Текст книги "Легкая нажива"

Глава 3

В то время, когда Бетти Доусон, погруженная в дрему, лежала возле бассейна, Эл Марта в своей квартире на крыше восточного крыла «Камеруна» как раз пробуждался от послеобеденного сна. Спальня хозяина была достаточно роскошной для того, чтобы напоминать ему каждый раз, когда он стряхивал с себя жуткий сон о прошлом, что он жив, здоров и даже богат. У него солидная доля в собственности отеля, и его квартира была отчасти и лицом «Камеруна». Обстановка говорила о том, что он уже много лет не подвержен опасности ареста. Здесь безопасная гавань, богатая, защищенная, с полным набором всякой всячины, составляющей мечту среднего уголовника. Когда Макс Хейнс заправляет казино, малыш Даррен – отелем, а другой неглупый люд – прочими его операциями в здешних краях, то дни усеяны шелками и женщинами, вином и смехом. В округе сотни и сотни человек, которые любят его и зовут просто Элом.

Он повертел головой, чтобы удостовериться, что спал один, протер глаза, почесал серые спутанные заросли на груди, встал и так широко зевнул, что даже пошатнулся. Потом натянул мятые холщовые брюки, пригладил ладонями редеющие волосы, зажег сигару и вышел босиком в большую гостиную посмотреть, кто там есть. А быть кто-то должен. Так уж он наладил свою жизнь. Ему нужны были люди поблизости, рядом, чтобы он мог их потрогать, посмотреть на них, посмеяться с ними.

Тихо играла музыка. Гидж Аллен и Бобби Валдо играли в джин. Браунелл, по кличке Бобер, сидя на низенькой кушетке, с тренированной настойчивостью что-то говорил блондинке из кордебалета выступающей сейчас в «Сафари» шоу-группы. Девушка держала в руке бокал, смущенно и внимательно слушая Браунелла, который подчеркивал наиболее интересные места своей приглушенной лекции легким и частым касанием ее загорелого бедра чуть пониже шорт.

Джерри Баклер спал на другой кушетке, пуская пузыри уголком рта.

Эл подошел к магнитофону и прибавил звук, затем приблизился и посмотрел на стол. Гидж бросил семерку червей. Бобби Валдо заколебался, что ему сбросить, и положил семерку бубен. Гидж схватил ее и поместил как раз в середину бубнового ряда. Бобби Валдо проворчал:

– Вот ведь сукин сын!

– Не зевай, сынок, – самодовольно отреагировал Гидж.

Эл налил себе немного виски с содовой и спросил, обращаясь ко всем сразу:

– Чем занимаемся? Кто ведет?

– Хозяева поля, – ответил Бобер.

– И какой же счет? Можно не отвечать: вижу, что по нулям, с тоски маетесь. Где этот Арти?

– С минуты на минуту должен быть, – ответил Гидж.

Гидж Аллен и Элфрид Адамс Марта были знакомы больше двух десятков лет. Гидж оказывал Элу разные услуги, и все весьма конфиденциального характера. У Аллена был скрипучий голос, копна седоватых волос, крепкая юношеская фигура и коричневое, как седло, лицо, так глубоко изрезанное морщинами, что вызывало сравнение с вельветом, каким-то странным и новым его видом. Лицо Гиджа резко контрастировало с белыми стекловидными искусственными зубами и свинцовыми, проницательными глазами.

– Сыграем втроем, – предложил Эл, – как вы?

– Идет, только сейчас я по-быстрому раздену его, – сказал Гидж. – Разве это игрок?

Бобби Валдо недовольно запыхтел.

– Дай-ка карту, – потребовал он. Бобби был человеком молодым, огромным, немного горбившимся, со сгоревшей на солнце кожей лица, шеи, рук. На его угловатом черепе произрастала еле заметная щетина морковного цвета, брови и ресницы почти не проглядывались, на мясистых веснушчатых руках виднелась экстравагантная татуировка.

Чем-то все они раздражали Эла Марта. Это был сильный коренастый мужчина с желтоватой пухлой физиономией, почти ровно наполовину лысый – от уха до уха через макушку проходила четкая линия, впереди которой не было ни волоска. У Эла были густые длинные черные ресницы, маленький вздернутый нос, толстые чувственные губы, карие глаза с поволокой.

Он имел, на жаргоне Лас-Вегаса, тридцать очков в «Камеруне», то есть тридцать процентов акций. Хотя прошло шестнадцать лет после его последнего ареста, Марта успел до этого заработать солидный, что называется, послужной список. Двадцать шесть арестов, три приговора. По двум он добился условного освобождения, а по третьему отсидел только год из трех. Богатое уголовное прошлое должно было, казалось, помешать Элу владеть чем-либо в Неваде, но он застолбил себе место еще до памятной чистки, во время которой было уже поздно трогать его. Он и номинально был самым крупным совладельцем «Камеруна», но точно никто не мог сказать, какова действительно его доля. По списку держателей акций нельзя было определить, кто представляет себя, а кто – кого-то еще. В Лас-Вегасе, а также в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке ходили слухи, что «Камерун» принадлежит Элу Марта, а стало быть, подпольному синдикату.

Марта знал сотни людей из шоу-бизнеса по именам, и большинство были настолько глупы, что им льстило внимание этого уголовника. Он с готовностью улыбался, громко и охотно смеялся, слушал с самым пристальным вниманием и вставлял в разговор шутки своевременно, как профессиональный конферансье. Он хорошо жил, хорошо одевался, хорошо развлекался. В нем не было ничего зловещего или отталкивающего. Он помнил дни рождения массы людей и посылал им дорогие подарки, а если кто-то влипал в неприятность, то всегда был готов помочь выбраться из нее.

«Камерун» Эл Марта использовал как базу для своих операций. В новом здании деловой части Лас-Вегаса расположилась компания «Икс-торг», мозговой центр нескольких корпораций, занимающихся недвижимостью, транспортом, связью, оптовой торговлей. Эл Марта в известном смысле был владельцем «Икс-торга». Правда же, – которой не суждено было когда-либо выйти на поверхность благодаря адвокатам и бухгалтерам компании, способным запутать любое дело, – состояла в том, что Эл Марта занимал пост регионального менеджера, получавшего приказания из штаб-квартиры в Лос-Анджелесе. Этой штаб-квартирой, в свою очередь, руководил чикагский центр – из общенационального совета, расположенного на Восточном побережье.

Часть каждого доллара, законного или незаконного, обложенного налогом или необложенного, оседала в сейфах этого совета, причем деньги расходовались далее настолько продуманно и аккуратно, что человек наподобие Эла Марта за шестнадцать лет не был ни разу арестован. Какой-то процент каждого доллара попадал и местным организациям. Никто не знал, сколько денег у Эла Марта. Но их вполне хватало на «линкольн», который он менял каждый год, на гардероб в сорок тысяч, щедрые подарки, роскошные развлечения, содержание особого штата «помощников», не проходящего по ведомостям ни казино, ни отеля, на достойное обеспечение тех молодых женщин, которые ублажали его. – Сегодня опять простаиваем, – проворчал Эл.

Он остановил взгляд на Вилбуре Браунелле – Бобре, восхищенный его высокой техникой обхаживания женщин. Бобер был худым, длинным и внешне хрупким человеком с воробьиной грудью, лет сорока с лишним. Щеки у него ввалились, отчего лицо напоминало изображение смерти. Большие желтые зубы торчали под углом, что и послужило причиной для клички. Волосы Бобер красил в неимоверный оттенок коричневого цвета, как у дешевых ботинок, голос имел пронзительный и монотонный. Неизвестно, где Бобер мог так одеваться, но он носил одежду в стиле чуть ли не тридцатых годов. На нем было слишком много больших желтоватых бриллиантов, и он заливал себя одеколоном. И тем не менее у этого необычного человека никогда не было, как говорили, меньше трех женщин. И красивых. А необъяснимая любовь к Бобру заставляла этих женщин все время переживать и мучиться.

Внимание Бобра к новой блондинке натолкнуло Эла на мысль. Он подошел к ним в разгар беседы и взял девушку за руку.

– Я позаимствую у тебя эту девочку на пару минут, Бобер.

– Э, э, ты что, Эл! – забеспокоился тот. Девушка захихикала.

– Мне нужно потереть спину, Бобер. А что, хорошая, сильная вроде, с работой справится. Правда, моя сладенькая?

Блондинка снова захихикала, и Бобер подал голос:

– Ну какого ты дьявола, Эл?

Эл посмотрел ему прямо в глаза:

– Не хотел бы я думать, что ты такой эгоист.

– Я? Да ты что, Эл. Я в том смысле, что мы сидели, разговаривали... Давай-давай, Эл.

Быстрым мускульным усилием Эл поставил девушку на ноги. Она презрительно смерила Бобра взглядом.

– Тоже мне, геро-ой, большая ши-ишка, – протянула она.

– Будь хорошей девочкой, сделай одолжение человеку, – льстиво произнес Бобер.

Эл повел девушку за руку в спальню и закрыл дверь.

Она выдернула руку:

– Слушай, никакую спину я тереть не буду!

– Как тебя зовут, дорогая?

– Гретхен Лэйн.

– И сколько тебе, моя милая?

– Мне?.. Двадцать один.

– Постой-ка тут минутку, девочка.

Подойдя к тумбочке, Эл достал из верхнего ящика стодолларовый банкнот. Потом прошел в ванную и вынес оттуда банную щетку.

– Протяни руку, дорогая. – Он положил на ее ладонь вначале купюру, а сверху – щетку. – Только вместе, дорогая. Делай выбор. Расценки хорошие, правда? Оставляю тебя здесь. Подумай. Если тебе не нравится предложение, оставь оба предмета и иди. Я думаю, так будет честно. Только смотри не оставляй одно и не бери другое, потому что второпях можешь поломать одну из своих красивых ножек, моя радость.

Она недоверчиво посмотрела на него:

– Это за то, чтобы потереть вам спину, мистер Марта?

– И только, моя дорогая.

Эл прошел в ванную и залез под душ, оставив стеклянную дверь приоткрытой. Он улыбнулся, когда почувствовал первое легкое прикосновение к спине. Работала девушка споро, энергично. Почувствовав, что она готова остановиться, Эл полуобернулся, сделал вид, что поскользнулся и падает, и схватил ее за руку, затянув под струи воды. Девушка отскочила, фыркая и ругаясь. Волосы прилипли к голове, блузка и шорты намокли.

Эл многословно и с большой искренностью в голосе извинился, дал ей чистое полотенце, потом подошел к шкафу и выбрал там роскошный халат из бледно-голубого сатина, который должен был пойти ей.

– Ты должна принять это как подарок, дорогая.

– Ой, как красиво!

– Закройся здесь и переоденься, дорогая. Мокрую одежду оставь, я скажу, чтобы ее привели в порядок.

Эл быстро оделся, поднял мокрые блузку и шорты с пола возле ванной и собрал их в комок, потом вышел в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь, и бросил комок Бобру на грудь. Раздался мокрый шлепок, и одежда упала тому на колени. Бобер тупо уставился на нее, потом взял в руки.

– А где Гретч? – спросил он.

– Девочка отдыхает, она действительно устала, Бобер.

– А это что, Эл?

– Она подумала, что тебе нравятся такие вещи как память. Клади под подушку, когда будешь ложиться спать, друг. Извини, они промокли. Мы так торопились, что влезли под душ, забыв раздеться. Но я ей помог.

– Она действительно приличная девушка, – произнес Бобер таким убитым голосом, что Гидж захохотал.

– Да, чуть не забыл, – жестко заговорил Эл. – Катись отсюда. Она попросила, чтобы я сделал ей такое одолжение. Чтобы, когда она выйдет, тебя тут не было.

– Мне? Уйти?

– Может, чтобы Бобби помог?

– Черт, не надо, ухожу, – пробормотал Бобер.

Только Эл начал рассказывать, как все происходило, появилась Гретхен.

– Такая прическа теперь, но, я думаю... А куда девался Бобер?

Элу с трудом удавалось сохранить серьезное выражение лица, когда он взял ее руку и сказал:

– Милая, тут была неприятная сцена. Хорошо, что ты не застала ее.

– Что за сцена? – безучастно спросила Гретхен.

– Бобер сказал, что я ему наврал, что на самом деле мы не только терли спину.

– Как же этот паршивый ублюдок посмел?!

– Вот я и велел ему уйти, дорогая. Уходя, он просил передать тебе...

– Что еще?

– Сказал, что скоро тебя разыщет, чтобы и ему потерли спину, и ты, мол, знаешь, что он имеет в виду.

Сначала девушка сделалась белой как мел, потом к ее лицу прилила кровь. И наконец, она разразилась таким бурным потоком ругательств, что глубокий сон Джерри Баклера как рукой сняло. Единственное, что поняли присутствующие, что этот несчастный Браунелл может добиваться своего десять лет подряд по тридцать часов в сутки и за это время не наработает и на звон долларовой монетки и не приблизится к ней даже на телефонный звонок. Извержение еще продолжалось, когда Эл провожал Гретхен до лифта, который обслуживал его апартаменты. В последний момент он сунул ей в руки мокрую одежду.

Когда он с улыбкой вернулся, Джерри спросит:

– Что тут было?

Эл подошел к Гиджу и пришлепнул к столу стодолларовую бумажку:

– Ставлю на то, что Бобер больше не сунется к этой белокурой Гретхен.

– Как ставишь?

– Два к одному. Заметано? – спросил Эл. – Пропали твои полета, друг. Очень ты самоуверен.

– Бобер, по-моему, на полпути никогда не останавливается, – заявил Гидж.

– Одно несомненно, – вступил в разговор Бобби Валдо. – Победу Гиджа нетрудно будет заметить. За Бобром бабы бегают аж с воем, будто им хвост прижали.

– Ну как, играем втроем? – спросил Гидж.

– Играйте вы, ребята. Сейчас что-то не хочется, – ответил Эл.

Он медленно подошел к окну и посмотрел вниз на стоянку автомобилей, наполовину заставленную. Из машины с откидным верхом вышла парочка и бегом, держась за руки и чему-то смеясь, направилась в отель.

Внезапно Эл понял, что Гидж и Бобби Валдо смеялись неискренно. Розыгрыш получился не Бог весть какой, сложный и грубый. Эта глупая полупьяная девка, этот старик Бобер... А Гидж пошел на спор, потому что знал: этого хочет Эл. Куда девались времена хороших розыгрышей и доброго смеха? Все скучно и неинтересно. Последнее время каждый день такой.

Марта вдруг услышал бульканье, резко обернулся и увидел, что Джерри Баклер, его управляющий, чисто номинальный, наливает себе у бара полпинты бурбона с содовой (Эл через таможню получал виски, не облагаемое налогом). Он быстро и бесшумно подошел и накрыл стакан ладонью в тот момент, когда Джерри собрался было поднять его. Баклер изобразил на лице неопределенную улыбку, ожидая разноса.

Эл обратил внимание на то, что алкоголь здорово иссушил этого человека в последнее время. Живот Джерри еще выпячивался и красное лицо выглядело опухшим, но пиджак болтался, шея будто высохла, воротничок рубашки стал великоват и к тому же грязноват.

– Эл, ты облокотился на мой стаканчик, – вымученно промолвил Джерри.

– Ей-богу, не могу видеть, как ты пьешь такими дозами. Пускай это здесь постоит, а мы давай пройдем туда, Джерри.

Они прошли в спальню, и Эл закрыл дверь. Он намеренно выдержал паузу, дав Джерри поволноваться.

– О чем ты думаешь, Эл?

– Как прошло там, в Новом Орлеане?

– Нормально. Все были что надо.

– Да что ты можешь помнить!

Джерри поежился:

– Ну выпил я там немножко, Эл.

– Это «немножко», смотрю, происходит с тобой везде.

– Эл, в конце концов, я могу пить, могу и не пить. Но почему, скажи, я должен не пить?

– Ты похож на алкаша, Джерри. Руки трясутся, рубашка грязная, руки грязные, от тебя несет. Ты уже алкаш, Джерри.

– Ты что, Эл!

– Люблю я тебя, друг ты мой, но в последнее время ты достал меня, честно. Не могу видеть, когда мужик не может перебороть себя. Это уже не мужик.

– О чем ты говоришь, Эл?

– Знаю о чем. Кончай с этим делом. Такие дозы, как у тебя... это уже никуда не годится.

Джерри улыбнулся, и Эл почувствовал, чего ему стоила эта улыбка.

– Это поправить здоровье после вчерашнего, босс.

– Мы с Максом говорили о тебе сегодня, Джерри. Печалишь ты нас.

– Как? Чего я такого делаю?

– Ты не какой-нибудь клерк, Джерри. Мы купили тебе хорошего малого, этого Даррена. Купили лучшее, что могли достать. Чтобы он выполнял все до мелочей. Но ты влезаешь во все дыры, постоянно путаешь ему карты.

– Я знаю тебя черт знает сколько, Эл. Я ворочал большими делами, когда этот пацан еще соску сосал. И теперь ты будешь слушать этого Даррена, а не меня? Чего ему не хватает? Ну, иногда приходится наставить его на правильный путь...

– А кто тебе сказал, что я слушаю Даррена? Да он доволен всем дальше некуда.

– В чем же тогда дело?

– Максу нравится, как сейчас тут все идет. Макс – человек соображающий, Джерри. Ему кажется, что ты зря вмешиваешься. И еще ему кажется, что ты как присосешься к бутылке, так и не отстанешь от нее, пока не перестанешь соображать, что делаешь. Теперь послушай, как будет дальше. Ты перестанешь лезть в управление отелем и будешь появляться на сцене, когда у Макса возникнут особые проблемы. Но когда они возникнут, ты уж будь как стеклышко, парень. И не иначе. А уладишь дело – все, слезай с горшка, оставь дела Даррену до другого раза, когда получишь сигнал от меня или Макса.

Баклер уставился на него, кипя от гнева:

– Я управляю этим отелем, Эл. И если я вижу, что надо поправить этого молокососа, то я...

Эл, сделав два огромных шага, приблизился к Баклеру вплотную и, с улыбкой прихватив его дряблую щеку, легонько, но болезненно встряхнул голову.

– Эх, парень, парень... Ну, говори, что ты там хочешь доказать мне?

– Я только...

– Ты здесь как дома, Джерри. Ты пьяница, но мы тебя очень любим. Не хотелось бы, чтобы ты выступал сейчас передо мной, Джерри. Не хотелось бы просить Гарри с Бобби свозить тебя в пустыню и слегка подломать. Им было бы неприятно заниматься этим, а мне – заставлять их, поверь. Но все равно это лучше, чем передавать дело Максу, а у него есть пара охранников, не чета Гарри и Бобби. Поэтому изобрази улыбку, Джерри, и скажи, что выполнишь все на тысячу процентов.

Баклер выдавил из себя страдальческую улыбку:

– Конечно, Эл, конечно. Я тебя понял. – Он издал звук, отдаленно напоминающий смех. – Я не буду влезать в работу, раз мы все уже подготовили для этого Хью Даррена. Я... так будет лучше, Эл.

– А теперь иди полакай из своего стаканища. – С этими словами Эл поощрительно похлопал Баклера по плечу, и тот, втянув голову, заспешил к дверям.

Там он обернулся и хмуро спросил:

– А стол и табличку на дверях можно оставить? И говорить, что я управляющий?

– Ты и есть управляющий, Джерри! Хочешь табличку побольше? Хочешь из золота? Хочешь пошикарнее стол? Только скажи.

– Нет. Все... Как это?.. Все нормально, Эл. Все нормально.

Выйдя из спальни, Эл увидел, что появился Арти Джилл, а с ним две девицы с головами, как репьи, и футболист из «Рэмса». К семи вечера в большой гостиной собралось человек двадцать. Один из трех «владельцев» появился неожиданно.

Еще во времена, когда отель только строился, специалисты-социологи решили, что привлекательность отеля для широкой публики возрастет, если заставить ее поверить, что в число основных совладельцев «Камеруна» входят три ее идола. Этих идолов тщательно отобрали и дали им по полпроцента акций.

Один был мужчиной средних лет, претендовал на сходство с героями вестернов, носил корсет, был гомосексуалистом и прятал шепелявость в нарочито растянутом произношении слов; на лице нес печать неизменного благородного смирения. Вторым таким совладельцем была женщина – неоднократно замужняя, глупая, ленивая, взбалмошная фотогеничная блондинка, единственное достоинство которой состояло в умении глубоко вздохнуть, когда подскажут. Нельзя было сказать, что она хорошо сохранилась, но постоянные косметические операции с головы до ног плюс высококлассные кино– и фотооператоры и мастера по свету поддерживали ее в роли богини не одного поколения прыщавых подростков. Третьим совладельцем – это он явился нежданно-негаданно – был прославленный джазист, который вот уже многие годы и ноты не выдул из инструмента. Дурные наклонности и злоупотребления низвели его почти до мира полусвета, где он вполне обходился словарным запасом в восемьдесят слов; его тщательно направляли и демонстрировали публике нервные люди из ближайшего окружения, делавшие неплохой бизнес на его старых записях.

В разгар вечеринки Эл Марта улучил момент и, отведя Макса Хейнса в сторонку, сообщил, что Джерри Баклер заглотнул все без звука. Макс был явно доволен таким исходом и сказал, что даст знать Даррену.

– А что, Макси, не подкинуть ли этому малому пару-другую сотен к жалованью?

– Да он и сейчас неплохо получает.

– Э-э, тут два соображения. Во-первых, он здорово провернул вот это дело, а во-вторых, – Эл постучал по груди Макса и подмигнул, – чем больше имеешь, тем больше рискуешь потерять. Верно я говорю?

– Ты всегда верно говоришь, Эл.

– Я смотрю вперед, думаю дальше. А раз думаю, то и тебе говорю. Ты сразу не садись на этого парня. Подводи постепенно. Окажи ему одну услугу, другую. Не надо резких перемен, это будет неестественно. Потихоньку, полегоньку, и он почувствует себя – как бы это сказать? – вроде как обязанным. Как раз на тот случай, когда тебе понадобится маленькая услуга, и немедленно, а Джерри будет набравшись.

– Хорошо, Эл.

– Макси, у тебя что-то со вкусом не в порядке, я насчет одежды. Цвет, покрой. Взять этот пиджак – как у школьника.

– Эл, сердцем я всегда молодой. Знаешь, на этой неделе мы снимем сверху тысяч сорок, не больше. Но даже это меня не беспокоит. И знаешь почему?

– Макс, друг, скажи.

– Потому, друг мой Эл, что в субботу приезжает Гомер Гэллоуэлл из Форт-Уэрта, свеженький и готовенький. Мы нанесли ему в последний раз пробоину в двести кусков.

– Ну остановится он здесь, а с чего ты взял, что он будет играть? Может, он решит, что в этом месте ему не светит, и до стола дело не дойдет?

– Я вижу, как работает его мысль, будто у него окошко в голове, Эл. Он верит в закон средних чисел. И потому еще игра будет, что, по его понятиям, у нас лежат его деньги. Я готов даже спорить, что он выберет тот же стол и будет ставить тем же манером.

– А как он ставит?

– Эл, ты сам прекрасно знаешь, что верного способа нет. Он играет на известный порочный манер, удваивая ставку при проигрыше. Для такого клиента, как Гомер, я бы с удовольствием установил новенький лимитик, как в последний раз. Этакий новенький, жирненький лимитик, он был бы счастлив. А потом мы сидим себе тихо и смотрим, как наши кубики опять его наказывают. Никто в мире его раньше не наказывал, поэтому он прошлого проигрыша не забыл.

– Он у нас по красному ковру во всем, Макси...

– Дыши ровнее, Эл. Мы с Дарреном все сделаем. Захочет – мы ему яхту на озеро Мид пригоним. Понадобятся какие-нибудь, скажем, японочки, блондиночки или близняшки – я ему пришлю их в подарочной упаковке, этому доброму старому Гомеру Гэллоуэллу.

– А сколько с ним людей?

– Никого, как и в прошлый раз. Он, наверное, подозревает, что занимается ерундой, поэтому и приезжает в одиночку, чтобы никто его здесь не видел.

– Сколько он стоит, Макс?

– Если меньше ста миллионов, то обещаю съесть его самое большое ранчо простой алюминиевой ложкой.

Эл похлопал Макса по крепкому плечу:

– Значит, все возьмешь на себя.

– Возьмем все, что можно взять, босс.

* * *

В десять часов, когда Хью Даррен занимался проверкой работы службы регистрации, Макс Хейнс сказал, что хотел бы поговорить с ним наедине. Они прошли в кабинет Хью, и тот включил свою настольную лампу.

Макс сел за стол Джерри, где было полутемно, и вздохнул:

– Джерри больше тебе не помеха, парень. Думаю, тебе это приятно узнать.

– Да, действительно приятно, Макс. Теперь гораздо легче будет работать. Спасибо.

– Время от времени мы будем с тобой обсуждать наши дела, и все пойдет как по маслу, так?

– Почему бы и нет? Никаких возражений, – сдержанно отреагировал Хью.

– С первого мая тебе подкинули две сотни в месяц, Даррен.

– За что?

– А ты не думаешь, что заслужил?

– Прекрасно знаю, что заслужил.

– Стало быть, есть причина для прибавки.

– В тот раз мне на минуту показалось, будто ты вербуешь меня для своих особых мероприятий.

Макс Хейнс усмехнулся:

– Тебя, стопроцентного американца? Ты же напишешь возмущенное письмо губернатору. Мол, тут шайка жуликов, каких ты видел по телевизору, грязные гангстеры, мафия, может быть.

– Я так не говорил, Макс.

Раздался скрип кресла, это встал Макс. Он подошел к свету.

– Включи себе в счет все расходы казино по Гомеру Гэллоуэллу из Форт-Уэрта.

– Я видел его имя в списке резервированных номеров, посмотрел старые счета. Он обслуживался по высшему разряду, я так наметил и на этот раз. Но планировал обговорить это с тобой, конечно.

– Когда определишься с апартаментами для него, скажешь номер моему помощнику, Бену Брауну. Мы поставим туда однодолларовый автомат, к нему поднесем сотню серебряных долларов. – Макс двинулся к двери – ну прямо-таки обезьяна в своем спортивном пиджаке из шелка-сырца. – Увидимся, мистер управляющий.

– Макс... Я из праздного любопытства... Когда вы ставите однодолларовый автомат в номер, как сейчас, разве вы получаете с него столько же, сколько в зале?

– Мне нравится, как у тебя работают мозги. Штат терпеть не может, когда мы их дурачим низким сбором на автоматах. Но когда на одном – это никого не волнует. А у человека появляется уверенность в себе, когда он дергает ручку аппарата и в желоб сыпятся доллары. Он чувствует себя счастливым. А для чего же мы здесь? Это маленький город, полный радости и игр.

– Ага, понимаю. Вот почему я иногда при выезде записываю расходы на обратный билет на счет казино: у этих счастливцев и десяти центов не остается. И они так счастливы бывают, так счастливы, что улыбаются и не могут остановиться.

– Намотай себе на ус, малыш, что клиент для того и создан, чтобы его кто-нибудь обчистил. Настоящего клиента от этого не удержишь. И когда он созрел для этого, надо быть тут как тут, рядом с ним.

* * *

В одиннадцать Банни Райс, ночной управляющий, доложил, что все идет как нельзя лучше, и Хью понадобилось минут десять, чтобы нацелить Банни на некоторые вопросы, которые ему придется решить во время дежурства.

Хью пытался заставить себя не думать о Бетти Доусон, но, идя по коридору к своей комнате, он ощущал мурашки по всему телу, как будто собственная кожа была ему не по размеру, тыльную сторону кистей и шею покалывало. Ему хотелось пролететь этот пустой коридор, а тут еще встала перед глазами ее нарочитая походка, бикини – Хью не хватило даже самого глубокого вздоха.

Он вставил ключ в дверь и как можно бесшумнее открыл ее, затем заставил себя с той же неторопливостью и бесшумностью закрыть дверь и только потом позволил себе взглянуть на нее. Волосы Бетти рассыпались по подушке. Она спала сладчайшим сном. На горевшую настольную лампу было накинуто полотенце, и на лицо Бетти падал мягкий оранжево-розовый свет. Она лежала на боку, лицом к нему, обхватив руками смятую подушку, и ее черные как вороново крыло волосы стекали по щекам и обвивались вокруг шеи.

На столике в свете лампы лежала написанная крупными буквами записка, угол которой был прижат основанием лампы. Она гласила: «СПЯЩУЮ КРАСАВИЦУ БУДИТЬ НЕЖНЫМ ПОЦЕЛУЕМ» – и отчетливая стрелка указывала в ее сторону. Брюки, шерстяная кофточка, большая сумка и нижнее белье были аккуратно повешены на спинку стула в ногах кровати. На Бетти была ночная рубашка с бледно-голубыми кружевами, еле видимыми на фоне ее загорелой шеи и плеч. Губы были слегка приоткрыты, густые ресницы опустились плотной завесой над тайнами ее глаз.

Хью разделся, бесшумно двигаясь в сладкой тишине комнаты, и лишь раз на мгновение замер, задев занавески и вызвав легкий звон, но Бетти не среагировала. Он в волнении подошел к ней, но остановился – и медленно, прямо-таки по-воровски опустился на самый краешек постели, чтобы полюбоваться ею, испытывая при этом некоторое подобие вины оттого, что наблюдает за лицом спящей подруги. Предвосхищение обостряло его желание.

С умилением Хью подумал о том, что ему выпало редкое везение. В прошлом августе, когда он начал работать здесь, объем и сложность операций держали его в постоянном напряжении. Но особенно его беспокоило почти полное отсутствие должного административного контроля. Некому было даже ввести его в курс дела. Баклер, непроходимый дурак, ревниво воспринял назначение помощника вопреки его желанию. Хью приходилось определять границы собственных прав и компетенции методом проб.

Трудной оказалась и ситуация с кадрами. Люди добросовестные с радостью ожидали перемен, а жулики переполошились. Некому было довериться, ничьим суждениям нельзя было доверять. Хью начал с вхождения в мельчайшие детали любой операции, касалось ли это постельного белья, бланков пригласительных билетов, приготовления салата, мытья окон, размеров декоративных стекол, униформы для горничных, ремонта и замены мебели. Работал он по пятнадцать – шестнадцать часов в сутки: бродил по этажам, высматривал, делал себе пометки, присматривался к персоналу. Хью знал, что и народ присматривается к нему в ожидании момента, когда он внезапно перестанет быть сторонним наблюдателем и начнет снимать головы с плеч.

Во время своих ночных странствий по отелю Хью и увидел впервые Бетти Доусон. Она работала тогда в баре «Африк» – это, если входить в казино из вестибюля, справа от дверей. Работала Бетти с полуночи до шести утра, давая четыре представления вперемежку с другими исполнителями. Хью нашел, что на ее выступлениях хорошо отдыхает и забывает о заботах, и для него стало привычкой в утренние часы выкраивать время, чтобы посидеть у края бара рядом с небольшой сценой и послушать Бетти. У нее был тихий голос. Своими многочисленными песнями она говорила с публикой. И еще у нее было очень живое и временами комичное лицо. Что интересно, ей самой нравилось радовать зрителей смешными гримасами. Песни ее были двусмысленными, но не переходили грани хорошего вкуса.

Некоторым песням Хью начал отдавать предпочтение и с нетерпением ждал их исполнения. Ему нравились «Печальная Алиса», «Девушки любят моряков», «Девушка из клуба». Казалось, Бетти получала удовольствие от исполнения песен двусмысленного содержания, и Хью задавался вопросом, кто же пишет ей слова, но почему-то обрадовался, узнав, что слова принадлежат ей самой.

Ничем не выдавая своего интереса, он узнал, что Бетти работает в шоу-сервисе «Камеруна», что здесь она два года и что ее комната – третья от его. Так как этим хозяйством заправлял Макс Хейнс, то Хью пришел к очевидному для себя выводу, что между Бетти и Максом существуют какие-то особые отношения – между этим на удивление зловещим обезьяноподобным человеком с гардеробом плейбоя и этой привлекательной женщиной, у которой за фасадом профессиональной шоу-актрисы угадывались черты истинного благородства. Но что это за отношения?

Этот вопрос не давал покоя Хью. Тем временем он вплотную приступил к исполнению своих служебных обязанностей: усилил контроль и требовательность, избавился от одних людей и набрал других. В процессе этой деятельности Хью и понял, что Банни Райсу можно доверять. Как-то утром, ведя с ним разговор о служащих отеля, Хью как бы случайно назвал Бетти Доусон подругой Макса Хейнса. Банни с какой-то болью посмотрел на него.