Текст книги "Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин"

– Но должен же я поговорить хоть с кем-нибудь! – воскликнул Турин. – Я всегда тебе все рассказываю. Я не хочу тебя бросать, Лабадал. Не хочу покидать ни дома, ни матери.

– Должно тебе понять ныне: ежели ты останешься, скоро придет конец Дому Хадора, – промолвил старик. – Лабадал не хочет, чтобы ты уходил; но Садор, слуга Хурина, порадуется, когда сын Хурина окажется недосягаем для восточан. Ну же, право, ничего тут не попишешь; придется расстаться. Может, хоть теперь возьмешь мой нож как прощальный дар?

– Нет! – откликнулся Хурин. – Я ухожу к эльфам, к королю Дориата – так говорит мать. Там мне, верно, не знать недостатка в таких вещах. А вот подарков я тебе присылать не смогу, Лабадал. Далеко я буду – и совсем один. – И Турин разрыдался; но сказал ему Садор:

– Что такое? Где же сын Хурина? Не он ли мне обещался: «Я стану ратником эльфийского короля, как только подрасту»?

Тогда Турин сдержал слезы и молвил:

– Хорошо же; если таковы были слова сына Хурина, должно ему сдержать их – и уйти. Но всякий раз, как говорю я, что сделаю то и это, в конечном счете все оборачивается иначе, нежели мне мнилось. Теперь уже не хочу я того. Впредь надо быть осмотрительнее в речах и не говорить лишнего.

– Оно и впрямь к лучшему, – согласился Лабадал. – Сколь многие тому учат, сколь немногие тому следуют! Заглянуть в будущее нам не дано; так не будем же и пытаться. Дня сегодняшнего более чем достаточно.

И вот собрали Турина в путь, и распрощался он с матерью и тайно отбыл вместе с двумя спутниками. Но когда те велели Турину оглянуться на отчий дом, боль разлуки пронзила ему сердце словно меч, и воскликнул он:

– Морвен, Морвен, когда же увижу я тебя снова?

Крик этот в лесистых холмах эхом долетел до Морвен, стоявшей на пороге, и стиснула она дверной косяк так, что из-под ногтей выступила кровь. То было первое горе Турина.

В начале следующего года Морвен родила дочь и нарекла ее Ниэнор, что означает Скорбь. Когда же появилась она на свет, Турин был уже далеко. Долгий путь изобиловал опасностями, ибо власть Моргота распространялась все шире; но проводниками при мальчике были Гетрон и Гритнир, чья молодость пришлась на времена Хадора, и хотя ныне они состарились, были они весьма отважны и хорошо знали тамошние земли: нередко доводилось им странствовать по Белерианду в былые дни. Так волею судьбы и благодаря собственной доблести перевалили они через Тенистые горы и спустились в долину Сириона, и вступили в лес Бретиль; и наконец, изможденные и усталые, достигли границ Дориата. Но там сбились они с пути и запутались в тенетах магии Королевы и плутали, не зная дороги, среди нехоженых чащ, пока не иссякли у них припасы. Едва не погибли они, поскольку зима с севера пришла холодная; но не столь легкая участь была уготована Турину. Нежданно-негаданно заслышали отчаявшиеся путники пение рога. В краях тех охотился Белег Могучий Лук: величайший из следопытов тех времен, неотлучно жил он на границах Дориата. Заслышав их крики, Белег поспешил к ним на помощь, и дал им еды и питья, и спросил, кто они и откуда, и преисполнился изумления и сострадания. С приязнью взглянул он на Турина, ибо тот унаследовал красоту матери и глаза отца, и был силен и крепок.

– О какой же милости станешь просить ты короля Тингола? – спросил Белег мальчика.

– Хотел бы я стать одним из его рыцарей и биться с Морготом, и отомстить за отца, – отвечал Турин.

– Верно, так оно и будет, когда прибавится тебе лет, – отозвался Белег. – Хотя мал ты покуда, у тебя все задатки доблестного мужа, достойного зваться сыном Хурина Стой кого, ежели такое возможно. – Имя же Хурина почиталось во всех эльфийских землях. Потому Белег охотно согласился проводить скитальцев, и отвел их в сторожку, где жил в ту пору с другими охотниками; там обрели они приют, а в Менегрот между тем отправили гонца. Когда же пришла весть, что Тингол и Мелиан согласны принять сына Хурина и его провожатых, Белег повел их тайными тропами в Сокрытое Королевство.

Так Турин пришел к великому мосту через Эсгалдуин и вступил в ворота Тинголовых чертогов, и еще ребенком узрел чудеса Менегрота, коих доселе не видел никто из смертных, кроме одного только Берена. Гетрон пересказал Тинголу и Мелиан послание Морвен; Тингол же оказал гостям добрый прием и усадил Турина к себе на колени в честь Хурина, величайшего из мужей, и Берена, его родича. Немало подивились все, кто был в зале, ибо означало это, что Тингол принял Турина на воспитание; а в ту пору не случалось того, чтобы короли оказывали людям подобную милость, да и впредь не поступали так эльфийские владыки. И сказал мальчику Тингол:

– Здесь, о сын Хурина, отныне дом твой; и пока жив ты, будешь ты почитаться моим сыном, хоть ты и человек. Мудрость обретешь ты превыше того, что отмерено смертным; эльфийское оружие вложат тебе в руки. Возможно, наступит день, когда отвоюешь ты отцовские земли в Хитлуме; ныне же живи здесь, окруженный любовью.

Так Турин поселился в Дориате. Гетрон и Гритнир, его провожатые, до поры оставались с ним, хотя всем сердцем стремились вернуться к госпоже своей в Дор-ломин. И вот старость и недуг подкосили Гритнира, и дожил он век свой при Турине; Гетрон же ушел, и Тингол послал с ним надежных провожатых, в защиту и помощь, и поручено им было доставить Морвен послание Тингола. Добрались они наконец до усадьбы Хурина, и когда узнала Морвен, что Турин с почетом принят в чертогах Тингола, полегчало у нее на душе; эльфы же принесли ей богатые дары от Мелиан и приглашение вернуться вместе с гонцами Тингола в Дориат. Ибо Мелиан мудра была и прозорлива, и надеялась тем самым отвратить зло, замышляемое Морготом. Но не пожелала Морвен покинуть дом, и упорствовала в своем решении, не смирив до поры гордости; притом Ниэнор была грудным младенцем. Потому Морвен отослала эльфов Дориата со словами благодарности и одарила их последними золотыми вещицами, что у нее оставались, скрывая нищету свою; и наказала передать Тинголу Шлем Хадора. Турин же с нетерпением ждал возвращения Тинголовых посланцев; когда же вернулись они одни, он убежал в леса и расплакался: знал он о приглашении Мелиан и надеялся, что Морвен придет. То было второе горе Турина. Когда же гонцы передали ответ Морвен, Мелиан преисполнилась сострадания, ибо читала в душе у нее; и поняла Мелиан, что судьбу, кою провидит она, отвратить не так-то просто.

Шлем Хадора вручили Тинголу. Шлем тот откован был из серой стали, изукрашен золотом, и вились по нему руны победы. И хранил он владельца от ран и от смерти: ибо ломался меч от удара по шлему, и стрела отлетала, не причинив вреда. Сработал его Тельхар, кузнец из Ногрода, прославленный своими творениями. Шлем снабжен был забралом (вроде тех, что гномы использовали в своих кузнях, прикрывая глаза); и тот, кто надевал шлем, обличьем своим вселял страх в сердца всех, его лицезревших, сам же защищен был от стрелы и огня. На гребне шлема гордо красовалась золоченая фигура дракона Глаурунга; ведь сделали шлем вскорости после того, как дракон впервые выполз за Морготовы врата. Хадор, а после него и Галдор, часто надевали этот шлем в битву, и воодушевлялось хитлумское воинство, видя, как высится шлем над битвенным полем, и восклицали они: «Золотой змей Ангбанда не чета Дракону Дор-ломина!» Хурину же тяжек был Драконий Шлем; да и не желал он носить его, говоря: «Лучше истинное свое лицо покажу я врагу». Однако ж почитал он шлем одним из величайших сокровищ своего дома.

А у Тингола были в Менегроте глубокие оружейни, где хранилось без числа оружия: металл доспехов, сработанный на манер рыбьей чешуи, сиял, точно вода под луной; были там мечи и топоры, щиты и шлемы, откованные самим Тельхаром или его наставником Гамилем Зираком Старым, или эльфийскими кузнецами еще более искусными. Ибо иные сокровища, полученные королем в дар, привезены были из Валинора и вышли из рук искусного Феанора, а мастера более великого не рождалось за всю историю мира. Однако ж Тингол принял Шлем Хадора так почтительно, как если бы сам обладал лишь малою толикой богатств, и повел учтивые речи, говоря:

– Гордое чело венчал этот шлем: носили его отец и дед Хурина.

И тут пришла ему в голову мысль, и призвал он Турина, и поведал ему, что Морвен послала сыну великое сокровище, наследие праотцев его.

– Прими же ныне Драконий Шлем Севера, – промолвил король, – и когда придет срок, носи его с честью.

Но Турин был еще слишком мал, и недостало у него сил поднять шлем, и, скорбя душою, оставил он дар без внимания.

Глава V
Турин в Дориате

Пока рос Турин в королевстве Дориат, за ним приглядывала Мелиан, хотя видел он ее нечасто. Жила там в лесах дева именем Неллас; по велению Мелиан она следовала за Турином, когда блуждал тот по лесу, и часто встречалась ему на пути, словно случайно. Тогда играли они вместе или бродили рука об руку, ибо Турин быстро взрослел, она же казалась его ровесницей, да и была дитя душою, невзирая на свои эльфийские годы. От Неллас Турин узнал многое о тропах, о зверье и птицах Дориата; учила она его изъясняться на языке синдарин так, как принято было в древнем королевстве – то есть речи более старинной, и учтивой, и богатой на красивые слова. В ту пору ненадолго полегчало на душе у Турина, но очень скоро вновь помрачнел он, и дружба эта минула, словно весеннее утро. Неллас не переступала порога Менегрота – тяжко ей было под каменными сводами; так что, когда прошло детство Турина и обратились его помыслы к деяниям мужей, виделись они все реже и реже, и наконец вовсе перестал призывать ее Турин. Однако Неллас по-прежнему приглядывала за ним, но теперь – тайно, не выдавая себя.

Девять лет прожил Турин в чертогах Менегрота. Сердце его и мысли то и дело обращались к родне, и время от времени получал он утешные известия. Тингол слал гонцов к Морвен так часто, как мог, она же передавала послания для сына своего; так Турин узнал, что положение Морвен улучшилось и что сестра его Ниэнор, цветок унылого Севера, хорошеет с каждым днем. Турин же вырос могуч и крепок – высок даже по меркам людей, ростом превзошел он эльфов Дориата, и молва о силе его и мужестве разнеслась по королевству Тингола. В те годы великую мудрость обрел он, жадно внимая сказаниям о Древних Днях и о великих деяниях старины, и сделался задумчив и немногословен. Часто Белег Могучий Лук при ходил за ним в Менегрот и уводил его далеко в чащи, и обучал лесной науке, и стрельбе из лука, и владению мечом (что пришлось Турину особенно по душе); а вот ремесла давались ему куда хуже – не сознавал он собственной силы и нередко портил творение рук своих одним неловким ударом. Да и во многом ином судьба, похоже, не благоволила ему, ибо часто замыслы его шли прахом, и не добивался он то го, чего желал; и друзей у него было мало: веселым нравом он не отличался и смеялся редко – тень омрачала его юность. Однако ж любовью и уважением дарили Турина те, кто хорошо знал его; и пользовался он почетом как воспитанник короля.

Однако жил в Дориате некто Саэрос, который завидовал Турину, и завидовал тем сильнее, чем старше тот становился. Был Саэрос весьма надменен и заносчиво обходился с теми, кого почитал ниже себя по положению и достоинству. Стал он другом Даэрону-менестрелю, ибо тоже искусен был в песнях; и людей не жаловал, тем более – родню Берена Однорукого. «Не диво ли, что в землю нашу допустили еще одного из сыновей этого злополучного народа? – говорил он. – Или тот, другой, мало зла причинил Дориату?» Потому косо смотрел он на Турина и на все деяния его, пороча их по возможности; однако слова подбирал с умом и скрывал свою злобу. Если никого не случалось рядом, говорил он с Турином свысока и держался оскорбительно; изрядно досаждал он Турину, хотя долгое время Турин отвечал на грубость – молчанием, ибо Саэрос был советником короля и среди народа Дориата пользовался немалой властью. Однако молчание Турина гневило Саэроса не меньше, чем резкий отпор.

В год, когда исполнилось Турину семнадцать лет, вновь постигло его горе: в ту пору перестали приходить вести из дому. Власть Моргота росла год от года, и ныне весь Хитлум пребывал под его тенью. Несомненно, многое знал Враг о том, что происходит в народе Хурина и среди родни его, и до поры оставлял их в покое, дабы вернее исполнился его замысел; но теперь выставил он зоркую стражу на всех перевалах Тенистых гор, так что никто не мог ни покинуть Хитлума, ни войти в Хитлум, не подвергая себя смертельной опасности, а у истоков Нарога и Тейглина и в верховьях Сириона кишмя кишели орки. И вот однажды не вернулись гонцы Тингола, и отказался он послать новых. Весьма неохотно дозволял он своим подданным выходить за огражденные пределы: величайшее благоволение выказал он Хурину и родне его, посылая эльфов опасными дорогами к Морвен в Дор-ломине.

И вот тяжело сделалось на сердце у Турина, ибо не знал он, что за новое зло приключилось, и страшился, что беда постигла Морвен и Ниэнор; и много дней размышлял он молча о гибели Дома Хадора и людей Севера. Затем воспрял он и отправился к Тинголу: король же и Мелиан восседали под великим буком Менегрота именем Хирилорн.

С удивлением воззрился на Турина Тингол, внезапно увидав перед собою вместо своего воспитанника – незнакомого мужа, высокого и темноволосого: молча обратил тот на короля взгляд глубоко посаженных глаз; бледным, суровым и гордым было лицо его.

– Чего желаешь ты, о воспитанник? – спросил Тингол, догадываясь, что попросит он не о мелочи.

– Кольчугу, меч и щит, чтобы были мне по росту, – отвечал Турин. – А еще с дозволения твоего возьму я ныне Драконий Шлем своих предков.

– Все это получишь ты, – промолвил Тингол. – Но что у тебя за нужда в вооружении?

– Нужда мужа и сына, коему должно помнить о родне своей, – ответствовал Турин. – Надобны мне также и со ратники, доблестные воины.

– Я назначу тебе место среди моих рыцарей-мечников, ибо меч – твое оружие, – проговорил Тингол. – С ни ми испытаешь ты себя в войне на границах, ежели таково твое желание.

– За пределы границ Дориата влечет меня сердце, – промолвил Турин. – Атаковать врага стремлюсь я, а не защищаться.

– Тогда придется тебе отправиться одному, – промолвил Тингол. – Что за роль отведена народу моему в войне с Ангбандом, решаю я по своему разумению, Турин сын Хурина. Не вышлю я ныне из Дориата вооруженных отрядов; да и в будущем не провижу я того.

– Однако ж ты волен идти своим путем, о сын Морвен, – рекла королева. – Пояс Мелиан не воспрепятствует тем, кто вошел в здешние земли с нашего дозволения.

– Разве что мудрый совет удержит тебя, – произнес Тингол.

– И каков же совет твой, государь? – спросил Турин.

– Взрослым мужем кажешься ты – и ростом, и статью; во истину, более, чем многие иные, – отвечал Тингол, – и все же еще не вполне возмужал ты. А до тех пор должно тебе набраться терпения, испытать и закалить свою силу. Вот тогда, верно, и впрямь настанет час вспомнить о своей родне; однако ж мало надежды на то, что один-единственный смертный сможет сделать больше в борьбе против Темного Властелина, кроме как посодействовать обороне эльфийских владык, покуда стоит она.

– Родич мой Берен сделал больше, – отозвался Турин.

– Берен – и Лутиэн, – промолвила Мелиан. – Одна ко чрезмерно дерзок ты, говоря так с отцом Лутиэн. Сдается мне, не столь высок твой жребий, о Турин, сын Морвен, хотя и наделен ты великими задатками, и судьба твоя переплетена с судьбой эльфийского народа, к добру или к худу. Берегись самого себя, дабы не случилось беды. – И, помолчав, обратилась она к нему снова, говоря: – Ступай же ныне, приемный сын, и послушайся совета короля. Так оно неизменно мудрее, нежели поступить по-своему. Однако ж не думаю, что, возмужав, долго пробудешь ты с нами в Дориате. Если в грядущие дни вспомнишь ты слова Мелиан, так себе во благо; опасайся и жара, и холода своего сердца и научись терпению, коли сможешь.

И поклонился им Турин, и ушел. Вскорости после того надел он Драконий Шлем, и вооружился, и отправился на северные границы, и примкнул к эльфийским воинам, что неустанно сражались там с орками и прочими прислужниками и тварями Моргота. Так, едва лишь минуло его отрочество, Турин испытал на деле свою силу и храбрость; и памятуя об обидах родни своей, неизменно бывал он первым в дерзких деяниях, и не раз бывал ранен копьем, и стрелой, и кривыми клинками орков.

Но судьба хранила его от гибели; и прошел по лесам слух, будто вновь объявился Драконий Шлем Дор-ломина, и разнеслась о том молва далеко за пределами Дориата. Многие дивились тому, говоря:

– Может ли дух человека вернуться из мертвых; или Хурин Хитлумский в самом деле бежал из Адовых подземелий?

В ту пору среди приграничной стражи один только Белег Могучий Лук превосходил Турина ратной доблестью; и Белег с Турином делили все опасности и вместе скитались по лесной глуши из конца в конец.

Так прошло три года; за это время нечасто объявлялся Турин в чертогах Тингола; и более не заботился о том, как выглядит и во что одет – волосы его были нечесаны, а кольчуга и прикрывающий ее серый плащ видали лучшие дни. Но на третье лето после ухода Турина, когда сравнялось ему двадцать, вышло так, что захотелось ему отдохнуть и понадобилась помощь кузнецов – починить оружие и доспехи; и вот нежданно-негаданно вернулся он в Менегрот и как-то вечером явился в пиршественный зал. Тингола там не случилось – в разгар лета в радость ему было бродить по зеленым лесам вместе с Мелиан. Турин уселся куда придется, ибо устал с дороги и размышлял о своем; и по несчастливой случайности выбрал себе место за столом среди старейшин королевства, там, где сиживал обычно Саэрос. Припоздавший же Саэрос разгневался, полагая, что Турин поступил так из гордыни и с намерением оскорбить его; и отнюдь не утих его гнев, когда сидевшие там и не подумали упрекнуть Турина, но приветили как равного.

Потому поначалу Саэрос сделал вид, будто нимало не возражает, и сел на другое место, напротив Турина.

– Воистину нечасто приграничный страж оказывает нам честь своим обществом, – промолвил он, – и охотно уступаю я привычное место ради возможности перемолвиться с ним словом.

Турин же, что в ту пору беседовал с Маблунгом Охотником, встать не встал и ограничился коротким:

– Благодарствую.

И принялся Саэрос донимать его вопросами про вести с границ и про деяния его в глуши, но хотя учтивыми казались слова его, в голосе явственно звучала насмешка. Надоело это Турину, и оглянулся он по сторонам, и ощутил горький вкус изгнания; и невзирая на яркий свет и смех эльфийских чертогов, мысли его обратились к Белегу и лесной жизни, а затем – еще дальше, к Морвен, что осталась в Дор-ломине, в отчем доме; и нахмурился он, помрачнев, и ничего не ответил Саэросу. Саэрос же, решив, что хмурый взгляд обращен к нему, не сдержал гнева; достал он золотой гребень и швырнул его на стол перед Турином, восклицая:

– Ты, человек из Хитлума, надо думать, пришел к столу в спешке, так что драный плащ извинителен; но почто волосы твои спутаны, как ежевичные заросли? Верно, кабы нечесаные космы не закрывали твоих ушей, ты бы лучше слышал, что говорят тебе.

Турин молча повернулся к Саэросу, и в темных глазах его блеснул металл. Саэрос же не внял предостережению и, в свой черед одарив Турина презрительным взглядом, бросил во всеуслышание:

– Ежели мужи Хитлума столь свирепы и дики, то каковы женщины той земли? Верно, бегают они по лесам, точно лани, одетые лишь в плащ из собственных волос?

И схватил Турин кубок, и швырнул его в лицо Саэросу, и тот опрокинулся назад и сильно расшибся. Турин же выхватил меч и бросился бы на него, но удержал его Маблунг. Тогда поднялся Саэрос, и сплюнул кровь на стол, и выговорил, как мог, разбитыми губами:

– Как долго станем мы привечать тут этого невежу? Кто нынче распоряжается в зале? Закон короля суров к тем, кто чинит урон его подданным под сенью чертога; обнажившего же клинок самый мягкий приговор объявит вне закона. За пределами дворца я бы ответил тебе, Лесной дикарь!

Но, увидев на столе кровь, Турин разом остыл, пожав плечами, высвободился из рук Маблунга и ушел из чертога, не говоря ни слова.

И молвил Маблунг Саэросу:

– Что нынче неймется тебе? В этом несчастье тебя почитаю я виновным; и, верно, королевский закон сочтет, что разбитые губы – справедливое воздаяние за насмешку.

– Ежели щенок недоволен, пусть несет обиду на суд короля, – отвечал Саэрос. – Но обнажать здесь мечи никому не дозволено. За пределами чертога, коли дерзнет он угрожать мне оружием, я убью его.

– Как бы наоборот не вышло, – молвил Маблунг. – Но кто бы из вас ни погиб, недоброе то будет деяние, такое больше пристало Ангбанду, нежели Дориату, и повлечет оно за собою новое зло. Воистину чувствую я, будто тень Севера коснулась нас нынче вечером. Остерегись, Саэрос, как бы в гордыне твоей не случилось тебе исполнять волю Моргота, и помни, что ты – из народа эльдар.

– Я о том не забываю, – отозвался Саэрос, но гнев его не утих, и всю ночь распалялась его злость, питая обиду.

Поутру Саэрос подстерег Турина, когда тот спозаранку покинул Менегрот, вознамерившись вернуться к границам. Недалеко ушел он, когда Саэрос напал на него сзади с обнаженным мечом и при щите. Однако Турин, привыкший в глуши к бдительности, заметил его краем глаза и, отскочив в сторону, мгновенно выхватил меч и обрушился на врага.

– Морвен! – воскликнул он. – Теперь-то обидчик твой поплатится за свои насмешки!

И рассек он Саэросов щит, и сразились они, и засверкали клинки. Но Турин прошел суровую школу и ловкостью ныне не уступал любому эльфу, а вот силой обладал куда большей. Очень скоро одержал он верх и ранил Саэроса в правую руку, и тот оказался в его власти. И наступил Турин на меч, выпавший из руки Саэроса.

– Саэрос, – промолвил он, – долгая пробежка предстоит тебе, а от одежды одна только помеха; довольствуйся собственными волосами.

И резко швырнув его наземь, он раздел противника, и устрашился Саэрос, почувствовав, сколь велика сила Турина. Турин же позволил ему подняться – и закричал:

– Беги же, беги, глумливый насмешник над женщинами! Беги! А уступишь в проворстве оленю, так я подгоню тебя сзади.

И приставил Турин острие меча к его ягодицам, и тот кинулся в леса, в ужасе зовя на помощь; но Турин неотступно следовал за ним как гончая, и куда бы Саэрос ни побежал, куда бы ни свернул он, всегда сзади оказывался меч, подгоняя его вперед.

На вопли Саэроса сбежались многие другие и поспешили вдогонку, но лишь самые проворные смогли поравняться с бегущими. Первым подоспел Маблунг, весьма встревоженный, ибо, хотя порицал Саэроса за насмешки, «злоба, пробудившася утром, еще до ночи обернется радостью Моргота»; и, более того, прискорбным делом почиталось самовольно позорить и унижать кого-либо из эльфийского народа, не представив дела на суд. Никто в ту пору не знал, что Саэрос первым напал на Турина, замыслив убить его.

– Стой, Турин, стой! – кричал Маблунг. – Орочья это работа!

– Орочья работа была прежде; а теперь всего лишь орочьи игры, – откликнулся Турин. До того как Маблунг заговорил, он уже собирался отпустить Саэроса, но теперь с криком кинулся на него снова, а Саэрос, уже отчаявшись обрести помощь и полагая, что смерть близка, бежал куда глаза глядят, пока не оказался вдруг на обрыве: здесь, на дне глубокой расселины, тек ручей, питавший Эсгалдуин, и торчали из воды высокие камни; в этом месте олень перескочил бы с одной стороны на другую. Ослепленный ужасом Саэрос прыгнул – но не удержался на противоположном склоне, и с криком сорвался на зад, и разбился о громадный камень в воде. Так закончилась жизнь его в Дориате; и нескоро выпустит его Мандос.

Турин глянул вниз, на распростертое в ручье тело, и подумал:

«Злосчастный дурень! Здесь бы я отпустил его восвояси – обратно в Менегрот. А теперь из-за него я оказываюсь без вины виноватым». И обернулся он, и хмуро воззрился на Маблунга и его спутников, что подоспели к месту событий и теперь стояли рядом на обрыве. Помолчав, Маблунг удрученно промолвил:

– Увы! Ступай теперь обратно с нами, Турин: королю должно судить такие дела.

Ответствовал Турин:

– Кабы справедлив был король, он счел бы меня безвинным. Однако разве этот вот не входил в число его советников? С какой бы стати справедливому королю выбирать в друзья злобную душу? Я отрекаюсь от его закона и его суда.

– Гордыни исполнены слова твои, – промолвил Маблунг, хотя и жалел юношу. – Научись мудрости! Не быть тебе беглецом! Я велю тебе вернуться со мною вместе – велю как друг. Есть и другие свидетели. Когда король узнает правду, то, верно, дарует тебе прощение.

Но опротивели Турину эльфийские чертоги, и страшился он заточения, потому отвечал он Маблунгу:

– Я отказываюсь повиноваться тебе. Не стану я безвинным оправдываться перед королем Тинголом; и отправлюсь я ныне туда, где приговор его меня не настигнет. Выбор перед тобой: либо ты отпустишь меня восвояси, либо убьешь меня, если так велит твой закон. Для того, чтобы взять меня живым, вас слишком мало.

Глаза его пылали огнем, и поняли эльфы, что Турин не шутит, и расступились, давая ему пройти.

– Одной смерти довольно, – промолвил Маблунг.

– Я не желал этой смерти, но я о ней не скорблю, – отозвался Турин. – Да судит его Мандос по справедливости; а ежели возвратится он когда-нибудь в земли живых, да поведет он себя мудрее. Доброго пути!

– Ступай куда глаза глядят, – отозвался Маблунг. – Ибо так пожелал ты сам. Доброго пути напрасно желать: ежели пойдешь ты этим путем, так добра с того не будет. Тень коснулась тебя. Когда мы встретимся снова, да не сгустится она еще темнее.

На это Турин не ответил ни слова, но покинул эльфов и быстро ушел прочь, в одиночестве, и никто не знал куда.

Говорится, что, когда Турин не вернулся к северным границам Дориата и никаких вестей о нем не было, Белег Могучий Лук сам отправился за ним в Менегрот и с тяжким сердцем узнал о деяниях Турина и его бегстве. Вскорости после того во дворец возвратились Тингол и Мелиан, ибо лето близилось к концу, и когда королю сообщили обо всем, что случилось, молвил он:

– Прискорбное это дело должен я разобрать подробно. И хотя советник мой Саэрос убит, а приемный сын мой Турин бежал, завтра воссяду я на трон суда и вновь выслушаю все в должном порядке, прежде чем изреку приговор.

На следующий день король воссел на трон в зале судилища, а вокруг него собрались вся знать и старейшины Дориата. Выслушано было немало свидетелей, а из них всех Маблунг говорил больше и внятнее прочих. И пока рассказывал он о застольной ссоре, показалось королю, что в сердце своем Маблунг сочувствует Турину.

– Ты говоришь как друг Турина, сына Хурина? – спросил Тингол.

– Я был ему другом; но правду я любил и люблю больше – и дольше, – отвечал Маблунг. – Выслушай же меня до конца, государь!

Когда же обо всем было рассказано, вплоть до прощальных слов Турина, Тингол вздохнул; и глянул он на тех, кто сидел перед ним, и молвил:

– Увы! Вижу я тень на ваших лицах. Как прокралась она в мое королевство? Злоба и вражда дают о себе знать. Саэроса почитал я и верным, и мудрым советником; но кабы остался он в живых, на него обрушился бы мой гнев, ибо злы были его насмешки, и на нем лежит вина за все, что произошло в чертоге. Турин же прощен и оправдан. Но не могу я закрыть глаза на его последующие деяния, когда ярости должно бы остыть. То, что опозорил он Саэроса и затравил его до смерти – преступления худшие, нежели нанесенная ему обида. О надменности и жестокости говорят они.

Тингол надолго задумался – и наконец печально произнес:

– Неблагодарен воспитанник мой и, воистину, горд не по чину. Могу ли я и впредь предоставлять кров тому, кто презирает меня и закон мой, могу ли я простить того, кто не желает раскаяться? Вот каков будет приговор мой. Я изгоню Турина из Дориата. Ежели пожелает войти он, то предстанет пред моим судом; и пока не воззовет он о прощении у ног моих, мне он больше не сын. Ежели кто почитает мое решение несправедливым, пусть скажет о том!

В зале воцарилось молчание, и Тингол воздел руку, да бы провозгласить приговор. Но в этот миг в залу вбежал Белег и воскликнул:

– Государь, дозволишь ли мне говорить?

– Ты опоздал, – ответствовал Тингол. – Разве не звали тебя вместе с прочими?

– Так, государь, – отвечал Белег, – но я задержался, ибо искал ведомого мне свидетеля. Теперь же наконец при вел я того, кого должно выслушать, прежде чем объявишь ты свой приговор.

– Все, у кого было что сказать, сюда уже призваны, – молвил король. – Что такого может открыть твой свидетель более важного, нежели те, кто уже говорил предо мной?

– Ты рассудишь сам, когда выслушаешь, – отозвался Белег. – Ежели я когда-либо заслуживал твоей милости, так не откажи мне сейчас.

– Не откажу, – проговорил Тингол. И вышел Белег, и ввел в зал за руку деву Неллас, что жила в лесах и никогда не бывала в Менегроте; и оробела она, устрашившись и величественного многоколонного зала, и каменных сводов, и обращенных к ней взглядов. Когда же Тингол повелел ей говорить, молвила она:

– Государь, я сидела на дереве, – и смешалась она во власти благоговейного страха перед королем, и не могла более выговорить ни слова.

На это улыбнулся король и молвил:

– Многие иные поступали так же, но не считали нужным рассказывать мне о том.

– Многие воистину, – подтвердила она, ободренная его улыбкой. – И даже Лутиэн! О ней думала я в то утро, и о человеке именем Берен.

На это Тингол не отозвался ни словом: более не улыбался он, но ждал, когда Неллас заговорит снова.

– Ибо Турин напоминал мне Берена, – наконец произнесла она. – Мне рассказывали, они в родстве; иные замечают и сходство – те, что глядят внимательно.

– Может, и так, – вскипел Тингол. – Но Турин, сын Хурина, ушел, презрев меня, и не придется тебе более распознавать в облике Турина родню его. Ибо ныне изреку я приговор.

– Государь! – воскликнула тут Неллас. – Будь ко мне снисходителен, позволь мне сперва договорить. Я сидела на дереве – и провожала Турина глазами, когда уходил он; и увидела я, как из лесу вышел Саэрос – с мечом и щитом, и нежданно-негаданно напал на Турина.

При этих словах ропот поднялся в зале; король же поднял руку, говоря:

– Не ждал я вестей столь прискорбных. Теперь же внимательно обдумывай свои речи, ибо здесь – зала судилища.

– Вот так и Белег сказал мне, – отвечала она, – только поэтому и осмелилась я прийти сюда – чтобы Турина не осудили безвинно. Он храбр, но и милосерден тоже. Эти двое, они сражались, государь, пока Турин не лишил Саэроса и щита, и меча; убивать же его не стал. Потому не думаю я, что Турин под конец желал ему смерти. А если Саэрос был посрамлен, так сам и заслужил свой позор.