Текст книги "Черная молния"

Глава 7

Мертвая тишина воцарилась в десятом классе на занятиях по журналистике, когда Хэдер Джефферс и ее одноклассники уставились в телевизор, специально доставленный в класс для просмотра репортажей из Коннектикута. Всем хотелось узнать подробности казни Ричарда Крэйвена и высказать свое мнение на этот счет. Многие старшеклассники считали, что казнь будет непременно отменена, и спорили только о том, когда это произойдет. Мод Бринк, которая организовала этот просмотр и собиралась устроить дискуссию по поводу смертной казни вообще и освещения ее средствами массовой информации в частности, предупредила ребят, что все их надежды на отмену смертной казни в данном случае лишены всяческих оснований, однако ее ученики продолжали настаивать на своем. Миссис Бринк с любопытством наблюдала за противоборством двух группировок. Первая, куда входили противники смертной казни, была убеждена в том, что казнь будет в последний момент отменена, а вторая, включавшая сторонников данного вида наказания, с таким же примерно упорством утверждала, что приговор суда обязательно приведут в исполнение. Естественно, что каждая группа ожидала от грядущих событий подтверждения своей правоты.

И все же когда казнь свершилась и появились первые сообщения о смерти Крэйвена, весь класс оцепенел от трагической реальности случившегося. Только тогда школьники поняли, что это не кино, не детективный роман, где смерть любого героя является лишь продуктом авторского замысла, а самая настоящая смертная казнь, и что человек, который еще несколько минут назад был живым, теперь уже таковым не является.

Пока дети пребывали в оцепенении, на экране телевизора стали появляться репортеры, бравшие интервью у всех людей, которые имели то или иное отношение к событию. Первой на экране появилась Эдна Крэйвен, мать казненного преступника, проживавшая в одном из южных районов Сиэтла. Когда камера показала крупным планом ее лицо и слегка дрожащие руки, Хэдер и ее одноклассников передернуло – так бесцеремонно оказались выставлены на всеобщее обозрение эмоции этой бедной женщины.

– Он всегда был хорошим мальчиком, – прошептала дрожащим голосом Эдна, нервно теребя край носового платка. – Он был намного умнее всех своих сверстников, всегда всем помогал и всем интересовался. Все любили моего Ричарда. Как они могли убить его? Зачем им это было нужно? Он никогда никого не обидел... Никогда! Разве это справедливо? Нет! Это ужасно!

Телекамера долго показывала убитую горем женщину и ее дрожащие руки, а потом камеру как-то неожиданно навели на Рори – младшего брата Ричарда.

– Для тебя это стало, вероятно, такой же трагедией, как и для твоей матери? – обратилась к нему белокурая корреспондентка с притворно-огорченным выражением лица. – Скажи нам, пожалуйста, о чем ты думал в ту минуту, когда тюремные часы пробили полдень?

Рори Крэйвен, заметно нервничавший перед камерой, посмотрел на мать, а потом пожал плечами.

– Я... По-моему, я ни о чем не думал, – пролепетал он. – То есть... Я хочу сказать... Я знал о том, что натворил мой брат, и я...

– Ничего он не натворил! – взорвалась его мать и гневно блеснула глазами на сына. – Мой Ричард не сделал ничего плохого, и тебе это хорошо известно! Как ты смеешь так плохо отзываться о своем брате? Если бы ты был хоть наполовину таким, как он...

В этот момент невидимый режиссер решил, что взрыв негодования, вырвавшийся из уст матери, не представляет для зрителей никакого интереса, и на экране телевизора появилась другая женщина лет шестидесяти, у которой брала интервью еще одна очаровательная корреспондентка телевидения.

– Рядом со мной находится Арла Талмадж из Атланты. Миссис Талмадж, как вы себя чувствуете сегодня?

Арла Талмадж приложила платок к уголкам глаз, тяжело вздохнула и сокрушенно покачала головой.

– Мне кажется, что я уже вообще не способна что-либо чувствовать. С тех пор, как Ричард Крэйвен убил моего сына, я не могу избавиться от омерзительного ощущения внутренней пустоты. Он сказал хоть что-нибудь перед тем, как его... ну, в общем, когда они сделали то, что должны были сделать?

– Нет, ничего, насколько нам известно, – ответила журналистка.

– Значит, мы так никогда и не узнаем, почему он так поступал? Я правильно вас поняла? Откровенно говоря так до конца и не осознала, что же сегодня произошло. Они казнили этого человека, но его смерть не может вернуть к жизни моего сына. Я всегда надеялась на то, что наступит час, когда он... когда он попытается объяснить нам, почему он это делал. Но сейчас... – женщина глубоко вздохнула, вытерла платком глаза и снова покачала головой. – Я просто не знаю... Думаю, что мне не остается ничего другого, кроме как жить дальше и постараться пережить свою боль.

Передача продолжалась чуть более пятнадцати минут. На экране мелькали лица друзей и родственников казненного, а также друзей и родственников его жертв. Одни проклинали его, другие облегченно вздыхали, радуясь, что с этим уже покончено, но были и такие, кто сетовал на мягкотелость властей. Они считали, что этого изверга следовало подвергнуть жестоким пыткам перед тем, как отправить на электрический стул.

Вскоре передача была прервана и появилось сообщение, что сейчас выступит с официальным заявлением начальник тюрьмы. Телекамера показала слабо освещенную комнату с большим металлическим столом посередине. В комнату вошли несколько человек, среди которых школьники без труда узнали мать Хэдер. Лицо Энн Джефферс было бледным и напряженным.

– Это действительно она, Хэдер! – громко выкрикнул кто-то с заднего ряда. – Это же твоя мать! Господи!

Хэдер не обратила никакого внимания на выкрики одноклассников и напряженно уставилась в экран телевизора.

– Сегодня ровно в полдень Ричард Крэйвен был казнен, – сухо сообщил Вендел Растин. – Его доставили на место казни в одиннадцать пятьдесят пять, привязали к стулу и прикрепили электроды, на которые ровно в двенадцать был подан ток напряжением в две тысячи вольт. В две минуты первого доктор констатировал смерть.

Вендел Растин замолчал и посмотрел прямо в объектив камеры.

– Какие будут вопросы?

В комнате, откуда шла передача, начался галдеж, так как все корреспонденты заговорили почти одновременно. Начальник тюрьмы сам выбрал кого-то из толпы.

– Что от сказал перед смертью? Он признался в своих преступлениях? – спросил журналист.

Вендел Растин посмотрел на Энн Джефферс. Та покачала головой и открыла было рот, чтобы ответить на вопрос, но в этот момент в комнату вошел охранник в униформе и что-то шепнул ей на ухо. Ее лицо мгновенно изменила гримаса крайнего удивления, и она вихрем выскочила из комнаты.

В классе все повернулись к Хэдер, как будто она могла объяснить необычное поведение своей матери во время пресс-конференции. Мисс Бринк выключила телевизор, почуяв неладное.

– Ну, что вы скажете? – обратилась она к классу. – Как вы считаете, освещение этого события беспристрастное? Можно ли подобный подход считать оправданным? Это ответственное освещение событий или очередная попытка создать сенсацию? С кого начнем?

Вверх взметнулись три руки, и миссис Бринк показала на Адама Стейнера, который сидел в последнем ряду и редко выступал на занятиях.

– Как вышло, что корреспонденты все время общались с родственниками казненного? Ведь миссис Крэйвен ни в чем не виновата. Почему они не могут оставить ее в покое?

– А откуда тебе известно, что она ни в чем не виновата? – крикнул кто-то с другого конца класса. – Еще как виновата! Ведь это она воспитала такого подонка, как Ричард Крэйвен!

– У него, должно быть, какие-то генетические проблемы, – добавил кто-то. – Никто не знает, почему некоторые люди совершают подобные преступления.

– А я слышат, что он был сатанистом, – раздался голос из среднего ряда.

Миссис Бринк подняла руку, чтобы утихомирить разволновавшихся школьников.

– Ребята, давайте сосредоточимся на работе корреспондентов, а не на мотивах действий Ричарда Крэйвена. Договорились? У нас сейчас занятие по журналистике, а не по криминологии.

Последние слова миссис Бринк произнесла тихо, удивленно посмотрев на внезапно открывшуюся дверь. В класс вошла секретарша директора школы, едва заметно кивнула учительнице, как бы извиняясь за вторжение, и отыскала глазами Хэдер.

– Хэдер, выйди, пожалуйста, со мной на минутку. Миссис Гэррет хочет поговорить с тобой.

Мод Бринк хотела было возразить, что недопустимо вызывать учеников с занятий, но затем вспомнила не совсем обычное поведение матери Хэдер во время пресс-конференции и решила не вмешиваться в это дело. По-видимому, что-то стряслось.

* * *

Когда Хэдер вошла в кабинет директрисы, Оливия Гэррет молча показала ей на диван и сама села рядом с ней.

– Боюсь, что у меня для тебя плохие новости, – осторожно начала она. – Только что мне позвонила секретарша твоего отца.

– Рита? – выдохнула Хэдер. – Рита Альварес? Директриса молча кивнула.

– У твоего отца был сердечный приступ. Сейчас он находится в больнице, и твоя мама хочет, чтобы ты немедленно отправилась туда. Миссис Альварес заберет твоего брата, а потом...

Но Хэдер уже не слышала, что говорила ей миссис Гэррет. Ее отец? Сердечный приступ? Боже мой! Невероятно! Как такое могло случиться? Если мама позвонила и попросила ее приехать, значит, это очень серьезно. Но ведь отец сегодня утром бегал в парке и пришел домой, даже не запыхавшись!

Пятнадцатилетняя Хэдер вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Неужели ее отец умрет?

Глава 8

Они находились в воздухе уже два часа, и Марк Блэйкмур подумал, что если неловкое молчание продлится еще какое-то время, то он выпьет чего-нибудь покрепче и попытается уснуть.

Вообще говоря, в последнее время он стал много пить. В особенности в последние десять месяцев, после того как Пэтси ушла от него. Они прожили вместе восемнадцать лет, и сот теперь он снова остался один. Расстались они довольно мирно – Пэтси просто заявила, что больше не может так жить и что оставаться женой полицейского у нее нет сил. У Марка не нашлось ответа. Он мог бы, конечно, сказать, что больше ничего не умеет делать, да и не желает менять свою жизнь. Но она упрекнула его еще и в том, что он много пьет. Конечно, если быть честным до конца, то она, безусловно, права. Он действительно много пил, но сейчас пить не стоило. В самолете даже небольшой глоток спиртного может вызвать тяжелую головную боль. Лучше попытаться выяснить у Энн, что сказал перед смертью этот негодяй.

– Может, поболтаем немного? – спросил он, усаживаясь поудобнее в кресле.

Энн молча смотрела на плотную пелену облаков и поначалу даже внимания не обратила на слова детектива.

– О Гленне? – спросила она, сделав вид, будто не понимает истинных намерений Марка. Его недавний развод показал, что Блэйкмур с полным равнодушием относился к своей жене, и поэтому глупо было надеяться заинтересовать его рассказом о муже. – Или ты хочешь поговорить о Ричарде Крэйвене?

– Мне все равно, – ответил тот и равнодушно пожал плечами. – Хотя должен сразу признаться, что плохо умею выражать симпатии и соболезнования. Как иногда говаривала Пэтси... – он запнулся и слегка покраснел. – Черт с ней! Неважно, что она там говорила. А вот что сказал Крэйвен? Знаешь, у меня масса зависших дел на службе, и если ты поможешь мне закрыть хотя бы одно из них, это было бы здорово.

Энн решительно покачала головой:

– Поверь мне, Марк, если бы он действительно сказал мне что-либо достойное внимания, я непременно все рассказала бы тебе – рассказала бы даже то, что не вошло в мой репортаж. Я же прекрасно понимаю, что ты отдал этому делу много сил в последние годы. Но увы, он все время пел мне старую песню: он ничего не знает, ничего не видел, ничего дурного не делал, не имеет никакого отношения к сфабрикованному против него делу и так далее, и тому подобное.

Глаза детектива потемнели и сузились.

– Ты, наверное, думаешь, что человек старается сойти в могилу с чистой совестью и все такое прочее? Да, но только не Крэйвен. Это самый хладнокровный сукин сын из всех, которых мне доводилось встречать.

Они снова замолчали и погрузились в свои мысли, хотя и чувствовали, что думают об одном и том же. Именно поэтому его очередной вопрос не застал ее врасплох.

– Как ты думаешь, Энн, существует хоть какая-то вероятность нашей ошибки?

– У кого ты спрашиваешь? – спросила она с язвительной усмешкой. – У Энн Джефферс – первоклассной журналистки или у Энн Джефферс – добропорядочной гражданки и частного лица?

– Давай начнем с добропорядочной гражданки и жительницы нашего города.

– С этой точки зрения он, безусловно, виновен, – без всяких колебаний заявила Энн. – Виновен, виновен и еще раз виновен, как и было сказано в приговоре. Причем виновен не только в тех убийствах, за которые его осудили, но и во всех остальных.

– Хорошо, – согласился Марк, – а сейчас давай послушаем мнение первоклассной журналистки. Что она думает по этому поводу?

Энн широко расставила пальцы обеих рук, имитируя печатание на невидимой клавиатуре.

– Покажи мне репортера, который не захотел бы сорвать покров тайны с этого дела и обнаружить под ним нити заговора, жертвой которого стал невинный человек. Я имею в виду, Марк, не какое-то абстрактное желание, а вполне конкретную Пулитцеровскую премию.

Детектив настороженно посмотрел на собеседницу, очевидно, соображая, говорит она всерьез или просто издевается над ним.

– Означает ли это, что ты и сама не прочь попробовать свои силы?

Энн открыла было рот, собираясь ответить ему, но потом осеклась: она и сама еще не знала, что станет делать. Еще три часа назад все было так просто и ясно. Если Крэйвен осужден ошибочно, она тут же раскручивает это дело, доказывает его невиновность и в конечном итоге получает Пулитцеровскую премию, не говоря уж о сотнях заманчивых контрактов, о написании книги и даже о постановке фильма. Ее ждет новая работа с такой зарплатой, что ее нынешняя чековая книжка покажется ей карманными расходами. Но после звонка Риты все изменилось. Все ее приоритеты полетели вверх тормашками.

– Знаешь, Марк, сейчас я понятия не имею, чем буду заниматься в ближайшее время. Не исключено, что вообще брошу все это ко всем чертям. Все зависит от самочувствия Гленна. Может так случиться, что мне придется взять отпуск и поухаживать за ним.

На лице детектива появилась недоверчивая ухмылка.

– Ты возьмешь отпуск? Да когда речь заходит о серьезном деле, ты становишься такой же одержимой, как и я. Все летит к черту – свободное время, нормальное питание, здоровый сон и даже семейные дела.

Энн почему-то так разозлилась, что тут же запальчиво возразила:

– Вот из-за этого Пэтси и ушла от тебя. А моя семья, слава Богу, в полном порядке.

Марк растерянно заморгал, а Энн спохватилась:

– Извини, Марк, я сказала глупость.

Она задумалась, вспоминая все обстоятельства своей семейной жизни. Конечно, у нее не хватало времени на семью. Она даже ужин вечером не могла приготовить из-за своей работы. А в последнее время Хэдер и Кевин все чаще и чаще ужинали без родителей, так как их просто невозможно было дождаться. Если быть честной до конца, то Марк, конечно же, прав. Она забывала практически обо всем, когда писала очередную статью, а над последней темой работала без малого пять лет.

Внезапно ее поразила неожиданная мысль: случился бы у Гленна сердечный приступ, если бы ее не так захватило дело Крэйвена? Чушь какая-то. Гленн был совершенно здоров, она не имела к его инфаркту абсолютно никакого отношения.

Или имела? Энн стала лихорадочно припоминать детали их семейной жизни. Когда они последний раз отдыхали вместе? А когда последний раз совместно провели уик-энд? Она так и не смогла припомнить, когда же это было.

Они все время работали и за работой пропустили день его рождения и годовщину свадьбы. Если она забыла о таких важных вещах, то как же она могла помнить о здоровье мужа? Могла ли она предвидеть надвигавшийся сердечный приступ? Появлялись ли на его лице признаки усталости или стресса? Все эти вопросы давили ее своей тяжестью, порождая чувства вины и раскаяния.

– Эй, Джефферс, прекрати, – проронил Марк, будто прочитав ее мысли. – Ты не виновата в том, что случилось с Гленном. Ты обращалась с ним не так, как я с Пэтси. Боже мой, бывали случаи, когда она не видела меня по нескольку дней.

– А где я была все эти дни? В Сиэтле? Нет! О, Марк, я никак не избавлюсь от мысли, что могла предвидеть случившееся, если бы уделяла Гленну побольше внимания. Я должна была осознать, что чересчур напряженная работа обязательно свалит его.

– Хорошенькое дело, – произнес Марк шутливым тоном. – Котел обвиняет чайник в том, что тот черный! Ты же сама такая, Энн!

Оставшееся время Марк Блэйкмур старался уводить разговор подальше от Ричарда Крэйвена и болезни Гленна, обнаружив вскоре, что осталась лишь одна тема разговора – его развод. Он рассказал своей спутнице почти обо всем, что имело хоть какое-то отношение к его семейным проблемам, и с удивлением сделал два открытия: во-первых, на Пэтси лежит такая же вина за развод, как и на нем, а во-вторых, с Энн Джефферс можно говорить практически на любую тему. Никогда еще у него не получалось столь откровенного разговора с женщиной. Он не мог понять, что бы это значило, и настороженно посматривал на нее, когда они выходили из самолета в Сиэтле. Не менее удивительным оказалось и другое обстоятельство: ее брак, несомненно, являлся достаточно прочным. Если бы она была одинокой...

Марк Блэйкмур попытался избавиться от этих навязчивых мыслей, но они, похоже, глубоко засели в его сознании и беспокоили душу, как заноза. Что же теперь делать? Опять увлечься чужой женой?

Превосходная перспектива, черт возьми!

Глава 9

Такси подъехало к центральному входу больницы, и Энн стала рыться в бумажнике, чтобы расплатиться по счетчику и оставить таксисту чаевые.

– Спасибо, мадам, – сказал водитель с таким жутким акцентом, что она с трудом разобрала его слова. – Не знаю, какая у вас стряслась беда, но, надеюсь, все будет нормально.

Рассеянно кивнув, она вытащила из машины небольшой плоский чемодан и вошла в здание больницы.

– Вам нужно пройти в отделение реанимации, – объяснил ей человек в красном пиджаке. – Пройдите в конец вестибюля, первый лифт направо, поднимитесь на третий этаж и налево. Там увидите нужное вам отделение.

Оказавшись на третьем этаже, Энн окунулась в пространство, ограниченное со всех сторон красноватыми стенами цвета "флэш". Очевидно, оформители были уверены в том, что цвет сырого мяса и крови должен наилучшим образом отражать специфику этого отделения и чем-то напоминать цвет кожи представителей неизвестной доселе расы. Энн с грустью подумала о том, что ее муж всегда ненавидел этот цвет, а сейчас, наверное, и подавно – если, конечно, он еще способен обращать внимание на подобные пустяки. Повернув налево, она увидела двойную стеклянную дверь и в растерянности остановилась.

– Мама, это здесь, – услышала она рядом с собой тихий голос Хэдер. В тот же миг дети повисли у нее на шее.

– Как он там? – спросила Энн с тревогой в глазах. – Что вам сказали?

– С ним все будет в порядке, – успокоила ее дочь. – Они нацепили на него множество каких-то аппаратов и проводов, но доктор сказал, что это просто для контроля.

Почувствовав некоторое облегчение, она устало опустилась на стоявший у двери стул. В нескольких футах от стула стоял небольшой столик с красным телефоном. Мысль о том, что жизнь Гленна уже вне опасности, была настолько приятной, что ей захотелось пошутить. Она посмотрела на Кевина и улыбнулась.

– Ты, наверное, попросил президента, когда снял трубку этого телефона?

Тот густо покраснел и кивнул:

– Не мог отказать себе в этом удовольствии.

– Я чуть не убила его, – вспылила Хэдер и угрюмо посмотрела на брата. – Отец, может быть, умирает в двух шагах от него, а он тут со своими дурацкими шуточками!

– Ничего он не умирает, – огрызнулся Кевин. – И вообще, Хэдер, оставь меня в покое! Это совсем не...

Махнув рукой на детские споры, Энн сняла трубку красного телефона, представилась и получила разрешение пройти в палату Гленна.

– Ваш муж в триста восьмой, – сообщила ей сестра. – Он сейчас не спит, но не рассчитывайте, что он будет с вами долго говорить, да и вам не следует слишком утомлять его. Договорились? Ему сейчас нужны покой и сон.

Дверь в палату была открыта, но Энн на мгновение застыла у порога, стараясь подготовиться к тому, что может увидеть внутри. Затем она собралась с силами, тяжело вздохнула, изобразила на лице жизнерадостную улыбку и решительно переступила порог палаты. Приготовленные загодя подбадривающие слова застыли на ее губах. В человеке, который лежал на больничной койке, никто не смог бы узнать ее мужа.

Его лицо было землисто-серым, а все тело словно съежилось и было опутано, как и сказала Хэдер, множеством трубочек и проводов. К одной руке Гленна была прикреплена внутривенная игла, а грудь почти полностью покрывали электроды, поставлявшие на мониторы информацию о состоянии больного. Даже непосвященный человек мог легко определить состояние его пульса, ритмичность дыхания и температуру тела. Конечно, на мониторы поступала масса и других данных, в которых Энн не смогла сразу разобраться. Если его жизнь действительно вне опасности, то почему же они так подробно фиксируют все параметры его жизнедеятельности?

Энн подошла поближе. Глаза Гленна внезапно открылись, но ей показалось, что он смотрит сквозь нее. Только минуту спустя ему удалось сфокусировать зрение и произнести первые слова.

– Думаю, что мне придется вернуться к обычным домам, – медленно выдавил из себя Гленн. – Высотные здания мне противопоказаны.

Слезы облегчения скатились по ее щекам. Она подошла к кровати, наклонилась над мужем и поцеловала его в лоб.

– Что же ты делаешь, Гленн? Ты представляешь, как ты напугал меня?

– Тебя? – грустно усмехнулся он. – А что же тогда говорить обо мне? Сперва я оказался жертвой невиданной акрофобии, а потом вдруг свалился, как колода!

Энн изумленно вытаращила на него глаза:

– Акрофобия? С каких это пор у тебя появилась акрофобия?

– Полагаю, что с сегодняшнего утра. Первый приступ начался на пятом этаже, а потом чем выше я поднимался, тем хуже мне становилось.

Она укоризненно покачала головой.

– Почему же ты не остановился? Почему продолжал подниматься? Ну да ладно. Бог с ним, с этим зданием. Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?

Гленн сделал попытку пожать плечами, а потом слабо улыбнулся, когда из этого ничего не вышло.

– Как будто меня переехал автобус, причем самый большой, один из тех, что появились совсем недавно... – он попытался найти нужное слово, но его затуманенное лекарствами сознание наотрез отказалось ему помочь. – Как же они называются?

– Сдвоенные.

Гленн молча кивнул и закрыл глаза. Энн открыла было рот, собираясь что-то сказать, но в это время на пороге появилась сестра и так выразительно посмотрела на нее, что она поняла – пора уходить.

– Спи, дорогой, – тихо шепнула она мужу и поцеловала его в губы. – Спи и поправляйся. Я приду к тебе через некоторое время.

Энн тихонько вышла из палаты и обратилась к сестре:

– Где я могу найти его лечащего врача?

Та посмотрела на часы и задумалась.

– Через полчаса у него должен начаться обход, но я сейчас позвоню ему и все выясню.

После краткого разговора с доктором сестра мило улыбнулась:

– Доктор Фарбер спустится сюда минут через пять. Подождите, пожалуйста, в комнате отдыха.

Увидев мать, Кевин и Хэдер перестали препираться и бросились к ней.

– Что сказал папа? Ты видела его?

– Он сказал, что если ты не будешь слушаться меня хотя бы сейчас, когда он в больнице, то он выпорет тебя, когда выпишется.

Кевин огорченно закатил глаза и повернулся к сестре.

– Он, должно быть, сейчас спит.

– Ну что ж, – вздохнула Энн, – ты не должен винить свою мать за то, что она пытается образумить тебя.

Вспомнив глаза Гленна в первую секунду их встречи, она расплакалась, ничуть не стесняясь своей слабости.

– Он сказал, что чувствует себя так, словно побывал под колесами огромного автобуса. Он также сказал... – Энн запнулась и плюхнулась на диван. – Сказал, что все будет хорошо и через несколько дней...

– Миссис Джефферс? – прервал ее чей-то голос. Энн резко повернулась к двери и увидела на пороге мужчину в белом халате и со стетоскопом на груди. У него были темные волосы, глубокие голубые глаза и вид абсолютно уверенного в себе человека, хотя ему никто не дал бы больше двадцати пяти лет.

– Мне тридцать семь, – без лишних предисловий сказал он и протянул ей руку. – И я действительно доктор, а не практикант. Я даже стетоскоп ношу с собой только для того, чтобы меня не принимали за санитара. Горди Фарбер, – представился он.

– Энн Джефферс, – машинально произнесла она. – А это мои...

– Да, я уже познакомился с ними, – прервал ее на полуслове Фарбер. – Почему бы нам не присесть? Я вкратце опишу вам состояние вашего мужа. Может быть, вы хотите побеседовать в моем кабинете?

Энн покачала головой, и в ту же минуту на нее обрушился нескончаемый поток медицинских терминов. Увидев, что его собеседница даже глаза закрыла под таким натиском, Фарбер посмотрел на Кевина и лукаво подмигнул ему: – Хочешь популярно объяснить своей маме, что случилось с твоим отцом?

– Инфаркт миокарда, – мгновенно отреагировал тот. – Так обычно специалисты называют сердечный приступ.

– Совершенно верно, – громко объявил Фарбер, полез в карман и извлек оттуда пятидолларовую банкноту. – И поскольку ты очень смышленый парень, забирай свою сестру и быстренько веди ее в кафе.

Когда дети скрылись в лифте, доктор снова повернулся к Энн:

– У вашего мужа такой сердечный приступ, который мы в медицинском институте называли "улыбкой трупа". К счастью, он оказался довольно крепким мужиком. Дело даже не в его возрасте. Просто он силен физически, находился в великолепной форме и попал в руки великолепных спецов "Скорой помощи", что, пожалуй, самое главное.

Только сейчас Энн со всей ясностью поняла, что ее муж был намного ближе к краю пропасти, чем она думала вначале.

– Он очень плох?

– Хуже не бывает, – откровенно признался Фарбер, усвоивший еще с институтской скамьи, что лучше сказать правду, чем водить за нос и без того убитых горем родственников больного. – Откровенно говоря, его с трудом вытащили с того света. Практически он умер на руках у врачей "Скорой помощи", но им все-таки удалось вернуть его обратно.

Энн чуть было не задохнулась от неожиданности.

– Умер? – эхом повторила она. – Вы хотите сказать?..

Вопрос повис в воздухе, чего никогда не бывало с ней раньше. Как журналистка она всегда находила в себе силы уверенно вести любую беседу.

– В чем это выразилось? – с тревогой спросила она, надеясь, что Фарбер скажет ей всю правду, ничего не утаивая.

– У него остановилось сердце и прекратилось дыхание, – без всяких колебаний ответил тот. – Мы, конечно, вернули его к жизни, но он был в мире ином уже обеими ногами.

Ее вновь охватил ужас, преследовавший ее весь этот день. Ведь Гленн так и не смог вспомнить слово "сдвоенный".

– Боже мой, – с трудом выдохнула она. – Он... Его мозг...

Она так и не смогла сформулировать свой вопрос.

– Нет, сейчас все нормально, – утешил ее Горди Фарбер. – Его состояние стабильно, и через пару дней мы сможем точно сказать, что его ждет. Если не будет никаких непредвиденных осложнений, то он очень быстро поправится.

– А если произойдет что-то... непредвиденное?

Горди Фарбер распрямил пальцы и посмотрел на них.

– Если это произойдет, то мы сделаем все возможное, чтобы спасти его. Но в данный момент есть все основания надеяться на его выздоровление, и пусть вас не пугает его вид. Если бы вы видели его несколько часов назад... – Фарбер встал и протянул ей небольшую брошюру, которую перед тем вынул из кармана своего белого халата. – Знаете, что я вам скажу? Прочитайте, пожалуйста, вот это и подумайте над содержанием. А я тем временем проверю всех своих пациентов. После окончания обхода я вернусь к вам и постараюсь ответить на все ваши вопросы.

Энн бросила взгляд на обложку и увидела два слова: "Сердечный приступ". Выразив свое согласие кивком головы, она откинулась на спинку дивана и долго смотрела на брошюру отсутствующим взглядом. Сердечный приступ. Всего лишь два дня назад... Да что там два дня, еще сегодня утром Гленн был совершенно здоровым человеком, сильным и... живым.

А после обеда едва не умер.

Она вспомнила его безжизненное тело, многочисленные провода и мониторы... А что если он не поправится? Если возникнут, как выразился доктор Фарбер, непредвиденные осложнения?

Нет, конечно, это окажутся не какие-то "осложнения", а второй инфаркт, который неизбежно закончится смертью.

Что же она тогда будет делать? Сможет ли она справиться с такой бедой? На ее глаза навернулись слезы, но она невероятным усилием воли заставила себя успокоиться. Только расхныкаться ей недоставало. Нужно во что бы то ни стало держать себя в руках.

Энн открыла первую страницу брошюры, но так и не смогла прочитать ни единой фразы. Да и зачем ей вся эта китайская грамота? Ей нужно думать о муже и о своем будущем. И тут она неожиданно вспомнила о человеке, который не смог избежать своей печальной участи.

Ричард Крэйвен.

Всего лишь несколько часов назад она собственными глазами видела его предсмертные судороги на электрическом стуле и вот теперь должна красочно описать их в своем последнем очерке о знаменитом преступнике. Энн решила сосредоточиться на репортаже, чтобы выбросить из головы дурные мысли относительно возможности утраты Гленна.

Это будет репортаж о смерти, но, слава Богу, пока еще не о смерти мужа.

Когда Горди Фарбер вернулся в приемный покой, Энн уже почти заканчивала свой рассказ о казни Крэйвена, записывая его на диктофон.

Увидев доктора, она оставила свое занятие и терпеливо выслушала поставленный им диагноз. Диагноз был неутешительным, но она решила во что бы то ни стало вытащить мужа из могилы.

Она не отпустит его ни за что на свете.