Текст книги "Вампиры"

Кто-то пошел и открыл. Кот проводил гостью до бара, предложил выпить. Она отказалась. Она выглядела нервной, растерянной, и…

И, как понял Адам, невероятно красивой. Невероятно красивой, но и хрупкой, а еще, как и сказал Кот, по-королевски величественной. Словно коснуться ее – ужасно и непростительно.

Так странно. Не то, чтобы Адаму она казалась привлекательней и сексуальней священников, но ауру притягательности он ощущал. Боже, какой из нее выйдет замечательный репортер! Люди расскажут ей что угодно.

Он встал, когда его представляли. Аннабель назвала его просто Адамом Ларрансом. Ладонь девушки была прохладной, взгляд казался теплым, дружелюбным, но проницательным, даже давящим. Такое приходит только с опытом и невзгодами. Интересно, откуда они у нее?

Повисла неловкая пауза. Аннабель похлопала ладонью по стулу рядом с собой. Гостья присела. У Адама с чего-то закружилась голова, он пихнул Карла Джоплина. Тот посмотрел на священника, распознал неловкость, затем не слишком натурально изобразил усталую скуку и принялся объяснять девушке, кто такой и что такое Адам и что именно может она написать об этом – если точнее, то абсолютный ноль.

Про возможную судьбу сисек он не упомянул.

Да и не потребовалось. Пусть тут все дружелюбные и вежливые, и она, Даветт, им нравится (это она ощутила сразу). Но она поняла с одного взгляда: предупреждают всерьез. О священнике не писать! Даветт пыталась утешиться мыслью о том, что и не собиралась. Но в любом случае факт: теперь с Командой самый настоящий священник – и это меняет многое.

Ох, что за люди. Она никогда не видела подобного сборища. От них прямо так и разило здоровьем ярдов на десять во все стороны. Не совсем физическим, хотя все, за исключением Карла, казались спортивными. И не то чтобы они были так уж уравновешены и умственно превосходны.

Наверное, тут как раз и уместно сказать, что здоровьем душевным. В прямом смысле этого слова: здоровые души.

Наверное, такое бывает, когда искренне считаешь себя кем-то вроде крестоносца, частью Добра, поднявшегося против Зла.

– А мистер Ворон тут? – спросила она уже прикорнувшего Кота.

– А?

– Мистер Ворон тут? – улыбнувшись, переспросила она.

– Скоро спустится, – буркнул Кот.

Затем они говорили о Далласе. Команда переезжала туда, а Даветт там жила. Она пересекла полстраны, просто чтобы повидаться с Командой.

– Это не та история, на которую натыкаешься каждый день, – пояснила девушка.

Они говорили про рестораны в Далласе, о тех, кого знали в Далласе, и известных техасцах в общем. Оказалось, что Даветт была Даветт Шэндс из когда-то знаменитого семейства Шэндс по прозвищу «Нефтяное поле».

– Но сейчас уже ничего такого нет, – виновато улыбнувшись, заверила она.

Аннабель усомнилась в том. Девушка была богатой всю жизнь, и, похоже, будет. Потом Аннабель одернула себя. Зависть и злость – скверные чувства.

Адам улыбался, слушая светскую болтовню, но сам не сказал и слова.

– А, он у нас в ауте. Кажется, он уже встречался с репортерами, – объяснил Карл, намешивая себе очередную дозу.

– Мистер Джоплин, по-вашему, все репортеры нечестны? – спросила девушка.

– Хм, многое зависит от того, это еще репортер или уже журналист, – глубокомысленно изрек Карл.

– А какая разница? – попытавшись улыбнуться, спросила Даветт.

– Репортеры лгут ради лучшего материала и перспективы стать журналистами.

– А журналисты уже не лгут?

– Хм, тоже лгут. Но исключительно из сочувствия и ради заботы о ближних.

Она довольно-таки непринужденно рассмеялась вместе с остальными. Кот подумал, что выходит неплохо.

Аннабель посмотрела на часы. Через несколько минут явится Джек. Они поболтали еще немного и услышали странную историю от Даветт. Похоже, в колледже она была главным редактором местной газеты, но прошлой весной бросила занятия, в последнем семестре последнего года. То есть она совсем бросила учебу и вернулась домой работать.

– Мне понадобилось, э-э, пошевелить задним местом, – снисходительно улыбнувшись, пояснила она. – Повидать настоящую жизнь.

Кот застонал про себя. «Боже. Ненавижу, когда меня разводят».

Огромные дубовые двери распахнулись, и в зал ворвался Джек, свежий, взбодрившийся и алчный. Карл изобразил бармена, а Джек познакомился с Даветт, крепко сжал ей руку, потряс и объявил, какая та красотка. Похоже, она привыкла, что все обычно вокруг да около, а не так прямо, и заметно смутилась.

– Юная леди, вы хотите взять у меня интервью?

– Почему бы и нет? Подходящее время.

– Оно будет подходящее еще пару часов, а затем мы ноги в руки – и ходу отсюда. Так что приступим.

С тем они и покинули зал.

Глава 6

– Что думаете? – спросил Кот после того, как они ушли.

– Хотелось бы знать, за что ее вышибли из колледжа, – заметил Карл.

– И мне, – поддержала Аннабель.

– О Боже, пусть это будет проституция, – взмолился Кот.

– Это не та работа, от которой можно отказаться, – ответил Джек уже с немалой долей раздражения.

Они стояли в центральном коридоре напротив друг друга, опершись о стены, и глядели друг другу в лицо.

– Но почему нет?

Джек задумался, затем сформулировал:

– Чтобы понять, сначала придется поверить.

Девушка отвернулась, но тут же снова посмотрела на Джека.

– Вы же сами знаете, поверить в такое трудно.

Боже ж ты мой! Джек внезапно понял: а она-то верит! Взаправду верит.

Или очень хорошо старается.

– Кстати, а кто навел вас на нашу Команду? – осведомился он.

Она улыбнулась.

– Старый друг нашей семьи владеет еженедельной газетой, освещавшей вашу последнюю, э-э, работу. Я приехала в этот городишко… да, простите, как он называется?

– Брэдшоу, Индиана.

– Да, Брэдшоу. Я попала туда через два дня после вас, – хмурясь, сообщила она. – Но никто уже не захотел говорить со мной. Однако я раздобыла ваш адрес.

– Вам повезло с опозданием.

– Я слышала, у вас были проблемы.

– Были, – отпив, согласился Джек.

– Кто-то пострадал?

– Семеро.

– И как пострадали?

– Умерли. Семь трупов.

Она побледнела:

– Да вы шутите! Не может быть.

Джек не ответил, только посмотрел. Повисло молчание. Похоже, бедную девицу наконец проняло.

– …Позвольте дать вам один маленький совет, – предложил Джек.

– Какой же?

– Отнеситесь всерьез. Это все – оно настоящее.

Они снова замолчали.

– …Я и не знаю, что тут сказать. И сделать, – призналась девушка.

Джек выпрямился, расправил плечи. Всё, пока кончать с унынием.

– Я знаю, что вы можете сделать. Я расскажу, что вы могли бы напечатать, хотя и сомневаюсь в том, что вы это хоть где-нибудь сумеете напечатать.

Он опустошил свой стакан и поставил на ковер.

– Блокнот у вас с собой?

– У меня диктофон.

Она покопалась в сумочке и вытащила приборчик.

– Ну и чудно, – заметил он, ухмыльнулся, вставил посреди ухмылки сигарету и закурил. – Я вам устрою тур по нашему житью-бытью.

Она робко улыбнулась, повела рукой.

– Такой большой дом. Сколько здесь спален?

– На семь больше, чем нужно.

– Ох, – глядя на ряды дверей, тихо выдохнула она.

Четыре с одной стороны, три – с другой.

– Не отчаивайтесь, – посоветовал Джек. – Сейчас время дифирамбов.

Он заговорил. И очень скоро Даветт поняла, что до конца жизни не сможет забыть услышанное. Он все время ухмылялся, непрерывно курил, шагал от двери к двери и у каждой рассказывал невозможные, скабрезные, дикие, безнадежно смешные и непременно неприличные истории про погибших хозяев этих комнат. Даветт улыбалась, но не могла по-настоящему смеяться, покорно плелась следом, завороженная, жадно впитывающая каждое слово и жест.

Джек Ворон рассказывал и не стесняясь плакал. Но не захлебывался слезами, не всхлипывал, даже не позволял слезам перебивать смех. Джек изображал то пьяного, то ребенка, то смертельную серьезность.

Даветт была целиком захвачена, покорена его безмерной, свирепой гордостью за свою Команду, за тех, кто ушел навсегда. Нет, такое невозможно забыть. Джек тоже радовался, рассказывая, – и понимал, что чувствует Даветт. И радовался ее восхищению и благоговению. Он полтора часа играл, показывал, переживал, веселился – и, когда наконец закончил, оба выбились из сил.

В коридоре возник Кот, напомнил о том, что самолет готов к отлету, и был таков. Джек сказал девушке, куда они собираются.

Она сказала, что знает. Ведь она именно оттуда, из Далласа.

Он сказал, что скучает по Техасу. Даветт сказала, что тоже.

Повисла долгая пауза. На первом этаже заорал рок-н-ролл.

– Так почему б тебе не с нами? – спросил Джек.

Она посмотрела на него, склонив голову – прислушивалась к тому, что доносилось снизу.

– Я с вами, – ответила она.

И в самом деле полетела с ними.

Глава 7

Они пропускали по стаканчику-другому в баре аэропорта в Лос-Анжелесе в ожидании самолета на Даллас. И тут явилась пара студенток в аквамариновых шортах и с глубоким экваториальным загаром, сопровождаемая парой таких же загорелых ребят в сомбреро с вышитой надписью «Акапулько».

Джека Ворона, собравшегося загружаться в пятый за сутки самолет, слегка ошалевшего от самолетного сна и самолетных угощений, полностью выбившегося из ритма и пропустившего пару-тройку доз выпивки, явление загорелых гостей наполнило вдохновением.

– Вот куда мы должны лететь! – объявил он. – В Акапулько! А лучше в Канкун или на Исла де Мухерес! В любом случае, мы будем еще недели две обживать новое жилище.

– Мы уже зарегистрировали наш багаж до Далласа, – напомнил Кот.

Джек нахмурился. Ну никакого энтузиазма в человеке!

– Мы можем полететь туда и из Далласа! – провозгласил Джек.

– Не-а, – буркнул Карл. – Мне еще надо с пулями этими.

– Хм, ну да, – посмотрев на него, заключил Джек. – Но остальные-то могут! Аннабель?

– А кто вам будет обживать новое жилище? – сдержанно улыбнувшись, отозвалась та и героическим тоном добавила: – А остальные, конечно, могут туда.

– Эх, нет, – глядя в стакан, решил Джек.

– Джек, ну ты же можешь, – уже широко улыбаясь, указала Аннабель. – Ты же и так чемоданы даже и не распаковывал.

– Это не значит, что я не хочу быть поблизости от тебя, когда ты займешься обживанием.

– И насколько поблизости?

– Думаю, я остановлюсь в отеле «Адольфус» в центре города, – объявил Джек и посмотрел на остальных. – Думаю, что и вы остановитесь там же на пару дней.

– Ну, если ты так хочешь, – потягивая из соломинки, объявила Аннабель.

Карл сцепил руки на обширном брюхе и бормотал под нос. Адам уселся рядом и наклонился, чтобы расслышать.

– В чем дело? – с тревогой осведомился он.

– Падре, я не понимаю, – провозгласил Карл.

– Мистер Джоплин, в чем дело?

– Зови меня Карл.

– Хорошо, Карл. В чем дело?

– Мой стакан, – изрек Карл и указал на свой стакан.

– Он пуст, – заметил Адам.

– Вот этого я и не понимаю, – скорбно изрек Карл. – А ведь минуту назад он был полон!

Адам посмотрел, затем просветленно ухмыльнулся.

– О боже! – в притворном ужасе вскричал Кот и оттолкнул свой опустевший стакан. – И с моим тоже так!

Карл с Котом понимающе переглянулись и замурлыкали вполголоса тему из «Сумеречной зоны».

Все рассмеялись – кроме Джека. Тот закрыл лицо ладонями и скорбно покачал головой.

– О моя Команда! – пожаловался он и затем крикнул пробегавшей мимо официантке: – Медсестра! Еще по одной всем – для скорой помощи!

Чтобы спастись от самолетной еды, на борту они собрались в салоне первого класса. Джек был уверен: еще один такой обед, и на всю жизнь останешься левшой. Так что Команда пила, болтала и играла в карты. Джек снова вспомнил про Мексику, но странным образом и со странным выражением на лице.

– Мне случилось работать в Мексике, – обронил он и умолк – явно дожидался просьбы продолжить рассказ.

Даветт тут же отреагировала, к удивлению Команды Ворона. Неужто она уже так хорошо его узнала, научилась распознавать этот лихорадочный блеск в глазах?

Кот свернулся калачиком в кресле, будто настоящий кот, приготовился не пропустить ни слова и подумал о том, что начинается странное и интересное. Но мысли свои оставил при себе.

Да и к чему разговоры? Все знающие Джека подумали то же самое.

И сам Джек тоже подумал так.

А еще он подумал, что остальным лучше побыстрей узнать, приучиться и привыкнуть. Без того трудно его, Джека, понять. Вообще-то, его и с тем трудно понять. Но они, по крайней мере, хоть отчасти узна́ют, зачем он, Джек, собирается тянуть в Команду того, кого потянет в скором времени.

Им всем придется узнать. И лучше сперва рассказать про хорошее, потому что хорошего в этой истории – кот наплакал.

Джек улыбнулся и сообщил:

– Это произошло на начальной стадии моей правительственной карьеры.

Карл нахмурился, но промолчал.

– То бишь до того, как ты пошел в армию, – уточнила Аннабель.

– Нет, после.

– Но ты же сказал, что на начальной…

– Ну да, на начальном этапе моей работы на правительство, – улыбнувшись, уточнил он.

– А это значит? – обронил Карл, изобразив неимоверную скуку.

– А это значит, что я работал под глубоким прикрытием на национальную безопасность по заданию ЦРУ как агент отдела по борьбе с наркотиками.

– И что, черт возьми, это должно значить? – буркнул Карл.

– Ну, моей работой было проверить кубинские связи с производителями бурого сырого мексиканского героина, и потому я шлялся вдоль границы и пытался выяснить правдивость слухов о большой зачистке контрабандистов-хиппи.

– И они оказались правдивыми?

– Да. Большие ребята освобождали дорогу для больших монопольных денег и отстреливали дилетантов.

– И что ты сделал?

Джек пожал плечами, усмехнулся.

– Большей частью я путался под ногами. Тупое задание, дурацкая идея послать с ним меня. Мне нравились ребята из безопасности, но они не доверяли мне. Мне нравились цэрэушники, но они не доверяли и друг другу. Я боялся людей из наркоотдела, те меня ненавидели, но терпели из-за приказа сверху. В общем, бардак.

Он замолчал, обвел всех взглядом и широко улыбнулся.

– Но у меня была интересная пара недель.

Кот подумал, что, ага, вот оно, главное. И обвел взглядом Команду и прочих. Как они воспримут то, что Джек собирается невзначай вывалить?

А потом Кот вспомнил, что Джек когда-то вывалил на него, Кота, впервые и с размаху. М-да, воспоминание. Конечно, и ребятам надо привыкать, и все когда-нибудь происходит впервые, но…

Но стрёмно отчего-то, честное слово.

И тут Джек заговорил.

Интерлюдия 2. Феликс

Сырой бурый героин изменил все.

Маленькие наркоманские лагеря были такие милые, будто кусочки Дикого Запада. Нарко́ты приезжали с трейлерами, разбивали лагерь где-нибудь в зарослях, а мексиканцы сооружали поблизости деревеньку из толя, чтобы держаться рядом с деньгами – авось перепадет какая мелочь. И ведь изрядно перепадало. Неплохая была жизнь. Я помню, они развешивали керосиновые фонари на палках для уличного освещения.

Я вовсю прикинулся федеральным агентом: оставил оружие в мотеле, джип припарковал подальше от дороги и явился в лагерь наркотов пешком. Лагерь был довольно-таки большой, и там сильно орали. Но когда я наконец вышел к нему, на расчищенной полосе перед хибарами стояли только двое – оба мексиканцы и в дрезину пьяные. Я подошел к одному и спросил: «Ке паса, омбре?»

Он мне врезал.

Зафигачил прямо в соску, из губы брызнула кровь. Врезал и второй раз, но промахнулся, второй парень заорал: «Еще один! Здесь еще один!» И тоже кинулся на меня.

Ну, они были пьяные настолько, что вломить как следует не могли, но на их вопли тут же собралось подкрепление. Со всех сторон из темноты высыпали мексиканцы, все пьяные, злющие – и все хотели меня отлупить.

Я кинулся наутек во весь дух.

И, само собой, побежал не туда – такая уж выдалась ночь. Не к джипу, а к реке. Ну, я ж потерял направление через две секунды, только ломился сквозь кусты, подальше от испанских ругательств за спиной. Я понятия не имел, куда бегу, разве что, само собой, знал: из дерьма в дерьмо еще гуще.

Но все-таки я был уже не мальчик. То бишь мне хватило ума не останавливаться и не пытаться договориться с разъяренной пьяной толпой. Знаете, есть народ, который непременно сделает из тебя фарш, если попытаешься объяснить, что ты здесь ни при чем.

Я обнаружил реку, собственно говоря, когда в нее попал. Или, скорее, промочил ноги. В тех краях Рио– Гранде шириной всего в тридцать футов. Ну, так я вылез и принялся вытряхивать воду из сапог, и тут слышу самодовольный такой голосок:

– Эй, гринго, куда направился?

Наверное, я не очень высоко подпрыгнул, потому что мгновенно развернулся бежать, но в последний момент до меня дошло: голос-то говорит по-английски, а не по-испански. Тогда я снова развернулся и впервые узрел Уильяма Чарльза Феликса, торчащего в дверях заброшенного вагона с сигаретой во рту, бутылью текилы в руке и самой гнусной самодовольной ухмылкой из всех, какие я видел в жизни. Кожаная летная куртка фасона Второй мировой, выцветшая голубая рубаха, джинсы, ковбойские сапоги и шляпа как у Хамфри Богарта.

Я ухмыльнулся во весь рот. Ну невозможно же удержаться!

Я подошел, вынул бутыль у него из руки, отхлебнул и спросил, кто же он, черт возьми, такой. Он ответил и пригласил меня внутрь. Я оперся хлюпающим сапогом на подножку и шагнул в вагон. Там было еще темней, чем снаружи.

– И что ты делаешь в этой штуке? – осведомился я.

И едва различил в темноте его ухмылку.

– То же, что и ты, свинский янки. Прячусь.

– И как эта штука прикатилась к реке? Тут же нет рельсов.

– Хороший вопрос, – забирая бутыль, констатировал он. – Вот ее спроси.

Он зажег спичку и высоко поднял ее. В вагоне имелось все для того, чтобы превратить ящик на колесах в перворазрядную лачугу: от тряпок на полу и картонной мебели до кровоточащего Иисуса на стене. Посреди всего этого сидела женщина.

Я настолько агрессивного уродства в жизни не видел.

Феликс затянул потрепанным грязным одеялом вход и после того зажег спичкой свечу.

– Кто это? – спросил я.

– Я не уверен, – ухмыльнувшись женщине, ответил он, присел на ящик и похлопал по полу рядом с собой. – Мне кажется, это ее дом.

Он указал мне на ящик рядом с собой. Я подошел и сел. Он предложил мне еще текилы. Я взял и выпил. Пришла женщина и села на указанное Феликсом место.

– Как тебя зовут? – бездумно спросил я по-английски.

– Двадцать пять долларов Америки, – сказала она и потрясла грудями.

О Боже.

Феликс забрал бутыль и залил текилу прямо себе в ухмылку.

– Мне кажется, очень интересное имя. А тебе как оно?

Мы расхохотались. Женщина тоже.

Я закурил, оперся локтями о колени и осведомился:

– А что тут, черт возьми, происходит?

– А что ты имеешь в виду? – лучась невинной радостью, спросил Феликс.

– Почему мы прячемся?

Он закурил свою сигарету, затянулся.

– Лично я прячусь затем, чтобы местные не вытрясли из меня все дерьмо. А ты?

– Да брось ты! Отчего тут такое? Почему все разозлились?

– То есть ты не слышал о сестрах Гарсиа? – странно глянув на меня, спросил Феликс.

– И что это, черт возьми, за сестры? – печально вздохнув, осведомился я.

Он рассмеялся.

– Давай отхлебнем еще по разу, и я расскажу.

Мы выпили по глотку. Затем, поразмыслив, он протянул бутыль женщине. Та чуть не оторвала бедняге руку вместе с бутылью и немедленно присосалась к ней.

– Не беспокойся, – сказал мне Феликс, тоже наблюдавший за тем, с какой скоростью пустеет бутылка. – У меня еще две.

Затем он умолк. Женщина по-прежнему пила.

– Наверное, нам хватит, – неуверенно предположил Феликс.

Когда женщина отпила четверть содержимого, Феликс отобрал бутылку и рассказал историю сестер Гарсиа.

Одной шестнадцать, второй семнадцать, обе красивые, добрые и, что самое главное, девственницы, а это в Мексике значит до чертиков больше, чем в Техасе. Они были местной гордостью, лучом света в месте, где будущее обескураживающе похоже на прошлое. Все их любили и хвастались ими.

И вдруг они убежали в Хьюстон с двумя наркодельцами-гринго.

– Но не стоит слишком уж беспокоиться, – заверил Феликс. – Завтра никто уже не будет гоняться за нами и даже не вспомнит, отчего вчера злился.

– И с чего ты так уверен? – усомнился я.

– Такое случалось и раньше.

Снаружи зашумели. Феликс задул свечу, спрятал уголек, от которого прикуривал, одним движением отодвинул одеяло, вгляделся в темноту, прислушался.

Наши пьяные друзья. Безошибочно узнаваемый гомон разозленной толпы. И близко. Мне сделалось до ужаса неуютно в старом вагоне. Я подошел к Феликсу и прошептал:

– У меня идея.

– С удовольствием выслушаю, – процедил он через плечо.

– Давай убежим.

Он повернулся ко мне и благодушно улыбнулся.

– В нормальных условиях я бы целиком «за». Отличная идея – на первый взгляд. Но куда бежать?

– А как насчет через реку? Спрячемся на излучине до утра.

Он присел на корточки, взялся за бутылку, отхлебнул, вытер ладонью рот.

– Я знаю по меньшей мере шесть причин не делать этого. И все они связаны со змеями.

– Тогда давай сделаем, что предложишь, – рассмеявшись, сказал я.

– Ну, нас могут не найти и тут. Шансы – пятьдесят на пятьдесят, – закрывая занавеску-одеяло, заметил Феликс.

– То есть ты имеешь в виду, что нас либо найдут – либо нет, – хмурясь, прокомментировал я.

Мы выпили еще по разу. Женщина выпила вдвое больше. Мы разговаривали. Женщина молчала, но то ли пятью, то ли двенадцатью глотками позже решила сменить имя на «Пятнадцать американских долларов».

Мы еще с полчаса пили и разговаривали, и имя поменялось на «Пять американских долларов».

О тщета!

Где-то на второй бутылке, после того, как толпа пробежала рядом в третий раз, причем в опасной близости, мы с Феликсом решили заключить пакт. Конечно, мы обречены, не жильцы на этой грешной земле и прочее. Потому в последние наши минуты нужно рассказать друг другу главную правду наших жизней, – ну, как пассажиры падающего лайнера.

Так мы и выяснили, что он – торговец наркотиками, а я – из наркополиции. Сейчас забавно вспоминать, но тогда я разозлился как черт. Ну, в общем, веселья не добавило. А Феликс расхохотался, ведь, по уговору, я ничего не мог бы использовать из рассказанного. Но тогда я указал, что и ему нельзя никому рассказывать про меня. Мы замолчали и выпили еще.

А потом мы сказали в унисон: «Да ну его на хрен». И расхохотались.

Весело.

Странно то, что я вообще удивился. Ну кем еще мог быть Феликс, в такое-то время и в таком месте? Может, дело в том, что он не выглядел как наркобарыга. Что-то в нем было эдакое. Особенное.

А потом приключилось два скверных события. Первое: эта жуткая баба решила сменить имя на «Даром», выпятила передок, задрала платье и растопырилась так, что можно разглядеть кишки.

Господи, у меня аж голова закружилась.

И тут через вторую дверь зашел ее муж.

Я-то думал, что вторая дверь намертво проржавела или в этом роде. Судя по состоянию жилища, этого и следовало ожидать. Но благоверный открыл дверь одним движением руки и встал перед нами во всей красе своих шести с половиной футов и двухсот с лишним фунтов, с безголовым петухом в одной руке и окровавленным мачете – в другой.

И был самым уродливым человеком из всех, кого я видел. Хотя его жена могла бы поспорить за первое место.

– Кажется, я понимаю, как этот вагон попал к реке, – прошептал Феликс.

– Он принес его на спине, – не сводя глаз с благоверного, прошептал я.

И тогда бабища истошно завизжала, благоверный заревел, мы с Феликсом заметались, мачете засвистело в воздухе, рассыпало брызги алой куриной крови, свеча полетела на картонную мебель, вспыхнул огонь, бабища кинулась между нами и гигантом, чтобы защитить жилище, а мы с Феликсом воспользовались моментом, чтобы самым постыдным образом улепетнуть в ночь.

Правда, Феликс задержался, чтобы прихватить текилу, а я зацепился браслетом часов за одеяло-занавеску и начисто его выдрал.

Снаружи поджидала толпа. Ну, она была не так уж близко и не сразу бы увидела нас, но все-таки. Их не обойти, а в вагоне мерцает огонь. Сейчас и бросятся.

В общем, времени у нас в обрез.

– Феликс, давай в реку! – прошипел я.

– Черта с два! – прошипел он в ответ. – Змеи!

– Да трахать этих змей!

Я схватил его за руку.

Он схватил мою. На мгновение все стихло. Он посмотрел мне в глаза и удивленно заметил:

– Ну ты и изврат!

Я заржал. Несмотря на толпу поблизости. Ну и свихнутый тип, этот Феликс.

Беда с одной стороны, беда – с другой – в общем, надо что-то придумывать.

Я до сих пор не могу понять, как мы вскарабкались на то дерево в дрезину пьяные и притом все время хихикали как сумасшедшие. Ну сплошь безумный диснеевский мультик. Я весь ободрался об кору. А монстр Феликс влез на одной руке, потому что во второй держал бутылку.

Невероятно.

В общем, мы засели наверху и наблюдали за тем, как толпа встретилась с монстром-благоверным. Ну, точь-в-точь сцена из «Франкенштейна». Фонари дергаются, монстр ревет. Он вряд ли был умней, чем показался. Он принял толпу за нас и, пока его успокоили, уложил полдюжины. Потом они кое-как организовались и отправились искать нас.

Они ни разу не посмотрели вверх и даже не подошли близко, хотя, наверное, и слышали, как мы хихикаем.

Нас усердно искали. Продержали на дереве всю ночь. Мы проводили время, обмениваясь бутылкой и откровенничая, как и раньше. Ну, тупое занятие, прятаться на дереве от толпы и болтать. С другой стороны, никто не мешает.

Я рассказал ему больше про свой Вьетнам, чем кому бы то ни было, и, честно говоря, поразился его знанию и пониманию войны – и ведь он-то из поколения шестидесятых. Он много рассказал мне о том, чем занимается, я слушал и никак не мог взять в толк, чем он занимается, а главное, зачем. Он возил только марихуану, хотя ему и предлагали кучу денег за перевоз дури потяжелее. Феликс и денег-то на ней зарабатывал всего ничего.

Он даже и не курил ее. Ненавидел.

Я уже собрался спросить, какого же черта он тут делает, как разговор пошел про бурый героин, связи с Кубой и прочее. Феликс подтвердил все, что мы слышали, включая опасность для любителей вроде него. А его поставщик регулярно использовал кубинские порты и людей на кубинских радарах для того, чтобы пересекать Карибское море – во всяком случае, пока дела не перенял Фидель Кастро.

Сначала я подумал, что он без всякой задней мысли выкладывает мне столько деталей про свои занятия, ведь мы же договорились не темнить. Но затем я понял подоплеку. Он же знал, что я не нарушу обещания, и когда я наткнусь на такую инфу из других рук, то вынужден буду забыть о нем – ведь уговор.

А почему я был в этом так уверен? Ну, иногда ты просто веришь человеку, и всё. Я рассказал ему про себя. Он рассказал о себе. И это только наше дело.

Наше дерево. Наша трепотня.

Феликс собирался бросать в этом месяце. Он не хотел присоединяться и не хотел драться. Он хотел жить. И тревожился за своих партнеров.

– Они молодые, жадные и глупые. Они хотят больших денег и считают, что оттого они крутые, – объяснил он, прикрывая ладонью огонек сигареты. – И они умеют оправдывать себя.

Хотя толпа охотников за нами рассеялась, кто-то вполне мог заметить огонек наверху.

Я спросил его, что он собирается с этим делать, и он ответил, что ничего. И я ему поверил. Если только их дела не затронут его – это их дела, их жизнь.

Потом долгое время было тихо. Светало. Наши преследователи отчаялись и разошлись, мы замерзли, но потом ветер улегся и полегчало. Последнее, что я помню – как мы приканчивали бутылку и наконец взялись рассказывать анекдоты про слонов. Феликс знал тысячу анекдотов про слонов.

А потом я проснулся в Рио-Гранде. Меня больше испугало не падение в воду, но всплеск. А когда бухнешься с высоты нескольких этажей – плеск громкий. А потом холодная вода помешала мне орать, залилась в уши, понесла, но я уже чуял, с какой стороны солнце, и вспомнил о том, что мне надо плыть и как это делать. И потому я выжил, хотя запросто мог и навернуться.

В тридцати футах ниже по течению я, хватая воздух, скуля от холода и отплевываясь, снова выбрался на мексиканский берег. Я на четвереньках взобрался на него и немедленно отправился к дереву. А когда нашел, тут же заржал.

Феликс мертвецки дрых и свисал с сука, зацепившегося за кожаную куртку. В руке он по-прежнему сжимал пустую бутыль от текилы. А потом я заметил кое-что еще, умолк и задумался.

Под курткой у моего небогатого контрабандиста травкой висела очень профессионально выглядящая кобура, а в ней девятимиллиметровый браунинг. Пару раз за нашу бурную ночь я с нежностью вспоминал о моем арсенале, оставленном в мотельной комнате. Черт возьми, я бы его наверняка использовал, пусть даже и испуга ради.

А Феликс все время имел пушку при себе и, клянусь вам, не подумал пустить ее в ход.

Ни разу не подумал.