Текст книги "Темная лощина"

Глава 10

На следующее утро я проснулся рано и постарался привести себя в порядок перед поездкой в Бангор. Приятели продолжали спать. Я решил направиться к Дубовому Холму, намереваясь остановиться на набережной, чтобы запастись наличными, перед тем как отправиться на север. Но когда я тронулся, то поехал вниз по Старой окружной дороге на Блэк-Пойнт, мимо небольшой кулинарии, пока не выбрался на Ферри-роуд. Слева от меня протянулась площадка для гольфа, справа мелькали летние загородные дома, а впереди была та самая парковка, где погибли в перестрелке люди... Дождь смыл следы, но обрывки ленты, огораживающей место преступления, по-прежнему развевались на ветру, порывами налетавшем с моря.

Пока я стоял там, вглядываясь в пейзаж перед собой, сзади подкатил автомобиль: патрульная машина с полицейским, скоре всего, резервистом из Скарборо – таковых призвали, чтобы отгонять зевак и туристов, создававших ажиотаж с тех пор, как начались убийства.

– У вас все в порядке? – спросил полицейский, выходя из машины.

– Да. Так, смотрю. Я живу повыше, на Весенней улице.

Он смерил меня взглядом и кивнул.

– Теперь я вас узнал. Извините, сэр, но после того, что случилось, нам приходится быть настороже.

Я собрался уходить, но, похоже, ему хотелось поговорить. Он был молод, явно моложе меня – мягкие серьезные глаза, волосы светло-соломенного цвета.

– Странное дело, – заметил он. – Обычно здесь все довольно-таки мирно.

– Вы из здешних?

Он покачал головой:

– Нет, сэр. Из Флинта, штат Мичиган. Я переехал на восток относительно недавно. Начал здесь с чистого листа. Самый удачный шаг в моей жизни.

– Да... Ну, это место не всегда было таким мирным. Мои предки жили здесь с середины семнадцатого столетия: переселились сюда спустя двадцать лет после основания Скарборо, в 1632 или 1633 году. Тогда вся эта местность называлась Блэк-Пойнт. Поселение дважды опустошалось набегами индейцев. В 1677 году ванабаки пару раз нападали на английский форт. Сорок солдат-англичан и дюжина их сторонников-индейцев из миссионерской протестантской деревни в Натике, под Бостоном, погибли только во время второго нападения. Всего в десяти минутах езды от того места, где мы сейчас стоим; был пруд Избиения: там в 1713 году во время нападения индейцев нашли свою смерть Ричард Хануэлл и с ним еще девятнадцать человек...

Сейчас, глядя на это местечко, с его загородными домами и яхт-клубом, заповедником птиц и вежливыми полицейскими, трудно представить, что когда-то оно было местом жестоких схваток. Здесь под землей – кровь, пласт за пластом, как отметины на скале, погрузившейся в море сотни миллионов лет назад. Иногда я чувствую, что в некоторых местах прямо-таки витают воспоминания: у домов, у городов, у гор – у всего есть свои призраки прошлого; иногда эти места действуют подобно магниту: притягивают несчастья, жестокость, словно магнит железо. Согласно поверьям, если где-то когда-то пролилась кровь, весьма вероятно, что она прольется там снова. И в общем-то нет ничего странного в том, что восемь человек умерли здесь такой жуткой смертью.

Вернувшись домой, я поджарил несколько английских оладий, сварил кофе и быстренько позавтракал на кухне, пока Луис и Эйнджел принимали душ и одевались.

Накануне вечером мы решили, что Луис останется дома. Может быть, он осмотрится в Портленде, поищет какие-нибудь знаки, говорящие о присутствии в городе Абеля и Стритча. Ну, а в случае, если что-то произойдет, он позвонит мне на мобильный и сообщит.

Портленд находится в ста двадцати пяти милях к северу от Бангора, если ехать по шоссе И-95. Пока мы ехали, Эйнджел нетерпеливо перебирал мою коллекцию кассет; прослушивал по одной-две песни – и отбрасывал кассеты на заднее сидение. The Gourds out of Austin, Jim White, Doc Watson – все они оказались в одной куче, и машина стала похожа на ночной музыкальный магазинчик. Я поставил кассету, и мягкие печальные аккорды «I will drive slowly...» заполнили машину.

– Что это такое? – спросил Эйнджел.

– Альтернативное кантри, – ответил я.

– Это когда твой грузовик заводится, жена возвращается, и собака воскресает из мертвых! – заржал он.

– Слышал бы тебя Вилли Нельсон, он бы тебе всыпал.

– Тот самый Вилли Нельсон, которого однажды собственная жена связала простыней и отколотила ручкой швабры? Могу поспорить, что уделаю его, если он только попробует ко мне пристать...

Вскоре мы переключились на обсуждение местных новостей, передаваемых PBS. Там что-то говорили об инспекторе деревообрабатывающей компании, который, похоже, пропал где-то на севере, но я не особенно прислушивался.

В Уотервилле мы сделали остановку, поели супа и выпили кофе. В ожидании счета Эйнджел играл с хлебным мякишем. Что-то крутилось у него в голове, не давало ему покоя. И немного погодя он заговорил об этом:

– Помнишь, я спрашивал тебя о Рэйчел – тогда, в Нью-Йорке?

– Помню.

– Ты не горел желанием говорить об этом.

– И сейчас не горю.

– А может быть, следовало бы?

Возникла пауза. Я прикинул, когда Луис и Эйнджел успели обсудить мои отношения с Рейчел, и понял, что эта тема могла возникать у них неоднократно. Я немного расслабился.

– Она не хочет меня видеть.

Эйнджел поджал губы:

– И как ты к этому относишься?

– Объяснить? А ты потом не выставишь мне счет с почасовой оплатой?

Он бросил в меня шариком из хлебного мякиша:

– Просто ответь на вопрос.

– Не очень хорошо, откровенно говоря. Но мне и кроме этого есть о чем подумать.

Эйнджел быстро взглянул на меня и сразу опустил глаза.

– Ты знаешь, она как-то звонила. Спрашивала, как у тебя дела.

– Она звонила тебе? Как ей удалось достать твой номер телефона?

– Мы же есть в телефонном справочнике.

– Ничего подобного!

– Ну, наверное, мы когда-то давали ей номер.

– Очень любезно с вашей стороны... – Я вздохнул, провел ладонями по лицу. – Не знаю, Эйнджел. – Все так закрутилось, перепуталось. Уж и не знаю, готов ли я? И потом, я пугаю ее. Ведь это она оттолкнула меня, ты помнишь?

– Не требуется больших усилий, чтобы тебя оттолкнуть.

Принесли счет. Я положил на стол десятку и еще какую-то мелочь поверх купюры.

– Ну, в общем... У меня были на то свои причины. Впрочем, как и у нее, – я поднялся из-за стола.

Следом за мной встал и Эйнджел.

– Может быть. Жаль только, что ни один из вас не способен толком объяснить, что за черная кошка между вами пробежала.

Мы опять катили по И-95. Эйнджел вальяжно растянулся на сиденье рядом со мной, заложив руки за голову. При этом широкий рукав его просторной рубашки съехал по руке почти до плеча. Через всю руку – от подмышечной впадины через бицепс и почти до самого запястья – тянулся белый неровный шрам. Он был не меньше шести дюймов в длину; я удивился, почему раньше его не замечал. Подумав, я решил, что на то могло быть несколько причин: во-первых, Эйнджел редко появлялся в одной футболке, а если и надевал ее, то всегда с длинными рукавами; во-вторых, здесь сыграла определенную роль моя собственная сосредоточенность на самом себе, когда мы были вместе в Луизиане и преследовали Странника, ну и, в-третьих, конечно, имело место типичное для Эйнджела нежелание обсуждать какие-либо болезненные моменты из прошлого.

Он заметил, что я искоса разглядываю его шрам, и покраснел. Но не стал сразу же прятать его. Вместо этого сам взглянул на него и вполголоса, словно припоминая что-то, произнес:

– Хочешь узнать?

– Хочешь рассказать?

– Не особенно.

– Тогда не надо.

Какое-то время он молчал, потом добавил:

– Это в чем-то и тебя касается, так что, возможно, ты тоже имеешь право знать.

– Если ты сейчас в очередной раз признаешься мне в любви, то я остановлю машину. И можешь топать до Бангора пешком.

Эйнджел рассмеялся:

– Ты точно отвергаешь мою любовь?

– Ты даже не представляешь, насколько прав в своих выводах.

– В любом случае, ты не так уж и привлекателен, – он провел указательным пальцем другой руки по шраму. – Ты бывал на Рикерз?

Я кивнул. Мне пришлось побывать на острове Рикерз в ходе одного расследования. В это время Эйнджел находился в тюрьме; его сокамерник по имени Уильям Вэнс угрожал ему смертью, и я принял решение вмешаться. Сейчас Вэнса уже не было в живых: он умер инвалидом: в тюрьме ему влили в глотку очиститель, когда всплыла информация о нем как о сексуальном маньяке, от рук которого погибло много людей. Перед судом Вэнс никогда бы не предстал, потому что не имелось тому достаточно доказательств. Информацию слил я, и сделал это умышленно, чтобы спасти Эйнджела. Хотя в лице Вэнса мир ничего ценного не потерял, это дело осталось на моей совести.

– Когда Вэнс первый раз подкатил ко мне, я выбил ему зуб, – спокойно рассказывал Эйнджел. – До этого он целыми днями только и говорил о том, как вздрючит меня. Этот чертов ублюдок просто прицепился ко мне, ты же знаешь его. Удар был не такой уж страшный, но дежурный застал его в крови и меня над ним, вот я и получил двадцать дней карцера...

Карцером в этой тюрьме служила одиночная камера: двадцать три часа пребывания под замком и только одна часовая прогулка во дворе за сутки. Двор по сути был такой же клеткой, не намного большей, чем камера. Заключенных на прогулку выводили в наручниках. Во дворе имелись баскетбольные стойки со щитами, но без корзин. Однако трудно представить, чтобы кто-то смог играть в баскетбол в наручниках. Единственное, чем могли заниматься узники, была борьба, чему они и предавались, когда их выпускали.

– ...Большую часть времени я не покидал камеры, продолжал рассказывать Эйнджел. – Вэнс получил свои десять дней только за то, что попался с разбитым ртом, и я знал, что он уже поджидает меня...

Эйнджел на мгновение притих, ожесточенно пожевал нижнюю губу и продолжил:

– Ты можешь подумать, что все просто – тишина, покой, спишь себе, почти все время никакой опасности. Но на самом деле это не так. Они отбирают твою одежду, вместо нее выдают три комбинезона. Курить не дают. Правда, я прифигачил изрядную дозу табака в трех презервативах, завернутых в туалетную бумагу. («Прифигачить» означало пронести контрабанду в заднем проходе.) Тем не менее меня хватило дней на пять: этот постоянный шум, эти крики угнетали, как психологическая пытка. Стоило мне выйти во двор, как ко мне сразу подкатил Вэнс – схватил ручищами за голову и стал бить о землю. Он приложил меня как следует раз пять или шесть, прежде чем они оттащили его. Я быстро понял: больше здесь и дня не выдержу. Просто не представлял, как смогу продержаться. Меня отправили в лазарет. Осмотрели, решили, что ничего не сломано, и отправили назад в карцер. Я прихватил с собой отвертку дюйма три длиной – стащил из медицинского шкафчика. И, когда меня привели в камеру и заперли, я попытался порезать себя...

Он покачал головой и в первый раз за все время рассказа улыбнулся:

– Ты когда-нибудь пытался перерезать себе вены отверткой?

– Вроде бы нет.

– Ну, так я тебе скажу: это непросто. Отвертки делают, в общем-то, не совсем для этого. Приложив изрядные усилия, удалось устроить себе серьезное кровотечение. Но если я надеялся истечь кровью до смерти, то вряд ли это случилось бы раньше, чем через двадцать дней, когда заканчивался срок карцера. В любом случае, они застали меня в тот момент, когда я кромсал свою руку, и снова потащили в лазарет. Вот тогда я позвонил тебе. После каких-то душеспасительных бесед и определения моего психологического типа, после всего, что ты им наговорил, меня опять засунули в общую камеру. Они, видно, прикинули, что, кроме себя самого, я не представляю ни для кого никакой опасности. А одиночка, наверное, понадобилась им для более важной персоны...

Слушая Эйнджела, я вспоминал свой разговор с Вэнсом вскоре после того, как его освободили из карцера. Я проинформировал Вэнса, что кое-что о нем мне известно и что, если он только приблизится к Эйнджелу, тайное станет явным и для всей тюрьмы. Беседа ни к чему не привела: освободившись, Вэнс тут же попытался убить моего приятеля в душевой. Этим он подписал себе приговор.

– ...Если бы они снова засунули меня в карцер, я бы придумал способ, как прикокнуть себя, – подытожил свой рассказ Эйнджел. – Возможно даже, я бы позволил Вэнсу добить меня, чтобы сразу покончить со всей морокой. Есть такие долги, которые невозможно оплатить, и это не всегда плохо. Луис в курсе, да и я тоже. Когда делаешь что-то с убеждением, что таков единственно правильный путь, многие с легкостью встают на твою сторону. Но, решив выйти из игры, ты должен понимать: люди найдут способ представить это в выгодном им свете. Тебе же остается лишь наблюдать за событиями.

* * *

Шерри Ленсинг жила на западной окраине Бангора – в чистеньком белом двухэтажном доме, в окружении аккуратных лужаек и двадцатилетних сосен. Это был очень спокойный район с респектабельными особняками. Я нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало. Тогда я прижался лицом к стеклу двери и отгородился ладонями от света, пытаясь разглядеть внутренность дома. Однако там царили тишина и неподвижность.

Обойдя здание, я попал в длинный сад с бассейном в самом конце, почти у соседнего дома. Эйнджел присоединился ко мне.

– Посредничество в торговле детьми должно приносить неплохие деньги, – заметил он. Улыбаясь, мой приятель помахал черным бумажником размером шесть на два дюйма. Необычный размер он выбрал так, на всякий случай.

– Отлично. Пусть даже местные копы мимоходом заглянут, я им скажу, что произвожу публичное задержание.

Продолжением дома служила застекленная веранда, которая позволяла Шерри Ленсинг любоваться своей зеленой лужайкой летом и снегопадом зимой. Открытый бассейн не чистили какое-то время, это становилось уже заметным: он казался неглубоким, не более трех футов на одном конце и шесть-семь – на другом, зато в нем изобиловали мусор и листья.

– Берд!

Я подошел к тому месту, откуда Эйнджел заглядывал в дом. Оттуда просматривалось помещение кухни и большой дубовый стол в окружении пяти стульев; дальше виднелся коридор, ведущий в гостиную. На столе в кухне стояли чашки, блюдца, кофейник, лежали разные булочки и несколько сортов хлеба. Посредине стола возвышалась ваза с фруктами. Даже отсюда была видна плесень на продуктах.

Эйнджел вытащил из кармана пару толстых резиновых перчаток и попытался открыть раздвижную дверь. Она поддалась без особого усилия.

– Хочешь оглядеться внутри?

– Типа того.

Внутри я почувствовал запах прокисшего молока, застоявшийся смрад от испортившейся пищи. Мы прошли через кухню в гостиную, которая была уставлена мягкими диванами и креслами, обитыми розовой тканью с цветочным узором. Когда Эйнджел позвал меня, я уже ступил на лестницу, поднимаясь вслед за ним. Он указал мне на небольшое помещение с темным деревянным письменным столом, компьютером и парой шкафов – оно, скорее всего, служило офисом. Вдоль стен тянулись полки, уставленные пухлыми файлами, каждый был помечен определенным годом. Файлы 1965 и 1966 годов кто-то снял с полки, их содержимое в полном беспорядке валялось на полу.

– Билли Перде родился в начале 1966, – негромко напомнил я.

– Считаешь, это он сюда заходил?

– Кто-то точно заходил.

Интересно, насколько сильно Билли хотел проследить свое происхождение? Достаточно ли, чтобы заявиться сюда незваным гостем и перевернуть вверх дном офис пожилой женщины с целью понять, о чем ей известно?

– Проверь шкафы, – посоветовал я Эйнджелу. – Посмотри, есть ли там что-то, относящееся к Билли Перде. Возможно, мы выудим оттуда что-нибудь полезное. А я пройдусь еще раз по дому, посмотрю, не упустили ли мы из виду какие-то детали.

Он кивнул, и я отправился осматривать дом. Прошелся по спальням, заглянул в ванную комнату, опять обошел комнаты на первом этаже.

Я обратил внимание на следующее: на кухонном столе с гниющими в центре фруктами стояли три кофейные чашки и один стакан с прокисшим молоком – четыре прибора для загадочной четверки.

Осмотрев дом, я снова вышел во двор. Вдали, с восточной стороны участка, виднелась мастерская; отомкнутый замок болтался под засовом. Я прошел туда. Достал из кармана платок, обернул им пальцы и отодвинул засов. Внутри оказались только газонокосилка, цветочные горшки, подносы для семян, самые разные инструменты с короткими ручками. Старые банки из-под краски стояли на полках, рядом с ними – стеклянные банки с кисточками и гвоздями. Пустая птичья клетка висела на крюке под потолком... Я закрыл дверь сарая на засов и двинулся назад к дому.

Поднявшийся ветер закачал ветви деревьев, зашелестел стеблями травы, закружил несколько листьев над бассейном, а прочие лишь переворачивал друг за дружкой с хрустящим, шершавым звуком: среди зеленых попадались коричневые, бледно-желтые, кое-где проглядывали красные.

Я свернул к бассейну и присмотрелся к торчавшему из горки мусора предмету – голове куклы, украшенной пучком рыжих волос. Я разглядел один глаз и малиновые губы. Бассейн был довольно широк, и я подумывал вернуться к сараю и прихватить оттуда что-нибудь из инструментов подходящей длины, чтобы достать куклу. Но не мог припомнить, попадалось ли мне на глаза что-то подходящее... Конечно, присутствие детской игрушки само по себе может ничего не означать. Дети постоянно теряют вещи в самых невероятных местах. Но куклы... Их обычно не бросают. У Дженнифер была кукла по имени Молли – с густыми темными волосами и пухлыми губками, как у кинозвезды. Дженнифер усаживала ее рядом с собой на обеденном столе, и та сидела, уставившись пустыми глазами на еду. Молли и Дженни – друзья навеки.

Я пошел вдоль бассейна к тому его концу, который был ближе к дому; ступеньки находились в менее глубокой части бассейна, наполовину скрытые листьями. Я спустился по ступенькам и осторожно шагнул вперед, стараясь не поскользнуться... Когда я почти добрался до куклы, ковер из листьев закрывал мои ноги до середины бедер, так что чувствовалась сырость от гниющих растений и влага, проникавшая в мои туфли. Теперь я двигался с большей осторожностью: кафель слегка скользил у меня под ногами, крутизна откоса становилась все более ощутимой.

Стеклянный глаз куклы уставился в небеса, грязь и обрамление из коричневых листьев скрывали вторую половину лица. Я осторожно потянулся за куклой и не спеша освободил ее из плена листьев. Те осыпались, и второй глаз куклы мягко открылся. Обнаружились голубая блузка и зеленая юбка; круглые коленки были испачканы грязью и остатками гниющей растительности.

Наконец вся фигурка с мягким чмокающим звуком появилась из-под листьев, и вместе с ней на свет появилось еще кое-что... Рука, вцепившаяся в куклу, была изначально маленькой и хрупкой, но разложение сделало ее пухлой и покрытой отвратительными трупными пятнами. Два ногтя уже начали отслаиваться, а кожа – разрываться в местах напряжения. У локтя, над вздувшимся на коже пузырем, я разглядел гниющий рукав блузки: его розовый узор сейчас потемнел от разлагающихся листьев, грязи и засохшей крови. И я понял, что они здесь, внизу, под листьями. Они все были здесь, внизу.

Эйнджел позвонил Луису. Потом я сделал звонок в полицию Бангора. Мой приятель уехал до появления копов: с таким «безупречным» прошлым его присутствие могло только осложнить ситуацию. Я велел ему взять такси и остановиться в трактире «Дэйз», около огромного торгового центра за городом, и там меня дожидаться.

Я долго стоял у бассейна в ожидании полиции – кукла и обнажившаяся мертвая рука были отчетливо видны среди листьев, переворошенных ветром.

Через четыре часа я встретился с Эйнджелом. Пришлось все рассказать полиции, в том числе и то, что я обыскал дом. Они, конечно, не обрадовались, но Эллис Ховард, как представитель полиции Портленда, в сдержанной манере за меня поручился. И еще раз попросил меня подойти к телефону.

– Так ты ничего не утаивал? – телефонная трубка чуть ли не вибрировала от ярости, звучавшей в его голосе. – Мне надо было посоветовать им задержать тебя за самовольное вторжение на место преступления.

Извиняться не было смысла. Я и не стал.

– Виллефорд рассказал мне о ней. Она устроила усыновление Билли Перде. И виделась с Ритой Фэррис за пару дней до того, как ее с ребенком убили.

– Сначала – его жена и ребенок, теперь – эта усыновительница. Похоже, у Билли накопились обиды на весь этот мир.

– Ты сам в это не веришь, Эллис.

– Да хрен ты знаешь, во что я верю! Хочешь сопли распускать – иди куда-нибудь в другое место. Здесь таких и без тебя полно.

Эллис настолько разозлился, что ему только с третьей попытки удалось повесить трубку. Я оставил бангорским полицейским номер своего мобильника и заверил их в своей готовности и далее помогать им.

Когда я уходил, тела уже извлекли. Шерри Ленсинг нашли на самом дне, в глубокой части бассейна; на трупе пожилой леди лежало тело ее невестки Луизы, рядом – тела двух ее внучек. Горы листвы, тщательно собранной со всего двора, громоздились над ними, а поверху лежал слой мульчи, принесенной из-за сарая.

Горло у всех четырех было перерезано одинаковым способом – слева направо. Когда работавшие в бассейне сотрудники докопались до головы Шерри Ленсинг, оказалось, что у нее сильным ударом сломана челюсть, отчего рот был неестественно разинут. Обследование показало, что убийца ко всему прочему надругался над ее телом. У еще живой женщины вырвали язык.

Шерри Ленсинг оказалась мертва, а значит кто-то – Билли Перде, Абель и его партнер Стритч или еще какой-то неизвестный субъект – отслеживал жизненный путь Билли, связи которого сплетало воедино незаконченное расследование его прошлого, предпринятое Виллефордом. Обдумав это, я решил продолжать путь на север. Эйнджел предложил составить мне компанию, но я велел ему взять билет на самолет в Портленд на следующее утро, а сам намеревался пришпорить свой «мустанг».

– Берд, – обратился он ко мне напоследок, когда я уже заводил машину, – ты рассказал о Билли Перде, о его жене и ребенке. И вот чего я не понял: как она могла так опуститься, чтобы выйти замуж за подобного парня?

Я пожал плечами. Рита происходила из неблагополучной семьи, как я и предполагал. Похоже, она просто пошла по тому же самому кругу, заведя собственную несчастную семью с Билли. Однако все казалось простым лишь на первый взгляд: в глубине души Рита Фэррис оставалась чистым человеком, что-то сохранялось в ней неиспорченным, несмотря на жизненные передряги. Маловероятно, но возможно, что она разглядела и в Билли нечто подобное. И подумала: а что, если она достучится до этого уголка души и прикоснется к нему? Ведь этим она спасет Билли! А вдруг она станет так же нужна ему, как он был необходим ей? Потому что Рита считала: любовь и потребность в ком-то – одно и то же. Толпа измученных жен и избиваемых любовниц, искалеченных женщин и несчастных детей могла бы возразить ей, сказать, что она ошибается, что это добросовестное заблуждение, происходящее от слепой веры, якобы один человек может как-то исправить другого. Люди должны сами себя исправлять, сами искупать свои грехи; другое дело, что некоторые не собираются этим заниматься – или не признают за собой вины, когда наступает время искупления и им высылается счет, приходит сигнал...

– Она любила его, – сказал я, очнувшись наконец от размышлений. – В конце концов это все, что Рита могла ему дать, и ей требовалось отдать это.

– Не очень содержательный ответ.

– У меня нет готовых ответов, Эйнджел. Просто можно по-разному, разными способами формулировать вопросы.

Ответив так, я выехал со стоянки и направился на север, на перекресток И-95 и 15-го шоссе, в сторону Давер-Фокскрофта, Гринвилла и Темной Лощины. Ныне, оглядываясь назад, я осознаю, что именно там и тогда начинался путь, который в дальнейшем привел меня не только в мое прошлое, но и в прошлое моего деда – потревожил старые призраки, которые, казалось, успокоились навсегда. Он привел меня к тому, что давно ожидало встречи со мной в темноте Великих Северных лесов.