Текст книги "Музыка ночи"

Джон Коннолли
Музыка ночи

Посвящается Сету Каване

John Connolly

NIGHT MUSIC

Nocturnes. Volume 2

Copyright © 2015 by John Connolly

This edition published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency.

Разработка серии А. Саукова

Иллюстрация на обложке Ольги Закис

© Шабрин А.С., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Кэкстон: библиотека с двойным дном

I

Давайте начнем вот с чего: тем, кто смотрит на жизнь со стороны, могло бы показаться, что мистер Бергер существование влачит довольно утлое. В сущности, он и сам вписывался в данную, с позволения сказать, парадигму. Работал он в жилотделе мелкого муниципалитета, где занимал должность регистратора закрытых учетных записей. Из года в год перечень его задач не менялся: сиди, скрипи перышком и составляй список лиц, отказавшихся или самовольно съехавших из предоставленного муниципального жилья (последнее подразумевало некую задолженность). И неважно, равнялась ли задолженность плате за неделю, за месяц или даже за год (вопрос выселения – вообще штука сложная, все тянется и тянется, подчас оставляя за собой такой хвост, что отношения между мэрией и съемщиком начинают напоминать стояние войска под стенами осажденного города). Итак, мистеру Бергеру надлежало скрупулезно вносить означенную сумму в пухлый ледериновый гроссбух, именуемый «Реестром закрытых счетов». В конце года мистер Бергер должен был сводить баланс между платой внесенной и причитающейся. При надлежащем выполнении работы разница между двумя суммами и составляла итог, вносимый в ведомость.

Однако суть своей работы мистер Бергер не смог бы и внятно растолковать. Редко доходило до того, чтобы ее описание выслушали таксист или попутчик в поезде или автобусе – им не хватало ни сил, ни интереса. Но мистер Бергер не обижался. Иллюзий насчет себя или своей работы он не питал. Зато он легко уживался с коллегами и накануне выходных запросто составлял им компанию за пинтой пива (одной, не больше). Исправно вносил он лепту и на подарки к проводам на пенсию, и на юбилеи со свадьбами, и на похоронные венки. Однажды он и сам едва не стал причиной для такой складчины – когда решился осторожно флиртовать с молоденькой служащей из счетного отдела. Его скромные ухаживания, казалось, встретили взаимность, и парочка на протяжении года совершала несмелое кружение, однако на ковер ступил некто более фатоватый, чем мистер Бергер. Вскоре его зазноба, вероятно, устав ждать, когда ее первый избранник наконец прорвет вокруг нее зону неприступности, ушла к его сопернику. А мистер Бергер поучаствовал в складчине на их свадьбу, причем без всякого оттенка горечи (согласитесь, это говорит о многом).

Должность регистратора приносила доход не сказать чтобы весомый, но в целом мистеру Бергеру хватало на еду, одежду и на крышу над головой. А остаток он тратил на книги. Мистер Бергер вел жизнь, если можно так выразиться, пропитанную духом воображения, и вдохновляли его всяческие истории. Вдоль стен квартиры мистера Бергера тянулись стеллажи, уставленные его любимыми книгами. Четкого порядка среди них не было. Нет-нет, вы не подумайте: по авторам мистер Бергер книги, разумеется, группировал, но ни алфавиту, ни тематике не уделял должного внимания. Он знал, куда именно следует протянуть руку за нужным названием – только и всего. Порядок – для скудных умов, а мистер Бергер был весьма развит, хотя сперва можно было предположить обратное. Те, кто в душе несчастлив, умиротворенность других ошибочно принимают иной раз за скуку. Мистер Бергер иногда ощущал нечто похожее на одиночество, но не скучал никогда. В общем, он не был подвержен душевной хандре, а ход своих дней помечал прочитанными книгами.

Подозреваю, что в данном повествовании мистер Бергер предстает эдаким стариканом. Но он им не был. В свои тридцать пять мистер Бергер хотя и не являлся предметом обожания юных дев и впечатлительных домохозяек, но все же был по-своему приятен и даже притягателен. Правда, несмотря на эти качества, в нем проглядывало нечто если не откровенно асексуальное, то, во всяком случае, отмежеванное от реальности отношений с противоположным полом (впечатление, усиленное коллективной памятью о том, как все сложилось – или, наоборот, не сложилось – с той девицей из счетного отдела). Вероятно, именно поэтому мистер Бергер очутился в пыльных рядах холостяков и старых дев муниципалитета. Он пополнил контингент отвергнутых, заброшенных и печальных, даром что не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Ну, быть может, чуточку к последним – хотя мистер Бергер ни о чем подобном никогда не заговаривал вслух и даже не до конца себе в этом сознавался. Втайне он сожалел, что ему не удалось должным образом выказать свои чувства к той девушке из счетного отдела. Но в глубине души он уже смирился, что возможность разделить с кем-либо свой кров не предначертана ему звездами. Постепенно мистер Бергер стал обретать статичность, а книги, которые он читал, можно сказать, помогали ему в этом. Он не причислял себя ни к пылким возлюбленным, ни к трагическим героям. Скорее он смахивал на романных повествователей, которые отстраненно наблюдают за окружающими и ближе к финалу выносят свое резюме. Такие персонажи уподобляются штырькам вешалок, которые ломятся под тяжестью разнообразных сюжетов (ну а сюжеты, по аналогии, можно сравнить с пальто и плащами, в нужное время надеваемыми истинными актерами).

Кстати, несмотря на свою читательскую ненасытность, мистер Бергер никогда не замечал, что жизнь, за которой он наблюдает, в сущности, является его собственной.

Осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, как раз в день тридцатишестилетия мистера Бергера, муниципалитет объявил о переезде. Прежде его отделы были разбросаны по городу подобно аванпостам, но теперь показалось благоразумным собрать их воедино – в одном специализированном месте, а периферийные здания пустить с молотка. Такое развитие событий мистера Бергера опечалило. Жилотдел занимал этаж в обветшалом краснокирпичном особняке, где раньше размешалась частная школа, и была некая трогательная несуразность в том, что эти стены дали приют столь не соответствующему по духу учреждению. Новое же вместилище представляло собой брутальную коробку, спроектированную приспешниками Ле Корбюзье[1]1
  Ле Корбюзье – французский архитектор, пионер архитектурного модернизма и функционализма. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть], которых заботила очистка помещения от всего индивидуального и эксцентричного в пользу единообразия стали, стекла и бетона. Короб вырос на площадке, где некогда красовался возвышенный образец викторианской архитектуры – городской вокзал (его успешно заменили невзрачным бункером, примыкающим к территории торгового центра).

Населению, конечно, стало понятно, что скоро в прах обратятся и другие драгоценности города, а людям придется изнывать при виде уродливой искусственной среды обитания – но иначе, увы, не бывает.

Мистера Бергера проинформировали, что должность регистратора учетных записей упразднится за ненадобностью, а ему поручат иные обязанности. На его место внедрят весьма эффективную систему (что, как продемонстрировало множество подобных инноваций, в итоге вело лишь к снижению качества и росту расходов – по сравнению с предыдущими годами).

Эта новость совпала с известием о кончине пожилой матери мистера Бергера (а больше близких у него и не было – по крайней мере, из числа живых). В тот же день мистера Бергера уведомили о том, что ему причитается скромное, но очень неплохое наследство: дом матушки, кое-какие акции и денежная сумма (не миллионная, но при разумном вложении сулящая перспективу комфортного существования). Надо сказать, что над мистером Бергером издавна довлел писательский зуд – и теперь у него появлялся идеальный шанс дать выход своему литературному пылу.

Поэтому мистер Бергер в кои-то веки удостоился сбора средств в свою честь, устроив на работе скромные посиделки с прощальными тостами, а затем – как в воду канул. Бывшие сослуживцы его более не видели.

II

Матушка мистера Бергера провела свои закатные годы в коттедже на окраине Глоссома – опрятного английского городка на лоне цивилизации. Глоссом как раз пригоден для тех, чей срок на земле постепенно истекает, и тех, кто желает, чтобы окружающая обстановка не вызывала лишних эмоций, которые, как известно, без нужды ускоряют конец. Население Глоссома составляли преимущественно набожные англиканцы с соответствующей приверженностью своему церковному приходу – редкий вечер в Глоссоме проходил без собрания паствы, наполняющей зал часовни. Здесь можно было встретить доморощенных драматургов, местных краеведов или неброско преданных своему делу фабианцев[2]2
  Фабианское общество – английская реформистская организация, основанная в 1884 г.


[Закрыть].

Мать мистера Бергера жила довольно уединенно, а потому мало кто в Глоссоме удивился, когда ее сын взялся копировать стиль жизни недавно усопшей. Дни он проводил в выстраивании канвы своего будущего литературного труда – романа о безответной любви с приглушенным социальным подтекстом. Действие разворачивалось в девятнадцатом веке, среди кудрявых холмов Ланкашира… Однако мистер Бергер быстро уяснил, что его произведение может прийтись по нраву фабианцам, что парадоксальным образом послужило тормозом к процессу написания. Поэтому мистер Бергер начал забавляться сочинением рассказов, но когда и с ними дело не заладилось, он вернулся к рифмоплетству – последнему прибежищу литературного негодяя. Складывалось тоже не ахти. Наконец, дабы занять себя хоть чем-то, он начал строчить письма в газеты по вопросам национальной и международной политики. Один такой опус, на тему барсуков, оказался опубликован в «Телеграф», но в сильном сокращении – в итоге складывалось впечатление, будто автор письма одержим барсучьей тематикой, хотя этой страсти за мистером Бергером, конечно, не наблюдалось.

Постепенно до мистера Бергера стало доходить, что, вероятно, для писательства он не создан, равно как и для светских мероприятий или еще чего-нибудь в этом роде. Но ведь есть и люди, удел которых – просто читать! Когда мистер Бергер пришел к данному выводу, у него буквально тяжкий груз с плеч свалился. Он выложил из карманов дорогие блокноты, купленные в «Смитсоне» на Браун-стрит, и углубился в чтение последнего roman-fleuve[3]3
  Roman-fleuve (франц.) – длинное повествование, «роман-река».


[Закрыть] Энтони Пауэлла – «Танец под музыку времени».

По заведенной привычке вечерами мистер Бергер прогуливался вдоль железнодорожного полотна. Заросшая дорожка, что вилась неподалеку от задних ворот его коттеджа, вела через лесок к возвышенности, по которой тянулись рельсы. До недавних пор поезда останавливались в Глоссоме ежесуточно четыре раза, но отсоединение береговой зоны привело к закрытию станции. Поезда по рельсам все еще с шумом проносились, напоминая об утраченном прошлом, но неумолимая реорганизация маршрутов должна была заставить их умолкнуть.

Увы, рельсы в Глоссоме тоже порастут травой, а станция впадет в запустение! Кое-кто в Глоссоме предлагал выкупить ее у железнодорожного ведомства и превратить в музей, хотя было неясно, что именно можно выставить в таком учреждении на всеобщее обозрение. История Глоссома не изобиловала ни сражениями, ни визитами именитых особ, ни именами великих изобретателей.

Впрочем, все это мистера Бергера не занимало. Ему хватало того, что у него есть приятный маршрут для прогулок. А если еще и располагала погода, то можно было присесть за чтением возле железнодорожного полотна. Рядом со станцией находился турникет, и мистеру Бергеру нравилось ждать там последнего поезда, мчащегося на юг. Состав налетал с грохотом и ветром, а в его мелькающих бледно-синими квадратами окнах виднелись коммивояжеры в костюмах, отчего душу мистера Бергера охватывал трепет благодарности за то, что его трудовая стезя преждевременно подошла к отрадному концу.

С приближением зимы он по-прежнему совершал ежевечерний моцион, хотя ранние сумерки и крепчающий холод лишали его возможности присаживаться с книжкой у дороги. Однако очередной томик был неразлучно при нем: мистер Бергер завел себе привычку проводить час над книгой в «Пятнистой Лягушке» за бокалом вина или пинтой портера.

В тот вечер, о котором пойдет речь, мистер Бергер, как обычно, приостановился в ожидании поезда. Он обнаружил, что состав запаздывает (а в последнее время такое происходило все чаще, и в его душу закралось сомнение, на пользу ли вся эта рационализация железнодорожного расписания). Мистер Бергер закурил трубку и посмотрел на запад, где над лесом догорал красноватый клок неба, высвечивая на гаснущем фоне обнаженные ветви деревьев.

Именно в этот момент он и завидел женщину, идущую тропкой среди разросшегося кустарника. О существовании укромной тропинки мистер Бергер знал, но для своих прогулок считал ее непригодной: не хватало еще порвать о колючие ветки одежду, а то и расцарапать кожу. На женщине было темное приталенное платье, но взгляд мистера Бергера привлекало не оно, а красная сумочка, которую незнакомка несла в руке. Аксессуар резко контрастировал с нарядом женщины. Мистер Бергер попробовал разглядеть ее лицо, но поворот ее головы препятствовал этому.

Внезапно до его слуха донесся сипловатый свисток, и перрон завибрировал. Приближался тот самый экспресс, который идет ввечеру последним. Сквозь ветви деревьев уже виднелось отдаленное мелькание огней. Мистер Бергер снова посмотрел направо. Женщина замерла, вероятно, тоже заслышав свисток. Мистер Бергер ожидал, что она дождется, когда поезд пролетит мимо, но та повела себя иначе. Вопреки ожиданию, она сорвалась с места и ускорила шаг. Быть может, она рассчитывала пересечь пути до прихода экспресса, но это было откровенно рискованно. Легко спутать дистанцию – кроме того, каждому известны жуткие истории о том, как люди, зацепившись ногой о шпалу или о рельс, запросто лишаются жизни из-за своей нелепой спешки.

– Эй! – выкрикнул мистер Бергер. – Стойте! Погодите!

Он машинально отошел от турникета и быстро двинулся в сторону женщины. Она обернулась на звук его голоса. Даже на расстоянии было видно, что она красива. Ее чернобровое лицо с высокими скулами оказалось бледно, но не искажено тревогой. Однако в этом изысканном спокойствии сквозило нечто странное, почти зловещее.

– Не идите через рельсы! – прокричал мистер Бергер. – Пусть поезд проедет!

Женщина вынырнула из кустарника. Подобрав юбки, отчего снизу обнажились изящные шнурованные сапожки, она начала взбираться на насыпь. Мистер Бергер теперь бежал, окликая ее, пока его вопли не заглушил экспресс, смяв и опрокинув своим гулом вечернюю тишину. Блистая цепью окон, поезд со все возрастающим грохотом рванулся мимо него. Жарко ударил дух машинного масла. Женщина, отбросив сумочку, втянула голову в плечи и, раскинув руки, бросилась перед поездом на колени.

Мистер Бергер съежился. Из-за изгиба полотна он не мог видеть момента столкновения, а звуки чудовищного происшествия утонули в реве тепловоза. Когда мистер Бергер открыл глаза, женщины на рельсах уже не было, а экспресс продолжал свой путь, уносясь вдаль.

Мистер Бергер подбежал к тому месту, где в последний момент находилась незнакомка. Весь в напряжении, он ожидал увидеть худшее – рельсы в пятнах крови и кусках разорванной плоти, – но там ничего не было. Впрочем, опытом в подобных делах он не обладал, а потому и понятия не имел, что происходит, когда поезд на запредельной скорости сшибает человека: остается ли на земле лужа кровавых ошметков или вообще ничего. Возможно, сила удара раскидала останки женщины во всех направлениях, а может, и отволокла ее изувеченный труп дальше по рельсам. Обыскав кустарник, мистер Бергер прошел по путям, но не обнаружил ни крови, ни обрывков одежды. Не нашлась даже красная сумочка. Но он же видел женщину! Она не могла оказаться плодом его воображения.

Мистер Бергер задумался. В Глоссоме даже не было полицейского участка, зато он имелся в Морхэме, милях в пяти отсюда. Мистер Бергер, не мешкая, направился к будке с телефоном, находящейся в станционном здании, и позвонил в полицию, рассказав о происшествии, свидетелем которого он явился. Ему дали указание сесть на скамейке снаружи и дожидаться прибытия патрульной машины.

III

Полиция проделала, в сущности, то же, что и мистер Бергер, – правда, прибегнув к бо́льшим затратам (естественно, включая и оплату сверхурочных). «Бобби» оглядели кусты и рельсы и навели по Глоссому справки, не пропадала ли какая-нибудь из его жительниц. Затем полисмены поговорили с машинистом поезда (состав уже продержали целый час на платформе в Плимуте, поскольку в это время шел осмотр тепловоза и вагонов на предмет следов человеческих останков).

Мистер Бергер, который послушно оставался на перроне, был повторно опрошен инспектором из Морхэма. Инспектора звали Карсуэлл, и теперь его манеры были гораздо холодней, чем поначалу. Вскоре после поисков тела стал накрапывать дождик, и Карсуэлл со своими людьми основательно промокли. Намок и мистер Бергер, к тому же он почувствовал, что его потряхивает мелкий, но стойкий озноб. Видимо, от шока. Быть свидетелем человеческой смерти ему еще не доводилось. Безусловно, это глубоко на него повлияло. Инспектор Карсуэлл стоял в сгущающихся сумерках, шляпа на нем была примята, а руки засунуты в карманы пальто. Его коллеги готовились к отъезду, а двух собак-ищеек увели обратно в фургон, на котором прибыла полиция. Расходились и горожане, собравшиеся поглазеть на происшествие: кое-кто из них бросал на мистера Бергера любопытные взгляды.

– Давайте-ка прогуляемся напоследок и побеседуем, – сказал Карсуэлл.

Мистер Бергер изложил ему историю повторно. Детали не изменились. Он был уверен в том, что лицезрел.

– Должен вам сказать, – устало перебил Карсуэлл, и мистер Бергер сразу же смолк, – что машинист поезда ничего не видел и ни о каком столкновении не подозревал. Как вы, вероятно, представляете, для него было потрясением услышать, что под колеса бросилась женщина. С осмотром поезда он помогал нам лично. Выяснилось, он приобрел некоторый негативный опыт. Прежде чем его произвели в машинисты, он был пожарным на дрезине, которая у Колфордского переезда сбила пешехода. Водитель, когда заметил человека на рельсах, не успел притормозить. Говорит, дрезина того парня расплющила в лепешку. Мало не показалось. Он склонен считать, что если б он невзначай сбил женщину, то найти ее останки нам бы не составило труда.

Карсуэлл закурил сигарету. Предложил и мистеру Бергеру, но тот отказался, предпочтя трубку, которая, кстати, уже погасла.

– Вы живете один, сэр? – полюбопытствовал Карсуэлл.

– Да.

– Насколько я понимаю, в Глоссоме вы обосновались сравнительно недавно?

– Верно. У меня умерла мать, и мне достался ее коттедж.

– И вы писательством занимаетесь?

– С переменным успехом. Если честно, я сомневаюсь, что гожусь для данного поприща.

– Занятие, я понимаю, отшельническое?

– Да, так уж складывается.

– А вы женаты?

– Нет.

– Подруга есть?

– Тоже нет, – ответил мистер Бергер и стеснительно добавил: – Пока.

Ему не хотелось, чтобы инспектор Карсуэлл усмотрел в его холостяцком существовании что-нибудь подозрительное или неладное.

– Угу, – Мистер Карсуэлл глубоко затянулся. – Вы по ней скучаете?

– По кому?

– По вашей матушке.

Вопрос прозвучал довольно странно, однако требовал ответа.

– Конечно, – сказал мистер Бергер. – Я по возможности навещал ее, а раз в неделю мы общались по телефону.

Карсуэлл кивнул, как будто это многое объясняло.

– Должно быть, диковинное это ощущение – переезжать в новый город и жить в том месте, где скончалась твоя мать. Она, кажется, была в тот момент дома?

Инспектор Карсуэлл, похоже, знал о покойной предостаточно. Ясно, что, находясь в Глоссоме, справки он наводил не только о пропавшей женщине.

– Да, дома, – подтвердил мистер Бергер. – Простите, инспектор, но какое это имеет отношение к происшествию на железной дороге?

Карсуэлл вынул изо рта сигарету и изучающе оглядел ее тлеющий кончик, словно в нем крылся ответ на вопрос.

– Я начинаю задумываться, а не померещилась ли вам та женщина, – тихо, но уверенно произнес он.

– Что? Как такое может привидеться?

– А ведь тела-то нет, сэр. И крови нет, и тряпья. Ничего нет. Даже упомянутую вами красную сумочку мы не нашли. Нет решительно никаких следов того, что на путях произошло нечто ужасное. Поэтому…

Карсуэлл сделал последнюю затяжку и, бросив окурок на перрон, с силой притоптал его каблуком ботинка.

– Давайте просто предположим, что вы ошиблись, ладно? Быть может, вам стоит занять ваши вечера чем-нибудь другим? Да и зима на пороге. Вступите в бридж-клуб или присоединитесь к церковному хору. Или заведите себе для совместных прогулок какую-нибудь особу помоложе. Спро́сите, к чему я клоню? Я вам объясню. По-моему, вы страдаете от серьезной душевной травмы. И было бы на пользу, если б вы проводили меньше времени в одиночестве. Тем самым избежите повторных ошибок такого свойства. Вы меня, надеюсь, понимаете, сэр?

Намек был ясен. Ошибаться – не преступление, зато транжирить время полиции – безусловно, да.

Мистер Бергер отпрянул от турникета.

– Я знаю, что я видел, инспектор, – выдавил он, превозмогая в своем голосе сомнение.

В свой коттедж он возвращался внутренне взъерошенный.

IV

Стоит ли удивляться, что ночь мистер Бергер провел почти без сна. Сцена ухода незнакомки разворачивалась перед его внутренним взором вновь и вновь, и хотя самого момента столкновения он не наблюдал, он и видел, и слышал его в тиши своей спальни. Чтобы успокоиться, он выпил бокал бренди (алкоголь принадлежал его усопшей матери), ну а поскольку к крепкому спиртному мистер Бергер был непривычен, то оно пошло ему не на пользу, а во вред. Его пробрала тошнотворно-вязкая истома, в которой сцена гибели женщины повторялась столь часто, что он уверился, будто присутствует при ее смерти не в первый раз. Им овладело дежавю, стряхнуть которое было невозможно. Раньше, в разгар болезни или жара, с ним бывало такое. В такие часы в его мозгу селилась назойливая мелодия или песня, пускающая свои корни так глубоко, что мешала заснуть и не давала изгнать себя до той секунды, пока температура не спадала. Теперь то же самое происходило с видением смерти незнакомки, и мутное кружение приводило к мысли, что он уже был свидетелем трагедии – причем несколько раз.

Наконец – слава тебе господи! – усталость взяла свое, и он впал в тяжелое забытье. С пробуждением поутру, однако, нудящее ощущение вновь появилось на поверхности его сознания. Мистер Бергер надел пальто и сбивчивым шагом возвратился к месту предполагаемого происшествия. Он брел по заросшей тропе, надеясь отыскать хоть что-нибудь не попавшееся на глаза полиции – какой-нибудь признак того, что он не стал жертвой неуемного воображения – лоскуток черной ткани, каблук от сапожка или красную сумочку. Он не обнаружил ровным счетом ничего.

Почему-то сильнее всего его будоражила именно сумочка. Да, она была гвоздем всему. Пары алкоголя уже выветрились из его организма (хотя, чего скрывать, похмелье оказалось мучительной штукой), и теперь мистер Бергер задумался. Постепенно он проникся уверенностью, что самоубийство молодой женщины напоминает ему сцену из книги – точнее, самую знаменитую сцену в мировой литературе, связанную с поездом.

Это вселяло соблазн поступиться физическим поиском в пользу поиска литературного.

Свои книги в коттедже мистер Бергер давно распаковал, но еще не распределил их по полкам. Матушка не была столь завзятой читательницей, как ее сын, а потому обширные пространства незанятых стен у нее занимали дешевые репродукции пейзажей, в основном морских. Места под книги здесь было куда больше, чем в прежнем жилище мистера Бергера, – в значительной мере потому, что коттедж оказался гораздо просторней его съемной квартирки, а для истинного библиофила ничто не представляет ценности большей, чем свободная квадратура, которая, естественно, отводится под хранение коллекционных залежей.

Том «Анны Карениной» мистер Бергер обнаружил на обеденном столе, причем роман, словно сэндвич, обжимали с двух сторон «Война и мир» и «Хозяин и работник. Повести и рассказы» (последний – красивое эврименовское издание сорок шестого года, из-за которого мистер Бергер чуть не поступился «Анной Карениной», поскольку повести классика показались ему занимательней, чем романы). Здравый смысл быстро возобладал, хотя мистер Бергер все же не убирал со стола «Хозяина» – для более вдумчивого знакомства в подходящее время.

Надо сказать, что вскоре «Хозяин» прирос еще дюжиной столь же благословенных томов, из которых каждый ждал дни, а то и недели, чтобы настал его час.

Мистер Бергер сел в кресло и раскрыл «Анну Каренину» («Клубное лимитированное издание», Кембридж, 1951, подписан Барнеттом Фридманом; найден случайно на толкучке в Глостере и куплен за такую смехотворную цену, что мистер Бергер, усовестившись, сделал потом взнос на благотворительность). Он принялся листать страницы и добрался до XXXI главы, начинающейся словами: «Раздался звонок…» Отсюда он начал читать бегло, но кропотливо, проходя вместе с Анной через залу мимо Петра в его ливрее и высоких сапогах, мимо нагловатого кондуктора и уродливой дамы с турнюром, мимо испачканного неприглядного мужика в картузе, пока наконец не наткнулся на отрывок:

«Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колени. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

* * *

Мистер Бергер прочел фрагмент дважды, после чего откинулся в кресле и прикрыл глаза. Все это наличествовало там, вплоть даже до пресловутой красной сумочки, которую женщина на рельсах отбросила перед тем, как ее сшиб экспресс, – в точности так же, как Анна отбросила свой мешочек перед тем, как пасть под поезд. Жесты незнакомки перед кончиной и те совпадали с движениями Анны: и она втянула голову в плечи и раскинула руки, как будто смерть явилась к ней в образе распятия, а не железных колес.

Да и память мистера Бергера насчет того происшествия слагалась в аналогичные фразы.

– Боже мой, – пробормотал мистер Бергер, оглядевшись по сторонам. – Может, инспектор действительно прав, и я провожу слишком много времени в компании романов. Иначе как может человек видеть сцену из «Анны Карениной», которая точь-в-точь воспроизводится на железнодорожном участке Эксетер – Плимут!

Положив книгу на подлокотник кресла, он прошествовал на кухню. Мелькнул соблазн приложиться к бренди, однако недавний опыт показывал, что это не сулит ничего хорошего, и мистер Бергер остановил свой выбор на пузатом чайнике. Заняв место за кухонным столом, кружка за кружкой он опустошил чайник до дна. В кои-то веки мистер Бергер не утыкался в книгу и даже не отвлекся на свежий кроссворд в «Таймс» (неслыханное дело для этого времени суток!). Он лишь сидел и глазел на облака, слушал птичье щебетание и размышлял, а не тронулся ли он чуточку умом.

* * *

В тот день мистер Бергер ничего более не прочел, за исключением, разумеется, XXXI главы «Анны Карениной», которая стала его единственным за сегодняшний день причащением к миру литературы. Сложно было припомнить, когда он прочел так мало. А ведь он жил для книг. Они поглощали все его свободное время, начиная с детского откровения, когда ему явилось, что он способен совладать с книжкой один, без материнского присутствия. Вспоминались первые, с запинками, столкновения с джонсовскими историями о Бигглзе[4]4
  Уильям Джонс (1893–1968) – английский пилот и писатель, автор приключенческих рассказов о Бигглзе – воздушном асе времен Первой мировой войны.


[Закрыть]. В те времена он, Бергер, совсем еще мальчонка, боролся с длинными словами и разламывал их на слоги, так что из одного трудного словечка получалось два попроще. С той самой поры книги сделались его неразлучными спутниками. И он с готовностью пожертвовал настоящей дружбой ради этих симулякров реальности. К примеру, он чурался приятелей, возвращаясь домой из школы окольным путем. Он никогда не приглашал их в гости, не открывал им дверь, если они маячили на крыльце, и держался подальше от окон. Он уже тогда не хотел, чтобы его заметили одноклассники: не дай бог, еще позовут играть или гулять, отрывая от очередного захватывающего повествования.

Книги были по-своему виновны и в его фатальном осторожном поведении с девушкой из счетного отдела. Похоже, она тоже почитывала (он заставал ее то с романом Джорджетт Хейер[5]5
  Джорджетт Хейер (1902–1974) – английская писательница, автор детективных и исторических романов любовной тематики.


[Закрыть], то иногда и с детективом Агаты Кристи, взятым в библиотеке). Однако было подозрение, что чтение для нее – не всеохватывающая страсть. Что, если она начнет настаивать, чтобы они проводили вечера в театре или смотрели балет или разгуливали по магазинам исключительно ради того, чтобы «быть вместе»? Разве не на данное пустое времяпрепровождение обречены все супружеские пары?

Но чтение – пристрастие одиноких. Можно, конечно, читать, сидя в гостиной на диване, возле своего супруга, и вечерами в кровати, но это подразумевает достигнутый на сей счет консенсус, а пара состоит из двух единомышленников. С другой стороны, будет доподлинной трагедией связать себя с человеком, который пробежит глазами несколько страниц, а затем начнет мурлыкать мотивчик, барабанить пальцами по обложке или, чего доброго, примется крутить настройку транзистора. Не успеешь опомниться, как твоя спутница начнет вслух высказываться о твоей любимой повести – и тогда уже миру между вами точно не бывать.

Поэтому однажды, когда мистер Бергер сидел на кухне своей покойной матушки, его осенило. Он понял, что никогда не удосуживался поинтересоваться мнением той барышни насчет литературы или хотя бы балета – и вот к чему это привело. Правда, мистер Бергер сознательно не желал тревожить свой устоявшийся уклад – свой уютный мирок, в котором ему редко когда приходилось принимать решение более сложное, чем выбор очередной захватывающей книги…