Текст книги "Расставание в голубом"

– Как работник он вас устраивал?

– Если бы не устраивал, я бы его не держал. Нет, вполне годился. Расторопный, хороший ремонтник, просто незаменимый, когда время подпирает. Коллеги его любили. Все время улыбался и всегда находил, что нужно починить или подправить. Разве что был слишком вежлив с женщинами, которых обслуживал, имею в виду – с хорошенькими женщинами. Ну, втирал иногда очки. Но никто не жаловался. Откровенно говоря, я огорчился, когда он уволился. В нынешние времена люди не хотят работать.

– В денежных делах на него можно было положиться?

– Я думаю, да. Не верится, чтоб он остался кому-либо должен после того, как уволился, и если даже и задолжал, то наверняка сумел расплатиться через месяц, когда вернулся. По-моему, он каким-то образом вытянул эти деньги из миссис Аткинсон. Если так, она может жаловаться, а мне не на что.

– Где я могу ее найти?

– Видите вывеску впереди на шоссе? Сразу после нее поверните направо, поезжайте прямо до набережной и опять направо. Ее дом по правой стороне второй. Белый, невысокий и длинный.

Это был один из тех флоридских домов, которые я ненавижу. Всюду камень, кафель, стекло, алюминий. Ледяная, прямо-таки больничная атмосфера. Все эти дома кажутся просто сложной системой коридоров, тамбуром перед так и не построенным вместилищем настоящего тепла и уюта. Попав в эти комнаты, начинаешь ловить себя на мысли, что все время ждешь чего-то плохого. Чувствуешь, вот-вот распахнется дверь, тебя вызовут и прежде, чем тебя наконец отпустят, произойдет что-то ужасное. В таком доме жильцы не оставляют следов, и после их отъезда помещение выглядит так, словно здесь лишь недавно смыли кровь.

Чахлые высохшие кусты заполняли палисадник. Грязно-белый «тандерберд» примостился в двойном гараже. Свежая красно-белая вывеска гласила, что Джефф Бока будет счастлив продать это владение кому угодно. У главного входа я остановился и нажал пластиковую кнопку. В доме раздалось треньканье, потом послышалось приближающееся глухое шлеп-шлеп сандалий по кафелю. Белая дверь распахнулась, и я отбросил все, что успел навоображать о внешности миссис Аткинсон.

Она оказалась высокой стройной женщиной, на вид чуть за тридцать. Кожа резко белела в полумраке, словно изображение на мелкозернистой пленке, и чуть светилась, как у ребенка или у манекенщицы. Форма длинных прекрасных рук и хрупких запястий, темная волна волос и нежные подвижные черты точеного лица производили впечатление чего-то слишком тонко сработанного, слишком тщательно взращенного, слишком красиво изображенного и совершенно несовместимого с естественными жесткостями человеческого существования. Глаза большие, чуть раскосые, очень темные и широко расставленные. На ней были темные бермуды, сандалии и накрахмаленная бело-голубая блузка. Никаких украшений. Губы лишь слегка тронуты помадой.

– Кто вы? Что вам нужно? Кто вы?

Она говорила тихо, быстро и напряженно, прекрасные губы подрагивали. Казалось, она на грани нервного срыва и держит себя в руках с огромным трудом. От нее исходил густой и тяжелый запах бренди. Впрочем, и без того ее выдавали неуверенные движения и бегающий взгляд, который она явно не могла сфокусировать.

– Миссис Аткинсон, меня зовут Тревис Макги.

– Ну? Ну? Что вам нужно?

Я попробовал принять обезоруживающий вид. Это я умею. У меня подходящее лицо. Загорелый американец. Светлые глаза и ослепительно белые зубы на смуглой скуластой физиономии. Удачные морщинки народного героя в уголках глаз и застенчивая подкупающая улыбка, если потребуется. Мне говорили, что, когда меня вынуждают применять силу, я становлюсь похожим на дьявола, выскочившего из самых жутких закоулков ада, но мне об этом ничего не известно. В зеркале я неизменно вижу лицо этакого молодого инженера из старых фильмов, строящего мост через реку, несмотря на всевозможные напасти, вплоть до отравленной стрелы, торчащей из его мужественного плеча.

Так что вид у меня был совершенно обезоруживающий. Когда тебе что-то дано, грешно этим не пользоваться. Многие грабители выглядят как люди, заслуживающие абсолютного доверия.

Ты используешь свое лицо, чтобы строить гримасы, играть роли, подхватывать реплики. Ежедневно при каждой встрече с любым другим человеком становишься таким, каким, по твоему мнению, тебя хотят видеть или, если у тебя другие цели, как раз таким, каким не хотят. Будь это не так, спрятаться было бы невозможно.

– Я всего лишь хотел поговорить с вами о...

– Я показываю дом только по предварительной договоренности. Таковы условия. Мне очень жаль.

Этот голос и эту дикцию им прививают еще в маленьких школах, в которые они ходят прежде, чем поступить в те большие колледжи, названия которых у всех на слуху.

– Я хотел поговорить с вами о Джуниоре Аллене.

Я предвидел с полсотни возможных реакций на эту фразу, но того, что случилось, никак не ожидал. Ее глаза потускнели, точеные ноздри расширились, челюсть отвисла. Вся ее великолепная стать пропала, и поза стала уродливой.

– Вот и началось, – сказала она дрожащим голосом. – Вот и началось. Я что, подарок? Что-то было оплачено?

Она повернулась и заспешила прочь, споткнулась и чуть не упала, шагнув налево в конце прихожей. Хлопнула невидимая дверь. Я постоял в тишине. Потом услышал приглушенный звук рвоты, отдаленный, совсем тихий, агонизирующий. Лучи полуденного солнца скользнули по светлой поверхности стен. Я вступил в полумрак дома, навстречу прохладному дуновению кондиционера. Соблюдая формальности, прикрыл дверь.

Ей все еще было дурно. Быстро и без шума я обследовал весь дом. Он был захламлен так же, как и дом Кристины, но это была другая разновидность мусора. Стаканы, грязные пепельницы, нетронутая еда, одежда, разбитые в гневе вещи. Но никакие жизненные бури не могли оставить на этом ледяном доме даже царапины. Пожарный рукав, тридцать секунд – и все заблестит в каплях росы. Кроме нас, здесь никого не было. В этом большом доме она жила словно слабое и больное животное в клетке.

Я услышал звук льющейся воды и постучал в закрытую дверь:

– С вами все в порядке?

Послышалось невнятное бормотание. Слов разобрать не смог, но голос звучал скорее утвердительно. Я бродил по дому, и он вызывал раздражение. В кухне я обнаружил гигантскую посудомойку. Найдя большой поднос, я прошелся по комнатам, собирая чашки, стаканы и тарелки. Пришлось сделать три ходки. Засохшую еду счистил в мусорный бак. Макги – домохозяйка. Включив машину, почувствовал себя немного лучше. Вернулся к двери и прислушался. Ни звука.

– Эй! С вами все в порядке?

Дверь отворилась, она вышла и прислонилась к стене прямо возле ванной. Лицо мертвенно-бледное, круги под глазами стали еще больше.

– Вы согласны сюда въехать? – спросила она без всякого выражения.

– Я пришел лишь затем...

– Утром я глянула в зеркало и подумала: с чего-то надо начать, так что я хорошенько вымылась. Несколько раз намылила голову, все терла, терла, потом застелила кровать, нашла даже ящик с чистым бельем, совершенно случайно. Вам везет, не так ли, а? Удивительное совпадение, если только вы хотите начать с чистой страницы.

– Миссис Аткинсон, не думаю, что вы...

В ее взгляде мелькнула жуткая пародия на чувственность, жалкое неприкрытое вожделение.

– Надеюсь, ты в курсе всех моих привычек и склонностей, милый?

– Да выслушайте же меня наконец!

– Надеюсь, ты не рассердишься, если я сначала выпью. После нескольких рюмок становлюсь гораздо лучше.

– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.

– Он ведь предупреждал тебя, я стала жутко костлявой и... – Она оборвала свое отвратительное повествование и уставилась на меня: – Что вы сказали?

– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.

Она отерла губы тыльной стороной ладони.

– Зачем же вы пришли ко мне?

– Хочу вам помочь.

– В чем?

– Вы сами сказали. С чего-то нужно начать.

Она смотрела на меня не понимая, потом – с тяжелым сомнением, и, наконец, постепенно в ее глазах отразилось доверие. Прежде чем я успел ее поймать, она обмякла и рухнула с размаху, ударившись коленями о каменный пол. Скорчившись у плинтуса, она замотала головой и разразилась воющими протяжными рыданиями вперемежку с жалобными. Я сгреб ее в охапку. Когда к ней прикоснулся, ее всю передернуло. Она показалась странно легкой. Я отнес ее в спальню. Когда я уложил ее на свежезастеленную кровать, рыдания внезапно прекратились. Она замерла, как засохшая ветка. Закусив губы, следила за мной пустыми остекленевшими глазами. Я снял с нее сандалии и накрыл пледом. Чтобы ослабить свет, прикрыл жалюзи. Она смотрела на меня все так же беспомощно. Я принес табуретку, поставил возле кровати, сел, взял ее узкую руку, покрытую испариной, и сказал:

– Ну вот. Как вас зовут?

– Лоис.

– Лоис, все в порядке. Поплачьте. Пусть горе выйдет из вас со слезами. Расслабьтесь.

– Я не могу, – прошептала она. И вдруг снова начала рыдать. Выдернув руку, она отвернулась от меня, зарылась лицом в подушки. Рыдания сотрясали ее тело.

Я мог лишь догадываться, что пойдет ей на пользу, а что во вред. Приходилось действовать наудачу. Я основывался на своем знании психологии одиноких людей. Обычно они жаждут излить душу. Я погладил ее совершенно отстраненно, словно успокаивал испуганного зверька. Сначала она отшатывалась и дергалась при каждом прикосновении, потом лишь вздрагивала, но вскоре и это прошло. Икнув, Лоис свернулась клубочком и затихла, погрузившись в сон.

Я отыскал ключи. Оставив Лоис в затененной комнате, закрыл дверь. Узнав расписание автобусов, я вернулся к Кэтти и отвез ее на автобусную станцию, чтобы она вовремя успела на работу. Объяснил ей ситуацию, не вдаваясь в подробности. Она не спросила, почему я должен здесь задержаться.

Глава 5

Доктора звали Рамирес. Он похож на шведа. Лоис осматривал довольно долго.

Наконец вышел, и мы сели пить плохой кофе моего приготовления.

– Как она?

– Как вы в это впутались, Макги?

– Заехал задать ей парочку вопросов, и она грохнулась в обморок.

Он помешал свой кофе.

– Милосердный самаритянин, да?

– Что-то вроде того.

– Нужно оповестить ее близких.

– Думаете, таковые имеются?

– Тогда нужно учредить опеку. Каково ее финансовое положение?

– Понятия не имею.

– Прекрасный дом. Прекрасная машина.

– Доктор, как она себя чувствует?

– Тут действовало несколько факторов. Недоедание. И еще такая степень алкогольного отравления, что появились слуховые галлюцинации. Но первопричина ее состояния – сильнейший эмоциональный стресс.

– Ваш прогноз?

Он смерил меня оценивающим взглядом.

– Начистоту? Клубочек нервов и кусочек гордости – вот все, что у нее осталось. Держите ее на транквилизаторах. Восстановите силы, давайте ей столько калорийной пищи, сколько сможет съесть. Много сна. И главное – никакого контакта с тем, кто довел ее до этого срыва.

– Может женщину довести до такого мужчина?

– Да, мужчина определенного типа с женщиной подобного типа. Мужчина вроде того, который жил с ней.

– Вы его знали?

– Нет. Но слышал о нем. Сначала он был с Кэтрин Керр, потом вот с этой. Резкий взлет по социальной лестнице, а?

– Следует ли говорить с ней об Аллене?

– Если она захочет. Если сможет вам довериться, такой разговор пойдет ей на пользу.

– Хотел бы я знать, что все-таки случилось?

– Что-то такое, с чем она не могла примириться, с чем она не могла жить.

– С чем она не могла жить?

– Макги, думаю, можно без особого преувеличения сказать, что вы спасли ей жизнь.

– Но вдруг она не захочет довериться мне?

– Как и любому другому. Это тоже следствие душевного расстройства. Сомневаюсь, полезно ли ей оставаться здесь.

– Когда ей можно будет выходить?

– Я забегу завтра примерно в это же время. Тогда и смогу ответить на ваш вопрос. Давайте ей эти таблетки – по одной каждые четыре часа. Вы останетесь здесь с ней?

– Да.

– Омлеты, наваристый суп – столько, сколько она способна съесть. Если вдруг появится сильное возбуждение, пусть примет одну из этих пилюль. Уговорите ее поспать. И беседуйте с ней! Завтра подумаем о сиделке. Похоже, с ней скверно обращались, может, даже били, но у нее крепкий организм.

– Если я останусь здесь, кто-нибудь поднимет шум?

– Вы оба взрослые люди. И вы, Макги, не похожи на идиота-убийцу, который попробовал бы заняться с ней любовью при ее нынешнем состоянии. Я верю вам на слово. Это ускоряет дело. И уж если кому-либо не понравится ваше временное пребывание здесь в качестве санитара, скажите, что это прописал я.

– Я буду слишком занят по хозяйству, чтобы вести лишние разговоры.

– Она совершенно опустошена и разбита. Думаю, теперь проспит долго. Но лучше, чтоб кто-то был здесь, когда она проснется.

Пока Лоис спала, я собрал грязную одежду и постельное белье, отвез в город и сдал в прачечную. Накупил разной снеди. Когда я вернулся, она лежала почти в той же позе, в которой я ее оставил, и тихо посапывала. До сумерек я прибирался в доме, время от времени заглядывая к ней.

В какой-то момент, войдя в спальню, я услышал тихий вскрик. Лоис сидела на кровати. Я включил свет. Она смотрела на меня широко раскрытыми и затуманенными глазами.

Соблюдая дистанцию в три метра, я произнес:

– Меня зовут Трев Макги. Вам стало плохо. Здесь побывал доктор Рамирес. Он вернется завтра. Я останусь в доме, так что вы будете в безопасности.

– Я словно возвращаюсь откуда-то издалека. Я не видела снов, если только... если это не сон.

– Собираюсь приготовить вам немного супа. И дам таблетку.

– Я ничего не хочу.

Я зажег все лампы. Она разглядывала меня. Я уже знал, где что лежит, так что достал не слишком броскую ночную рубашку и халат из китайского шелка и разложил вещи у нее в ногах.

– Если вы в силах, Лоис, переоденьтесь и приготовьтесь ко сну, пока я сварю суп. Ванна вымыта.

– Что происходит? Кто вы?

– Мамочка Макги, – усмехнулся я. – Не спрашивайте. Принимайте все как должное.

Я разогрел консервированный суп, добавил в него сметаны и поджарил один тост с маслом. Когда я вернулся, она была уже в постели. Надела ночную рубашку и пижамную куртку. Свои спутанные черные волосы собрала на затылке и стерла с губ последние следы помады.

– Меня знобит, – сказала она тихим дрожащим голосом. – Можно мне выпить?

– Это зависит от того, как вы справитесь с супом и тостом.

– С супом – да, с тостом – нет.

– Вы можете есть сами?

– Разумеется.

– Примете таблетку?

– Что это?

– Доктор Рамирес сказал – слабый транквилизатор.

Я присел рядом. Она зачерпнула ложкой суп, ее рука дрожала. Ненакрашенные ногти обломались, на изящной шее лиловел старый синяк. Она нервничала, ощущая мой пристальный взгляд, поэтому я принялся болтать о том о сем. Ознакомил ее с умозрительной теорией Макги насчет туристов. Любому жителю Огайо, пересекающему границу Флориды, необходимо прикрепить к поясу металлический ящичек. Каждые девяносто секунд звонит звонок, и из ящичка выскакивает долларовая бумажка. Ближайший абориген хватает ее. Это полностью решает проблему чаевых. В местах, где скапливаются сотни приезжих, стоял бы постоянный трезвон.

Но Лоис было трудно рассмешить. Еще немного, и она бы совсем сломалась. Самое большое, чего я достиг, – это едва уловимая тень улыбки, быстро промелькнувшей на ее лице. Она справилась с двумя третями супа и дважды надкусила тост. Я отставил еду в сторону. Она прилегла и зевнула.

– Нальете мне?

– Попозже.

Она хотела что-то сказать, но глаза ее затуманились и закрылись. Через несколько секунд она спала. Во сне Лоис расслабилась и помолодела. Я погасил в спальне свет. Через час зазвонил телефон. Некто хотел продать мне симпатичную виллу в Марадон-Хейтс.

Пока она спала, я отправился на поиски личных бумаг и вскоре в гостиной за книгами обнаружил традиционную железную коробку. Она с готовностью открылась, легка поддавшись домогательствам согнутой скрепки.

Свидетельство о рождении, брачный контракт, постановление о разводе, ключи от банковского сейфа, разные фамильные документы, декларации о доходах.

Я разложил все это на столе и постепенно составил себе представление о ее нынешнем положении. Три года назад она получила при разводе долю имущества, частью которой был этот дом. Доход ей приносил капитал, помещенный в банк в Хартфорде, штат Коннектикут. Это были семейные деньги, они давали ей немногим больше семи сотен долларов в месяц без права распорядиться основным капиталом. В девичестве ее фамилия была Фейрли. Ее старший брат живет в Нью-Хейвене. Д. Харпер Фейрли. На столике в прихожей громоздилась куча нераспечатанной почты. Я просмотрел ее и обнаружил, что самые разные люди гневно требуют оплаты своих счетов. Еще я нашел конверты с чеками из ее банка, тоже нераспечатанные, за май, июнь и июль. Ее собственная чековая книжка лежала в верхнем ящике бюро в гостиной. Бюро представляло собой этакую новомодную штуку, встроенную в стену. Лоис уже некоторое время не производила перерасчет, и на глаз я прикинул, что у нее на счету еще осталась пара сотен долларов.

В девять тридцать я позвонил Д. Харперу Фейрли в Нью-Хейвен. Мне сказали, что он болен и не может подойти к телефону. Я попросил позвать его жену и услышал мягкий приятный голос.

– Мистер Макги, Лоис, возможно, говорила вам, что два месяца назад у Харпера случился тяжелый сердечный приступ. Уже несколько недель он прикован к постели, и сколько все это еще продлится, неизвестно. Уверяю вас, ее переезд сюда совершенно невозможен. Вы знаете, он ее единственный близкий родственник. А я-то удивлялась, что ее давно не слышно. Если она попала в переделку и нуждается в помощи, мы можем только надеяться, что скоро все уладится. Мы пока в самом деле ни на что большее не способны. У нас трое детей-школьников, мистер Макги. Я даже не хочу говорить обо всем этом Харперу. Боюсь лишний раз его волновать. Я даже врала ему, что Лоис звонила, что с ней все в порядке и она беспокоится за брата.

– Через несколько дней я точно выясню, что с ней и что нужно предпринять.

– Я знаю, что у нее там есть хорошие друзья.

– В последнее время – нет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне кажется, она порвала со своими хорошими друзьями.

– Попросите ее, пожалуйста, позвонить мне, когда она будет в состоянии. Я очень переживаю из-за нее, но ничем не могу помочь. Я сейчас не вправе оставить Харпера и не имею возможности принять ее у себя.

Значит, отсюда помощи ждать не приходится. К тому же женщину слишком интересовало, кто я такой. Я почувствовал, что Лоис не очень ладила с женой брата. А я-то надеялся, что кто-нибудь явится сюда и возьмет на себя заботу о больной. Да, похоже, я встал здесь на прикол, по крайней мере временно.

Я постелил себе в соседней со спальней комнате. Обе двери оставил открытыми.

Среди ночи меня разбудил звук бьющегося стекла. Натянув брюки, я пошел посмотреть, что происходит. Ее кровать была пуста. Ночная рубашка и пижамная куртка валялись на полу. Рубашка была разодрана в клочья.

Я обнаружил Лоис в кухонной нише, где она воевала с бутылками. Включил свет, и в белом сиянии флуоресцентных ламп она обернулась ко мне – нагая, стоящая среди разлитого ликера и разбитого стекла. Женщина смотрела прямо на меня, но вряд ли узнавала.

– Где Фанка? – выкрикнула она. – Где Фанка? Я слышала ее пение.

Она была прекрасно сложена, но слишком худа. Под кожей проступали кости, жалко торчали ребра. Кроме худосочной груди и бедер, на теле не было ни грамма жировой ткани, а живот припух, как у голодающих. Я поднял ее на руки. Чудом она не порезалась. Вдруг с неожиданной силой она принялась вырываться, скуля, царапаясь и кусаясь. Я отнес ее назад в постель и, когда она перестала сопротивляться, заставил ее проглотить еще одну таблетку. Та вскоре подействовала. Я выключил свет и сел рядом с Лоис. Она крепко держала меня за руку и боролась с действием лекарства, то погружаясь в полусон, то снова пытаясь встряхнуться. Я мало что понимал из ее бормотания. Казалось, иногда она обращалась ко мне, иногда снова вспоминала недавнее прошлое.

Вдруг она совершенно внятно и твердо, с глубоким возмущением взрослого человека произнесла:

– Я не буду этого делать!

И тут же повторила, но уже дрожащим голосом готового расплакаться ребенка:

– Я не буду этого делать!

От такого контраста мое сердце едва не разорвалось. Наконец она заснула. Я умылся, припрятал оставшийся ликер и вернулся в постель.

Утром Лоис уже была способна здраво рассуждать и даже почувствовала голод. Съела омлет и ломтик тоста, немного вздремнула, а потом захотела поговорить со мной.

– Вначале мне было очень нелегко, – сказала она. – Живешь здесь круглый год, и хочется, чтобы люди к тебе хорошо относились. Стараешься понравиться. Здесь ведь все про всех знают, всю подноготную. Я встретила его на бензоколонке. Он был очень приветлив и обходителен. Только немного дерзок. Если бы я сразу осадила его... Но я не слишком опытна в таких делах. Похоже, я всегда была застенчивой. Не люблю жаловаться на тех, кто меня обслуживает. А сталкиваясь с уверенным в себе человеком, не знаю, как себя с ним держать. Главное было в том, как он говорил со мной и как на меня смотрел. А однажды на бензоколонке – верх машины был опущен – стоял у двери с моей стороны и вдруг положил мне руку на плечо. Никто ничего не заметил. Он просто положил руку, а я попросила этого не делать. Тогда он засмеялся и руку убрал. И после этого случая вел себя со мной все более откровенно.

Я не пожаловалась на него начальству, а просто решила больше там не заправляться. И стала ездить на другую бензоколонку. Потом как-то забежала на рынок, а когда вышла, увидела, что он сидит в моей машине. Очень вежливо попросил меня подбросить его до станции. Я сказала: «Конечно». Чувствовала, он что-нибудь выкинет, сама не знаю почему. И решила: если устроит что-либо, я остановлю машину и велю ему выйти. В конце концов, средь бела дня... Но в тот самый момент, когда я села в машину, захлопнула дверцу и включила зажигание, он повернулся и... обнял меня. Это было настолько... настолько немыслимо, Трев, настолько неожиданно и ужасно, что просто парализовало меня. Я думала, что потеряю сознание. Мимо шли люди, но им не было видно, что творится в машине. Я не могла пошевельнуться, не могла ни слова сказать, не могла даже собраться с мыслями. Люди вроде меня уж если реагируют, то слишком сильно. Наконец, я отпихнула его и заорала, чтобы он убирался. Не переставая улыбаться, он не спеша вышел из машины. А потом сунул голову внутрь и спросил что-то, вроде, мол, не отнеслась бы я к нему получше, будь он богат. Я крикнула, что не продамся ни за какие богатства мира. Знаете, есть что-то завораживающее в его курчавых белых волосах, в смуглом лице и маленьких голубых глазках. Когда ему повезет, заявил он, он вернется и посмотрит, как я себя поведу. В общем, что-то в этом духе...

Четкость этой части повествования оказалась весьма нетипичной на фоне сумбура остальных воспоминаний Лоис. Ее мозг пока отказывался ей служить, но чувствовалось, что у нее был острый проницательный ум. Уже засыпая, она искоса взглянула на меня и прошептала:

– Думаю, таких, как я, много. Мы реагируем либо слишком рано либо слишком поздно, либо не реагируем вообще. Беспокойные, нервные – не от мира сего. Возможно, мы жертвы. А Джуниоры Аллены не сомневаются ни в себе, ни в нас. Они знают, как нас использовать, как завлечь нас дальше, чем мы хотим, прежде чем мы сообразим, как этому воспротивиться. – Она нахмурилась. – Похоже, они инстинктивно угадывают, как сыграть на нашем потаенном желании подчиняться такому диктату. Трев, я была одинока. Я старалась быть приветливой и дружелюбной. Пыталась не выпасть из окружающей жизни, хотела стать ее частью.

* * *

Рамирес приехал после обеда, как раз тогда, когда она на спор съела больше, чем сама ожидала. Он осмотрел ее. Потом сказал мне:

– Уже получше. Организм – очень сложная и запутанная штука, Макги. Ваши физические ресурсы были полностью исчерпаны, оставались только нервы, да и те на пределе. Может, нам удастся снять напряжение. Вы не поверите, но тело удивительно живуче...

Я рассказал ему о переговорах с родственниками и о полуночном поединке на кухне.

– Ее опять может охватить возбуждение, хотя уже, видимо, не такое сильное.

– Может, подумать о санатории?

Он пожал плечами:

– Если с вас хватит, давайте подумаем. Но так для нее лучше. Полагаю, так она быстрее поправится. Хотя не исключено, что попадет в эмоциональную зависимость от вас, если привыкнет изливать вам душу.

– Мы с ней уже разговаривали.

Он уставился на меня:

– Не возьму в толк, почему вы так к ней прониклись?

– Жалость, наверное.

– Одна из самых коварных ловушек, Макги...

– Чего теперь ожидать?

– Думаю, по мере выздоровления она будет становиться все более спокойной, сонливой, апатичной. И – зависимой!

– Вчера вы сказали, что ей лучше уехать отсюда.

– Я приеду проведать ее завтра.

Был вторник. Грозовые тучи вскоре закрыли все небо, и после долгого душного затишья задул ветер и хлынул дождь. Шум ливня испугал ее. В нем ей слышались разговоры и смех сотен людей разом, словно все комнаты этого стерильного дома были заполнены подвыпившими гостями. Она пришла в такое возбуждение, что пришлось дать ей вторую таблетку успокоительного. Она проснулась уже в темноте, простыня и матрас ее постели были влажны от пота. Сказала, что вполне в силах принять душ, пока я буду менять постельное белье. Я нашел последний чистый комплект. Вдруг она еле слышно позвала меня. Скорчилась на полу в ванной, голая и бледная как смерть. Я завернул ее в большой желтый махровый халат, насухо вытер и отнес в кровать. Ее зубы стучали. Я принес ей теплого молока. Она долго не могла согреться. Дыхание отдавало кисловатым запахом болезни. Она проспала до одиннадцати, немного поела и еще поболтала со мной. Не желала говорить при свете и хотела держать меня за руку. Ощущение присутствия. Ощущение комфорта.

На этот раз я узнал гораздо больше, хотя довольно приблизительно и в общих чертах. Она была уверена, что Джуниор Аллен исчез навсегда, а он вернулся на сверкающем катере, в новеньком светлом костюме, трогательно покорный, раскаявшийся и мечтающий о ее благосклонности. Он причалил у ее пирса, прямо через дорогу от дома. Она просила оставить ее в покое. Выглядывая из окон, видела его безутешно сидящим у нового катера в новом костюме. И в сумерках вышла к причалу, выслушала очередную порцию оправданий, а потом поднялась на борт осмотреть судно. Как только они оказались в каюте, он снова заулыбался, стал напорист, груб и овладел ею. Она долго отбивалась, но он был терпелив. Поблизости никого не было, и никто не услышал ее криков. В конце концов, измученная и отупевшая, она отдалась ему, понимая, что он не совсем в себе, и надеясь, что на этом все и закончится. Но ничего не закончилось. Он продержал ее на корабле два дня и две ночи, а когда почувствовал, что она настолько утратила чувство реальности, настолько опустошена и связана с ним грехом, что не оказывает даже символического сопротивления, перебрался к ней в дом.

– Я не могу этого до конца объяснить, – прошептала она в темноте. – От прошлого не осталось и следа. Единственное прошлое, которое я знала, был он. Настоящее он заполнял целиком, а будущего не было вовсе. Я не чувствовала к нему даже отвращения. Вообще не воспринимала его как человека. Он был силой, которой я должна была подчиняться. Постепенно единственно важным стало угодить ему: едой, которую я готовила, коктейлями, которые я смешивала, одеждой, которую я стирала, и непрерывным сексом. Легче было все время оставаться навеселе. Если он был удовлетворен, то даже такую жизнь можно было вынести. Он превратил меня в существо, озабоченное только его прихотями. Поминутно я смотрела на него, чтобы удостовериться, что делаю все именно так, как он хочет. Я зависела от него. – Ее рука крепко сжала мою. – Даже секс был не удовольствием, а зависимостью. Что-то вроде смертельного освобождения, взрыва, разрушения. Он знал, как этого добиться, и смеялся надо мной. Потом мы уплывали на катере, и все продолжалось, и возвращались, и снова все продолжалось. Я уже не ждала, что это когда-нибудь кончится. Некогда было об этом думать, каждую минуту я была занята.

Тут она заснула. Я вышел прочь. Тропическая почва испускала влажные испарения, стрекотали одни насекомые, трещали другие, ухали древесные жабы. Залив преобразился под луной. Я сидел в конце пирса, отгонял сигаретным дымком москитов и думал, почему отношусь к ней так критически.

Несомненно, она – тонко чувствующая и мыслящая женщина. Несомненно также, что Джуниор Аллен жесток и груб, и все же я никак не мог понять, каким образом он сумел довести ее до такого состояния. Конечно, с викторианской точки зрения такая жизнь хуже смерти, но ведь Лоис – взрослый человек. Не важно каким способом, но Джуниор стал ее любовником и со временем добился взаимности, хотя бы чисто физической. Я обдумывал причины, по которым потерпел фиаско ее брак, и мне пришло в голову, что, возможно, Лоис – просто истеричка, вообще склонная к нервным срывам, а Джуниор Аллен только ускорил этот процесс.

Я следил за движущимися огнями судна, входившего в пролив, слышал надсадные стенания какой-то ночной птицы и обиженные вопли одинокой кошки. Потом вернулся в дом, убедился, что Лоис крепко спит, и улегся в соседней комнате.