрелявший целился Монике в лицо. Пуля, не задев стекла, прошла сквозь оконный переплет и пробила занавеску примерно на высоте ее уха.

3

Когда позже Картрайт размышлял о случившемся, ему казалось, что события развивались очень медленно, хотя на самом деле все произошло за секунду, не больше.

Моника, которая все еще стояла у окна, взмахнула рукой. На ее левом виске, у края линии волос, расплывалось крохотное красноватое пятнышко – как кровоточащая ссадинка. Пуля лишь слегка оцарапала ее, а потом угодила в портрет каноника Стэнтона, висящий на противоположной стене.

Дверь в соседний кабинет распахнулась настежь. Тилли стояла на пороге, широко раскрыв рот; красная помада выделялась на бледном как мел лице. Пол в кабинете Тилли был завален смятой бумагой, над письменным столом поднимался парок от чашки с кофе, а в углу пепельницы примостилась тлеющая сигарета.

Голос ее от хрипоты настолько сел, что был едва слышен.

– Что, опять?.. – спросила она.

– Со мной все в порядке, – сказала Моника. – Он опять промахнулся.

– Ты ранена, милочка. Я вижу! Ты…

– Со мной все в порядке, – повторила Моника.

Пошатываясь, она подошла к дивану и села. К Биллу Картрайту, наконец, вернулся дар речи.

– Тилли, у тебя есть фонарик?

Глаза у Тилли сверкнули.

– Ты погонишься за мерзавцем?

– Да. Он, должно быть, побежал по берегу озера. Перебраться на ту сторону он не может. Дай фонарик, быстро!

Тилли вбежала к себе и вскоре вернулась с электрическим фонариком.

– Я узнала голос, – заявила она. – Я его уже слышала; негодяй прикинулся дежурным, который кричит: «Свет!» Где я его слышала? Где?

Но Билл уже выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Некоторое время в кабинетике Моники было тихо, если не считать шумного дыхания. Тилли достала носовой платок и вытерла глаза; казалось, она и взволнована, и растрогана.

– Дай-ка посмотрю твою голову, милочка. Ну-ка… Позволь, я тебя перевяжу.

– Нет. Ни за что… пожалуйста, уйди!

– Не хочешь чего-нибудь выпить, дорогуша? – льстиво продолжала Тилли. – Если да, у меня кое-что есть.

– Ни за что.

Моника прикрыла глаза рукой. Потом встала и подошла к портрету отца. Каноник Стэнтон по-прежнему улыбался. Пуля пробила стекло и впилась в воротничок каноника, застряв в стене; картина съехала набок.

Сняв фотографию, Моника оглядела дырку в стене. Потом отнесла разбитый портрет к столу, на котором царил безукоризненный порядок, и поставила фотографию рядом с подарком Флосси Стэнтон – викторианской швейной шкатулкой из красной кожи, в которой Моника хранила сигареты.

Тилли довольно мрачно озирала ее.

– Детка, неужели ты намерена сдаться?

– Что значит – сдаться?

– Ты собираешься уехать отсюда, как он и хочет?

– Я… не знаю. Да, не знаю!

– Успокойся, дорогуша.

– Со мной все в порядке.

– Возьми сигаретку, – вдруг оживилась Тилли, как будто ее озарило, и вытащила из кармана пачку «Честерфилда». – Английские сигареты – просто дрянь, дорогуша. Я бы не стала их курить даже на пари. Послушай… – Она помолчала. – Не он спер у тебя письмо. Это я.

– Так я и подумала.

– Тогда зачем ты сказала?..

– Не важно.

– Ради твоей же пользы, – продолжала Тилли. – Честно, дорогуша. Он вообще ничего не знал до сегодняшнего вечера. Я его просветила; рассказала ему все. Ты ему веришь. Он думает, что знает, чьих это рук дело; он кое за кем следит. Почему ты чванишься? Я сказала ему, что ты в него влюблена.

Моника широко раскрыла рот.

– Ты ему ска…

– Ах, к чему отрицать очевидное, дорогуша? Ведь тебе известно, что это правда.

– Нет, неправда!

– Истинная правда. Да ты даже говоришь о нем во сне. Помню, позавчера… Мне показалось, я услышала чье-то бормотание; я встала и приоткрыла дверь к тебе в комнату. Оказалось, бормотала ты. Что-то насчет того, что он древний римлянин, а может, ты римлянка или вы оба. Но должна сказать тебе, дорогуша, это было нечто.

Глаза Моники раскрывались все шире, а щеки заливал все более густой румянец. Казалось, ей вдруг стало трудно дышать.

– Все решено, – еле слышно прошептала она после продолжительного молчания. – Я пыталась убедить себя в обратном, но сейчас… ничего не поделаешь. Вот скотина!

– Но он ведь ничего не сделал, дорогуша. Не вини его за то, что он узнал. Виновата я. Я ему рассказала. А он всего лишь сбрил бороду, потому что подумал, что без бороды понравится тебе больше.

– Надеюсь, его укусит лев, – сказала Моника. – Если он подойдет ко мне близко, я сама его укушу! Я до конца дней своих не желаю иметь с ним ничего общего!

– Ш-ш-ш! – прошептала Тилли, тряся головой.

Обе развернулись к окну. Снаружи, в ночной прохладе, слышались громкие крики Билла Картрайта, от берега доносился топот бегущих ног.