Текст книги "Экзорцисты"

Дальше автор также позволил маме самой поделиться своими переживаниями, и, когда я читала ее рассказ, у меня возникло удивительное ощущение, будто она рядом со мной в темной комнате:

Помню, как я просыпалась по утрам и слышала пение птиц за окном, которое раньше дарило мне счастье, но только не теперь. Я пыталась закрывать окна. Пыталась засовывать голову под подушку, но их голоса все равно меня преследовали. Наконец наступил день, когда я поняла, что больше не могу этого выносить. Я отчаянно хотела заставить их замолчать, дождалась, когда моя мать уеха-ла в город, достала лестницу из сарая отца и залезла на дерево, растущее в нашем саду. Я собиралась сбросить скворечники на землю, все до одного, но отец прикрутил их надежно, как и все, что он делал. Они выдержали бы даже самый сильный ветер, не говоря уже об усилиях одиннадцатилетней девочки. И тут мне в голову пришла новая мысль. Я спустилась, отправилась на кухню и нашла мешок с мелкой стальной стружкой, которую мама использовала против мышей. Затем вернулась к деревьям и забила отверстия в скворечниках, которые просверлил отец, а потом сломала ветки, чтобы птицы не смогли забраться внутрь. Пение прекратилось, по крайней мере, я не слышала его около своего окна. Птицы улетели и забрали с собой дух моего отца, так я решила, потому что примерно тогда же появился Джек Пил…

Джек Пил. Человек, о котором мама никогда мне не рассказывала, но за которого моя «практичная, простая бабушка», очевидно, вышла замуж. Мама на церемонии не присутствовала. Просто как-то вечером бабушка поставила на стол третью тарелку и представила его, сказав: «Роуз, познакомься со своим новым папой. А теперь давайте есть». Мама ожидала, что ее новый папа будет наделен отвратительными качествами злого отчима, совсем как в сказках. Но Джек умел вытаскивать монетки из-за своих огромных ушей, декламировал алфавит в обратном порядке, строил карточные домики и позволял маме на них дуть. Вместо того чтобы ходить в церковь, Джек оставался в пижаме и смотрел мультики, громко хохоча, когда птичке-бегуну удавалось спастись от падающей наковальни. Однажды в воскресенье вместо телевизора они отправились в сад, где он, схватив бабушку за руку, раскручивал ее и ронял в кучу листьев. Когда у него начинала кружиться голова, Джек ложился на траву, и бабушка рядом с ним. Глядя вверх на ветви деревьев, он спрашивал:

– Как ты думаешь, что случилось со скворечниками?

Моя мама не слишком охотно рассказала о том, что ее отец повесил их на деревья, про бинокли, и блокнот, и песни, наполнявшие ее печалью после его смерти. А потом она призналась, что сломала ветки и забила отверстия стальной стружкой. Лицо Джека мгновенно стало очень серьезным.

– В какое время года ты это сделала, милая?

– Весной, – ответила она.

Джек встал и забрался на одно из деревьев. Ему не требовалась лестница, потому что он был высоким и худощавым и лазал по веткам точно обезьяна. Он очень осторожно, пальцами вытащил стальную стружку из одного скворечника, заглянул внутрь, покачал головой и издал свист, похожий на звук от летящего к земле снаряда.

– Что? – спросила бабушка, стоявшая под деревом. – Что? Что? Что?

– Ничего, – сказал ей Джек.

Но поздно вечером, после того как они с бабушкой о чем-то долго шептались на кухне, они позвали мою маму и самыми мрачными голосами спросили, что заставило ее убить птенцов, которых птички не могли накормить. В ужасе от того, что она натворила, мама была не в силах найти подходящих слов.

– Я же сказала Джеку, – заикаясь, вся в слезах ответила она. – Я сделала это… потому что папа ушел и я хотела, чтобы птицы тоже ушли.

В этот момент внизу кто-то принялся колотить кулаком в дверь.

Я резко подняла голову и выронила фонарик. Моя мама, точнее, ощущение, что она рядом, мгновенно исчезло. Я поискала глазами часы, чтобы понять, как долго читала, но ничего не нашла. Снаружи звенела цепь Халк, но она не лаяла.

Стук в дверь прекратился, но вскоре возобновился опять. Я потянулась за фонариком, который закатился под кровать, и увидела там письмо, адресованное Роуз, – в обратном адресе стояла какая-то незнакомая мне улица в Балтиморе. Кто-то снова принялся колотить кулаком в дверь, поэтому я положила письмо в карман, чтобы прочитать потом, убрала книгу и все остальные вещи в полицейский мешок, вернула его в шкаф и помчалась вниз по лестнице. Смех – глухой, мужской – послышался снаружи, за ним другой голос, и я поняла, что мальчишки все-таки явились.

Поразительно, какие мысли возникают в сознании человека за одно короткое мгновение. Я схватилась за ручку, распахнула дверь и увидела их. Не фальшивых Альбертов Линчей, нет. Моим глазам предстало длинное пепельно-серое платье с жемчужными пуговицами и помятый коричневый костюм, а еще очки в проволочной оправе, с мутными стеклами. Чтение про детство родителей вызвало призраки, так же как мой отец поздно ночью притягивал к себе следы энергии в кинотеатре и темноте своей университетской квартиры.

По крайней мере, так я подумала в первый момент.

Но только на мгновение. Потом я заметила ожерелье матери, золотое, а не серебряное, которое плотно обхватывало шею. Волосы, которые она собирала в пучок, когда шла в церковь, держались не на невидимках, а шпильками. Пиджак отца был коричневым, а брюки черными и порванными под одним коленом. Рубашка, белая, а не любимого им горчично-желтого цвета, была испачкана чем-то похожим на кровь, но слишком ярким, чтобы быть настоящей. Стекла очков, совершенно прозрачные, слегка выступали вперед, и за ними я видела холодные, незнакомые глаза.

Им мало обзывать меня разными прозвищами в коридорах школы.

Мало того, что они сбили столбик с почтовым ящико-м.

Мало швырять тряпичных кукол на нашу лужайку.

«Чем это закончится? – спросила я себя. – Что нужно, чтобы они оставили нас в покое?» Завизжать, хлопнуть дверью, упасть без чувств на пол – все это казалось вполне возможным, пока я не вспомнила, что прочитала про детство своих родителей. И как ужасно вели себя люди всякий раз, когда они давали им возможность заглянуть в их внутренний мир. Какую пользу извлек отец из того, что поделился со своими родными тем, что видел? И разве легче стало маме, когда она призналась, что испортила скворечники? А потом я подумала о доброте, с которой они относились ко всем вокруг, и решила сделать то же самое. И, несмотря на то что мальчишки, заявившиеся в наш дом, оделись как бродяги или супергерои, я протянула им корзинки с конфетами и печеньем.

– Берите, – сказала я, когда они вытаращились на меня, ожидая другой реакции.

Поколебавшись немного, мальчишка, нарядившийся моей мамой, протянул крупную, с выступающими костяшками пальцев руку, принялся рыться в корзинке и достал оттуда жевательные конфеты. Мальчик, одетый как мой отец, сделал то же самое и добыл шоколадный батончик с карамелью и пирожное. Я посмотрела мимо них на начало нашей подъездной дорожки, где мелькали отражения зеркал, похожие на глаза демонов, и сообразила, что это еще гости, только на велосипедах. Все это время Халк облизывала и грызла свою косточку, не делая ни малейшей попытки зарычать.

– А на куклу можно посмотреть? – спросил мой оте-ц, точнее, мальчишка, нарядившийся отцом.

– Нет, – ответила я.

– Где она? – поинтересовался тот, что изображал мою мать.

Я подумала про Пенни в подвале, безвольно поникшую в своей клетке, и надпись на дверце, сделанную рукой отца: НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. Брошенная там на столько месяцев, она наверняка стала домом для кучи пауков, которые ползают по круглому лицу и плетут паутину между болтающимися руками.

– Она на дне колодца, – произнесла я ложь, рожденную отчаянным желанием.

– Колодца? – переспросил ряженный в отца парнишка.

– Мы бросили ее туда, к остальным, которых вы – или уж не знаю кто – оставляете на нашей лужайке. Можете забрать всех, если хотите.

С этими словами я захлопнула дверь. Стоя в темноте с фонариком в руке, я прислушивалась к их шагам по ступенькам лестницы, потом подошла к окну и стала смотреть, как они сорвали фанеру над колодцем, совсем как я несколько ночей назад. По собственному опыту я знала, что они ничего не увидят в абсолютной темноте внизу. Вскоре мальчишки это поняли, сдались и направились в сторону улицы, где их дружки выделывали на велосипедах восьмерки. Мальчишка в платье сдернул и бросил под кедры парик, перед тем как взять велосипед, стоявший у тротуара. Его приятель сел на багажник, и они укатили в ночь.

Когда они уехали, я начала отчаянно дрожать. Чтобы немного успокоиться, я бесцельно бродила по гостиной, столовой и кухне, окутанным тенями. Я представляла родителей такими, какими видела их в последний раз: снег, сверкающий на плечах шерстяного пальто отца, когда он вышел из машины. И развевающиеся на ветру волосы мамы, которая отправилась его искать. Потом – как я вошла в церковь, где воздух был таким неподвижным, таким невероятно ледяным, что стало трудно дышать. И еще какой-то дымный аромат, смешанный с едва различимыми следами фимиама. Мне потребовалось некоторое время, чтобы глаза приспособились к темноте и я увидела около алтаря три силуэта.

– Эй! – крикнула я, и это слово повисло в воздухе, похожее на вопрос. – Эй?

Чтобы отвлечься, я нашла дневник, подаренный Бошоффом, и попыталась заставить себя вспомнить о чем-нибудь другом, чтобы прогнать мысли о той ночи. На память пришел вечер в Окале, я начала писать и не останавливалась, даже голову не поднимала, пока не залаяла Халк.

Я снова подошла к двери. Рассвет еще не наступил, но холодное голубое сияние в воздухе подсказало, что до него осталось совсем мало времени. Оказалось, что я писала несколько часов. Глядя в окно, я увидела, что собака натянула цепь и рвется к дому.

– Все хорошо, девочка, – сказала я, вышла на улицу и зашагала через лужайку.

Опасаясь подходить к собаке слишком близко, я ос-тановилась так, чтобы она меня не достала, поскольку не обладала маминой способностью успокаивать не только людей, но и животных. У нас над головами развевались на ветру размотанные ленты туалетной бумаги. Пока я была погружена в события, которые описывала в дневнике, кто-то зашвырнул несколько рулонов на деревья и замазал окна пикапа Роуз – шутки, казавшиеся странными в это время ночи. Собака никак не успокаивалась, и я, набравшись смелости, подошла к ее косточке, гладкой и блестящей от слюны. Но несмотря на то, что я старательно размахивала костью перед носом Халк, она больше не обращала на нее внимания. Она хотела лаять, рычать и дергать цепь.

Мне оставалось только дождаться, когда она устанет. Я бросила косточку на землю, вытерла руки о футболку, повернулась к дому, и тут моя рука невольно метнулась к груди и мне показалось, что я задыхаюсь. Ночью, когда пришли, а потом уехали те мальчишки, я решила, что все самое страшное осталось позади, и не могла понять, от чего нервничает собака. Спутанные ветви рододендрона озаряло желтое сияние, падавшее из окна подвала. После стольких месяцев темноты тот, кто там находился, снова включил свет.

Призраки

Возможно, это обычное совпадение, но книги, которые мама давала мне читать в детстве – «Джейн Эйр», «Большие надежды», «Пеппи Длинныйчулок» и многие другие, – почти все рассказывали о детях, лишившихся родителей. Иногда мне кажется, что посещавшие ее «предчувствия» позволили ей узнать судьбу нашей семьи и она хотела меня подготовить. Конечно, в тот вечер в конференц-центре Окалы я ни о чем таком не имела представления. Просто пыталась занять себя чтением «Джейн Эйр». Я бы никогда никому не призналась, но, несмотря на весь мой ум, книга оказалась слишком сложной, ведь я только перешла в шестой класс. К тому же Роуз оставила Библию в отеле и постоянно меня отвлекала.

Роуз расхаживала по оранжерее (кстати, стены оказались персиковыми, а не зелеными) и отщипывала виноградины от гроздьев, лежавших на блюде.

Потом подбрасывала их к потолку и ловила ртом.

Если она промахивалась, то давила упавшие на ковер виноградины теннисными туфлями. Я ей ни слова не говорила, решив, что проще будет все убрать, когда она закончит развлекаться. Я пристрастилась подчеркивать в книге строки, которые произвели на меня впечатление, как это делала мама в Библии, и уже собралась поднести ручку к странице, когда заметила, что Роуз выскользнула из комнаты.

«Пусть уходит», – сказала я себе, но тут же вспомнила обещание, которое дала отцу в бассейне, поэтому мне пришлось отложить «Джейн Эйр» и выйти в коридор на поиски сестры. Довольно быстро я обнаружила ее с большой комнате, наполненной рядами пустых стульев, стоявших напротив огромного телевизора. Дополнительный зал, сообразила я, но непогода заставила людей остаться дома, и он пустовал.

На экране я увидела отца. Если под дождем он выглядел моложе и не таким серьезным, то софиты на сцене произвели противоположный эффект. На его лицо падали тени, и морщины казались глубже. В очках отражался свет, создавая впечатление, что его глаза сверкают, когда он обращался к толпе несколько сдержанным голосом.

– Задолго до наступления нашего столетия многие медики пришли к выводу, что одержимость не является правильным объяснением необычного человеческого поведения. Некоторые эксперты утверждают, что это симптомы шизофрении и других психозов. С данными недугами боролись, отправляя больных в специальные заведения или при помощи грубого и причиняющего вред метода электрошоковой терапии, а в последнее время начали экспериментировать с лекарствами…

– Роуз, – сказала я.

– Ш-ш-ш. Я слушаю.

– …Конечно, глупо отрицать важность разных подходов при лечении психических нарушений. Но в стремлении поскорее освоить психиатрию врачи слишком поспешно отказались верить в злые силы и демоническое воздействие, объясняя естественными причинами психические болезни неизвестной этиологии…

– Роуз, мы не должны здесь находиться. Пойдем.

Моя сестра повернулась ко мне.

– «Уста праведника источают мудрость, а язык зло-вредный отсечется»[18]18
  Прит. 10:31.


[Закрыть].

– Что?

– Это библейская поговорка, глупая. Иными словами, продолжай в таком же духе, и я отрежу тебе язык. А теперь ш-ш-ш. Я пытаюсь слушать.

– …В то время как большинство психиатров вполне устраивает диагностика психических заболеваний на основании аномальных функций мозга, химического дисбаланса и расстройства личности, некоторые из них признают, что часть случаев неподвластна медицинской науке. Их невозможно объяснить с точки зрения науки, потому что ряд симптомов традиционно связывается с демоническим влиянием.

– Роуз, – сказала я, хотя понимала, что рискую языком. – Пойдем.

На этот раз она отвернулась от телевизора.

– Знаешь что? Ты права. Пойдем.

И она вышла в дверь и зашагала по коридору. Там она должна была повернуть налево, чтобы попасть в персиковую оранжерею, однако Роуз продолжала идти прямо и стала подниматься по лестнице. Я последовала за ней, пока она не проскользнула в последнюю дверь и не оказалась в конце аудитории, где выступали наши родители. Довольно долго я ждала снаружи, пытаясь понять, что задумала сестра и смогу ли я ей помешать. И все это время в коридоре был слышен голос отца. Он рассказывал, как люди обращались к ним в последней надежде, после того как все попытки излечения потерпели неудачу, и я подумала о тех, что без предупреждения появлялись на ступеньках нашего крыльца с глазами, полными отчаяния.

– Вне всякого сомнения, – между тем продолжал отец, – вы пришли сюда, чтобы услышать истории о призраках. Обещаю, их будет много. Но я бы хотел начать с истории любви. Наверное, можно сказать, что это рождественская и любовная история, потому что она случилась в декабре, когда я встретил свою прекрасную жену.

Я не знала, как познакомились мои родители, и любопытство заставило меня чуть-чуть приоткрыть дверь. Я заметила Роуз, которая присела на корточки в конце аудитории. Когда я проникла внутрь и устроилась рядом с ней, прижавшись спиной к стене, она не обратила на меня ни малейшего внимания. Отец продолжал, и мы слушали, а я смотрела на пустые места. Вместо трехсот человек, которых он ждал на лекцию, здесь было около семидесяти. Возможно, именно по этой причине он чувствовал себя не слишком комфортно и его голос продолжал звучать напряженно. В руках он вертел стопку карточек, разворачивал их веером и снова складывал. Рядом, сложив перед собой руки, стояла мама, державшаяся совершенно спокойно. Она внимательно слушала, словно никогда прежде не слышала этой истории.

Какие детали остались в моей памяти с той ночи, а какие я запомнила после разговоров с родителями, когда позже стала задавать им вопросы? И что, если уж быть честной до конца, я придумала, превратив их встречу в волшебную сказку? Я не стану пытаться разделить правду и вымысел, а просто расскажу историю, которая осталась в моей памяти.

Когда мой отец закончил обучение в школе дантистов в Балтиморе, он год провел в университетской клинике, набирая часы, необходимые для получения диплома. Хотя его карьера дантиста еще только начиналась, ему довольно скоро стало скучно. В работе отсутствовала тайна, сказал он, и хотя это звучало глупо, он возненавидел монологи перед сидящими в кресле пациентами. («Много ли можно узнать, если говоришь только сам?» – сказал он.) Днем он сверлил зубы и ставил пломбы, а вечерами отдавался куда более интересному занятию: изучал паранормальные явления, чтобы найти причины необъяснимых событий, которые происходили с ним с самого детства.

Что касается жизни моей матери, то в детстве она проводила очень много времени в молитвах. Каждый день по дороге из школы она останавливалась в маленькой кирпичной церкви, садилась на заднюю скамью и говорила с Богом. По воскресеньям приходила пораньше и раздавала молитвенники прихожанам. Потом преподавала в воскресной школе, где пастор услышал, как она поет для себя, и нашел ее голос настолько мелодичным, что уговорил петь в хоре. Когда она закончила среднюю школу, тот же пастор помог ей поступить в небольшой христианский колледж в Джорджии, где ей дали стипендию как певице.

Однажды на Рождество хор должен был давать концерт для детей из малообеспеченных семей Гарлема. В предутренние часы 24 декабря 1967 года моя мать села в автобус вместе с другими студентами и поехала на север. На Восточном побережье начался снегопад, который продолжался весь день.

«Поднимите Иисуса выше», «Господь – Пастырь мой», «Я ни в чем не буду нуждаться», «Великая благодать» – все эти песни и множество других пели девушки по дороге, а потом дирижер хора – от искреннего беспокойства или просто от скуки – предложил им поберечь голоса. И в автобусе стало тихо, если не считать шума снегоуборочных машин, сновавших по шоссе. Вскоре девушки погрузились в сон. Моя мать тоже заснула, но проснулась раньше остальных, почувствовав сильную головную боль. Обычно предчувствия, которые у нее иногда возникали, не были связаны с физической болью, но ощущение оказалось таким сильным, что она восприняла его как знак.

К тому времени как они добрались до штата Колумбия, снегопад стал особенно сильным, белым пологом закрыв все вокруг, а боль сползла по щеке и угнездилась в области челюсти. Несмотря на ее остроту, моя мать (что всегда было для нее характерно) сохраняла спокойствие. Она понимала, что все равно ничего нельзя было сделать, пока они не доберутся до Нью-Йорка. К тому же, если она что-то скажет, девушки начнут ее лечить наложением рук. Моя мать не любила находиться в центре всеобщего внимания и, кроме того, не считала, что у них достаточно веры, чтобы ей помочь.

В тот день мой отец закончил работу и собрался покинуть клинику. На самом деле последний пациент ушел несколько часов назад, но на сей раз отец не испытывал обычного желания поскорее отправиться домой, ведь впереди его ждали первые одинокие праздники в жизни.

Последняя пациентка, толстая краснощекая женщина с рыжими волосами, от которой сильно пахло сиренью – он ставил коронки на ее необычные зубы, похожие на клыки, уже несколько месяцев, – принесла ему рождественский подарок, чтобы отблагодарить за работу. Ее жест неожиданно тронул моего отца, потому что он знал: других подарков у него на этот раз не будет. Он снял оберточную бумагу с северным оленем и обнаружил «Рождественскую песнь» Диккенса в кожаном переплете.

«Тут, на вашей грешной земле, – сказал Дух, – есть немало людей, которые кичатся своей близостью к нам и, побуждаемые ненавистью, завистью, гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела, прикрываясь нашим именем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их самих, а не нас»[19]19
  Здесь и далее перевод Сергея Долгова.


[Закрыть].

Женщина с клыками обнимала отца слишком долго, оставив после себя аромат сирени. Отец немного посидел в кресле с книгой в руках, переворачивая страницу за страницей, пока не появился Дух Будущих Святок[20]20
  Персонаж «Рождественской песни» Ч. Диккенса.


[Закрыть]. Отец выглянул в окно и увидел, что небо потемнело. Он решил закончить чтение дома.

Пока он добирался домой по скользкой дороге, его мысли обратились к призракам его собственного прошлого. Но не к тем, которые появлялись перед ним в виде приведений, а его семьи. Его мать умерла от рака легких несколько лет назад. (Разве он не предупреждал ее множество раз о вреде курения?) После ее смерти отец и брат окончательно расстались с теми немногими традициями семейных праздников, которые она поддерживала, и проводили долгие часы с бокалами с охлажденным спиртным – теперь никто не мешал им набираться перед телевизором. В прошлом году мой отец, который всегда выпивал с ними один бокал, почувствовал такую тоску во время этого визита, что поклялся никогда к ним не приезжать. И, хотя он сдержал обещание, наступил канун Рождества, и некоторые призраки прошлого вернулись.

Родители никогда тебя не покидают…

Возможно, эти слова промелькнули в его сознании, когда он осторожно ехал по скользким дорогам той ночью. Он уже успел посетить раннюю мессу – отец всегда считал, что месса в канун Рождества – это ловушка со свечами для туристов, а не для серьезных верующих вроде него, – и ему оставалось лишь решить вопрос с обедом. Однако он не любил готовить, а все приличные рестораны, мимо которых он проезжал, были закрыты. Должно быть, именно по этой причине он свернул с автострады к «Хауард Джонсон»[21]21
  Сеть придорожных ресторанов.


[Закрыть].

Как только он вошел внутрь, его внимание привлек ряд телефонов-автоматов. Пожалеет ли он потом, если сделает звонок? Наверное. Однако он подошел к телефону, вытащил из кармана пригоршню монет, набрал код 215 и номер, который знал наизусть. Он долго слушал длинные гудки и уже собрался повесить трубку, когда ему ответил хриплый голос.

– Привет, папа, – сказал мой отец. – Это я, Сильвестр. Звоню, чтобы поздравить тебя с Рождеством.

Последовала долгая пауза.

– И тебе того же, сын. И тебе того же.

– Сегодня ужасная метель.

– Да, верно. Но снег растает. Как и всегда. Не стоит огорчаться.

– Я и не собирался… – Мой отец замолчал и вздохнул. – Вы с Хоуи собираетесь провести вечер вместе?

– Нет. Хоуи ушел с Ллойдом выпить.

– А что Хоуи?

– Он теперь в военно-морском флоте. Ты же знаешь.

– Но как я мог узнать, папа? Ни один из вас никогда со мной не связывается.

– Телефон работает в обе стороны, сын. В обе стороны.

Возможно, отец посмотрел в окно и увидел остановившийся на парковке автобус. Сверкали аварийные огни, окрашивая снег в красный, а потом снова в белый цвет. Быть может, именно в этот момент почтенная седая женщина вошла в кафе и направилась к ряду телефонов-автоматов, открыла справочник и стала листать страницы.

– В новом году я постараюсь звонить почаще, – сказал мой отец, поворачиваясь спиной к женщине, потому что не любил, когда люди совали нос в его дела. – Но все время получалось, что мне нечего сказать.

Молчание. Долгое молчание.

– Папа? Ты еще здесь?

Лед зазвенел в стакане. Послышался смех – очередной комедийный сериал.

– Твоя мать любила поговорить, – послышался хриплый голос. – Но не я.

Отец моего отца сказал правду, хотя разговоры матери ограничивались слухами: у кого-то из соседей проблемы с выплатой аренды, кто-то трахается с чужой женой. Вещи, которые не представляли для моего отца интереса.

– Ну, – сказал мой отец, – с Рождеством.

За окном мерцали огни автобуса, и он вспомнил об искусственном дереве, которое наряжала его мать. Ангел на верхушке был в белом платье с желтыми пятнами от долгого лежания на чердаке. Год за годом пустое лицо ангела смотрело на них четверых, потом фигурка исчезала до следующего года. Наконец мой отец отбросил мысли о том ангеле, дереве, своей матери и даже об отце, который все еще его тревожил. Не нужно было звонить, решил он. Как и всегда.

– И тебе того же, – пробормотал отец и неловко попрощался.

Аппетит у отца исчез. Он принял решение вернуться домой на пустой желудок. Но, направляясь к парковке, он наткнулся на молодую женщину с длинными иссиня-черными волосами и невероятно худыми плечами, которая сидела на чемодане возле автобуса и прижимала толстый конец сосульки к щеке. Ее кожа была такой прозрачной, а черты лица такими тонкими, что отец усомнился – не привидение ли перед ним.

«Дух Будущих Святок, – воскликнул он. – Я страшусь тебя. Ни один из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим человеком и поэтому готов с сердцем, исполненным благодарности, следовать за тобой. Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь?»

Женщина посмотрела на него, и отец спросил:

– Вам кто-нибудь влепил?

– Влепил мне? – Голос у нее оказался таким же мягким и хрупким, как и все остальное.

– Ну, в смысле, ударил вас? Я спрашиваю из-за сосульки.

– О нет. У меня ужасно болит зуб. Я путешествую с хором, наш дирижер вошел внутрь, пытается найти помощь. Мне казалось, что я сумею вытерпеть боль, пока мы не доедем, но с автобусом какие-то проблемы, и я даже не знаю, что теперь будет.

Мой отец подошел поближе, протянул руку и отвел сосульку от ее лица.

– Если это зубная боль, то боль в ваших нервах. Вы можете прижать к лицу весь лед мира, но не почувствуете себя лучше.

– В самом деле?

– Да. Но я могу вам помочь.

Добрался ли сломанный автобус с остальными девушками из хора до Гарлема? Как моя мать сумела убедить заботливого дирижера отпустить ее вместе с человеком, которого она встретила на парковке? Или боль была такой сильной, что она приняла одно из немногих опрометчивых решений в жизни: просто взяла свой чемодан и села в его машину, ничего никому не сказав? Я не знаю ответов на эти вопросы. Так или иначе, но менее чем через час после того, как он отвел сосульку от ее лица, отец вернулся в клинику с моей матерью. Рентген показал проблемы с корневым каналом. Отец был не таким уж хорошим дантистом и не мог сделать все необходимое в одиночку, но он удалил коронковую пульпу зуба, отсек мертвые ткани, что позволило ослабить боль и давление до того момента, когда этим смог заняться серьезный специалист.

В ту ночь в Окале, после того как мой отец поделился сокращенной версией этих событий со слушателями, моя мать заговорила в первый раз. Своим мелодичным голосом она сказала в микрофон:

– Мой рот был широко раскрыт, так что разговор пришлось вести Сильвестру. А это лучший способ дать мужчине влюбиться в тебя.

Не самая остроумная шутка, но что-то в ее удивительно кроткой манере заставило аудиторию весело рассмеяться. И сразу же настроение слушателей изменилось. Я почувствовала, что родителям удалось завоевать их сердца. Теперь они были на их стороне. Даже отец расслабился, положил на подиум свои карточки и закончил историю знакомства с моей матерью, сказав, что они провели то Рождество вместе и с тех пор всегда встречают его рядом друг с другом. Их объединила вера в то, что мир состоит из чего-то большего, чем нам кажется. И когда он признался, что видел странные вещи в кинотеатре своих родителей, она не стала смеяться, как многие до нее. Вместо этого она начала задавать вопросы, пытаясь понять, есть ли в его словах какой-то смысл.

– Итак, со временем мы вместе с женой начали исследовать «отличия» мира, в котором мы живем, – говорил отец толпе.

Он нажал кнопку на пульте, и на экране за его спиной появилось изображение коридора какого-то учреждения, в углу виднелось аморфное светлое пятно, но, если посмотреть на него внимательнее, удавалось увидеть удлиненное лицо с открытым в жутком крике ртом.

– Леди и джентльмены, – продолжал отец, – познакомьтесь с Калебом Ландрамом. Калеб был одним из первых и, несомненно, самым сильным духом из всех, с кем мне и моей жене довелось столкнуться за долгие годы совместной работы после того, как мы поженились.

Слушатели наклонились вперед на своих стульях. Мой отец начал объяснять, как они с мамой начали заниматься этим случаем, когда человек, сидевший в двадцати рядах от сцены, встал. С того места, где я сидела на корточках, мне удалось разглядеть лишь часть профиля, но в основном я видела его сзади. У него были темные спутанные волосы и круглые мясистые плечи. Джинсы обвисли.

– Прошу меня простить, – невнятно произнес он.

Ранее, когда мы свернули на парковку конференц-центра, мой отец сказал матери, что непогода заставит их противников остаться дома. Тогда я не поняла, что он имел в виду. Но именно Роуз сообщила мне, что во время некоторых лекций снаружи их поджидали религиозные группы, которые кричали людям, идущим на лекции, что они почитатели дьявола и грешники. Мою мать всегда поражала их злоба, ведь она считала себя верующим человеком и старалась жить в соответствии с библейскими заветами. Когда этот мужчина прервал моего отца, я решила, что он из такой группы.

– Вы упомянули, что видели призраков в кинотеатре, когда были подростком, – продолжал он, все так же невнятно. – Но в кинотеатре темно, там множество теней и необычного света, в особенности когда работают старые проекторы. Быть может, вы видели нечто, похожее на призрак?

Слушатели поворачивали головы, чтобы увидеть человека, который прервал моего отца, когда тот начал рассказывать о самом интересном. Мы с Роуз также смотрели на него. Мой отец снял очки, протер их и вернул на прежнее место.

– В данный момент мы обсуждаем Калеба Ландрама, чье изображение вы видите на экране, поэтому я…

– Ну, как мне кажется, у вашего друга Калеба боязнь вспышки. Или вам следовало протереть линзы вашего фотоаппарата.

Мужчина едва ворочал языком, казалось, он очень сильно пьян. Тем не менее его замечание вызвало почти такой же дружный смех, как шутка моей матери. Мой отец сохранял спокойствие и объяснил, что фотография сделана специальной камерой и изображение на экране не является результатом неудачной вспышки или грязных линз. Пока он говорил, Роуз ткнула меня под ребра.