Текст книги "Темная лощина"

Глава 11

Большую часть своей истории побережье залива Мэн оставалось чередой рыбацких поселков, лепящихся к побережью Атлантического океана. Под волнами скрылись развалины прежней жизни – другого мира, который исчез, когда поднялась вода. Прибрежная полоса погрузилась в морскую воду: ее острова когда-то были горами, и забытые поля оказались дном океана. Ее прошлое пребывало глубоко под водой, на дне, и стало абсолютно непроницаемым для солнечного света.

Настоящее Мэна рождалось над пропастью прошлого, люди цеплялись за побережье. Мало кто отваживался отправиться в глубину континента. Исключение составляли охотники, которые пытались заработать на жизнь продажей меховых шкурок, да французские миссионеры, жаждущие донести свет христианства до местных племен. Изначальная численность аборигенов особенно не изменилась, их число никогда не превышало трех тысяч, и большинство из них также селилось вдоль побережья. Местные почвы были вполне плодородными; индейцы возделывали их, используя гниющую рыбу как удобрение, и ее запах смешивался с ароматами шиповника и прибрежной лаванды. Позже появились соляные копи, такие промыслы, как добыча съедобных моллюсков на отмелях, сбор красных водорослей, которые жителя просто жевали или использовали для приготовления пудингов. Уже потом возникли огромные морозильники, где хранился местный лед и откуда он доставлялся в самые отдаленные уголки Земли.

Но по мере того как становилось понятным, какие скрытые возможности заключены в лесах, поселенцы продвигались все дальше и дальше на север и запад. По королевскому указу они заготавливали древесину – белые сосны, которые достигали почти метра в диаметре на расстоянии одного фута от земли; из них делали корабельные мачты. Мачты корабля, на котором Нельсон сражался в Трафальгарской битве, были сделаны из сосен Мэна.

Финансовые возможности, которые таили в себе местные леса, стали очевидны только в XIX веке, когда активно велись изыскательские работы и была проложена дорога в Великие Северные леса. В чаще построили лесопильные заводы для производства досок, целлюлозно-бумажные фабрики. Шхуны отправлялись в Пенобскот, чтобы загрузиться сосной, а прочую древесину хвойных пород сплавляли по течению рек с отдаленных северных вырубок. Лесопилки выстроились по берегам рек и в Мерримаке, Кеннебеке, Сен-Круа, Маше. Много жизней унесли несчастные случаи на лесосплавах, когда сплавщики пытались разбить заторы или удержать в порядке многочисленные скопища многофутовых бревен. Так продолжалось до тех пор, пока в 1978 году не закончилась эра промышленного лесосплава. Были изменены речные русла, устроены озера, построены дамбы и плотины. Пожары опустошили вырубки, оставшиеся после лесорубов, и целые речки вымирали, засыпанные гниющими опилками. За двести лет вырубили сосны, вскоре за ними последовали и деревья твердых пород – березы, дубы и клены.

Сейчас большую часть севера страны занимает промышленный лес, принадлежащий лесозаготовительным и деревообрабатывающим компаниям. По дорогам несутся лесовозы, нагруженные свежесрубленными деревьями. Компании прорубают зимой просеки, не оставляя на своем пути ни деревца, в марте-апреле складируют древесину. Лес – государственное достояние. Даже мой дед, как многие жители побережья, выращивал елочки и сосенки к рождественским распродажам. Но до сих пор в лесах остались нетронутые места, где встречаются следы зверей. К уединенным озерцам, подпитываемым водопадами, которые гремят по камням и поваленным деревьям, приходят на водопой лоси. Леса Мэна – одно из последних мест, где встречаются волки, горные львы, карибу. Здесь по-прежнему существуют миллионы неосвоенных гектаров земли. Сейчас штат даже зеленее, чем сто лет назад, когда истощение тонкого плодородного слоя почвы привело к сокращению пахотных площадей и лес снова стал расширять свои границы. Стены, которые когда-то укрывали семьи переселенцев, сейчас спасают от ветра болиголов и молодые сосенки.

И при желании в чаще можно запросто затеряться.

Темная Лощина лежит в пяти милях к северу от Гринвилла, одинаково недалеко от восточного берега Лосиного острова и от двухсотгектарной заповедной чащобы в Государственном Бакстеровском парке, где пик Катадины возвышается над горизонтом в северной части Аппалачского хребта. Я чуть не решился остановиться в Гринвилле – дорога темная, вечер выдался холодный, – но знал: важнее сейчас заняться поисками Мида Пайна. Люди, близкие Билли Перде: его жена, ребенок, женщина, которая помогла его усыновить, – умерли. И умерли страшной смертью. Следовало предупредить Пайна.

Гринвилл служил воротами в Великие Северные леса. Лес поддерживал и защищал город и окружающие земли многие годы. Когда-то в городе имелся деревообрабатывающий завод, который давал работу жителям Гринвилла и его окрестностей, пока в середине семидесятых завод не закрылся, став нерентабельным. Многие тогда уехали, а те, кто остались, пытались жить за счет наплыва туристов или заниматься охотой и рыболовством. Но Гринвилл и городки поменьше, которые располагались дальше на север – Бивер-Кав, Кокаджо и Темная Лощина, – где заканчивались электролинии и начиналась настоящая глухомань, по-прежнему бедствовали. К примеру, когда гольф-клуб поднял плату с десяти до двенадцати долларов за игру, это вызвало недовольство.

Я ехал по Лили Бэй-роуд. Многие годы зимнюю дорогу использовали для завоза всего необходимого в лагеря лесорубов. Вдоль нее тянулись леса, громоздились снежные сугробы, и так до самой Темной Лощины.

Темная Лощина... Это маленький поселок – всего пара кварталов в центре да полицейский участок на самой северной окраине. Сюда заглядывают немногие из туристов и охотников, приезжающих в Гринвилл. С улиц Темной Лощины нельзя увидеть озеро – только горы и деревья. Здесь всего один мотель – «Тамара Мотор Инн». Он выглядит как реликвия из пятидесятых, высокая фронтальная арка украшена красно-зеленой неоновой вывеской. Есть еще пара сувенирных лавок, где продаются ароматические свечи и мебель, от сидения на которой на одежде остается мелкая древесная пыль; книжная лавка с маленьким кафетерием, ресторан и аптека – вот, пожалуй, и вся торговая часть городка, где кучи снега со льдом лежат в канавах и подпирают здания.

Ресторан был еще открыт. Внутри на стенах висели репродукции пейзажей и старых постеров, творения местных авторов. В одном углу виднелась фотография в рамке: паренек в военной форме рядом с пожилым мужчиной, какие-то помятые красные, белые и синие ленты вокруг, но я не стал вглядываться. Несколько местных жителей сидели за кофе и обменивались новостями, а четверка молодых парней изо всех сил корчила из себя остроумных и крутых.

Я заказал дежурный сэндвич и кружку кофе. Кофе и сэндвич оказались настолько хороши, что я почти забыл о происшествии в Бангоре. Чуть позже я спросил у официантки – ее звали Анни, – как добраться до дома Пайнов. Она объяснила. И с улыбкой добавила, что сегодня мороз, обещали снег и что дорога ужасная.

– А вы друг Мида? – поинтересовалась она. Похоже, ей хотелось поговорить. Ей, но не мне.

У официантки были рыжие волосы, алая помада, темный макияж вокруг глаз. В сочетании с естественной бледностью черты лица создавали общий эффект незаконченного детского рисунка, словно юный автор забросил рисование на половине пути.

– Нет, – сдержанно ответил я, – просто хочу с ним кое о чем поговорить.

Ее улыбка слегка потускнела:

– Ничего не случилось?.. Просто старику пришлось многое пережить на своем веку.

– Нет, – солгал я, – ничего не случилось. Мне жаль, что старине Миду пришлось хлебнуть неприятностей.

Она пожала плечами, и ее лицо снова оживила улыбка:

– Старик потерял жену несколько лет назад. Потом его племянник погиб во время войны в Персидском заливе. С тех пор Мид держится особняком. Редко здесь появляется.

Анни наклонилась над столом, и ее грудь задела мою руку, когда она забирала посуду.

– Что-нибудь еще? – задорно спросила она, как бы завершая разговор о Миде Пайне.

Не знаю, присутствовал ли в вопросе подтекст. Я решил, что нет. Жизнь здесь еще проще обычного.

– Нет, спасибо.

Она размашистым жестом вырвала листок со счетом из блокнотика.

– Тогда я вам оставлю только вот это, – Анни одарила меня еще одной улыбкой, подкладывая листок под кувшинчик со сливками. – Береги себя, приятель, – пожелала она мне на прощанье, удаляясь плавной походкой.

– Постараюсь, – бросил я ей вслед, почувствовав некоторое облегчение с уходом Анни.

У Мида Пайна не было телефона. По крайней мере, он отсутствовал в телефонном справочнике. Действуя с неохотой, я все же решил отложить разговор с ним до утра. За двадцать восемь долларов мне досталась комната в мотеле. Я проспал всю ночь на кровати с толстым матрасом и резным изголовьем. Проснулся только однажды – когда запах гниющих листьев и звуки от движения тяжелых разлагающихся тел, ворочающихся под ними, стали невыносимыми.

Официантка оказалась права: когда на следующее утро я вышел из мотеля, мороз полностью сковал землю, стебли травы на дорожке сделались хрупкими, словно изваянные из хрусталя. В ярком солнечном свете машины медленно двигались по главной улице, и прохожие были окутаны облачками пара, походя на паровозы.

Я оставил машину в мотеле и дошел до ресторанчика пешком. Еще с улицы я увидел, что большинство мест в зале занято. Среди присутствовавших царила атмосфера довольства от сознания принадлежности к этому кругу, от ощущения некой общности.

Официантки – Анни среди них я не заметил – порхали между столиками, как бабочки; у кассы толстый бородатый мужчина о чем-то разговаривал с хозяином ресторанчика. Я почти дошел до двери в зал когда позади меня раздался голос – мягкий, нежный, знакомый:

– Чарли?..

Я обернулся. И немедленно прошлое хлынуло в мое сознание, вытесняя то, чем я жил эти годы.

Лорна Дженнингс была на шесть лет старше меня; ее дом стоял в миле от дома моего деда. Маленького роста, гибкая, темноволосая, Лорна была необыкновенно легка, словно птица. Она носила короткую стрижку, шедшую к ее темным волосам, а чувственный рот, казалось, или только что оторвался от чужих губ, или уже приготовился для следующего поцелуя. Белоснежно-фарфоровая кожа и сине-зеленые глаза дополняли ее нежный образ.

Мужа Лорны звали Рэндал, но все его друзья обращались к нему коротко: Рэнд. Высокий, сильный, он подавал надежды в хоккее, даже пробовал играть за «Портлендских пиратов». Служа в полиции, Рэндал мечтал перейти в ФБР. Он никогда не обижал свою жену, не ударил ее ни разу, и ей казалось, что у них нормальный брак. Пока однажды он ей не рассказал о своем первом и, как он выразился, «единственном» романе. Но это случилось задолго до того, как мы с Лорной познакомились, и до того, как стали любовниками...

Я проводил тогда первое после университета лето в Мэне и планировал на досуге поглубже изучить английский. Мне исполнилось двадцать три. После старших курсов я какое-то время подрабатывал – так, ничего особенного, – потом немного попутешествовал по Западному побережью и наконец вернулся в Скарборо, чтобы провести там последнее вольное лето. Я уже послал документы в Полицейское управление Нью-Йорка и при этом пытался использовать те немногие контакты, которые остались у меня среди полицейских, тех, кто помнил моего отца. Возможно, у меня были несколько идеалистические представления: я надеялся своим поступлением в полицию смыть пятно с его имени. Вместо этого своим приходом я, скорее всего, потревожил кое-какие воспоминания у людей – взбаламутил ил, поднявшийся со дна пруда.

Мой дед устроил меня на лето работать в страховую фирму. Я был у них рассыльным, да и вообще мальчиком на побегушках: варил кофе и подметал полы, отвечал на звонки и протирал столы. При этом я достаточно узнал о страховом бизнесе, чтобы понять, что любой, кто поверит речам страхового агента, или находится в полном отчаянии, или непроходимый тупица. Лорна Дженнингс работала личным помощником офис-менеджера. Она никогда не выходила за рамки обычной вежливости в разговоре со мной, мы лишь порой недолго разговаривали в начале рабочего дня. Хотя пару раз я замечал, что Лорна, прежде чем вернуться к своим документам или к печатанию писем, смотрит на меня как-то по-особенному. Первый раз я полноценно побеседовал с ней на корпоративной вечеринке по поводу ухода на пенсию одной из секретарш – высокой ухоженной женщины, которую через год судили за то, что она зарубила топором одну из своих собак. Лорна подкатила ко мне, когда я сидел в баре, пил пиво и изо всех сил притворялся, что не имею никакого отношения к страховому бизнесу.

– Привет! – сказала она. – Ты, похоже, проводишь время в одиночестве. Стараешься держаться от нас особняком?

– Привет, – вежливо ответил я, вертя в руках стакан. – Не то, чтобы так...

Она изогнула вопросительно бровь, и я сразу раскололся:

– Ну, может быть, чуть-чуть. Но к тебе это не относится.

Бровь изогнулась еще раз. Интересно, подумал я, от смущения кровеносные сосуды могут лопнуть?

– Я видела, как ты читал сегодня какую-то книгу.– Лорна устроилась на высоком табурете напротив меня. На ней была длинная шерстяная юбка, которая плотно ее облегала, и вся она пахла цветами. (Это такая специальная жидкость для тела, как я потом узнал.) – О чем книга?

Смущение все еще сильно владело мною. Читал я книгу Форда Мэдокса «Хороший солдат». Выбрал ее ожидая совсем другого, отличного от того, на что наткнулся: череда персонажей, которые изменяли друг другу, каждый по-своему. В дальнейшем, по мере развития наших с Лорной отношений, книжка все больше стала походить для меня на учебник, а не на роман.

– Это Форд Мэдокс. Вы читали?

– Нет, только слышала это имя. А стоит почитать?

– Думаю, да... – В общем-то, это прозвучало не очень убедительно в моих устах. И с точки зрения литературоведения тоже оставляло желать лучшего. Поэтому я добавил:

– Если вам придет охота почитать о слабых мужчинах и неудачных браках.

От последних слов она заметно вздрогнула. И, хотя я тогда почти ничего не знал о ней, малая часть моего мира откололась, упала и разбилась, раскатившись осколками по полу среди окурков и ореховой скорлупы. Мне пришло в голову, что если бы я даже выкопал дыру до Китая и забросал себя всей этой землей, то и тогда моя неловкость не скрылась бы от посторонних глаз. Я чем-то ранил Лорну, но не мог понять, чем именно.

– Правда? – переспросила она наконец. – Может, ты одолжишь мне эту книгу как-нибудь позже?

Мы еще немного поболтали – про работу, про моего деда, – пока она не поднялась с места. Когда она вставала, с табурета, то провела рукой по юбке выше колена, как бы стряхивая пушинку, приставшую к ткани. Материя натянулась, отчетливо обозначив линию бедер – всю, почти до колен. Потом Лорен посмотрела на меня с любопытством, склонив голову набок. В ее глазах возник особенный свет, какого я никогда прежде не видел. До этого никто на меня так не смотрел. Она мягко коснулась моей руки, однако ее прикосновение обжигало.

– Не забудь про книгу, – напомнила она напоследок.

И ушла.

Насколько я помню, так это начиналось. Я дал ей почитать книгу Форда Мэдокса. Мне доставляло странное удовольствие осознавать, что ее руки касались ее обложки, а пальцы осторожно, ласково переворачивали страницы. Через неделю я уволился с работы. Точнее говоря, меня уволили после скандала с офис-менеджером: он обозвал меня сукиным сыном и бездельником, а я его – лохом, кем он и был на самом деле. Мой дед внешне выказывал неудовольствие, что я остался без работы, однако в глубине души радовался тому факту, что я назвал офис-менеджера лохом: дед тоже о нем так думал.

Прошла неделя, прежде чем я набрался храбрости позвонить Лорне. Мы встретились, чтобы выпить кофе в маленьком заведении возле Мемориального моста Ветеранов. Лорна сказала, что ей понравился «Хороший солдат», хотя она и расстроилась. Предложила тут же вернуть книгу, но я сказал, чтобы она оставила «Хорошего солдата» себе. Наверное, мне хотелось верить, что, глядя на нее, Лорна будет думать обо мне. Что поделать – я был страстно влюблен. Хотя вскоре страсть переросла в нечто большее.

Мы вышли из кафе, и я предложил подвезти ее домой на «MG», который дед вручил мне по случаю окончания колледжа: одна из типичных американских моделей, выпускавшихся до того, как компанию купила «Бритиш Лейленд» и «прижала» такие модели. Не самая шикарная машина, но мне нравилось, как она бегала. Лорна, однако, отказалась.

– Мне надо встретиться с Рэндом.

Наверное, обида и разочарование отразились у меня на лице, потому что она наклонилась и мягко поцеловала меня в щеку.

– Не затягивай надолго со следующим разом, – заметила Лорна.

И я не стал.

Мы часто встречались после этого, но впервые по-настоящему поцеловались теплой августовской ночью. Мы собирались пойти посмотреть какой-то фильм. Рэнд не любил кино, ни хорошего, ни плохого. Лорна не сказала ему, что собирается в кино со мной. Лишь поинтересовалась у меня, нормально ли я отношусь к такой перспективе. Я ответил положительно, хотя, скорее всего, это было не вполне нормально, уж во всяком случае не для Рэнда.

– Знаешь, я не хотела бы стать помехой твоим встречам с другими девушками... – Произнося эти слова, она смотрела не на меня, а куда-то в сторону.

– Я не намерен с ними встречаться, – немедленно солгал я.

– ...потому что не позволю, чтобы наши отношения как-то отразились и на моих отношениях с Рэндом, – ответила она ложью на мою невинную ложь.

– Ну, и ладно, – продолжал я притворяться.

Мы стояли около своих машин, стараясь не смотреть друг на друга, вперившись в небо. У нее в руке были ключи от машины. Затем она засунула руки в карманы вместе с ключами и склонила голову.

– Подойди ко мне, – попросил я, – на минутку. Она подошла.

Первый раз мы занимались любовью у меня в спальне – однажды субботним полднем, когда Рэнд уехал в Бостон на чьи-то похороны. В доме было необычно тихо. Мой дед уехал в город к своим приятелям-полицейским вспоминать старые времена и ушедших навеки друзей.

Лорна пришла прямо из дома. И, хотя мы заранее договорились о встрече, я все равно удивился донельзя, когда увидел ее – в джинсах, джинсовой рубашке и белой футболке. Она молча последовала за мной, когда я повел ее в свою комнату.

Сначала мы поцеловались как-то неуклюже, ее рубашка все еще была застегнута. Потом все крепче и уже более уверенно. Внутри у меня от волнения все ходило ходуном. Я обостренно ощущал близость Лорны: ее особенный запах, груди под джинсовой рубашкой – и осознавал собственную неопытность, лишь усиливавшую желание. И даже, как мне тогда казалось, чувствовал себя по-настоящему влюбленным в нее. Она чуть отступила назад, расстегнула рубашку, вытащила футболку из джинсов. Лорна не носила лифчика, и ее груди всколыхнулись при этом жесте. Потом я опять оказался рядом с ней; пока я путался в застежках ее джинсов, в то время как она вытаскивала мою рубашку из брюк, мой язык скользил и обвивался вокруг ее языка.

Среди испещрявших постель и всю комнату солнечных пятен августовского полдня я потерялся в теплой влажности ее поцелуя и в мягкой упругости женской плоти, когда вошел в нее...

Наверное, прошло месяцев пять, прежде чем Рэнд узнал о наших отношениях. Мы встречались каждый раз, как только ей удавалось улучить подходящий момент. К тому времени я работал официантом, благодаря чему у меня было довольно свободного времени днем, а также выпадала пара свободных вечеров на неделе, если я решал устроить себе передышку. Мы занимались любовью где придется, в любом месте и в любое время, как только выдавалась такая возможность, а общались в основном по телефону и в письмах. Мы занимались любовью и на Хиггинс-пляже, что в некоторой степени стало компенсацией за мое юношеское фиаско с другой девушкой. Мы предавались любви и сразу после того, как пришло письмо из Нью-Йорка о том, что меня приняли в учебное заведение. В тот раз я почувствовал огорчение Лорны, даже когда мы двигались в унисон.

Происходившее между мной и Лорной сильно отличалось от всех тех отношений, которые складывались у меня с девушками прежде. То были кратковременные, легко обрываемые связи, погубленные в свое время людским окружением маленького городка Скарборо, где парни запросто могли подойти к тебе и рассказать, какими различными способами они имели твою девушку до тебя и как она хорошо работает ртом. Лорна казалась мне выше всего этого. Правда, на нее наложило отпечаток неизбежное изнашивание отношений другого порядка, связанное с неумолимым влиянием времени и взросления в браке, заключенном между двумя одноклассниками.

Нашей любовной истории пришел конец, когда один из приятелей Рэнда наткнулся на нас в кафе: мы сидели за столиком, усыпанным сахарной пудрой от пончиков и запятнанным брызгами сливок. Все выглядело очень по-светски, но Лорна и Рэндал поругались. В конце концов она решила не менять прочных отношений, сложившихся за время семилетнего брака, на бесперспективный роман с мальчишкой. Наверное, Лорна была по-своему права. Однако боль потом еще два года рвала меня на части, а ее отголоски еще дольше жили во мне. Я не звонил ей и не виделся с ней. Лорна отсутствовала на похоронах моего деда, хотя почти десять лет жила по-соседству с ним. Так получилось, что они с Рэндом вскоре уехали из Скарборо. И я даже не пытался узнать, куда они могли направиться.

У этой истории имеется короткое послесловие. Где-то через месяц после окончания нашего романа я пил в баре на Фоур-стрит, болтаясь с парнями, которые остались в Портленде, а не поехали поступать в колледж, не женились и не подались на заработки в другие места. Я мыл руки в туалете, когда за моей спиной открылась дверь. Посмотрев в зеркало, я увидел Рэнда Дженнингса в цивильной одежде, а за ним стоял жирный бугай, который прислонился к двери и спиной удерживал ее закрытой.

Я кивнул отражению Рэнда в зеркале – и общем-то, мне ничего другого не оставалось. Вытер руки полотенцем, повернулся... И получил от него удар коленом в пах – сильный удар, в который Рэнд вложил вес всего тела и боль от которого была переносимой. Я упал на колени, свернулся клубком: возникло ощущение, что я сейчас загнусь, а он еще добавил мне ботинком по ребрам. И потом он дубасил и пинал меня, валявшегося на залитом мочой полу, по бедрам, по заднице, по рукам, по спине. Рэнд не касался моей головы до самого финала, но вот под конец поднял меня с пола за волосы и с размаху ударил по лицу. За все время избиения он не проронил ни слова; затем так и оставил валяться в крови, пока не явились мои приятели. Мне повезло, наверное, хотя тогда я в это не верил. С теми, кто путался с женами полицейских, происходили и худшие вещи.

А теперь в заштатном городишке на краю лесной глухомани Лорна снова стояла передо мной, словно не было этих десяти лет. Ее глаза немного потускнели, морщинки вокруг них стали отчетливее. Бороздки около рта тоже углубились, как будто она слишком долго и сильно сжимала губы. Но, когда Лорна осторожно улыбнулась, взгляд ее засиял по-прежнему. Я понимал, что она и сейчас красива. И можно снова влюбиться в нее, если не проявить осторожность.

– Это ты, что ли? – весело спросила она. (Я молча кивнул в ответ.) – Боже милосердный, да что ты делаешь здесь?

– Ищу кое-кого...

По ее глазам я понял, что на какое-то мгновение она вообразила себя целью моих поисков.

– Выпьем по чашке кофе? – предложил я.

С минуту Лорна колебалась; она даже оглянулась по сторонам, словно пытаясь убедиться, что Рэнд не видит этой сцены. Потом взяла себя в руки и снова улыбнулась:

– Конечно! С удовольствием.

Войдя в ресторанчик, мы нашли пустой столик в глубине зала и заказали по чашке дымящегося кофе. Я заказал тост с беконом, который она как-то быстро и незаметно для себя самой уничтожила, отщипывая маленькие кусочки. В течение этих нескольких секунд мы чувствовали одно и то же – будто бы снова оказались в нашем кафе, в южной части Портленда где прежде любили разговаривать о будущем, которого, по всей вероятности, у нас не могло быть, и украдкой прикасались друг к другу через стол.

– Ну как ты? – поинтересовался я.

– Да в общем нормально. Это симпатичное местечко, здесь хорошо жить. Немного заброшенное, но милое.

– Когда вы приехали сюда?

– В девяносто первом. В Портленде у нас не очень удачно шли дела, Рэнду не удалось получить корочки детектива, так что он согласился на должность здесь. Он здесь теперь начальник.

Отправиться неизвестно куда, чтобы сохранить брак? Такой способ и тогда казался мне довольно-таки глупым. Но теперь я точно решил помалкивать. Ведь они так долго прожили вместе. Значит, понимали, что делают. Естественно, я ошибался.

– Так вы все еще вместе?

Впервые тень омрачила лицо Лорны: сожаление или злость, или вынужденное признание того неоспоримого факта, что это так, хотя и непонятно почему. Или же все это были мои собственные фантазии, навеянные воспоминаниями о прошлом и перенесенные на нее. Так старая рана болезненным сокращением мышц напоминает о себе.

– Да, мы вместе.

– Дети?

– Нет...

Она выглядела задетой за живое; выражение неприкрытой боли скользнуло по ее лицу. Лорна сделала большой глоток кофе. И когда снова заговорила, боль уже стала незаметна, привычно припрятанная в какой-то из ящичков души или куда-то там еще, где она обычно таила свои переживания.

– Мне так жаль. Я слышала, что случилось с твоей семьей там, в Нью-Йорке.

– Спасибо за сочувствие.

– Те, кому положено, за это поплатились? – прозвучала странная в ее устах формулировка.

– Многие.

Она кивнула. Потом, знакомым движением склонив голову на бок, в первый раз за все это время посмотрела на меня в упор:

– А ты изменился. Выглядишь... старше, что ли. Как-то жестче. Непривычно видеть тебя таким.

Я пожал плечами:

– Прошло немало времени. Многое случилось с тех пор, как мы в последний раз виделись.

Мы плавно перешли к другим темам: о ее жизни в Темной Лощине, о ее работе на полставки учителем в Давер-Фокскрофте, о моем возвращении в Скарборо. В глазах прохожих и посетителей ресторана мы выглядели парой старых приятелей, встретившихся, чтобы посидеть-поболтать. Но меня не оставляло ощущение некоего напряжения между нами, причина которого только отчасти крылась в нашем прошлом. Я, конечно, мог ошибаться, но в Лорне чувствовалась какая-то смутная озабоченность, что-то неясное и недостаточно отчетливо сформировавшееся и вместе с тем просившееся наружу.

Она допила кофе одним глотком, а когда ставила кружку, ее рука слегка дрожала.

– Знаешь, – произнесла она, – и когда между нами все было давно кончено, я еще думала о тебе. До меня доходили обрывки сведений о твоих делах. Я говорила с твоим дедом. Он ведь не передавал ничего обо мне?

– Нет, никогда.

– Я сама просила его так поступать. Боялась, что ты можешь неправильно понять.

– Ну и как же я мог это понять?

На мой взгляд, фраза прозвучала вполне непринужденно, но губы Лорны сжались, а взгляд наполнился болью и гневом:

– Ты знаешь, у меня раньше была привычка подолгу стоять на краю скалы у Проутс Нек; я стояла и молилась, чтобы пришла, громадная волна и смыла меня. Порой я думала о тебе и о Рэнде, и обо всей этой гребаной истории. И мечтала оказаться где-нибудь далеко, ниже дна океана. Ты хоть представляешь, что это за боль?

– Да, я представляю.

Она встала из-за стола, застегнула куртку, чуть заметно растянула губы в улыбке, прощаясь:

– Да, полагаю, что представляешь. Было приятно повидать тебя, Чарли.

– И мне тоже.

Дверь мягко захлопнулась за ней. Я смотрел сквозь стекло окна на то, как она, выйдя на улицу, оглянулась по сторонам, быстрым шагом перешла дорогу – руки засунуты глубоко в карманы, голова низко опущена.

Представил ее стоящий на краю черной скалы у Проутс Нэк: привкус соли на губах, ветер развевает волосы – на фоне вечернего неба четко выделяется темный силуэт женщины, ожидающей, когда море призовет ее.

* * *

Мид Пайн жил в красном деревянном доме над Известняковым озером. Длинная заброшенная дорога заканчивалась прямо у него во дворе, где был припаркован «додж»-пикап, старый и местами покрытый ржавчиной. На крыльце не было стульев; во дворе не залаяла собака, когда я подкатил на своем «мустанге» и припарковался рядом с «доджем».

На стук в дверь никто не ответил. Я уже собирался обойти дом с другой стороны, когда дверь неожиданно открылась и на крыльце появился мужчина: лет около тридцати, как мне подумалось, с темными волосами и желтоватой, обветренной кожей лица. Он, казалось, так и излучал силу и жесткость; крепкие руки были покрыты шрамами. Мужчина не носил ни кольца, ни часов, и одевался будто с чужого плеча: рубашка слишком тесна в плечах и на груди, джинсы слишком коротки; из-под них виднелись грубые шерстяные носки над черными остроносыми туфлями.

– Нужна помощь? – спросил он таким тоном, судя по которому помощи от него ожидать не приходилось.

– Я ищу Мида Пайна.

– Зачем?

– Я хочу поговорить с ним насчет парня, которого он однажды усыновил. Мид где-то здесь?

– Я вас не знаю! – резко сказал он, безо всяких причин взяв воинственный тон.

– Я не из этих мест. Приехал из Портленда. Поймите, это очень важно, мне надо поговорить с ним.

Молодой человек некоторое время раздумывал над тем, что я сказал. Потом оставил меня ожидать снаружи под падающим снегом, а сам скрылся в доме. Спустя несколько минут со стороны дома появился пожилой мужчина. Он наклонялся при ходьбе вперед, шел медленно, шаркая подошвами, как будто у него болели колени. Но мне легко представилось, что когда-то он обладал ростом не меньше моего, может быть, даже футов шесть. На нем была пара рабочих брюк, красная клетчатая рубаха и грязные белые кроссовки. Бейсболку с эмблемой «Чикагских медведей» он низко надвинул на лоб; непослушные пряди седых волос выбивались из-под нее. Он держал руки в карманах и ярко-голубыми ясными глазами рассматривал меня, слегка склонив голову на бок, словно стараясь что-то распознать во мне.

– Я Мид Пайн. Чем могу быть полезным?

– Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив из Портленда. Дело касается мальчика, которого вы усыновили несколько лет назад: Билли Перде.

Его глаза слегка округлились, когда я произнес это имя, и Пайн жестом руки указал мне в сторону пары старых качалок в конце веранды. Прежде чем я сел, он достал тряпку из кармана и аккуратно протер сиденье:

– Извините, у меня не так часто бывают посетители. Я всегда старался не поощрять их, в основном из-за ребят.

– Боюсь, я вас не понимаю.