Текст книги "Музыка ночи"

Разорванный атлас – пять фрагментов

I. Страх и трепет королей

В стенах осточертевшего Tekenvande Eik[25]25
  «Знак дуба» (нидерл.).


[Закрыть] Кувре дожидался корабля, который наконец-то доставит его в Англию. В этой захудалой гостинице он сидел уже несколько недель кряду и, признаться, начинал нервничать. Молва о грядущей мести католиков докатилась до ушей гугенотов, и Кувре полагал, что в Амстердаме ему будет небезопасно. Более-менее успокоиться он сможет, лишь отгородившись от континента Северным морем.

Жена, с ребенком от него, стараниями злодейки чумы ушла на тот свет. Траурная весть настигла Кувре почти одновременно с тем, как Генрих Наваррский[26]26
  Генрих IV Наваррский (1553–1610) – лидер гугенотов, король Наварры с 1572 г., король Франции с 1589 г., основатель королевской династии Бурбонов.


[Закрыть] снял свою осаду с Парижа и отступил под натиском превосходящих сил католиков-испанцев, возглавляемых герцогом Пармским.

Кувре бежал с остатками воинства Генриха и назад уже не оглядывался. Говорили, что осада Генриха унесла жизни чуть ли не четверти населения французской столицы. Католики, безусловно, готовились взять за это плату, но, разумеется, не с Генриха. Ходили слухи, что пройдоха-наваррец думает принять католичество и послал для этой цели в Рим переговорщиков. Хотя для Генриха ситуация осложнялась тем, что в тысяча пятьсот девяностом году – как раз незадолго до снятия осады – скончался папа Сикст V, а его преемник Урбан VII после своего избрания продержался на свете лишь двенадцать дней. Кончина Сикста, возможно, была Генриху на руку. Давайте рассудим: покойник Феличе Перетти был ярым противником Реформации и с легкой душой благословил заведомо обреченный план испанского короля Филиппа II о вторжении в Англию. Со смертью Урбана кардиналы избрали на папство Никколо Сфондратти, нареченного Григорием XIV, – человека немощного и внушаемого. Испанские кардиналы выдвинули его, дабы усилить свои позиции против Франции, одновременно сузив Генриху пространство для маневра. Что ж, если Наваррец нынче к Рождеству заделается католиком, то Кувре остается разве что податься в иудеи.

Боже мой, как же холодно в Амстердаме! Город почти такой же отсыревший, как и сами голландцы. К кальвинистам Кувре был вполне равнодушен, но, как известно, враг твоего врага – твой друг, а затяжное противостояние между испанцами и голландцами и было той веской причиной, по которой он забрался в такую даль. Но город этот опасен: кальвинистский нажим на католичество привел лишь к росту в Нидерландах злобных настроений, направленных против Реформации. В результате здесь вновь открывались семинарии, а в протестантских кварталах опять замелькали сутаны католиков-миссионеров.

Будучи одним из юридических советников Генриха, Кувре находился в розыске. Если его подлинный статус станет известен кому-нибудь из католических фанатиков, ошивающихся в хмурых закоулках Амстердама, за его жизнь не поручится никто. Капитан английского корабля поклялся своим протестантским единоверческим братством, что путешествие будет безопасным, но между строк читались и равновеликие соображения коммерческой выгоды: за место на матросском гамаке Кувре выложил кругленькую сумму. Ну и ладно. В Амстердаме ему делать больше нечего, а уж в Лондоне он Божьей милостью дело себе найдет.

Вдобавок у Кувре имелись рекомендательные письма двум юристам в «Судебных иннах»[27]27
  «Судебные инны» – школы-гильдии, где ученики обучались у опытных юристов в качестве подмастерьев; ныне четыре английские школы подготовки барристеров.


[Закрыть], и от обоих был гарантирован радушный прием. Но пока, до получения весточки о готовности корабля к отплытию, Кувре вынужден был прозябать в треклятом «Дубе». Время он коротал в своей комнатушке, а вне гостиницы старался открывать рот как можно реже из опасения, что иноземный акцент может привлечь к нему излишнее внимание. А потому трапезничал он в одиночестве, штудировал между делом Женевскую Библию[28]28
  Женевская Библия – перевод Библии на английский язык, сделанный в 1560 г. группой протестантов, укрывшихся в Женеве от преследований католиков.


[Закрыть] да пребывал в унылых раздумьях об утраченных жене и ребенке.

Но даже в обстоятельствах, подобных тем, которыми тяготился Кувре, нужда в компании (пусть хотя бы для того, чтобы окунуться в человеческое тепло) становилась подчас такой неодолимой, что наш изгнанник облюбовал себе укромный уголок в гостиничной таверне, подальше от очага и от скопления завсегдатаев. Уже четвертый вечер кряду Кувре взял себе на ужин hutspot[29]29
  Рагу из тушеного мяса с картофелем, морковью и луком (нидерл).


[Закрыть], в силу его сытности и дешевизны. Рядом с тарелкой на столешнице стоял стаканчик местного джина женевера, а еще вазончик с колотым желтоватым сахаром.

За едой Кувре прислушивался к мерному рокоту людского говора. На голландском он изъяснялся неважнецки, но в «Дуб» сходились люди из самых разных городов и даже стран – в основном зажиточные купцы, связанные с поставками грузов. Обычные моряки ели, пили и кутили в других местах.

Человек гонимый, если желает выжить в суровых условиях преследования, развивает у себя способность предугадывать появление охотников. Но он же способен выработать у себя нюх и на такую же, как он, дичь. Так обстояло и с Кувре: он давно приметил человека, притулившегося за соседним столиком. Незнакомец держался в тени и за все время не произнес ни единого слова – он лишь довольствовался тем, что заказал себе ужин и теперь молча его вкушал.

Кувре насторожился и решил не вступать с мужчиной в разговор. Поэтому он не без удивления оказался оторван от мыслей появлением целой бутылки можжевелового джина, которую водрузил перед ним на стол незнакомец.

– Не соизволите ли пригубить?

Кувре поднял голову. Над ним возвышался мужчина невероятной бледности и худобы, с длинными, но тонкими прядями волос, через которые просвечивала макушка. Одет он был добротно, но как будто с чужого плеча. Камзол был ему велик или принадлежал кому-то другому, или же роль преследуемого, которую ему приписал Кувре, уже поглотила его целиком и полностью. В общем, Кувре почти не сомневался в том, что человек этом гоним страхом за свою жизнь. Глаза его напоминали глаза кролика, высматривающего тень ястреба, и сколько бы спиртного он ни употребил, он все равно не мог не унять дрожь в руках.

– Благодарю, но вынужден отказаться, – с холодной учтивостью ответил Кувре. – Я уже собирался ретироваться отсюда и отдохнуть у себя в комнате.

Возможно, он и желал посидеть в дружеской компании, но незнакомец явно не годился для данной цели. Как бы ненароком не навлечь на себя (да и на этого типа) свору ищеек, подумал Кувре.

А мужчина между тем и не думал уходить.

– Вы Кувре, – произнес он.

Кувре с трудом скрыл шок. Его имени не знал даже английский капитан.

– Вы ошиблись. Меня звать Порше.

Он сделал попытку встать, но незнакомец положил ладонь ему на плечо. При всей своей тщедушности он, однако, оказался довольно-таки крепким и сильным.

Можно было, конечно, воспротивиться, но возня, естественно, взбудоражила бы зевак таверны.

– Вы, смею заметить, не свинопас, и ваше высокое происхождение наверняка позволяло вам вращаться в других кругах, – продолжал незнакомец. – Меня же незачем страшиться. Вашего секрета я не выдам. Меня зовут ван Агтерен, и я прошу вас уделить мне лишь малую толику вашего бесценного времени. Взамен я обещаю вам половину содержимого бутылки джина, а также занятную историю.

– Вынужден повторить: вы ошибаетесь.

– Вероятно, вы правы. Если это так, то пусть вы будете Порше, а я, с вашего позволения, останусь ван Агтереном. Так что подумайте над моим предложением. Смею вас заверить, что и беседа, и товарищеские отношения нужны нам обоим. Ваша пустая комната, если так можно выразиться, поскучает без вас лишний часок. И еще, – добавил ван Агтерен, – я рассматриваю это как благое деяние христианина, и после того, как вы выслушаете мою историю, вы поймете ценность данной услуги. Итак, могу ли я присесть?

Кувре оценивающе оглядел голландца. Искушенность в делах юриспруденции выработала в нем свойство за считаные минуты определять характер того, с кем имеешь дело. Злонамеренности или враждебности в этом человеке не угадывалось. Присутствовал лишь глубокий страх, сдерживаемый усилием воли. Да, вокруг ван Агтерена определенно кружили хищники, но и Кувре ходил под такой же угрозой, был одинок и донельзя измучен.

– Присаживайтесь, – вымолвил он после паузы. – Выкладывайте вашу историю.

Ван Агтерен был уроженцем Тилбурга, города на юге страны. Семья его проживала, можно сказать, под сенью церкви Святого Иосифа, или «нагорной церковью», как ее называли горожане, что легло в основу его фамилии (ван Агтерен на местном наречии означало «позади» и относилось к тем, кто родился близ холма, на котором возвышалось то величественное здание). Ребенком он был смышленым и уже в отрочестве поступил в учение, а затем и в услужение Корнелию Схюлеру – знаменитому голландскому ученому, сведущему в арифметике, геометрии и астрологии.

И для Схюлера этот самый Тилбург оказался местечком, если честно, неподобающим. Городок был простецким, ремесленно-купеческим, люди возводили свои хибары возле «выпаса» – общего пастбища для овец, и жизнь в Тилбурге вертелась вокруг ткачества, ткацкого ремесла и суконной торговли, к наукам не имея никакого отношения. Жил Схюлер в захламленном домишке по соседству с церковью Святого Дионисия и лишь изредка выбирался за пределы своего жилища.

Ван Агтерену он твердил, что все нужное ему для работы содержится «вон там» – и указывал на ворохи и кипы бумаг и книг, занимающих все полки – и «вот тут», и пальцем постукивал себе по лбу. Разумеется, этим дело не ограничивалось: к Схюлеру нескончаемыми вереницами тянулись всевозможные визитеры с документами, картами и диковинными приборами, назначение которых не было ясно не только юному ван Агтерену, но и вообще кому бы то ни было, за исключением горстки самых просвещенных мужей, включая, безусловно, его наставника и господина.

Сам же Схюлер давно овдовел и растил единственную дочь по имени Эйлин.

Складом ума она напоминала отца и помогала ему иной раз сноровистей, чем ван Агтерен, хотя пол вменял ей свои дарования не выпячивать. Разумеется, в присутствии визитеров она была тише воды ниже травы и посиживала в своей комнатке, послушно рукодельничая. Отношения между Эйлин и учеником складывались романтические, меж собой они осмеливались поговаривать и о женитьбе. Схюлер к дочери относился властно, но и ван Агтерен пришелся ему по нраву, так что юным влюбленным казалось, что их союз устроит всех уже потому, что Эйлин не будет оторвана от отца (покидать своего наставника ван Агтерен не собирался).

Но однажды зимой в поздний час (тогда уже наступил тысяча пятьсот восемьдесят девятый год) в дверь дома постучали. Ван Агтерен открыл дверь – на пороге стоял знакомый мастеровой с наплечной сумкой. Он спросил, дома ли господин, и добавил, что хочет показать ему любопытную находку.

Час был поздний, но ван Агтерен гостя впустил и провел к ученому, который препарировал трупик обезьяны. Животное он купил у матроса, питомицей которого обезьянка была до своего издыхания. Пряча в карман монету Схюлера, старый матрос даже всплакнул.

Мастеровой пояснил, что работает сейчас в артели строителей. Там на холме, неподалеку от Нагорной церкви, нежданно-негаданно обрушился дом, и теперь они на его месте возводят новый, крупнее и крепче. Работяга копал землю, расширяя фундамент, и вдруг наткнулся на предмет, который сейчас и принес господину ученому.

Это была книга – и какая! Вид у нее был дорогой и необычный. Обложкой ей служила кожа, неизвестная ни Схюлеру, ни ван Агтерену. На ней отчетливо рельефно прорисовывались следы рубцов и жил. Цвет у нее был багрово-красный (напрашивалось неуютное сравнение с сырым мясом). Схюлер потянулся раскрыть фолиант и прочитать его содержание, но мастеровой усмехнулся:

– Так, mijnheer[30]30
  Мой господин (нидерл.).


[Закрыть], я бы и сам мог. Мне думалось, что вам повезет больше, чем мне.

Книга не открывалась. Ее страницы были словно промазаны клеем, а затем и слиплись между собой. Схюлер вооружился скальпелем и попробовал рассоединить листы, но не тут-то было. Своих секретов фолиант ему не выдавал.

– Может, это книга-фальшивка? – высказал предположение ван Агтерен.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Схюлер.

– В Утрехте я как-то видел том «Тетрабиблоса»[31]31
  «Тетрабиблос» («Четверокнижие») – трактат Клавдия Птолемея об астрологии.


[Закрыть]. Однако при более тщательном осмотре становится ясно, что это просто-напросто имитация. Не книга, а скорее коробка. Ученый, которому она принадлежала, хранил в ней золото: воры-то не имеют склонности к чтению.

Схюлер, проведя пальцем по обрезу страниц, с сомнением покачал головой:

– А на ощупь воспринимается как бумага.

Он аккуратно обстучал фолиант костяшками, прислушиваясь, не издаст ли тот в каком-нибудь из мест полый звук, – но нет, все было цельно.

– Вероятно, она подлинная, – заключил Схюлер, – но отчего она так плотно сомкнута, сказать не берусь.

Рухнувший на склоне дом принадлежал некоему Деккеру, невежде из невежд – уж кому-кому, а ему фолиант не мог принадлежать. Это подтвердил и мастеровой, заявив, что обнаружил ее, когда продалбливался через слой камня гораздо ниже того уровня, где изначально закладывал свой фундамент Деккер.

– И мне кое-что показалось странным, mijnheer, – сообщил работяга. – Еще секунду назад, когда я копал, никакой книги и в помине не было, а потом вдруг раз – и появилась. Я ведь ее даже не раскапывал. Повернулся и увидел, что она там лежит. И она ничем не запачкана, и повреждений никаких нет.

И действительно – фолиант сохранился безукоризнено, что вообще-то было невероятным для вещи, бог весть сколько пролежавшей в земле. Схюлер поинтересовался, а не могло ли так получиться, что книгу, к примеру, случайно обронил кто-либо из горожан, проходящих мимо стройки.

Мастеровой заверил Схюлера, что дом стоял на отшибе и людей вокруг точно не было, да и, кроме того, на момент обнаружения он работал там совсем один.

Но и в то, что фолиант мог быть закопан кем-то из местных, верилось слабо, учитывая, что мастеровой был вынужден пробиться через слой старого камня.

А если работяга фолиант где-то умыкнул и теперь пытается выжать дюжину гульденов из единственного на весь Тилбург человека, для которого подобная вещица может составлять какую-то ценность? Но ван Агтерен знал мастерового и не имел оснований сомневаться в его честности. Об этом он и шепнул Схюлеру, догадавшись, что старик подозревает неладное.

В итоге Схюлер согласился дать мастеровому за хлопоты несколько стейверов и пообещал ему надбавку в случае, если книга, когда откроется, и впрямь окажется любопытной. К его удивлению, работяга нисколько не рядился, а мизерную, в общем-то, сумму принял не колеблясь. Ссыпав горстку стейверов и пфеннигов в карман, он с облегчением вздохнул и сказал, что его ждет работа.

Ван Агтерен проводил его до двери, а на выходе придержал за рукав.

– Ты мог бы выручить за нее горазло больше в Эйндховене или Утрехте, – вкрадчиво произнес он.

– Угу, – махнул рукой мастеровой. – Ежели честно, я думал податься в Эйндховен, но теперь я рад, что этого не сделал. Хорошо, что я сбыл ее с рук. Избавился. Будь у меня богатство, я бы за нее твоему хозяину еще и приплатил бы, лишь бы он избавил меня от ноши.

– Правда? – искренне удивился ван Агтерен. – Но почему?

– Ты к ней еще не притрагивался, – вымолвил мастеровой, – не держал в руках. А мне было страшно – казалось, что общаешься с кем-то живым. Ей-богу! Она пульсирует, попахивает кровью. Когда я это уяснил, то сразу зарекся, что она и ночи не проведет в моем доме. Возможно, и монетки твоего хозяина упокоятся в сундуках Нагорной церкви – ведь я боюсь, что купленные на них еда и питье отравят меня и мою семью! А еще…

– Что еще?

Мастеровой тревожно огляделся, словно ожидая, что из мрака зимней ночи может появиться призрак.

– Перед тем как я пошел к вам, – облизнув пересохшие губы, прошептал он, – в тумане я увидел силуэт человека. Огромный такой и сотканный из клубов дыма. Он таращился на мой дом и шел за мной по пятам. Мне почудилось, что кроме своих шагов я слышу еще и его шарканье. Пару раз я оборачивался, но никаких следов на дороге не было. Может, оно мне и померещилось…

И мастеровой спустился с крыльца. То была их последняя встреча.

Назавтра на него рухнула стена того самого дома, а когда артельщики вытащили беднягу из-под камней, он был уже мертв.

Вернувшись, ван Агтерен застал своего господина в гостиной. Ученый изучал книгу. Он взыскательно ее оглядывал, выискивая на корешке или обложке признаки потаенного механизма, с помощью которого можно было бы открыть фолиант.

– Просто уму непостижимо! – встретил Схюлер своего подручного восторженным возгласом. – Потрогай ее, Йохан! Обложка на ощупь теплая, как человеческая плоть!

После рассказа мастерового Ван Агтерен прикасаться к фолианту не пожелал. Он досконально пересказал своему господину все, что узнал о находке мастерового, чем лишь вызвал у Схюлера смех и шутливое признание, что туман способен одурачить любого профана.

Через несколько минут ван Агтерен покинул гостиную и вышел в коридор, где и повстречал Эйлин, которая несла свечу.

– Кого к нам занесло на ночь глядя? – спросила она.

– У нас был местный работяга. Он обнаружил старинную книгу и принес ее твоему батюшке, – объяснил ван Агтерен.

– И что за книга?

– Понятия не имею, – пожал плечами ван Агтерен.

– Но ты ее видел?

– Конечно, хотя в глубине души я уже об этом жалею. Лучше б она мне вообще на глаза не попадалась.

Эйлин покачала головой.

– Иногда ты мне кажешься очень странным, – промолвила девушка.

– Значит, ты тоже до удивления странная, – ответил он. – Иначе как бы ты меня любила.

– Ты прав.

Губы ее приоткрылись, и он припал к ним поцелуем.

– Мой отец… – начала Эйлин.

– Поглощен изучением фолианта.

– У меня вот-вот начнется время алых роз, – смущенно улыбнулась она, – разрешаю тебе навестить меня на ложе.

Отказа с его стороны не последовало.

* * *

Ван Агтерен остался у своей возлюбленной на целую ночь, хотя и был начеку. За домом приглядывала парочка въедливых пожилых слуг, давать которым повод для сплетен – откровенный риск. Может выйти боком. К тому же старика Схюлера он искренне уважал, хотя и не настолько, чтобы отказываться от утех с его дочерью. Неизвестно, до какой именно степени старик осведомлен об их связи: незачем провоцировать подозрения, даже если они и вполне обоснованны.

На рассвете ван Агтерен выскользнул из спальни Эйлин и направился к себе. Путь пролегал мимо кабинета Схюлера. Приблизившись, ван Агтерен заметил, что дверь в комнату приоткрыта. Прежде чем войти, он учтиво постучал о косяк, но ответа не получил. В помещении никого не оказалось, а смежная каморка, в которой ученый отдыхал, пустовала. Не оказалось Схюлера ни на кухне, ни в гостиной – впрочем, входная дверь была не заперта.

Вероятно, Схюлер решил прогуляться в ранний предутренний час, подумал ван Агтерен.

Однако слуги, которые готовили завтрак, твердили, что не видели хозяина.

Ван Агтерен забеспокоился.

Вскоре встала Эйлин, но о местонахождении отца могла сказать не больше, чем остальные. Впрочем, она не слишком волновалась. Характер у старика был взбалмошный, с резкими перепадами настроения; мало ли что ему могло втемяшиться, хотя шастать по улицам в неурочные часы у него в привычки не входило. Однако ван Агтерену было не по себе. Наспех позавтракав, он отправился на поиски своего наставника.

Тилбург был небольшим городком, но во всех его скромных пределах Схюлера не обнаружилось. Как в воду канул.

* * *

В таверне «Знак дуба» ван Агтерен налил Кувре очередной стаканчик женевера.

– А вы меня заинтриговали, – признался Кувре. – Но я до сих пор не пойму, зачем вы в качестве слушателя выбрали именно меня.

– Но моя история в самом разгаре! – воскликнул ван Агтерен. – Худшее еще впереди.

Он с извинением отлучился по нужде, оставив своего собеседника в одиночестве. В таверне скапливалось удушливое, сыроватое тепло, а в голове у Кувре начинало понемногу шуметь от хмеля. Надо бы заканчивать с джином: ишь как поднабрался. Может, подышать воздухом?

И он выбрался наружу. Мальчишка-работник отскребал снег, формируя для посетителей дорожку, но на нее сразу же сеялись рассыпчатые снежинки.

И тут Кувре заметил, что по дорожке шествует какая-то тучная фигура в черном (кстати, она была тучной в буквальном смысле слова – и более смахивала на пухлое облако, чем на человека).

А в следующее мгновение все исчезло.

Должно быть, игра тусклого света и сгущающегося снега, подумал Кувре.

– Ты знаешь этого прохожего? – указывая рукой, осведомился Кувре у парнишки.

– Какого? – делая передышку в работе и утирая нос, спросил тот.

– Он прошел здесь только что.

– Вы чего-то путаете, mijnheer, – ухмыльнулся сорванец. – Выпили, наверно? Я разгребаю снег уже несколько часов кряду, а мимо меня хоть бы одна душа протопала. Да и свежих следов на дорожке вообще нету.

Мальчишка не ошибся: снег припорошил старые следы, а новых на нем пока не появилось.

Несмотря на холод, Кувре побрел до ограды и принялся пристально высматривать тучного прохожего, но тщетно.

Даже цепочка следов от гостиницы принадлежала единственно Кувре.

Он возвратился в таверну, где его ждал ван Агтерен.

– Где вы были? – встрепенулся он.

– Подышать захотелось, – ответил Кувре.

– А вы храбрее, чем я. Я и наружу-то не высовывался – так, пустил струю с крыльца. Извините, но у вас обеспокоенный вид.

Кувре прихлебнул женевера.

– Мне показалось, что я кого-то видел, – промолвил он. – Но это был обман зрения.

Ван Агтерен насторожился.

– Говоря насчет «кого-то», вы можете хотя бы примерно его описать?

– Фигура в черном. Вроде мужчина, глыбистый такой. Он напоминал громадную такую тень на фоне теней. А когда я пустился вдогонку, то никого не обнаружил.

Ван Агтерен испуганно оглянулся на дверь, как будто тучный незнакомец, привлеченный аурой их разговора, мог нагрянуть сюда. Вся недавняя оживленность с голландца схлынула, он был близок к слезам.

– Похоже, времени у меня в обрез, – сообщил он. – Слушайте же…

* * *

Когда ван Агтерен возвратился обратно, Схюлер так и не появился. Теперь и Эйлин прониклась беспокойством, не стряслось ли чего с отцом, и один из слуг был послан в ратушу за распоряжением отрядить на поиски пропавшего милицию[32]32
  Городское ополчение, или городская милиция, появилось в Нидерландах в XVI веке. В его функции входило ночное дежурство и слежение за порядком.


[Закрыть].

Ван Агтерен постоял на крыльце, после чего вошел в дом и направился в кабинет ученого, где и застал Эйлин. Девушка сидела за письменным столом, на котором лежал тот самый – уже открытый – увесистый фолиант.

– Как ты умудрилась отпереть книгу? – с изумлением спросил он.

– Что значит «отпереть»? – не поняла Эйлен. – Когда я сюда вошла, она в таком виде и лежала. А я лишь хотела проверить, не оставил ли отец какой-нибудь записки или хотя бы просто намека на то, куда он мог запропаститься. Кстати, в книге открывается только одна страница. Остальные запечатаны.

Ван Агтерен склонился над столом. Страницы фолианта были пергаментными, при этом использовалась лишь одна его сторона, а грубая, шершавая выделка другой демонстрировала животное происхождение материала.

– Гляди, – произнесла Эйлин, указывая на рисунок, изображенный в книге.

Ван Агтерен увидел нечто вроде атласа созвездий (все до единого оказались незнакомыми) и их обозначения, сделанные на непонятном языке.

Конечно, загадочную карту составлял некто искусный и весьма сведущий. Такого совершенства иллюстраций ван Агтерен прежде и не видывал.

– Ну и красотища! – невольно восхитился он.

– Да. Но звездное небо выглядит не так, – сказала Эйлин. – Это вымысел.

Тогда Агтерен предположил, что это, вероятно, математические вычисления: среди них было нечто схожее с фигурами из эвклидовой геометрии. Хотя, спрашивается, стоило ли так трудиться, потакая собственной фантазии?

– Постой! – воскликнула вдруг Эйлин. – Еще одна страница освободилась от субстанции, скрепляющей книгу!

Однако для того чтобы разлепить листы, девушке понадобились обе руки.

– Что это? – спросила она озадаченно. – Не может быть.

Перед их взором открылся изящный рисунок Схюлерова кабинета, в котором запечатлелось все, что находилось в комнате ученого мужа. Впрочем, слово «рисунок» здесь вряд ли уместно. Это была совершенная миниатюрная копия данной комнаты, как будто пергаментная страница представляла собою зеркало, причем без малейшей тусклости. Опытность, с коей изображение было выполнено, превзошло бы самых прославленных живописцев. Невозможно было даже вообразить, как такое можно было осуществить и сколько на это могло уйти сил и времени.

Ван Агтерен, лизнув палец, прижал его к странице, а когда отвел, то на нем не оказалось ни следа туши, ни пятнышка краски. Он молча уставился на идеальный рисунок. Угол изображения был своеобразен. Напрашивалась мысль, что это…

Ван Агтерен повернулся и угловато присел с другой стороны стола на корточки, лицом к Эйлин.

– Что ты делаешь? – удивилась она.

– Об заклад биться не буду, но скажу, что изобразить такое можно было только с помощью зеркала, отражающего кабинет под углом, под которым находилась книга. Только, спрашивается, зачем?

– А когда фолиант принесли моего отцу? – осведомилась в свою очередь Эйлин.

– Вчера вечером.

– И где его нашел мастеровой?

– Глубоко под фундаментом обрушившегося дома Деккера. Во всяком случае, так заявил.

– Надо поговорить с этим мастеровым! Ему наверняка есть что еще сказать.

– Вряд ли, Эйлин. Он – человек простой и честный. Он всего лишь хотел избавиться от книги.

– А ты в поисках моего отца проходил вблизи надела Деккера?

– Разумеется! Я спрашивал о нем нынче утром, но мне там сказали, что его не видели.

– Ты спросишь еще раз?

– Обязательно.

Эйлин взяла его руку в свои ладони и поочередно облобызала на ней все костяшки.

– Спасибо тебе.

– Мы обязательно его найдем, – пообещал ван Агтерен. – Я не успокоюсь, пока твой батюшка снова не будет с нами.

* * *

Ван Агтерен добрался до надела Деккера, когда день шел на убыль.

Наступили ранние зимние сумерки: всякая работа прекратилась, а работники разошлись. Деккеры, однако, все еще оставались на участке и проверяли фундамент. Схюлера никто из них не видел. Деккер-старший насчет книги ничего толком не знал, но живо заинтересовался, чего она могла бы стоить, и не замедлил заявить, что, по сути, находка должна принадлежать ему. Он даже начал поносить уже покойного работягу за то, что тот без спросу отнес фолиант к Схюлеру. Ван Агтерену не оставалось ничего иного, как напомнить, что все находящееся на земле принадлежит градоначальству Тилбурга – и Деккеру лучше помалкивать, пока насчет происхождения книги не возникнет полная ясность.

Деккер согласился, хотя и неохотно.

Когда ван Агтерен откланялся, Деккер его неожиданно спросил:

– А кто сюда шел за тобой следом?

– Я пришел один, – ответил ван Агтерен, – со мной никого не было.

– Я готов поклясться, что за тобой кто-то шел по пятам, – возразил Деккер, – здоровенный мужчина в черном. Я подумал было, что священник.

Ван Агтерен недоуменно попрощался и был таков. Пусть Деккер сам разбирается со своим мороком! Но внезапно в его голове зазвучала фраза бедолаги-мастерового, брошенная прошлой ночью, – и на обратном пути ван Агтерен то и дело цепко поглядывал по сторонам.

* * *

На крыльце его встретила Эйлин. Ее лицо, освещенное пламенем свечи, превратилось в фарфоровую маску.

– Твоего отца никто не видел, – сообщил ван Агтерен.

– Идем, – вымолвила она и повела ван Агтерена в кабинет ученого.

В книге открылась вторая страница. На ней присутствовал анатомический портрет ее отца, да такой, что вызвал бы зависть у самого Везалия[33]33
  Андреас Везалий (1514–1564) – голландский врач и анатом, основоположник научной анатомии.


[Закрыть]. С одной стороны безукоризненно изображалась правая половина лица Схюлера, но отчего-то с широко открытым ртом, как будто его изобразили в момент вопля. Другая половина, левая, была без кожи, а в явленной наружу плоти копошились странные насекомые с четырьмя когтями, различимыми вокруг пастей, и челюстями-хелицерами, торчащими из брюшка.

При этом какое-то насекомое вылезало прямо из пустой глазницы Схюлера.

– Кто-то играет в жестокую игру, – прошептала Эйлин, и ван Агтерен решил, что это намек на подозрение в его адрес.

– Кто угодно, только не я! – воскликнул он. – Меня даже не было в доме!

Эйлин моментально смягчилась.

– Прости, – взмолилась она, приникнув к своему возлюбленному. – И как такое мне вообще взбрело в голову! Но я в отчаянии. Вскоре после твоего ухода я захотела посмотреть на книгу и обнаружила, что она открыта как раз на этой странице. Слуги клянутся, что знать ничего не знают, и я им верю. В кабинет батюшки они никогда не осмеливаются заходить даже для уборки, чтобы не отвлекать его от работы.

Ван Агтерен захлопнул фолиант, спрятав нелицеприятное изображение Схюлера. Секундное прикосновение к обложке вызвало в его руке неприятно покалывающую пульсацию.

– Дело в книге, – подытожил он. – Ее нельзя было брать.

– И что ты предлагаешь с ней делать? Закопать ее в землю?

– Нет, – ответил ван Агтерен. – Я думаю ее сжечь.

Когда они с Эйлин прибыли на кухню, в печи уже ярко пылал огонь. Слугам они велели выйти, а затем ван Агтерен щедро подбросил в огонь поленьев, доведя жар до такого уровня, что приближение к зеву печи нестерпимо обдавало зноем лицо. Наконец, когда буйство пламени его устроило, он метнул фолиант в самую гущу гудящих, беснующихся языков, лижущих древесину. Однако печь тотчас дохнула таким смрадом, что оставаться на кухне оказалось свыше сил.

Но гнусная вонь уже просочилась в коридор. Можно было подумать, что в печи жарился гнилой труп какого-то зверя. Вскоре запах заполонил весь дом. Эйлин стало дурно, и ее стошнило. Послышался настойчивый стук в дверь: на крыльце маячил их сосед Янссен, сетуя на несносный запах. Оказывается, смрад разнесся на всю округу. Ван Агтерену не оставалось ничего иного, кроме как вынуть фолиант из огня. Книга, кстати, почти не повредилась: обгорел лишь краешек, причем обложка в этом месте покрылась волдырями, как чья-то кожа.

Книгу ван Агтерен сунул в мешок, добавил туда кирпичей.

Он направился к ближайшему каналу и выкинул мешок в воду. Лишь когда тот затонул вместе со своим содержимым, ван Агтерен вернулся в дом ученого.

* * *

Запах в доме по-прежнему чувствовался, и слуги в попытке от него избавиться жгли шалфей. Ван Агтерен сидел с Эйлин, а их единственным посетителем был нарочный из муниципалитета, пришедший сообщить, что Схюлера найти не удалось, так что с рассветом вновь начнутся поиски.

Со своей возлюбленной ван Агтерен в ту ночь не спал. Ей хотелось побыть одной. В комнате у нее стоял запах мускатного ореха – верный признак того, что у нее наступили дни алых роз.

Ван Агтерен отправился к себе в комнату и взялся за переписку разрозненных заметок своего господина. Записи он закончил лишь тогда, когда начало ныть в глазах. Он сунул для очистки гусиное перо во флакон с водой и смотрел, как чернила сгустками оплывают с пера и клубятся черными прожилками, обращая прозрачную жидкость в черную.

Затем он лег на свою узкую койку, все так же в неотступных мыслях о книге.