Текст книги "Роковой бриллиант дома Романовых"

XXIV

Очутившись на улице, Бренкен на мгновение прислонился к стене: все перемешалось в его глазах… Сильный припадок головокружения чуть не заставил его упасть. Но он справился и с этим. С ужасом он увидел, как город изменился за время его болезни. По улицам в этот жаркий летний вечер ходили вооруженные патрули. Не было ни автомобиля, ни извозчика. Мимо проносились только казенные автомобили. Повсюду были видны заморенные, изголодавшиеся люди. Но теперь у него не было времени для наблюдений. Бренкен машинально поспешил к дому своего старого друга. Эльвенгрейн сам открыл дверь. Оба офицера сперва несколько минут молча смотрели друг на друга. Эльвейнгрейн не узнал Бренкена. Этот человек с завязанной головой, бледный, исхудалый, со впалыми глазами и узким, сурово сжатым ртом! Это был когда-то сильный и гордый Бренкен? Но когда тот заговорил, объятия его старого друга раскрылись, и Эльвенгрейн уверенно охватил плечи Бренкена.

– Мой старый друг! Черт побери, что тебе пришлось за это время проделать! Ну, заходи, несчастная шкура!

– Несчастная шкура! – повторил Бренкен. Он оглянулся в пустом помещении и стал разглядывать заморенного человека в поношенном костюме. И это был блестящий офицер, кумир женщин?!

Эльвенгрейн угадал мысли Бренкена.

– Да, мой мальчик… И даже ничем не могу угостить тебя! Я продал все, что имел. А теперь я хочу сделать попытку пробиться к чехословацким легионам!

– Понимаю! Мы все находимся в состоянии новой войны. Не на жизнь, а на смерть! Послушай-ка, ротмистр, я не могу терять ни одной минуты… Мне нужен человек, который не показался бы подозрительным коменданту Петропавловской крепости.

И с лихорадочной поспешностью он рассказал другу, что речь идет о жизни и смерти Насти…

Эльвенгрейн подумал. Потом он вдруг ударил кулаком по столу.

– У меня есть такой, Бренкен! Полковник Горленко… Гвардейский офицер… Великолепно, скажу я тебе! С голодухи взял да и поступил в красную армию. Пистолет-мужчина. Ожидает только получить какое-нибудь поручение. У тебя есть деньги?

– У меня нет денег, Эльвенгрейн. Но у моей невесты есть достаточные средства. Она может превратить в деньги свои драгоценности. Ими мы можем подкупить, кого угодно. Но сначала надо вытащить Настю из тюрьмы.

Они отправились в путь и нашли полковника Горленко в его примитивном обиталище. Он занимал одну комнату в большой квартире, когда-то принадлежавшей ему. Когда друзья вошли, он как раз чистил сапоги. Это был человек с пушистыми усами, узенькими монгольскими глазами, широким оттопыренным ртом и обладавший фигурой Геркулеса. Полковник несколько минут серьезно смотрел на своего бывшего товарища.

– Сколько вы можете заплатить?

Бренкен испуганно посмотрел на него.

– Заплатить?

– Ну, конечно, заплатить! Ради царя мне, что ли, совать свою руку в лисий капкан? Ради женщины, которую я не знаю? Нет, мой милый! Я признаю теперь только одного бога, и имя ему – деньги. Когда у меня будут деньги, я скроюсь за границу.

Бренкен подавил в себе чувство горького отвращения, подступившего к горлу.

– Я обещаю вам сейчас же по освобождении моей невесты уплатить тысячу рублей.

Полковник рассмеялся.

– Вы, должно быть, прибыли из-за границы, Божий человек?

– Золотых рублей, – поправил Эльвенгрейн.

Полковник обернулся:

– Я знаю, Эльвенгрейн, что вы неисправимый оптимист. Но посудите сами, что мне делать с золотыми рублями? Я могу взять только драгоценности… Настоящее золото. Чистое золото!

– Такого рода плата для меня легче, чем какая-либо другая, – ответил Бренкен. – Разве бумажные деньги больше ничего не стоят?

– Нет, – ответил Эльвенгрейн, – бумажными деньгами сейчас можно оклеивать комнаты.

– Ну, в таком случае, хорошо! – сказал полковник. – Мы, следовательно, договорились. Что я должен сделать?

Бренкен вкратце рассказал. Подал полковнику приказ комиссара. Полковник бегло прочел бумагу.

– Это подпись Кришны, – сказал он. – Как вы раздобыли ее?

– Я вынудил у него подпись.

– Вы? У Кришны? этого упрямого буйвола? В таком случае, вы герой! Итак, пойдемте!

Они пошли. Все произошло, как по нотам.

Так как приказ комиссара был передан офицером красной армии, то ни у кого не мелькнуло подозрения. Прошло, однако, несколько часов, пока Анастасию Урбанову удалось найти в одном из переполненных казематов.

Эльвенгрейн и Бренкен тем временем в состоянии крайнего возбуждения, переходя от надежды к отчаянию, сидели, съежившись, в квартире Эльвенгрейна.

На следующий день, когда взошло солнце, полковник привел молодую девушку со впалыми щеками, усталыми глазами и измученную духом и телом.

Любящие без слов упали друг другу в объятия. Но теперь не время было для разговоров. Полковник торопил. Бренкен заявил, что он без промедления должен ехать в Екатеринбург, чтобы отдаться в распоряжение царицы. О судьбе своей сестры Александры он ни у кого не мог ничего узнать. Но теперь он и не смел интересоваться этим. Он был солдат и чувствовал себя обязанным служить Александре Федоровне до последнего издыхания. Настя заявила, что будет сопровождать своего возлюбленного на любом пути, и вообще ничто больше не будет в состоянии еще раз разлучить ее с ним.

– Если нам суждено умереть, – сказала она, – то мы умрем вместе. Одна мысль о том, что я еще раз могу потерять тебя, в состоянии заставить меня умереть.

Бренкен согласился. Друзья разными дорогами отправились в квартиру Насти. В то время, как она поспешила к себе в комнату, отделываясь несколькими словами от знакомых, обрадовавшихся ее возвращению, офицеры ожидали в подъезде напротив. Настя собрала все деньги и драгоценности, которые у нее были. Там же, в подъезде, полковник Горленко получил свою долю. Настя передала также несколько дорогих колец Эльвенгрейну – на всякий случай. Бренкен показал своим товарищам романовский бриллиант. Полковник предложил сопровождать его во время опасной поездки в Екатеринбург. Эльвенгрейн тоже не хотел оставаться в Петрограде. Таким образом они решили вместе пробраться на место изгнания царицы и сделать попытку собрать верных царю людей, о которых шел слух, что они стоят уже в боевой готовности в Тюмени. Среди офицеров не было секретом, что в Тюмени Борис Соловьев, зять Распутина, подготовлял все, что нужно, для освобождения царя и его семьи. Член Государственной Думы Марков II был душой заговора. Но до сих пор все его попытки сводились к нулю.

– Я должен предостеречь вас от поручика Соловьева! – сказал Эльвенгрейн. – Этот зять Распутина ничуть не лучше самого старца. У меня был хороший товарищ по фамилии Соколов, ротный командир одного из крымских полков. Он был послан в Тюмень для того, чтобы примкнуть к якобы собравшимся там войскам, для освобождения их величеств. С тех пор о нем долго ничего не было слышно. Но я потом встретил его в Петрограде, совершенно растерянного. Он рассказал мне, что Соловьев предатель, который доносил советским властям на всех офицеров, желавших примкнуть к нему, как на заговорщиков. Соколову только с большим трудом удалось спастись от ареста.

– Мы не примкнем ни к какой группе, – решил Бренкен. – Мы сперва должны будем своими глазами убедиться в том, действительно ли грозит жизни царской семьи опасность. Если непосредственной опасности не грозит, то мы найдем время создать новую организацию.

Сроком отъезда он назначил следующий же день. Эльвенгрейн должен был сходить за билетами. Полковник должен был запастись фальшивыми удостоверениями для всех четырех. Ухмыляясь, он заявил, что это для него мелочь.

– Но почему же ждать до завтрашнего дня? – спросил он. – Я должен еще зайти в дом Лу де Ли – сказал Бренкен. – Я все-таки озабочен тем, что по моей вине могут погибнуть несколько человеческих жизней.

Эльвенгрейн разразился громким хохотом:

– Ну и принципы же у тебя, как раз для нашего времени! Да пусть предательница сдохнет с голоду, Бренкен! Только без ложной сентиментальности!

Но полковник стал возражать, и Вольдемар фон Бренкен тоже не был человеком, способным отделаться отговоркой от своих убеждений.

– Я солдат и никогда не стану колебаться принести в жертву человека, если это так должно быть, – сказал он.

– Здесь этого не должно быть. Я не подвергаюсь ни малейшей опасности, заботясь о том, чтобы пленники были вовремя найдены и освобождены.

Эльвенгрейн заметил, что цели можно было бы достигнуть путем анонимного заявления в ближайший комиссариат милиции. Но Бренкен настаивал на своем намерении, почему – это ему самому не было вполне ясно. Какая-то таинственная сила притягивала его обратно к доме Луде Ли. Он никогда не был бы в состоянии объяснить себе, чего ради он собирался совершить этот безумно смелый поступок и еще раз подвергнуться такой серьезной опасности, Эльвенгрейн, не пропускавший ни одного приключения, объявил, наконец, что если Бренкен настаивает на своем плане, то он будет сопровождать его. Таким образом Настя осталась под охраной полковника. Оба делали вид, что невинно гуляют без определенной цели по улице. В действительности они очень ловко скрывались от шпиков и патрулей.

Бренкен и Эльвенгрейн тем временем приблизились к дому танцовщицы. Развалины взорванного флигеля все еще лежали печальные и покинутые…

– Этакая стерва! – заметил Эльвенгрейн. – Сколько человеческих жизней у нее на совести!

Они вошли. Никто не вышел им навстречу. Лу де Ли предпочитала не пользоваться услугами швейцара. Она вполне доверяла японке, которая была ее единственной прислугой. Дверь конторы была все еще закрыта с тех пор, как Бренкен запер ее. Он вынул ключ из кармана. Оба друга тихо прошли по коридору. Эльвенгрейн держал наготове заряженный револьвер.

Ни малейших признаков жизни!

Бренкен осторожно открыл дверь комнаты, в которой он оставил пленных.

Комната была пуста. Нет! за письменным столом сидела Лу, которая, услышав шорох, обернулась и ласково улыбнулась Бренкену.

– A, mon cher! Ведь я знала, что ты еще раз придешь! Ты ни в коем случае не мог не прощаясь покинуть женщину, которая любит тебя!

Бренкен, выпрямившись во весь рост, прямой, как палка, похожий на восковую фигуру, вошел в глубину комнаты. Лу бросила пытливый взгляд на Эльвенгрейна, который вдруг забыл, что только что назвал ее стервой, и поклонился, как полагается кавалеру. Комната была полна ароматом Лу. Воздух был пропитан ее чарами. Она была похожа на один из роскошных экзотических цветов, стоявших на окне и сиявших в лучах солнца ошеломляющим богатством красок.

– Ах, господин фон Эльвенгрейн! Мой горячий поклонник! – сказала Лу. – Садитесь! Прошу вас! – она продолжала щебетать: – Что вы скажете на это, господин фон Эльвенгрейн? Человек, которому я объяснилась в любви, единственный во всем свете, который добился того, о чем меня тысячи людей умоляли на коленях, оставляет меня здесь связанной в обществе человека, который мне в высшей степени несимпатичен.

Она засмеялась. Эльвенгрейн засмеялся в ответ. Он нашел это положение восхитительным. Но иначе посмотрел на это дело Бренкен.

– Не угодно ли вам объяснить мне…

– Охотно. Ты отлично сделал свое дело, мой мальчик. Я отлично знала, что в тебе сидит гораздо больше, чем во многих тебе подобных. Но ты совершенно забыл, что женщина, которую ты запер, была Лу. В моей комнате находятся четыре аппарата, подающих тревожные сигналы. До них можно добраться руками и ногами. Смотря по желанию. Ведь никогда нельзя знать, что мужчина в состоянии натворить! Короче говоря, я дала тебе время освободить твою подругу Настю. Чтобы ты понял, что я в состоянии действовать благородно. Потом я нажала кнопку одного аппарата. Сигналы были услышаны на улице. Люди ворвались сюда и освободили нас. Я намеренно направила красноармейцев, которые, дрожа от ярости, освобождали своего комиссара, на ложный след. Это все. Ну, мой мальчик, – она протянула руки к Бренкену и положила их на его дрожащие плечи. – Теперь ты доволен мной?

– Замечательно, – воскликнул Эльвенгрейн и хлопнул себя от удовольствия по ногам.

– Вы пытаетесь играть со мной, – сказал Бренкен, – но и эта тактика не в состоянии изменить моего решения.

– Этого я ожидала.

– И голубой Могол я…

– …вернешь мне! Да, мой белокурый великан! Это ты сделаешь!

– Нет, – закричал Бренкен. – Как Бог свят. Добровольно – никогда.

– Может быть, может быть! – ответила Лу, немного испуганная дикой выходкой Бренкена и принявшая более холодный тон. – Ты, значит, во что бы то ни стало хочешь воевать со мной?

– Да. Между нами ничего не может быть, кроме смертельной вражды!

Несколько минут она молча глядела на него.

– Eh bien! – ответила она тогда, немного побледнев и не выглядя больше такой свежей, какой она была при появлении обоих офицеров. В ее золотистых глазах зеленым светом отражались злые мысли. – Eh bien! Ты знаешь ли, впрочем, что твоя царица будет расстреляна?

– Это побоятся сделать, – сдавленным голосом ответил Бренкен.

– Ну, ладно… Можно даже определить заранее день. Чехословаки, никак не желающие образумиться, и у которых хватает нахальства попытаться разгромить большевиков в Сибири, эти бывшие военнопленные перебежчики, эти дураки…

– И? – прервал ее Бренкен. – Они побеждают!

– Да, пока. Они надвигаются на Екатеринбург. И одновременно с ними этот чудак Колчак, который хочет спасти Россию… И он!

– И он! – ликуя, сказал Бренкен.

Лу коротко и отрывисто рассмеялась.

– Неужели же ты думаешь, мой милый, что областной Совет Урала с вежливыми реверансами передаст царскую семью в руки наступающих белогвардейцев? Ты знаешь Войкова, этого тигра Войкова? Он член исполкома Екатеринбургского Совета. Это интимный друг Ленина. Ты понял? Он велит этих господ за день до прихода белых поставить к стенке! Да 12 июля, по мнению наших лазутчиков, белые могут войти в Екатеринбург. – Она посмотрела на календарь. – Сегодня у нас 7 июня. Значит, у тебя, мой друг, остается не слишком много времени для осуществления твоих планов.

Бренкен молча стоял, нахмурив брови. Эльвенгрейн спросил:

– Вы знаете наши планы?

– Да.

– И вы предадите нас большевикам?

– Я оставляю за собой свободу действий.

– Дьявол тебя побери! – крикнул Эльвенгрейн и с быстротой молнии приставил ей револьвер к виску. – Умри, каналья!

В тот же момент он зашатался. Под его ногами провалился пол. Он упал вниз в погреб. Выстрел пришелся в воздух.

Лу с горящими ненавистью глазами посмотрела на Бренкена.

– Твои друзья очень неумны. Этому Эльвенгрейну я предсказываю смерть от пули. Она найдет его – могу тебе предсказать это заранее. Что касается тебя… Вот ключ! Во дворе дверь ведет в погреб. Освободи своего друга! А потом оставь меня!

– Вы не расставляете мне ловушек? – спросил Бренкен, упорно посмотрев ей прямо в глаза.

– Тебе – никогда! – тихо ответила она.

Он поспешил из дому. Она сдержала свое слово. С проклятиями и ругательствами Эльвенгрейн последовал за своим другом.

XXV

Они встретили Настю и полковника в гавани на Васильевском острове. В маленьком кабачке наспех был разработан план военных действий. Бренкен чувствовал, что нельзя было больше терять времени. Его решение было принято. Он передал Насте романовский бриллиант, спрятанный в патронташе.

– Моя дорогая, – сказал он, – мы должны еще раз расстаться. Умоляю тебя еще раз пожертвовать нашим счастием во имя долга. Ты должна попытаться проникнуть к Колчаку с романовским бриллиантом. Полковник будет сопровождать тебя. Полковник, если вы еще раз готовы послужить нашему делу, то я обещаю вам отдать все, чем еще обладает Настя. Наша семья в состоянии возместить все, чем Настя теперь жертвует. Вы, следовательно, ничего не будете делать даром, полковник!

Офицер кивнул кивнул головой. Его глаза горели. Казалось, что он как будто задет словами Бренкена, но тот уже обратился к Эльвенгрейну:

– Ты, ротмистр, сейчас же собирешься в путь и попытаешься пробиться к чехословакам. Я сам без бриллианта проникну к императрице. Я поклялся ей в этом и мне это удастся. Я буду защищать царицу и ее близких своею грудью, пока не удастся ваша миссия. Настя, ты покажешь Колчаку бриллиант императрицы. Он удостоверит твою личность. Скажи адмиралу: «Императрица Александра Федоровна приказала передать вам: исполните вашу клятву! Если вы 12 июля возьмете штурмом Екатеринбург, то вы найдете царскую семью перебитой. Следовательно, вы должны прийти, по крайней мере, на пять дней раньше! Вы не должны дать Уральскому Совету время принять решение! Заклинаю вас… Маршируйте! Поспешите! Пригрозите зажечь всю Россию! Вышлите в Екатеринбург переодетыми своих лучших офицеров! Они должны разыскать курьера царицы капитана флота Бренкена. Каждые три дня у него красные розы на груди. Но роковой бриллиант дома Романовых, голубой Могол пусть бережет и хранит сам адмирал». Он будет украшать корону царя… Или все мы погрузимся в болото, нужду и погибель.

Настя спрятала драгоценный бриллиант в своем пальто. Полковник полузакрытыми глазами наблюдал за ней. Все были потрясены словами Бренкена.

– Ты, ротмистр, – обратился, наконец, молодой офицер к Эльвенгрейну, – ты доберешься до чехословацких легионов. Я доверяю тебе. Скажи не известному мне генералу, командующему этой армии, о чем идет речь. Скажи им, чтобы они летели быстрее русского орла! Скажи им, что последний русский царь окутан кровавыми тенями! Эти тени становятся все больше и больше и готовятся распространиться по всем уголкам земли. Скажи им: если они до 12 июля не будут в Екатеринбурге, то они проиграли бой за будущность мира!

В эту ночь Настя и полковник, Эльвенгрейн и Бренкен разными путями покинули Петроград.

Ближайшие события разыгрались быстро, как человеческие страсти.

Пережив много опасностей и несколько приключений, Эльвенгрейн пробился до чехословацких легионов. Их предводитель, полковник Гайда, бывший солдат, смуглый, среднего роста, с вылитым из железа подбородком и горящими глазами, выслушал Эльвейнгрейна, развернул на коленях карту генерального штаба, бегло посмотрел на нее и ответил только одним словом: – Невозможно!

Когда вождь произнес это слово, побледневший Эльвенгрейн опустил голову. Гайда, безумно смелый авантюрист, еще никогда не говорил «невозможно»! Тогда Эльвенгрейн понял, что судьба царской семьи решена, если только Колчак не окажется быстрее и сильнее.

Но Настя, верная и храбрая, сумела выполнить свое поручение только частично. Она окольными путями доехала вместе с полковником до Екатеринбурга. Оттуда они должны были ехать дальше на лошадях. В башкирской степи они повстречались с китайцем, которого полковник взял в качестве проводника. Однажды ночью Настя почувствовала себя охваченной чужими руками. Она сейчас же выстрелила из револьвера, который никогда не выпускала из рук. Человек, в котором она при свете луны узнала полковника, упал ничком, но потом снова поднялся и вырвал у нее из рук оружие. Целью его следующего движения был патронташ, которым была опоясана Настя.

Полковник не был в состоянии бороться с демоном-искусителем, овладевшим его помыслами. Кто раз продал черту душу, тот продался навсегда: полковник Горленко украл у Насти голубой Могол и ускакал с степь в сопровождении проводника-китайца. Он оставил Насте как раз столько продовольствия, чтобы ей хватило на два дня. Ее приютили крестьяне, сжалившиеся над ней. У нее началась сильная горячка. Когда она, наконец, ослабевшая до изнеможения, была в состоянии продолжать свой путь верхом, она встретила передовые разъезды белой армии. Дело было уже 10 июля. Она без чувств упала с лошади, когда услышала это число, но сейчас же пришла в себя и попросила у командовавшего авангардом генерала милости разрешить ей во главе отряда добровольцев пробиться в Екатеринбург. Эта милость была ей оказана. Но красные защищали свои последние позиции с таким упорством; препятствия, которые они ставили наступающим, взрывая все мосты и дороги, были настолько велики, что Настя только 12 июля вместе с первыми разъездами белой армии могла проникнуть в Екатеринбург.

Советское правительство впоследствии начало разыскивать голубой Могол. Самого вора полковника Горленко нашли в степи с раздробленным черепом. Драгоценный бриллиант императорской сокровищницы исчез: китаец похитил его и скрылся бесследно в великом человеческом муравейнике Серединной Империи. Ни о нем самом, ни о бриллианте больше ничего не было слышно.

Тем временем Бренкен достиг Екатеринбурга. Он вышел из подъезда на последней станции перед Екатеринбургом и пошел пешком. Из вороньих пугал и лохмотьев, которые он купил у какого-то бродяги, он смастерил себе одежду, в которой выглядел точь в точь, как один из тех бесчисленных бездомных «грачей», шлявшихся по России из конца в конец до падения и после падения монархии.

Прибыв в Екатеринбург, Бренкен несколько дней шатался по городу. За это время он успел узнать все, что ему было нужно.

Полковник Горленко в свое время дал Бренкену фальшивое удостоверение на имя Лопатина. С этим удостоверением Бренкен отправился на Сысертский завод искать работы. Директор завода отправил мнимого рабочего прямо к Авдееву, сказав ему:

– Я здесь ничего не могу приказывать. Авдеев будет знать, нужны ли вообще новые рабочие.

Бренкен отправился к Авдееву. Этот здоровенный пролетарий только что вернулся со своего поста из «дома особого назначения». Было нетрудно догадаться, что под «домом особого назначения» подразумевается дом, где содержалась царская семья. Авдеев бегло просмотрел документ и потом резко и пытливо стал рассматривать Бренкена. Но этот бывший блестящий морской офицер после всех перенесенных им приключений и невзгод стал настолько похож на бродягу с большой дороги, что в глазах Авдеева не мелькнуло ни тени недоверия.

– Нам нужны люди, – заявил Авдеев, командовавший охранным отрядом. – Нам приходится все время проводить на часах. Итак, я приму тебя на службу, товарищ! Сначала на время…

Таким образом Бренкен стал работать на заводе, среди рабочих которого было очень сильно революционное настроение, так что из их рядов, исключительно, набиралась охрана царской семьи.

Новый рабочий Лопатин, он же Бренкен, скоро стал самым ярым подстрекателем, каждый день и час страстно обвинявшим царскую семью и показавшим себя фанатичным приверженцем советской власти. Когда однажды один из рабочих, Анатолий Акимов со Злоказовского завода, который служил в отряде, охранявшим дом Ипатьева, на короткое время заболел, то Медведев настоял на том, чтобы вместо заболевшего был назначен его друг Лопатин. Так оно и вышло. С бьющимся сердцем, с грубым ругательством на устах, втихомолку бормоча молитву, бывший офицер, ныне фабричный рабочий, очутился в ближайшем соседстве с императрицей.

С ружьем наперевес он шагал по первому этажу, плевал на пол и прислушивался к страстным спорам рабочих, обсуждавших военное положение. Каждый день Бренкен собирал справки о белых отрядах. Но хотя с красного фронта все чаще приходили последние известия, казалось, что белые продвигаются вперед черепашьим шагом, в то время как чехословаки, по-видимому, даже отступали.

Подошло 24 июня. Настроение становилось все более и более угрожающим. Носились всевозможные слухи о чрезвычайном трибунале, которые будет судить царскую семью. Бренкену, благодаря тому, что он пользовался большими симпатиями у всех рабочих, удавалось устроиться так, что он попадал не в наружный караул, а всегда дежурил внутри. Он подружился со всеми, и все относились к нему очень хорошо. Якимов, бывший разводящим, все время покровительствовал ему.

Наконец, на восьмой день после того, как он стал караульным, ему удалось увидеть царицу. Она вместе с великой княжной Ольгой шла по коридору. Остальные рабочие находились в другом конце. Как раз прибыл с фронта какой-то красноармеец, чей рассказ они слушали со вниманием. Когда императрица с равнодушным видом проходила мимо него, Бренкен тихо сказал:

– Ваше величество, честь имею доложить о своем прибытии!

Императрица с быстротой молнии посмотрела на него и открыла было рот, чтобы сказать слово. Бренкен бросил на нее горячий взгляд, умоляя молчать.

– Мой курьер! – тихо сказала она, запинаясь. Слезы выступили на ее испуганных глазах.

– Вас спасут! – сказал ей Бренкен в ответ. – В этот момент двое товарищей повернули головы в его сторону. Он послал вслед царице непечатное ругательство и расхохотался. Она вздрогнула и продолжала свой путь. Когда Бренкен не сразу двинулся с места, за обеими женщинами последовал другой вооруженный рабочий. Бренкен с равнодушным видом присоединился к прочим.

– Юровский говорит, что на фронте дела обстоят плохо, – заметил Якимов.

Когда тот произнес имя Юповского, лицо бывшего офицера предательски дрогнуло. Этого человека, который почти всегда находился в комендантском помещении, Бренкен знал достаточно хорошо. Это был злой дух «дома особого назначения». Проникнутый сильным фанатизмом, который нельзя было объяснить ни особыми личными переживаниями, ни каким-либо глубоким убеждением, но исходившим скорее из тайников грубой и распаленной души, он не упускал случая унизить царскую семью. Он обладал тем примитивным даром слова, который так сильно действовал на простого человека, и ввиду этого пользовался слепым почтением у рабочих. Он был правой рукой Войкова.

Но Якимов понял своего товарища, когда у того передернулось лицо. Он подумал, что крушение красного фронта против белых так сильно взволновало Лопатина, что у него не нашлось ничего сказать в ответ.

Тем временем царица со своей дочерью вернулась обратно, снова сопровождаемая рабочим с ружьем на плече.

– К чему это? – спросил Бренкен, когда царица прошла мимо него. Он быстро успел обменяться с ней взглядом. – Почему женщин даже здесь в доме вечно водят под охраной?

Якимов рассмеялся.

– Это приказ Юровского. Великих княжен даже тогда, когда они отправляются в уборную, должен сопровождать солдат.

Переодетого курьера охватило чувство неудержимой ярости. Но он последним усилием подавил в себе ожесточение по поводу этой мерзости, которой изводили женщин, так глубоко уважаемых им.

Как только он сменился с поста, он тут же смешался с толпой красноармейцев из охраны, стоявших перед домом. Все были взволнованы: белые наступали. Удалось ли ему узнать, какая страшная опасность собиралась над головами пленников? Он знал, что происходило в Екатеринбурге. Фронт, во всяком случае, нельзя было больше удерживать. Красные войска отступали с боем, одновременно взрывая все мосты и портя дороги. С возрастающим страхом и беспокойством, которое он больше не был в состоянии сдерживать, Бренкен каждый день бегал за город, подгоняемый надеждой, что спасители могут совершенно неожиданно и нечаянно ворваться в город. Его рассудок и его познания в военном деле подсказывали ему, что это было совершенно невозможно. И все же он надеялся… с часу на час, со дня на день. Не обращая внимания на насмешки, он все время носил на груди красную розу. Но никто не подавал ему таинственных знаков. Никакой помощи!

Еще другая горячая забота все время охватывала его: что стало с Настей? Правильно ли он поступил, подвергнув таким опасностям и поставив такую тяжелую задачу своей храброй возлюбленной, которая еще не успела оправиться от продолжительного заключения в крепости? Но у него тогда не было выбора. Известие, доходившие от чехословаков, приводили его в отчаяние. Каждый день он пытался подойти ближе к императрице, не возбуждая подозрений. Но это больше не удавалось. Каждый день все время кто-нибудь из рабочих был в коридоре. Надзор становился все строже, все беспощаднее.

Наступило 3 июля.

Бренкен подумал, что в Петрограде, по-видимому, сделали совершенно правильный расчет: у красных, должно быть, служили отличные офицеры генерального штаба. Они высчитали, что белые раньше 12 июля не смогут вступить в Екатеринбург. Оставалось еще девять дней – но, боже мой, что будет, если эти девять дней пройдут бесплодно?

Бренкен был совершенно один. Как он ни ломал голову, куда ни кидался – не находил помощи. Повсюду были только противники. Он один был совершенно бессилен. Он мог только пожертвовать своей жизнью. Он не догадывался, как немного времени оставалось до конца трагедии.

Под вечер он пошел на караул и стал на пост перед домом. Он простоял около часу, когда пришел Юровский. Лицо Бренкена горело. Он ненавидел это вздутое лицо с маленькими злобными глазками. В этом лице отражалась вся предвзятая глупость, отсутствие собственных мыслей и машинальная способность подчиняться только работе чужой мысли.

– Товарищ, – сказал Юровский, – поручаю тебе, чтобы ты в течение часа отобрал револьверы у всех часовых!

Бренкен растерянно уставился на него.

– Почему я должен…

– Молчи товарищ, и исполни то, что я тебе приказал. Иначе я отправлю тебя обратно работать на фабрику. Оружие должно быть сдано в комендатуру.

Сказав это, он ушел. На один момент в голове курьера судорожно мелькнула внезапная безумная надежда: неужели Юровский затевает освобождение царской семьи? Но это продолжалось только одну секунду… Потом Бренкен горько рассмеялся над самим собой. Он обошел все посты, отбирая оружие. С 12-ю отобранными наганами он явился к Юровскому. Маленький слуга, исполнявший для царицы все закупки и поручения, стоял у стола в комендантской комнате. Он с любопытством наблюдал, как красноармеец Бренкен сдавал револьверы. Юровский вышел.

– Я сейчас сплю в доме Попова, напротив, – тихо сказал лакей, обращаясь к Бренкену.

Тот поднял голову.

– Почему?

– Не могу знать. Так приказано.

Юровский вернулся. На его лице было написано необычайное волнение. Бренкен наблюдал за ним, и страх внезапно охватил его сердце. Смертельный страх. Ему хотелось крикнуть от боли. Что случилось? В доме царило таинственное молчание, прерываемое только нервными шагами приходящих и уходящих. Никто не произнес ни слова. Громкие шутки и смех рабочих замолкли.

Напрягая свои последние силы, Бренкен указал на оружие.

– Пожалуйста, примите, товарищ комендант. Есть что-нибудь новое?

Юровский бегло посмотрел на него. Он пересчитывал патроны.

– Нет, – а впрочем, есть кое-что! Скажи товарищам, чтобы никто не волновался, если сегодня ночью будут стрелять.

Он снова склонился над патронами.

Бренкен тяжело дышал, жадно хватая воздух.

– Почему же должны будут… должны будут стрелять… товарищ комендант?

Юровский, не глядя на него, ответил:

– Потому что Совет, по предложению Войкова, постановил сегодня ночью расстрелять царя со всей его семьей.

Эти слова упали на Бренкена, как капля раскаленного свинца. Он стоял бледный, как смерть, не будучи в состоянии произнести ни слова. У него на лбу выступил холодный пот и крупными каплями падал ему в глаза.