Текст книги "Избери пути ее"

Джон Уиндем
Избери пути ее

John Wyndham

Collection

© John Wyndham Estate Trust, 1941, 1949, 1951, 1952, 1955, 1956, 1961

© Перевод. С. Славгородский, 2018

© Перевод. Н. Штуцер, наследники, 2019

© Перевод. В. Ковалевский, наследники, 2019

© Перевод. К. Королев, 2019

© Перевод. М. Вершовский, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Избери пути ее

Не было ничего, кроме меня самой.

Я пребывала вне времени и пространства, вне света и тьмы, в бездне, не имеющей измерений и очертаний. Я обрела бытие, но не форму; сознание, но не чувства; разум, но не память. Я хотела знать: неужели это бесцветное ничто – моя душа? Мне казалось, что я хотела знать это всегда и буду желать знать это вечно.

Но внезапно безвременье кончилось. Я почувствовала, что появилась некая сила. Меня куда-то потащили, и ощущению внепространственности тоже пришел конец. Ничто не свидетельствовало о том, что я двигалась; я просто знала, что меня куда-то тащат. Я была счастлива, поскольку знала, что существует кто-то или что-то, к чему я хотела быть доставлена. У меня не было других желаний, кроме как вращаться, как стрелка компаса, и падать в бездонные глубины…

Но меня обманули. Вместо мягкого, гладкого скольжения меня вдруг стало резко бросать из стороны в сторону. Я не знала, откуда мне это было известно; снаружи не было никакой зацепки, отправной точки, даже направления. И все же я ощущала, что меня мотает туда-сюда, словно вопреки сопротивлению некоего внутреннего гироскопа. Казалось, одна сила прикладывалась ко мне на мгновение лишь для того, чтобы ослабнуть и передать меня во власть другой силе. Затем я плавно скользила до некоей точки, пока меня не задержали и не направили в другом направлении. Я следовала то одним, то другим курсом, ощущая, что осознание происходящего постепенно крепнет во мне. Я хотела понять, не сражаются ли за меня сейчас какие-то враждебные друг другу силы, добро и зло например, или жизнь и смерть…

Чувство противоборства двух противоположных сил становилось все более отчетливым, пока меня вдруг чуть ли не перебросило с одного курса на другой. Затем внезапно ощущение борьбы прекратилось. Меня вдруг потащило куда-то со все возрастающей скоростью, словно блуждающий астероид, который наконец попал в ловушку чьего-то напряжения…

– Все в порядке, – произнес чей-то голос. – Хотя восстановление жизненных функций произошло почему-то с задержкой. Надо бы сделать отметку в ее карте. Какой у нее номер? Ах, у нее это всего лишь в четвертый раз. Да, обязательно сделай отметку. Все в порядке, она приходит в себя!

Это был женский голос с немного странным акцентом. Поверхность, на которой я лежала, зашаталась подо мной. Я открыла глаза, увидела то надвигающийся, то отдаляющийся от меня потолок, и вновь позволила им закрыться. Наконец другой голос, вновь с незнакомой интонацией, сказал мне:

– Выпейте вот это.

Чья-то рука подняла мою голову, и к моим губам прикоснулась чашка. Выпив ее содержимое, я снова закрыла глаза и откинулась назад. Подремав немного, я проснулась окрепшей, некоторое время я лежала, разглядывая потолок, и гадала, где я нахожусь. Окрашенный в кремово-розоватый цвет потолок не вызывал у меня никаких ассоциаций. Затем мой мозг внезапным уколом пронзила мысль – дело в незнакомом розоватом потолке. Все мне было в новинку. Там, где должны были находиться воспоминания, зияла лишь огромная дыра. Я не имела ни малейшего понятия о том, кто я и где я; я не могла вспомнить, как и почему попала сюда… В приступе паники я попыталась сесть, но чья-то рука заставила меня вновь лечь, и к моим губам вновь поднесли чашку.

– С вами все в порядке. Просто расслабьтесь, – успокаивающе произнес тот же голос.

Мне хотелось задать множество вопросов, но на меня вдруг как-то разом навалилась усталость, и все показалось недостойным беспокойства. Первый приступ паники прошел, оставив после себя безразличие. Мне хотелось узнать, что со мной произошло – быть может, я попала в аварию? Или подобное происходило с каждым, кто испытал сильный шок? Я не имела ни малейшего понятия, и в данный момент нисколько меня не тревожило: обо мне заботились. Меня так клонило ко сну, что вопросы могли и подождать.

Думаю, я задремала и проснулась через несколько минут, возможно через час. Мне только известно, что когда я вновь открыла глаза, то почувствовала себя намного спокойнее – теперь скорее заинтригованной, чем встревоженной, – и некоторое время лежала неподвижно. Сейчас я обладала достаточным присутствием духа, чтобы внушить самой себе мысль, что если авария и произошла, то, по крайней мере, у меня ничего не болело.

Мало-помалу ко мне возвращалась энергия, а с ней любопытство – где же я находилась. Я повернула голову на подушке, чтобы оглядеться.

В нескольких футах от себя я увидела странное сооружение на колесах – нечто среднее между кроватью и тележкой. На нем спала с открытым ртом самая громадная женщина из всех, что мне приходилось видеть. Я недоуменно уставилась на нее, пытаясь разглядеть какой-нибудь каркас над ней, поддерживающий покрывало, что придавало ей столь внушительный вид, но вздымающаяся в такт ее дыханию грудь показала мне, что такового нет. Посмотрев затем в глубь комнаты, я увидела еще две тележки, на которых лежали столь же громадные женщины.

Я внимательно рассмотрела ближайшую и, к своему удивлению, обнаружила, что та весьма молода – по моим прикидкам, ей было не больше двадцати двух – двадцати трех. Ее лицо выглядело слегка оплывшим, но ни в коем случае не толстым. В действительности, благодаря свежему здоровому цвету лица и коротким золотистым кудряшкам, она показалась мне весьма хорошенькой. Я принялась гадать, что за странная болезнь гланд могла вызвать подобную аномалию в ее возрасте.

Прошло минут десять, и послышался звук приближающихся быстрых деловитых шагов. Чей-то голос осведомился:

– Как вы сейчас себя чувствуете?

Я повернула голову в другую сторону и встретилась взглядом с чьими-то глазами, находящимися практически на уровне моих. На секунду я подумала, что передо мной ребенок, но затем разглядела, что, судя по чертам лица под белой шапочкой, ей было не меньше тридцати лет. Не дожидаясь ответа, она сунула руку под покрывало и нащупала мой пульс. Его частота, видимо, удовлетворила ее, поскольку она утвердительно кивнула.

– Теперь все будет в порядке, Мама, – сказала она мне.

Я тупо уставилась на нее.

– Машина ждет нас прямо у порога.

– Вы как, сможете до нее дойти? – спросила она.

– Какая машина? – растерялась я.

– Ну, чтобы отвезти вас домой, конечно, – ответила она с профессиональным терпением. – Пойдемте же.

И она отбросила покрывало.

Я подалась вперед и невольно опустила взгляд. Открывшееся зрелище заставило меня замереть. Я подняла руку. Больше всего она смахивала на пухлый белый диванный валик с прилепленной на конце до смешного маленькой ладошкой. Я в ужасе уставилась на нее. Затем я услыхала отдаленный вскрик и упала в обморок…

Когда я вновь открыла глаза, передо мной была женщина – нормальных размеров женщина – в белом халате со стетоскопом на шее, которая озадаченно рассматривала меня. Женщина в белой шапочке, которую я сперва приняла за ребенка, стояла сбоку, едва доставая той до локтя.

– …я не знаю, Доктор, – говорила она. – Она просто вдруг вскрикнула и потеряла сознание.

– В чем дело? Что со мной случилось? Я знаю, что я не такая. П-пожалуйста, с-скажите мне… – умоляла я ее, внезапно начав заикаться и мямлить.

Врач участливо положила мне руку на плечо.

– Все в порядке, Мама. Вам не о чем беспокоиться. Старайтесь не волноваться. Мы скоро доставим вас домой.

Другая ассистентка в белой шапочке, ростом не выше первой, подскочила со шприцем в руке и протянула его врачу.

– Нет, – запротестовала я. – Я хочу знать, где я нахожусь. Кто я? Кто вы? Что случилось со мной?

Я попыталась выбить у нее шприц, но обе крохотные ассистентки повисли на моей руке и держали ее, пока вторая вводила иглу.

Это было действительно успокоительное. Оно не отключило меня, но притупило ощущения. Странное чувство: я словно парила в нескольких футах над самой собой и разглядывала себя с неестественным хладнокровием. Я была способна, или мне это только казалось, с предельной ясностью оценить ситуацию…

Скорее всего я страдаю от амнезии. Какое-то потрясение заставило меня «потерять память», как это принято называть. Судя по всему, утеряна лишь крохотная часть моей памяти, в которой содержались сведения о том, кто я, чем занимаюсь, где живу… все навыки, позволявшие поддерживать повседневную жизнь, похоже, остались нетронутыми: я не забыла, как говорить или как думать, и, кажется, наделена весьма пытливым умом.

С другой стороны, меня не покидало назойливое ощущение: со мной что-то не так. Я откуда-то знала, что я никогда прежде не была в этом месте. Я также знала, что есть нечто неправильное в присутствии здесь тех двух миниатюрных сиделок; самое главное, я была абсолютно уверена в том, что лежавшая здесь туша не имела ничего общего со мной. Я не могла вспомнить лицо, которое мне следовало видеть в зеркале, даже то, была ли я блондинкой или брюнеткой, пожилой или молодой, но у меня не было ни тени сомнения в том, что какой бы я ни была, мой внешний вид не имел ничего общего с моим нынешним обликом.

…И тут были и другие громадные молодые женщины. Ясное дело, нас не могла всех поразить в одночасье дисфункция гланд, иначе не было бы и речи о возвращении меня «домой», где бы он ни был…

Я все еще продолжала хладнокровно (спасибо успокоительному!) обдумывать сложившуюся ситуацию, хотя и без всякого прогресса, как вдруг потолок над моей головой снова пришел в движение, и я поняла, что меня куда-то покатили. В конце комнаты распахнулись двери, и тележка слегка наклонилась вперед, въехав на пологий спуск.

Внизу нас ожидала машина наподобие кареты «Скорой помощи» с распахнутыми задними дверцами, за которыми виднелась выкрашенная в кремово-розовый цвет истертая до блеска койка. Я механически отметила, что все происходящее напоминает вполне обычную процедуру. Восемь миниатюрных ассистенток проворно перетащили меня с тележки на жалобно скрипящую койку в «Скорой». Две из них задержались – поправили на мне одеяло и положили еще одну подушку под голову. Когда двери за ними захлопнулись, машина, подождав пару минут, тронулась с места.

С этого момента – возможно, за это тоже следовало благодарить успокоительное, – во мне стало расти и крепнуть чувство определенной уверенности и способности контролировать ситуацию. По всей вероятности, думала я, со мной все же произошел несчастный случай, но моей ошибкой и основным источником моей тревоги явилось то, что я неправильно оценивала свое состояние. Истина скорее всего состояла в том, что я до сих пор окончательно не пришла в себя. Наверное, через какое-то время после… после какой-то катастрофы я… мне лишь начало казаться, что я пришла в сознание, но реально я была лишь в состоянии, близком к сознанию, своего рода сне, галлюцинации, и рано или поздно обязательно проснусь в каких-то нормальных условиях, может быть, и незнакомых, непривычных для меня, но укладывающихся в нормальные человеческие представления.

Я удивилась, как такая простая и разумная мысль не пришла мне в голову раньше, и в конце концов решила, что в панический ужас меня ввергла детальная реалистичность происходящего вокруг меня. Как это было глупо с моей стороны и вправду поверить, что я стала каким-то… каким-то Гулливером среди лилипутов-переростков! В пользу данного предположения говорило также и то, что для большинства снов была характерна утрата представлений о собственной личности, так что удивляться было нечему. Мне оставалось лишь искать в происходящем символический смысл, над которым будет интересно поразмыслить позднее.

Данное открытие изменило мое отношение к окружающему, и я стала оглядываться по сторонам с повышенным интересом. Меня не переставала поражать детальная реалистичность, полное отсутствие зыбкости, туманности в восприятии, какая обычно бывает во сне. Все вокруг было… предельно ясным, отчетливым, реальным. Мои собственные ощущения тоже были очень реальны… например недавний укол… Данная достоверность побудила меня фиксировать в мозгу каждую мелочь.

Внутри «Скорая» была выкрашена в такой же розовый цвет, как и снаружи, только потолок отливал голубизной, и по нему там и сям были разбросаны серебряные звездочки. На передней стенке было несколько шкафчиков с одинаковыми ручками. Моя койка помещалась слева, с другой стороны были два миниатюрных креслица из какого-то полупрозрачного, тоже розоватого материала. Обе стенки представляли собой длинные, широкие окошки с розовыми сетчатыми занавесками. Поворачивая голову на подушке, я могла рассматривать местность, по которой мы ехали. Машина все время подпрыгивала – либо подвеска просто не справлялась с такой нагрузкой, или дорога была на редкость разбитой. Как бы то ни было, моя койка, к счастью, стояла на собственных, достаточно жестких амортизаторах.

Вид за окном не отличался особым разнообразием. По обеим сторонам дороги, за аккуратно подстриженными лужайками, рядами высились одинаковые строения – блоки. Каждый блок был ярдов пятидесяти длиной, высотой в три этажа и заканчивался низковатой черепичной крышей в итальянском стиле. Блоки были абсолютно одинаковые по конструкции, но разные по цвету. Местность вокруг была почти безлюдна, лишь изредка мелькал женский силуэт – фигура в рабочем комбинезоне, косящая траву по бокам дороги или склонившаяся над цветочной клумбой.

Ярдах в двухстах от дороги стояли более высокие, большие, не столь ярко раскрашенные блоки, над некоторыми из них высилось… что-то вроде заводских труб. Может, это и впрямь были какие-то фабрики, но из-за находящихся на переднем плане зданий мне их толком рассмотреть не удавалось.

Дорога, по которой мы ехали, все время петляла, словно повторяла некий узор, а не вела куда-то, встречного транспорта почти не было, лишь изредка проезжали грузовики, большей частью довольно внушительного вида. Все они были выкрашены в какой-то один цвет и отличались друг от друга лишь разными пятизначными комбинациями из цифр и букв. По виду вполне обычные грузовики, какие можно увидеть где угодно.

Так, петляя, мы не торопясь ехали минут двадцать, пока на одном из поворотов не наткнулись на ремонтируемый участок дороги. Машина притормозила, и рабочие сошли на обочину, давая нам возможность проехать. Пока мы ползли по разбитому покрытию, я успела их хорошенько разглядеть. Это были женщины или девушки, одетые в рабочие штаны из джинсовой ткани, фуфайки без рукавов и грубые башмаки. Волосы у всех были коротко острижены, некоторые были в кепках. Все как на подбор были высокие, с загорелыми, пышущими здоровьем лицами, с широкими плечами и мужскими мускулистыми руками.

Поначалу они смотрели лишь на машину, осторожно ползущую по ухабам и рытвинам, но, когда мы поравнялись с ними, они стали заглядывать в окна.

При виде меня все широко заулыбались и как по команде подняли правые руки в каком-то ритуальном салюте. Их лица были так откровенно приветливы и доброжелательны, что я невольно улыбнулась в ответ. Они шли по ходу машины, соблюдая определенную дистанцию, и продолжали смотреть на меня как-то выжидающе: улыбки на их лицах стали сменяться удивлением. Они переговаривались между собой, но слов я, конечно, не слышала: некоторые опять вскинули руки в ритуальном жесте. По их разочарованным лицам я поняла, что от меня ожидали чего-то большего, чем просто ответная улыбка. Мне пришло в голову вскинуть руку в точно таком же «салюте» – это сразу подействовало, лица прояснились, но налет удивления все же остался. Наконец машина выехала на ровную дорогу, набрала скорость, и удивленные, чем-то озабоченные лица рабочих скрылись из виду. Что-то они должны были символизировать в моем сне, с чем-то ассоциироваться… Но символы эти казались мне странными, необычными, не укладывающимися в… Хотела бы я знать, что именно в моем подсознании вызвало это видение – команда дружелюбно настроенных амазонок, встречающих меня каким-то военно-морским салютом вместо обычных кивков и приветствий? Может, подавленное желание доминировать? Или я просто чем-то расстроена? Пока я раздумывала над этим, мы миновали последнюю вереницу блочных строений и выехали на открытую местность.

Передо мной простирались зеленые пастбища, аккуратные, местами зеленеющие пашни, живые изгороди, над которыми вился какой-то зеленоватый туман, деревья и кустарники с молодыми побегами. Яркое весеннее солнце освещало эту местность, возделанную и распланированную с такой аккуратностью, какая могла быть, как мне казалось, лишь на картинке, только изредка мелькавшие среди полей силуэты коров нарушали строгий геометрический узор. Небольшие домики точно вписывались в «узор»: одинаковые по внешнему виду, на одинаковом расстоянии друг от друга, с одинаковыми огородами по одну сторону и садиками – по другую. Что-то кукольное было во всем этом – кукольное и излишне упорядоченное. Ни один коттедж, сарайчик или пристройка не выбивались из общей картины. Интересно, что может означать столь очевидное подсознательное стремление к аккуратности и порядку? Возможно, я была не слишком уверенной в себе личностью, что подсознательно стремилась к простоте и защищенности? Так, так.

Из окна я увидела, как открытый грузовик, следовавший впереди нас, круто свернул на узкую дорогу с красивыми живыми изгородями по обеим сторонам, ведущую к аккуратненькой ферме. Возле фермы толпились с полдюжины молодых женщин с какими-то инструментами в руках – вновь амазонки. Одна из них обернулась, что-то сказала своим подругам, и все уставились на нас, подняв руки в том же «салюте», как и те, на дороге. Я помахала им в ответ.

«Нелогично… – мелькнула у меня мысль, – амазонки, как символ превосходства… и весь этот ландшафт, олицетворяющий пассивную подчиненность… Не вяжется друг с другом…»

Мы миновали ферму и не спеша поехали дальше. Так прошло примерно три четверти часа, а пейзаж за окном оставался практически неизменным и, казалось, простирался вплоть до самого горизонта, где виднелись очертания низких гор, подернутых голубоватой дымкой. С периодической аккуратностью возникали в окне небольшие домики – фермы, иногда мелькали группы людей, работающих в поле, реже встречались одинокие фигуры, снующие вокруг домиков, возящиеся с тракторами, но и те и другие были слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует. Вскоре, однако, начались изменения.

Слева от дороги показался длинный ряд деревьев – поначалу я подумала, что это обыкновенный лес, но потом заметила, что деревья посажены стеной, верхушки у всех одинаково подрезаны – так что этот ряд походил больше на искусственный забор, конец которого (или начало) начинался метрах в пятнадцати от дороги. Машина свернула налево и, остановившись перед высокими воротами, выкрашенными розовой краской, пару раз просигналила.

Ворота были сварены из железа и покрыты орнаментом, проступавшим сквозь розовую краску. Проем, в котором они висели, был оштукатурен и покрашен в тот же цвет.

Откуда и почему взялось это обилие розового, я не могла понять. Розовый цвет всегда казался мне пошловатым. Цвет плоти? Символ пылкой страсти? Вряд ли, тогда был бы ярко-красный… Я не представляла себе розовую страсть…

Пока мы ждали у ворот, во мне росло чувство, будто с домиком сторожа что-то не в порядке. Это было одноэтажное здание, пристроенное слева ко внутренней части проема ворот и выкрашенное в тот же цвет. На окнах с бледно-голубыми переплетами висели аккуратные занавесочки. Дверь отворилась, и на улицу вышла средних лет женщина в белом рабочем комбинезоне с непокрытой головой. В коротко остриженных темных волосах кое-где пробивались седые пряди. Увидев меня, она подняла руку в том же «салюте», что и амазонки, но без особого пыла, и направилась к воротам. Только когда она открыла их, чтобы впустить нас, я поняла, что она едва ли четырех футов ростом. Это объясняло, что было не так со сторожкой – она была построена под ее размер…

Я продолжала недоуменно таращиться на нее и ее маленький домик, когда мы проезжали мимо. Ну, как насчет этого? Сказки кишмя кишат гномами и прочим «маленьким народцем», и в снах они тоже нередкие гости, словом, можно предположить, что данные персонажи традиционно символизируют что-то, да вот я никак не могла вспомнить, что именно. Я отложила эту мысль на дальнюю полочку, чтобы обдумать ее позднее, и вновь уставилась в окно.

Мы медленно ехали вперед скорее по тропе, чем по дороге, и нас окружало нечто среднее между городским садом и кварталом муниципальных домов. По обеим сторонам дороги простирались широкие зеленые газоны с цветочными клумбами, редкие рощицы серебристых берез и отдельные большие деревья. Среди газонов произвольно, без всякого плана стояли трехэтажные блоки, выкрашенные в розовый цвет.

Несколько амазонок в темно-красных фуфайках и штанах возились с клумбой прямо у дороги, и нам пришлось переждать, пока они не оттащат свою тележку с тюльпанами и не дадут проехать. Они отсалютовали мне знакомым жестом и проводили улыбками.

Я отвела от них глаза, и… на секунду мне показалось, будто со зрением у меня что-то случилось. Очередное здание было белым в отличие от всех остальных и по меньшей мере на треть меньшим.

Я растерянно поморгала ресницами, но оно по-прежнему оставалось маленьким.

Чуть поодаль, с трудом переставляя ноги, шла по газону громадных размеров женщина в розовой хламиде. Вокруг нее вертелись три маленькие женщины в белых комбинезонах, казавшиеся рядом с ней детьми… нет, даже не детьми, а крохотными куколками. Они смахивали на стайку шустрых буксиров, вертевшихся вокруг гигантского лайнера.

Глядя на эту картину, я растерялась: расшифровать такую комбинацию «символов» мне было просто не под силу. Машина резко свернула вправо, и мы остановились перед крыльцом одного из розовых блоков, нормального размера, но также не без странностей: лестница была разделена вдоль перилами: слева шли обычные ступеньки, а справа раза в два меньше и чаще. Три автомобильных гудка возвестили о нашем приезде. Секунд через десять полдюжины маленьких женщин сбежали с крыльца по правым ступенькам. Водитель вышел, хлопнув дверью, и направился им навстречу. Когда она показалась в окне, я увидела, что та тоже из малышек, но только не в белой, а в розовой униформе, под стать машине.

Они успели перекинуться несколькими словами, прежде чем открылись задние двери. И я услышала чей-то голос:

– С приездом, Мама Орчиз! Вот вы и дома!

Моя койка плавно съехала по направляющим, и ее осторожно поставили на землю. Молодая женщина, на комбинезоне которой был нарисован розовый крест, заботливо склонилась надо мной.

– Как вы думаете, Мама, сумеете сами дойти?

– Дойти? – машинально переспросила я. – Конечно, могу. – И с этими словами я села на койке, поддерживаемая как минимум четырьмя парами рук.

Мое уверенное «конечно», кажется, не оправдало себя – я поняла это, когда меня с трудом поставили на ноги. Даже с помощью всех «малышек» это было, мягко говоря, непросто – я едва отдышалась и окинула взглядом свою громадную массу, прикрытую розовой хламидой. У меня мелькнула мысль о том, что позже, когда я проснусь и буду анализировать свои впечатления, мне придется смириться с дикой безвкусицей всех этих символов, что бы они там ни означали. Я попробовала осторожно шагнуть вперед, со стороны это выглядело, наверное, не очень-то эстетично. Маленькие женщины суетились и хлопотали вокруг меня, как взбудораженные несушки – ни одна не доставала мне даже до локтя. Впрочем, самым трудным был первый шаг, дальше дело пошло лучше, и я под облегченные и радостные возгласы моей «команды» с трудом одолела левосторонние ступеньки крыльца. Наверху мне дали немного отдышаться, а потом мы вошли в прямой, как стрела, коридор с тремя-четырьмя дверями по сторонам, свернули налево, и там впервые (с момента начала галлюцинации) я столкнулась с зеркалом.

Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы вновь не удариться в панику. Увидев свое отражение, я в течение нескольких секунд боролась с подступающей к горлу истерикой, это была жуткая пародия на женщину: слоноподобные женские формы, выглядевшие еще более громадными из-за свободного хламидообразного розового одеяния, прикрывающего… К счастью, хламида прикрывала все, кроме головы и рук. Но и этих частей тела было вполне достаточно, чтобы вызвать ужас: руки, голова и, наконец, лицо были чистенькими, ухоженными, даже миловидными, но принадлежали явно девочке. Эта «девочка» выглядела вполне симпатичной, но ей никак нельзя было дать больше двадцати. Мягкие вьющиеся волосы, аккуратно уложенные в короткую прическу, розовый цвет лица, красные, но без намека на помаду, изящные губы. Голубовато-зелеными глазами из-под слегка изогнутых бровей она внимательно смотрела на меня, на суетящихся «малышек». И это изящное личико, словно сошедшее с шедевра Фрагонара, было прилеплено к столь чудовищному телу – словно побег фрезии, выбившийся из клубня турнепса.

Я пошевелила губами – она сделала то же самое, я приподняла руку – она повторила мой жест… И все же охватившая меня было паника отступила. Она не имела ничего общего со мной, а стало быть, была незнакомкой, за которой я наблюдала, хотя и столь странным способом. Мой панический ужас сменился жалостью и чувством сострадания к бедняжке: мне было жалко ее до слез, потекших по моим щекам. У нее тоже по лицу текли слезы. Одна из «малышек» схватила меня за руку.

– Мама Орчиз! – тревожно воскликнула она. – Что с вами, милая?

Я не могла выговорить ни слова, да и что я могла ей сказать? Образ в зеркале покачал головой, по ее щекам струились слезы. Я ощутила на своем теле прикосновение маленьких ладоней – ласковые, успокоительные похлопывания, медленно тронулась с места и двинулась к распахнутой двери, сопровождаемая тревожно-ласковыми причитаниями «малышек».

Мы вошли в помещение, показавшееся мне одновременно и будуаром, и больничной палатой. Будуаром – из-за того, что все вокруг – ковер на полу, кресла, подушки, абажур, занавески на окнах – было розовым. Больничной палатой – из-за шести стоящих двумя рядами диванчиков или кушеток, одна из которых пустовала.

Комната была очень просторной: возле каждой койки стояли стул и столик, а в середине был большой стол, украшенный вазочками с цветами, и несколько низких удобных кресел. Откуда-то слышалась легкая сентиментальная музыка. На пяти койках лежали такие же громадины, как я; две «малышки» поспешили откинуть розовое покрывало с шестой – незанятой.

Обитательницы пяти коек повернули лица в мою сторону.

– Привет, Орчиз! – дружелюбно поздоровалась одна и нахмурилась, заметив следы слез на моем лице. – Что случилось? Тебе было плохо?

Я взглянула на ее миловидное личико, темно-каштановые волосы, разметавшиеся по подушке. На вид ей было не больше двадцати трех. Все… все остальное скрывал розовый сатин покрывала. Я не могла сейчас выговорить ни слова – лишь изо всех сил постаралась улыбнуться ей в ответ. Мы приблизились к незанятой койке, и после множества приготовлений я была водружена на нее.

«Путешествие» от машины к постели здорово вымотало меня – я была почти без сил. Две «малышки» расправили на мне покрывало, а третья достала носовой платок и осторожно вытерла слезы на моем лице.

– Все хорошо, дорогая, – тихонько и ласково проговорила она, – все хорошо, вы дома. Когда чуть-чуть отдохнете, все пройдет. Попробуйте сейчас немного поспать.

– А что это с ней? – послышался чей-то резковатый голос с одной из коек. – Чего она так разнюнилась?

Маленькая женщина с носовым платком – та, что носила розовый крест и была явно за главную, быстро обернулась на голос.

– Ни к чему этот тон, Мама Хэйзел! – быстро сказала она. – Все в порядке, у Мамы Орчиз четверо прелестных малюток! Ведь правда, дорогая? – обратилась она ко мне. – Просто сейчас она немного устала с дороги. Только и всего.

Вокруг меня по-прежнему суетились «малышки». Одна из них подала мне стакан с какой-то жидкостью – по виду обыкновенная вода, и я машинально выпила. Во рту остался едкий странноватый привкус, но он быстро прошел. Еще немного суеты, и моя «команда» оставила меня наедине с пятью обитательницами палаты.

Затянувшаяся неловкая пауза была прервана девушкой, которая первая со мной поздоровалась.

– Куда посылали тебя на отдых, Орчиз? – спросила она.

– Отдых? – машинально повторила я за ней.

Все, включая спрашивавшую, уставились на меня с изумлением.

– Я не понимаю, о чем вы… – сказала я.

Они продолжали глазеть на меня с вялым удивлением.

– Вряд ли ей дали как следует отдохнуть, – заметила одна. – Я никак не могу забыть свой последний отпуск. Меня отправили к морю и даже выдали небольшой автомобиль, так что я вдоволь покаталась по побережью. Нас было всего шесть Мам, включая и меня, и все к нам чудесно относились. А ты? Ты ездила на море или в горы?

Я понимала, что за этими вопросами последуют другие, и постаралась собраться с мыслями. Наконец я нашла, как мне показалось, самый простой выход из своего дурацкого положения.

– Я не помню, – сказала я, – я… ничегошеньки не помню и… Кажется, я вообще потеряла память…

Мое заявление было встречено не очень доброжелательно.

– Ах, вот как? – довольно едко отреагировала та, которую «малышка» с крестом на груди называла Хэйзел.

– Я сразу подумала, что здесь что-то неладно. И ты, конечно, не можешь вспомнить, Первого ли класса были у тебя младенцы в этот раз?

– Не будь дурочкой, Хэйзел, – тут же вмешалась другая, – конечно же, Первого, иначе Орчиз не была бы здесь – ее перевели бы к Матерям Второго разряда и отправили в Уайтвич… Когда это с тобой случилось, Орчиз? – участливо обратилась она ко мне.

– Я… Я не знаю, – пробормотала я, – я… ничего не помню, что было раньше… до сегодняшнего утра в больнице. Все… все куда-то ушло…

– В больнице? – насмешливо переспросила Хэйзел.

– Она, наверное, имеет в виду Центр, – сказала другая. – Но, Орчиз!.. Ты хочешь сказать, что не помнишь даже нас?

– Не помню, – подтвердила я. – Мне очень жаль, но… я действительно ничего не помню до сегодняшнего утра в боль… в Центре.

– Это странно, – с недоброй усмешкой высказалась Хэйзел. – А они знают об этом?

– Наверняка знают, – тут же приняла мою сторону другая. – Я думаю, они не считают, что память может иметь какое-то отношение к классу детей. Да и почему она должна иметь к этому отношение? Послушай, Орчиз…