Текст книги "Радость навеки и ее рыночная цена"

Поэтому мы главным образом нуждаемся в достаточных и обеспеченных занятиях; нужно не расточать крупных наград, которых молодые художники должны добиваться путем усилий, а доставлять всем надлежащую поддержку и полную возможность развивать имеющиеся в них дары без огорчений и унижений. Едва ли мне нужно при этом заметить, что наилучшим поприщем для такого рода работ представляются постоянно прогрессирующие публичные работы в области разнообразных декораций, и нам предстоит теперь рассмотреть, какого рода общественные работы могут с пользой для нации постоянно прогрессировать. Но едва ли не важнее, чем даже это обеспечение занятий, представляет тот способ, какими вы, публика, встречаете первые произведения художников, представляемые ими на ваш суд. Вы можете нанести сильный вред нашей нескромной похвалой, как и неумеренным порицанием; но не забывайте, что наибольший вред всегда наносится порицанием. Само собой разумеется, что произведение юноши не может быть совершенным, что оно более или менее страдает от незнания, более или менее слабо, что всегда в нем сказывается проба сил, а стало быть, встречаются местами и ошибки. И вы если позволите себе сразу наброситься на эти первые замеченные вами ошибки, то, по всем вероятиям, оскорбите юношу за те недостатки, которые вполне естественны и неизбежны в данной стадии его развития; да, вы с таким же точно правом могли бы осуждать ребенка за то, что он не обладает благоразумием члена тайного совета, или котенка за отсутствие в нем степенности кота. Но есть один недостаток, который вы всегда с уверенностью можете считать вредным и который поэтому всегда заслуживает серьезного порицания; таким недостатком является всегда поспешность, сопряженная с небрежностью. Каждый раз, когда вы замечаете в произведении юноши бойкость или неряшество, вы смело можете нападать и быть уверены в нашей правоте. Если произведение его отличается бойкостью, то тут сказывается наглость, и вы смело сдерживайте ее; если оно неряшливо, то тут является беспечность, карайте ее. Пока юноша работает в этом бойком или порывистом направлении, наилучшая награда для него – ваше презрение; только когда он не заискивает вашего одобрения, вы можете быть уверены, что он его заслуживает.

А если он заслуживает одобрения, то не скупитесь, иначе вы рискуете недостатком поощрения заставить его свернуть с истинного пути и сами лишиться наиболее радостной возможности поощрить должной наградой его юношеский труд. Ведь только для юношей похвала людей служит великой наградой; старики, став великими, настолько превосходят и опережают вас, что не заботятся о вашем мнении. Вы можете окружать их своими симпатиями и приветствовать одобрениями и рукоплесканиями, но они будут сомневаться в нашей симпатии и презирать ваши похвалы. Вы могли бы придать бодрости их золотой юности, могли бы заставить их зардеться от гордости, если б хоть раз сказали им: «Это хорошо сделанное – в то время, когда они стремились к первой цели их раннего честолюбия. Но теперь все это только в воспоминаниях, а все надежды – на небе. Они могут быть добры к вам, но вы уже не в силах быть добры к ним. Вы можете питаться плодами и полнотой их престарелых лет, но вы были губительной тлёй их молодости, и ваша хвала является лишь теплым осенним ветерком для умирающих ветвей.

Но еще одна мысль, самая грустная из всех, невольно является, когда думаешь об этом лишении ранней помощи. Очень возможно, что у некоторых благородных личностей теплота и нежные чувства детства сохранятся, даже не встречая ответа, и что сердце старика все еще будет способно радоваться, когда симпатия, в которой ему так долго отказывали, наконец улыбнется ему. Но у этих благородных людей главный мотив их юношеских стремлений всегда почти заключался в том, чтобы доставить утешение не себе, а своим родителям. Каждый благородный юноша всегда вспоминает, что величайшим радостным моментом, поставленным ему похвалой света, был тот, когда взоры его отца засияли от гордости и когда его мать принуждена была скрыть свое лицо, чтоб сын не увидал ее слез и не принял их за слезы горя. Даже радость влюбленного, когда его таланты восхваляются в присутствии его возлюбленной, не так велика, потому что она не так чиста вследствие того, что к его желанию доставить ей радость примешивается некоторая доля самовозвеличения; в глазах же родителей ему нечего гордиться своим успехом. Исключительно в надежде доставить им удовольствие он говорит им о том, что сделал и что о нем говорят, и это доставляет ему самое чистое наслаждение. И этих-то самых чистых и лучших радостей вы лишаете его, тогда как можете их доставить; вы в нежной юности питаете его пеплом и бесчестием, и затем приторно-вежливо являетесь к нему слишком поздно с вашим колючим лавровым венком, вся роса с листьев которого уже обсохла; вы вручаете этот венок в его безжизненные руки, и он удивленно смотрит вам в глаза. Что ему с ним делать? Что он может сделать? Идти разве и возложить его на могилу матери?

Таким образом, вы видите, что вам следует для ваших юношей позаботиться приисканием школ, в которых они могли бы испытывать свои дарования, для них доставлять обеспечивающие занятия и оказывать справедливую похвалу, но затем вам остается сделать еще одну вещь, подготовляя их к полному служению обществу, а именно: вы должны в самом высшем смысле сделать из них людей благородных, т. е. озаботиться о таком воспитании их души, чтоб во всем, что они будут изображать, они видели и чувствовали бы все самое благородное. И я с грустью должен признаться, что в воспитании художников больше всего пренебрегается эта сторона, даже когда врожденные вкусы и чувства юношей чисты и верны; когда юноши обладают данными, чтоб стать людьми благородными, вы можете слишком часто заметить те или иные ложные пробелы в их умственном складе, те или иные элементы извращенного отношения к предметам в силу недостатка благородного воспитания и либерального влияния литературы. Это вполне заметно в наших величайших художниках, даже в таких людях, как Тернер и Генсборо; тогда как у наших второстепенных художников это зло вообще достигает таких размеров, которые слишком очевидны, чтоб стоило на них указывать. Теперь заметьте, что во всей области экономии искусства важнее всего та ветвь ее, в силу которой вы можете сделать интеллект, находящийся в вашем распоряжении, чистым и мощным, так что он всегда будет собирать для вас все самое отрадное и восхитительное. То же количество труда той же человеческой руки будет, соответственно развитию ее, творить приятные и полезный вещи или же низкие и вредные, и в зависимости от этого, каковы бы ни были достоинства произведения в отношении ловкости художника, его главная и конечная ценность для каждой нации зависит от способности облагораживать зрителей и приводить их в восторг; и картина, наиболее заслуживающая название художественного сокровища, всегда будет из числа нарисованных хорошим человеком.

Вы ясно видите, как далеко завел бы нас этот вопрос, если бы я стал подробно рассматривать его. Поэтому я предпочитаю избрать его со временем темой для отдельного чтения, теперь же замечу только, что нация всего производительнее тратила бы свои деньги, если бы употребляла их на доставление либерального и дисциплинированного воспитания своим художникам в критический период их юности, и что значительная доля жизненной мощи художников зависит от того рода сюжетов, на которые вы, публика, предъявляете запрос, а стало быть, от того рода мыслей, с которыми вы требуете, чтоб они наиболее свыкались. По этому поводу мне придется еще многое высказать вам, когда мы дойдем до рассмотрения той роли, которую художники должны играть в деле украшения общественных зданий.

Существует много других вопросов, почти столь же важных, относительно развитая талантов, но, подробно рассматривая их, мне пришлось бы прочесть, вместо четырех целых шесть лекций. Я ничего не говорил, напр., о том, как вы должны смотреть на мастеров в различных ремеслах, не обладающих теми талантами, которыми вы желали бы воспользоваться для более возвышенных целей, но одаренных, однако, сметливостью, юмором, фантазией и пониманием красок, т. е. всеми коммерчески ценными свойствами ума, более или менее явно проявляющимися в низших искусствах: железных и глиняных изделиях, в декоративной скульптуре и в т. п. вещах. Но эти подробности, как они ни интересны, я должен предоставить вашему собственному усмотрению или отложить до дальнейших исследований когда-нибудь в будущем. В настоящих же лекциях я желал бы только в общих чертах рассмотреть занимающий нас вопрос, иллюстрируя его подробностями, могущими лучше уяснить его; а потому я должен этим закончить первую главу и перейти ко второй – к рассмотрению того, как лучше всего применять открываемые нами таланты. Известное количество способных рук и голов предоставлено в наше распоряжение; чем же мы преимущественно займем их?

II. Применение. Здесь политэкономам пришлось бы иметь в виду следующие три главных пункта.

Во-первых, засадить этих людей за различного рода работу.

Во-вторых, за легкую работу.

В-третьих, за продолжительную работу.

Первых двух пунктов я коснусь только слегка, так как желаю остановить ваше внимание преимущественно на последнем.

Я выше сказал, что нужно применять силы молодежи к различным работам. Предположим, что у вас имеется два человека, обладающих одинаковой способностью к живописи ландшафтов. Вы не заставите их снимать один и тот же вид, а предпочтете иметь два различных ландшафта вместо повторения одного и того же.

По отношению к скульптурам то же самое правило вполне применимо, но довольно трудно убедить современных архитекторов в его справедливости. Двадцать человек гравируют двадцать капителей, и все одни и те же. Если б мы имели возможность заглянуть разом во все кабинеты современных архитекторов Англии, мы увидали бы тысячу умных людей, занятых черчением одного и того же рисунка. О том, какое унижающее и мертвящее влияние это имеет на художественное чувство страны, мне приходилось более или менее подробно говорить уже не раз, но я до сих пор не отмечал конечного влияния такой привычки на увеличение цены труда. Люди, постоянно занятые резьбой одних и тех же орнаментов, впадают в привычку выполнять эту однообразную работу чисто механически – точно так же, как если б они дробили камни или раскрашивали стены домов. Конечно, постоянно выполняя одну и ту же работу, они делают ее легче, и если вы станете поощрять их, увеличивая по временам плату, то можете получить много работы, выполненной в короткое время. Но если нет такого стимула, то люди, принужденные заниматься такой монотонной работой, в силу свойств человеческой природы работают вяло, отнюдь не производя наибольшего количества труда в известный период времени. Если же вы позволите им разнообразить рисунки так, чтоб они и сердцем и умом заинтересованы были в работе, то они будут стараться как можно скорее выразить свою мысль и довести осуществление ее до конца; и энергия, возбуждаемая таким образом, значительно ускоряет, а тем самым и удешевляет работу. По дороге сюда, проезжая мимо Оксфорда, я слышал от Томаса Дина, архитектора нового музея в Оксфорде, что он по опыту пришел к заключению, что в силу одного этого обстоятельства капители различных рисунков выполняются дешевле на тридцать процентов, чем однообразные капители, требующие равного количества ручного труда.

Итак, вот первый способ правильного применения вашего знания и ума; и простое соблюдение этого ясного правила политической экономии произведет такой благородный переворот в нашей архитектуре, о котором вы в данную минуту не можете составить себе даже полного понятия. Второй способ экономии труда состоит в том, чтоб пользоваться самой легкой работой, а стало быть, требующей наименьшего количества времени, если она, конечно, вполне соответствуете данной цели. Мрамор, напр., так же долго просуществует, как и гранит, но он гораздо мягче в работе, поэтому, заручившись хорошим скульптором, давайте ему мрамор, а не гранит. Это, скажете вы, вполне очевидно. Да, но не так очевидно то, сколько вы заставляете ежегодно ваших рабочих тратить бесполезно времени на резьбу по остывшему стеклу, тогда как вам следовало бы формовать его, пока оно мягко. Не так очевидно, сколько труда бесполезно тратится на гранение самых твердых камней, вроде бриллиантов и рубинов, придавая им ничего не значащие формы, тогда как те же самые люди могли бы заняться гранением песчаника и плитняка, придавая им полезные и осмысленные формы. Не так очевидно, сколько времени вы отнимаете у итальянских художников, заставляя их делать жалкие мозаичные картинки из кусочков камней, склеиваемых вместе ценою усиленного труда, тогда как десятой части употребляемого ими времени было бы вполне достаточно, чтоб создать хорошие и благородные акварели. Я мог бы привести бесчисленное множество примеров таких же коммерческих ошибок; но я этим только смутил бы и утомил бы вас, поэтому я предоставляю настоящий пункт вашему личному тщательному рассмотрению и перехожу к последнему из вышеупомянутых, которым и займу сегодня ваше внимание. Вы знаете, что мы, рассматривая в настоящее время вопрос о том, как лучше применить наши таланты, с точки зрения экономии, пришли к заключению, что

1) труд должен быть разнообразен,

2) легок

3) и долговечен.

Долговечность труда есть последний вопрос, подлежащий нашему рассмотрению.

Многие из вас, может быть, припомнят, что Пьетро ди Медичи заказал однажды Микеланджело сделать статую из снега, которую он и исполнил[6]6
  Смотри прекрасный рассказ об этом в «Casa Guidi Windows».


[Закрыть]. Я очень рад, и мы все можем радоваться, что такая фантазия пришла в голову недостойному флорентинцу, и вот почему: Пьетро ди Медичи дал этим в великую эпоху расцвета искусств самый полный, точный и совершенный образец величайшего заблуждения, в какой могут впасть народы и властелины по отношению к талантам, вверенным их руководству. Вы имеете тут величайшего гения, полного самого безукоризненного повиновения. Он был способен к железному сопротивлению, но вполне подчинялся воле патрона и в то же время представлял собою образец вполне совершенного и крайне оригинального гения, способного делать все возможное во всех сферах, доступных людям. И вот его руководитель, правитель и патрон заставляет его сделать статую из снега, т. е. служить тому, что по своему ничтожеству превращается в облако, исчезающее с лица земли.

И все мы более или менее следуем примеру Пьетро ди Медичи, поскольку заставляем зависящие от нас таланты пользоваться при работах таким материалом, который быстро портится. Побуждая живописцев употреблять быстро линяющие краски, архитекторов – строить из негодного материала или вообще гнаться за дешевизной и непосредственными выгодами при выполнении требуемых нами работ и нимало не задаваясь мыслью о том, насколько это будет пригодно для последующих поколений, мы, говорю я, принуждаем наших Микеланджело лепить из снега. Первая обязанность политэконома по отношению к искусству состоит во внимательном наблюдении, чтобы ни один талант не блистал, как иней, а был подобен прочному стеклу и расписным окнам, помещенным между каменными столбами и железными полосами, пропуская солнечный свет и отражая его из поколения в поколение.

Но, может быть, иной политэконом прервет меня и скажет: «Если ваши произведения искусства будут слишком прочны и долговечны, то скоро их накопится чересчур много, и ваши художники останутся без работы. Лучше допустите известную долю полезной непрочности и благотворной разрушимости; пусть каждый век творит произведения искусства для себя; в противном случае мы скоро станем иметь столько хороших картин, что не будем знать, что с ними делать».

Но, дорогие слушатели, думающие так, не забывайте, что политическая экономия, как и всякий предмет, не может правильно исследовать, если мы захотим одновременно разрешать не один, а целых два вопроса. Как получить требуемое количество данных предметов – вот один вопрос, а насколько полезно обладать требуемым количеством данного предмета – составляет уже совсем другой вопрос. Рассматривайте их отдельно, и никогда не смешивайте вместе. Как обрабатывать поля, чтоб получать хороший урожай, – вот один вопрос; а желаете ли вы иметь хороший урожай или предпочитаете удерживать существующие цены – это другой вопрос. Как прививать деревья, чтоб получать наибольшее количество яблок, – один вопрос, не имеющий ничего общего с вопросом о том, не сгниет ли такая куча яблок в вашем подвале.

В данное время, так как мы рассматриваем исключительно вопрос о произрастании и о прививке, то, пожалуйста, не тревожьтесь заботами о том, что нам делать с яблоками. Насколько желательно иметь много или мало произведений искусств, будет рассмотрено нами впоследствии; теперь же строго ограничимся вопросом о том, как вдоволь получить произведение хорошего искусства, когда мы нуждаемся в них. Может быть, также хорошо, чтоб человек с умеренным доходом имел возможность обладать хорошей картиной, как и то, чтоб каждое произведение, не лишенное действительных достоинств, стоило пять или десять тысяч; но, во всяком случае, к области политико-экономических исследований принадлежит вопрос о том, как при желании иметь требуемое количество продуктов: зерна, вина, золота или картин.

Мы несколько выше сказали, что первая задача состоит в том, чтоб производить прочную работу, которая могла бы долго просуществовать. Но чтоб произведение долго просуществовало, требуется не только хороший материал, но и хорошее качество самого произведения. Нельзя назвать хорошим такое произведение искусства, которое быстро надоедает и скоро откладывается нами в сторону. Накопление таких произведений не доставляет наслаждения. Так что первый вопрос для хорошего политэконома искусства, по отношению к каждому произведению, заключается в том: потеряет ли оно с годами свою прелесть? Оно может быть очень забавно в настоящее время и иметь вид произведения таланта и даже гения. Но какое значение будет оно иметь через сто лет? Вы не всегда можете с уверенностью решить этот вопрос. Иногда произведения, которые вы считаете самыми лучшими, к великому вашему удивлению, оказываются недолговечными. Но бесспорно одно: произведения, создаваемые поспешно, погибают так же поспешно, и то, что обходится всего дешевле, в итоге оказывается самым дорогим.

К сожалению, я должен сказать, что тенденция настоящего века побуждает таланты заниматься разного рода гибнущими произведениями, как будто торжество искусства состоит в том, чтоб мысль мимолетно блеснула и исчезла, как ракета. Ежегодно масса труда и умственных усилий тратится на дешевые иллюстрации. Вы торжествуете и думаете, что иметь множество деревянных клише за грош представляет великую победу. Но ваши деревянные клише, ваши гроши и все тому подобное гибнет так же бесполезно для вас, как если б вы тратили ваши деньги на паутину; даже хуже того, паутина может только щекотать вам лицо и застилать вам свет, но она не в силах опутать вам ноги и заставить вас упасть; дурное же искусство может сделать и это, так как вы не можете любить хорошие эстампы или гравюры, пока любуетесь дурными. Если б нам пришлось в настоящее время просматривать гравюры Тициана или Дюрера, они не понравились бы нам или, по крайней мере, тем из нас, которые привыкли к дешевым современным гравюрам. Но и последние недолго нравятся и не могут долго нравиться нам, и когда нам надоедает одна дурная дешевая гравюра, мы отбрасываем ее в сторону и покупаем другую, такую же дурную, дешевую, и так продолжаем всю жизнь смотреть на дурные вещи.

И однако люди, делающие их для вас, могли бы произвести что-нибудь совершенное. Но совершенные произведения не могут делаться спешно и быть дешевле известной нормы. Предположите, что вы заплатите в двенадцать раз дороже, чем теперь, и получите одну гравюру вместо двенадцати; но она представляет образец совершенства, и вам никогда не надоест любоваться на нее; она отпечатана на прочной бумаге хорошими типографскими красками и не ломается и не рвется целые годы, хотя вы не раз берете ее в руки; тогда как ваши грошовые гравюры надоедают вам к концу недели и представляют большей частью какие-то изорванные клочки; что же, в конце концов, оказывается более выгодным? Не та ли гравюра, которая стоила в двенадцать раз дороже?

Но наибольшая экономия соблюдается даже не при покупке наилучших отпечатков или гравюр. В оригинальном рисунке есть некоторые достоинства, которые не могут быть переданы никакой гравюрой, и лучшие черты таланта человека сказываются только в оригинальных произведениях, сделаны ли они пером и чернилами или же кистью и красками. Если не всегда, то в громадном большинстве случаев лучшие люди те, которые могут проявлять свой талант только на бумаге или на холсте, и потому в конце концов вам выгоднее всего приобрести оригинальный рисунок, следуя вышеуказанному правилу, что наилучшее оказывается в итоге и наиболее дешевым. Понятно, что оригинальные рисунки не могут быть произведены дешевле известной суммы. Если вы хотите, чтоб человек сделал для вас рисунок, на который он употребит шесть дней, то вы, во всяком случае, должны доставлять ему в течение этого времени необходимую пищу, питье, отопление, освещение и помещение. Это самая низкая плата, за которую он может сделать эту работу, и она, надеюсь, не особенно высока; и наилучшая честная сделка, возможная в искусстве – настоящий идеал дешевой покупки, – состоит в том, чтоб оригинальное произведение великого человека приобреталось при том условии, чтоб он в течение нужного ему времени получал необходимые хлеб и воду или, вернее, такое количество луковиц, какое необходимо, чтоб он был в хорошем расположении духа. Вот те условия, при которых вы больше всего получите за ваши деньги; никакие механические приспособления для размножения произведений и никакие коммерческие измышления не доставят вам художественных произведений на более выгодных условиях.

Не доводя, однако же, вычисления до крайностей тюремной дисциплины, мы можем установить за правило экономии по отношению к искусству, что, в общем, лучше и выгоднее всего иметь не копии, а оригиналы, и в соответствии со стоимостью их производства особенно важное значение имеет прочность и долговечность их материала. И здесь необходимо отметить второе крупное заблуждение нашего времени: мы от наших тружеников требуем не только дурного искусства, но даже дурного материала. Так, например, мы за последние двадцать лет побудили массу талантливых людей заниматься акварелью, но при этом мы самым беспечным образом отнеслись к тому, как долго бумага и краски могут не портиться. Случайно, может быть, краски известной акварели окажутся хорошего качества и бумага не испорченной химической обработкой; но вы нисколько не стараетесь предварительно в этом убедиться, так что мне приходилось видеть самые гибельные изменения в акварелях, которым не было и двадцати лет; и из того, что мне известно о беспечности современного бумажного производства, я прихожу к заключению, что хотя вы до сих пор можете наслаждаться гравюрами Альберта Дюрера – после двухсот лет, – но не пройдет и половины этого времени, как большинство современных акварелей превратится в выцветшие и побуревшие клочки бумаги; и ваши потомки, презрительно комкая их между пальцами, будут – отчасти с негодованием, отчасти со злобой – шептать: «Как жалки были эти люди девятнадцатого столетия! Они весь мир наполнили паром и копотью, занимаясь тем, что они называли производством, а не могли выделать даже листа негнилой бумаги». А между тем заметьте, что в настоящее время это имеет далеко не ничтожное значение в экономии вашего искусства. Ваши акварелисты с каждым днем становятся все более способными выражать возвышенные и совершенные вещи, и их материал специально приспособлен к наклонностям ваших лучших художников. Стоимость подобного рода произведений, которые вы могли бы накопить, составила бы вскоре довольно значительную статью вашего национального художественного богатства, если б вы хоть немного позаботились об их долговечности. Я лично склонен думать, что для акварелей следует исключительно употреблять велень, и тогда, при надлежащих заботах, рисунки были бы почти вечны. Бумага все же наиболее удобный материал для быстрых работ, и в высшей степени нелепо не заботиться об ее доброкачественности, которой так легко достигнуть без особенных хлопот. В числе многих полезных вещей, которых я потребовал бы от нашего правительства, когда оно будет иметь значение отца народа, будет и то, чтоб оно снабжало всех своих сынов хорошей бумагой. Для этого правительству стоит только устроить бумажную фабрику под руководством одного из наших выдающихся химиков, ответственного за безвредность и совершенство всех процессов производства. Правительственный штемпель на углу вашего листа рисовальной бумаги, выполненного самым совершенным способом, будет стоить вам шиллинг, что несколько увеличит доход производства; и когда вы купите акварель за пятьдесят или сто гиней, вам стоит только взглянуть на угол листа и заплатить лишний полтинник за ручательство, что ваши сотни уплачены за действительную картину, а не за цветную негодную бумагу. Здесь не должно быть ни монополии, ни стеснений. Пусть бумажные фабриканты конкурируют с правительством, и если публика предпочитает сберечь полтинник и рисковать, то никто и ничто ее не стесняет. Но только тогда и художники, и покупатели при желании будут иметь уверенность в доброкачественности материала, которой они теперь лишены.

Я бы желал также, чтобы существовала правительственная фабрика красок, хотя это не так необходимо, так как художник легче может убедиться в достоинстве их; и я не сомневаюсь, что любой художник может добыть, если пожелает, очень прочные краски от почтенных фабрикантов. Я не стану развивать этого плана по отношению к архитектуре и наших современных способов воздвигать различные постройки – об этом я уже имел случай говорить раньше.

Но не могу, однако, не отметить, хотя бы вскользь, нашей привычки – все более, по-видимому, укореняющейся – затрачивать значительное количество и мысли, и труда на предметы, которые, как, например, одежда, по самой природе своей неизбежно скоро изнашиваются, или на такие вещи, которые, как, например, посуда, хотя и не скоро уничтожаются, но часто меняются под влиянием моды. Я с ужасом смотрю на то, как богатая молодая чета, обзаводясь хозяйством в Лондоне, считает едва ли не первою своею обязанностью купить новый сервиз. Сервизы их родителей могут быть очень красивы, но фасон устарел. Они желают непременно иметь новый сервиз от модного фабриканта и отдают перелить и переделать заново свой старый, за исключением нескольких апостольских ложек и чаши, из которой Карл II пил за здоровье их красивой прабабушки. Но пока такой обычай существует, пока мода имеет влияние на производство сервизов, до тех пор в стране не может существовать ювелирного искусства. Неужели вы думаете, что художник, заслуживающий этого названия, вложит свою душу и мысль в чашу или урну, которая, как он знает, лет через десять отправится в тигель. Конечно нет, и этого вы не можете ни требовать, ни ожидать от него. Вы просто предъявляете запрос на известное количество быстрой ручной работы: остроумный завиток ручки здесь, и изгиб ноги там, вьюнок новейшей школы рисования, фазан наподобие того, какой изображен на Ландсирских игральных картах, пару сентиментальных фигур в виде подставок в стиле знаков страховых обществ, в заключение ловкая полировка, – и вот готов ваш сервиз на удивление всех лакеев, прислуживающих при вашем свадебном завтраке, и к огорчению злополучного юноши, который из-за грубых ветвей не может любоваться красивой девушкой, сидящей напротив него.

Но надеюсь, вы не считаете это за работу золотых дел мастера? Работа золотых дел мастеров производится ими, чтоб увековечить себя; и они влагают в нее свою душу и сердце; истинная работа золотых дел мастера, если она существует, является средством воспитания величайших живописцев и скульпторов. Франка был золотых дел мастером; это было, впрочем, имя его учителя, и он почти всегда из любви к нему подписывал свои картины: «Францсия был золотых дел мастер». Джирландажио был золотых дел мастером и учителем Микеланджело. Верроккьо был золотых дел мастером и учителем Леонардо да Винчи. Джиберти был золотых дел мастером и вычеканил бронзовые ворота, о которых Микеланджело сказал, что они достойны быть вратами рая[7]7
  Есть много причин, к числу которых работа золотых дел мастеров так благодетельна для молодых художников: во-первых, она придает твердость руке, проработавшей несколько времени над таким твердым веществом, во-вторых, она приучает к осторожности: мальчик, имеющий дело с мелом, карандашом и бумагой, подвергается немедленному искушению чертить и марать, но он не решится чертить по золоту или шутить с ним; и, наконец, работа золотых дел мастера требует особенной деликатности и точности резца при мелкой работе или при старании выполнить роскошный и законченный рисунок, соответствующий драгоценности металла.


[Закрыть]. И если вы когда-нибудь пожелаете иметь такую работу, то должны хранить ее, хотя бы она и вышла из моды. Вы не должны продавать ее в лом или отдавать переплавлять. Это совсем не экономно, а, напротив, представляет самую оскорбительную форму бесполезной умственной траты. Природа, если желает, может плавить свое вычеканенное золото при каждом закате солнца и снова выделывать из него разные узоры при каждом восходе; но вы не должны. Чтоб сервиз должным образом служил вам, следует увеличивать, а не плавить его. При каждой свадьбе, при каждом рождении покупайте, если хотите, новую золотую или серебряную вещицу, но всегда благородно сделанную, и присоединяйте ее к своим сокровищам – вот одно из достойнейших употреблений и неизменных применений этого искусства. Когда мы несколько больше ознакомимся с политической экономией, то увидим, что только полуварварские народы нуждаются непременно в золоте, как ходячей монете[8]8
  Смотри в примечании о природе собственности.


[Закрыть], но что действительное его назначение, как и многих других прекрасных вещей, состоит в том, чтоб в неизменном блеске представлять прекрасные образцы человеческого труда и чтоб художники, одаренные самой стойкой фантазией, обладали материалом, из которого они могут выбивать и чеканить свои заветные грезы в уверенности, что они останутся неизменившимися навсегда, для какого бы употребления они ни предназначали свои произведения.

Таким образом, мы имеем здесь одну из отраслей декоративного искусства, поощряя которую люди могут быть не вполне эгоистичны; если они предъявляют спрос на хорошие произведения искусства, то, приобретая золотые и серебряные сервизы, они содействуют полезному воспитанию молодых художников. Но есть другая отрасль декоративного искусства, в которой мы не можем, по крайней мере при существующих обстоятельствах, льстить себя надеждой, что оказываем кому-нибудь пользу; я разумею сильно распространенное искусство нарядов.